Цезарь праздновал галльский, понтийский, египетский и африканский триумфы.
О Фарсале вопрос не стоял.
После триумфа, в тот же вечер, галл Верцингеториг был удавлен.
Торжества длились четыре дня.
На четвертый день Цезарь, с румянами на щеках, дабы, несомненно, скрыть свою бледность, с цветочным венком на голове и в красных сапогах на ногах, торжественно открыл общественную площадь, в его честь названную форумом Юлия.
Затем народ проводил его до дома, и по обе стороны от него шли сорок слонов, которых он захватил у Сципиона и которые несли на себе факелы и светильники.
После триумфов настала очередь щедрот.
Цезарь раздал гражданам по шесть мер зерна и по триста сестерциев каждому; солдаты получили по двадцать тысяч сестерциев на человека.
Затем он пригласил солдат и граждан на грандиозное пиршество: было накрыто двадцать две тысячи столов с тремя ложами каждый; если считать по пятнадцать человек за столом, то в совокупности это составляло около трехсот тысяч человек.
Затем, когда толпа насытилась вином и мясом, ее до отвала накормили зрелищами.
Цезарь приказал построить амфитеатр, чтобы устраивать там звериные травли.
На одной из них впервые появился камелопард — жираф, животное, которое античные писатели считали сказочным и существование которого отрицали современные авторы, пока Левайян не прислал образец его с берегов реки Оранжевой.
Были устроены бои гладиаторов и пленных, сражения пехотинцев и конников, схватки со слонами; было устроено морское сражение на Марсовом поле, превращенном в навмахию; был устроен бой, в котором друг с другом сражались самые знатные юноши, и во всех этих сражениях погибло множество людей.
Следовало дать всем тем римлянам, которым не довелось стать свидетелями битв при Фарсале и Тапсе, представление о том, что являли собой эти грандиозные побоища.
Всадники вышли на арену цирка и дрались с гладиаторами; сын претора сделался мирмиллоном; Цезарь помешал сенатору вступить в схватку.
«Кое-что, — говорит Мишле, — следовало отложить до времен Домициана и Коммода».[161]
И над всеми улицами, над всеми площадями, над всеми этими навмахиями и амфитеатрами впервые был натянут веларий, предназначенный для того, чтобы защищать зрителей от солнечных лучей.
Цезарь позаимствовал это новшество у азиатских народов.
Но, странное дело, вместо того чтобы быть признательным ему за то громадное количество золота, которое он горстями швырял народу, народ сетовал на это расточительство и кричал в полный голос: «Он злодейски добыл его и безрассудно тратит!»
Не было никого, вплоть до солдат, кто не возмущался бы по той же причине.
Этот своеобразный мятеж продолжался до тех пор, пока Цезарь не появился среди бунтовщиков, не схватил лично одного из них и не велел тотчас же казнить его.
Цезарь присутствовал на всех этих празднествах, даже на театральных фарсах.
Более того, одного старого римского всадника по имени Лаберий, сочинявшего пьесы, он заставил самого играть в его собственном фарсе.
Несчастный старик произнес несколько стихов, обращенных к народу, чтобы объяснить свое запоздалое появление на театральной сцене.
— Увы, — сказал он, — вот куда на исходе моих дней толкнула меня необходимость! После шестидесяти лет достойной жизни, после того как я вышел из своего дома римским всадником, я вернусь туда мимом! О, лучше мне было умереть вчера!
Для всякого толкового историка именно с этого возвращения Цезаря должен вестись отсчет эры Империи; именно с этим возвращением Цезаря начинается то вторжение варваров, какое в конечном счете затопит Рим.
Еще в самом начале гражданской войны, высоко ценя этих людей, которых было так трудно победить как врагов, но которые были такими прямыми и верными как союзники, Цезарь пожаловал право гражданства всем галлам, родившимся между Альпами и Эриданом.
После Фарсала и Тапса, в награду за содействие, которое они ему оказали, он сделал их сенаторами.
Он сделал коллегами Цицерона центурионов, солдат и даже вольноотпущенников.
Именно тогда в Риме стали вывешивать на стенах знаменитое наставление:
«Граждан просят не показывать сенаторам дорогу в сенат!»
Помимо непристойных песенок про Никомеда и про лысого победителя, все распевали еще и куплеты такого содержания:
Галлов Цезарь вел в триумфе,
Прямиком их ввел в сенат.
Шаровары скинув, галлы в тогу
Облачились с пурпурной каймой.
Цезарь действовал так далеко не без причины: он хотел заполучить все почести и все полномочия и знал, что подобный сенат ни в чем не откажет ему.
И в самом деле, единодушным голосованием, как сказали бы сегодня, ему пожаловали:
полномочия вершить суд над помпеянцами,
право объявлять войну и заключать мир;
право распределять провинции (за исключением консульских провинций) между преторами,
должность трибуна и звание диктатора пожизненно.
Его провозгласили Отцом отечества и Освободителем мира.
Его сыновей — хотя, помимо Цезариона, чье рождение было сомнительно, у него не было сыновей, — его сыновей объявили императорами.
Напротив статуи Юпитера установили фигуру Цезаря, попирающего бронзовый земной шар с надписью: «Полубогу».
В довершение всего, этот лысый совратитель, победивший галлов, но побежденный Никомедом, был провозглашен Исправителем нравов, а ведь не прошло и года с тех пор, как он поселил под супружеским кровом, подле своей законной жены Кальпурнии, юную и прекрасную Клеопатру, ее одиннадцатилетнего супруга и этого ребенка, которого все настолько открыто приписывали ему, что называли Цезарионом!
А Гельвий Цинна, народный трибун, готовил закон, по которому Цезарю позволялось бы брать в жены столько женщин, сколько он пожелает, чтобы иметь наследников!
Но это еще не все; перемены происходят одновременно в материальной, политической и духовной областях жизни.
Незыблемый Померий отступил, и не по указу сената, а по воле одного-единственного человека.
Календарь не соответствовал смене времен года: месяцы все еще рассчитывали по фазам луны.
Цезарь обсудил с египетскими учеными эти недостатки календаря, и с того времени год будет делиться на триста шестьдесят пять дней.
Даже климат укрощен: африканского жирафа и индийского слона, которые прогуливались под пологом подвижного леса в Риме, убивают в римском цирке.
Корабли сражаются на суше, и, если бы Вергилий уже воспел нивы и пастухов, никто не удивился бы при виде оленей, пасущихся в воздухе.
«Кто осмелится противоречить, — восклицает Мишле, — тому, кому природа и человечество не отказывали ни в чем и кто сам никогда и никому ни в чем не отказывал — ни в своей могущественной дружбе, ни в своих деньгах, ни даже в своей славе?!.. Так приходите же все, милости просим, декламировать, сражаться, петь, умирать в этой вакханалии рода человеческого, которая вихрем кружится вокруг напомаженной головы основателя Империи. Жизнь, смерть — все это он один: гладиатору есть чем утешиться, разглядывая зрителей. Верцингеторига уже удавили нынче вечером, после триумфа: сколько еще умрет из тех, кто находится здесь? Разве вы не видите подле Цезаря эту грациозную змею с Нила? Ее десятилетний супруг, которого ей предстоит в свой черед погубить, это ее собственный Верцингеториг. А замечаете вы по другую сторону от диктатора исхудалое лицо Кассия, узкий череп Брута: они оба так бледны в своих белых тогах с кроваво-красной каймой?…»[162]
Но в разгар этих праздников и триумфов Цезарь вспоминает, что Испания охвачена мятежом; легаты Цезаря громко зовут его.
Погодите, Цезарю нужно сделать последнее дело: провести перепись населения Империи.
Предыдущая перепись дала триста двадцать тысяч граждан; перепись Цезаря дала лишь сто пятьдесят тысяч.
Сто семьдесят тысяч человек погибли в гражданских войнах и вследствие моровых поветрий, опустошивших Италию и остальные провинции!
По завершении переписи, полагая, что гражданская война, эта великая пожирательница людей, длится чересчур долго, Цезарь покинул Рим и через двадцать семь дней прибыл в окрестности Кордубы.
XCVII
За эти двадцать семь дней он сочинил поэму под названием «Путь».
Перед тем, во время своего пребывания в Риме, он забавлялся, сочиняя в ответ на «Похвальное слово Катону», написанное Цицероном, памфлет под названием «Антикатон».
Нам уже не раз выпадал случай процитировать этот памфлет; точная дата его написания приходится на время между Африканской и Испанской войнами.
Еще раньше, во время перехода через Альпы, он написал два тома по грамматике и правописанию, посвятив это сочинение Цицерону.
Цезарь имел своих людей в Кордубе, которую удерживал младший из сыновей Помпея, Секст, тогда как старший, Гней, осаждал город Улию.
Стоило ему прибыть в окрестности Кордубы, как посланцы, явившиеся оттуда, довели до его сведения, что захватить город ему будет несложно, ибо никто еще не знает о том, что он в Испании.
И тогда он спешно отрядил гонцов к Квинту Педию и Фабию Максиму, которые были его легатами в этой провинции, с тем, чтобы они немедленно отправили ему свою конницу, набранную в тех же краях.
Кроме того, те же люди изыскали способ дать знать жителям Улии, стоявшим на стороне Цезаря, о его приходе.
Тотчас же вслед за посланцами из Кордубы явились посланцы из Улии.
Они сумели пройти, оставшись незамеченными, через лагерь Гнея Помпея и стали умолять Цезаря помочь им, его верным союзникам, как можно скорее.
Цезарь отправил к ним шесть пехотных когорт и такое же количество конницы под начальством Юния Пациека, опытного и хорошо знающего страну испанского командира.
Чтобы пройти через лагерь Помпея, Пациек выбрал момент, когда разразилась такая сильная буря, что на расстоянии в пять шагов нельзя было распознать ни друзей, ни врагов.