Но, едва заметив пламя и дым, Цезарь бросился на выручку городу, и тринадцатый легион, завладевший, как мы уже сказали, башнями и стенами, открыл ему ворота.
Увидев это, помпеянцы попытались бежать из крепости, теснясь в воротах или перелезая через стены.
Двадцать две тысячи из них были убиты только внутри города, не считая тех, что были истреблены вне его стен.
Цезарь задержался в Кордубе лишь на время, понадобившееся для восстановления порядка, и тотчас же двинулся к Гиспалу, нынешней Севилье.
Но стоило горожанам заметить его с высоты стен, как они сразу же отправили к нему послов, чтобы вымолить его прощение и препоручить себя его милосердию.
Цезарь велел ответить им, что он дарует всем полное прощение, и, опасаясь, как бы его солдаты не поддались каким-нибудь дурным желаниям, приказал им встать лагерем за стенами города.
В город вступил лишь Каниний Ребил с несколькими сотнями солдат.
В Севилье оставался помпеянский гарнизон.
Возмущенный тем, что горожане открыли ворота Цезарю, этот гарнизон отправил одного из вождей помпеянской партии предупредить Цецилия Нигера, командовавшего значительным отрядом лузитанов и прозванного из-за своей жестокости Варваром, что если он спешно не явится, то упустит представившийся ему великолепный случай.
Цецилий Нигер поспешил явиться.
Ночью он подошел к Гиспалу и, когда его провели в город, перерезал весь гарнизон, который Цезарь разместил там, чтобы защитить жителей; затем, когда все римские солдаты были убиты, он велел замуровать ворота и приготовился к отчаянной обороне.
Цезарь опасался, что если он предпримет штурм, то эти безумцы могут перебить половину горожан.
И потому он намеренно пошел на уступки этой чересчур суровой страже, и на третью ночь после своего вступления в город Цецилий Нигер покинул Гиспал, уводя с собой не только тех, кого он привел туда, но и прежний помпеянский гарнизон.
Но как только Цезарь, под видом полного безразличия следивший за всеми их передвижениями, увидел помпеянцев вне стен города, он бросил на них свою конницу, которая тут же разбила их наголову.
На другое утро Цезарь вступил в Гиспал.
Ну а теперь вернемся к сыновьям Помпея.
Гней прибыл в Картею в сопровождении всего лишь ста пятидесяти конников и при этом так торопился, что, хотя между Мундой и Картеей было сорок лиг, проделал этот путь за полтора дня!
Прибыв туда и опасаясь какого-нибудь предательства со стороны горожан, он приказал пронести его через город в дорожных носилках, словно частное лицо; оказавшись в порту, он в такой спешке бросился к кораблям, что, поднимаясь на борт выбранного им судна, запутался ногой в веревке и упал, а поскольку у него не было времени развязывать эту веревку, он решил разрубить ее мечом и при этом глубоко поранил себе стопу.
Дидий, командовавший флотом Цезаря в Гадесе, узнал о том, что произошло, и расставил свою конницу и пехоту вдоль берега, чтобы захватить Гнея, если тот попытается где-нибудь пристать.
Расчет Дидия оправдался.
Гней Помпей отплыл из Картеи столь поспешно, что не успел запастись водой.
Поэтому он был вынужден следовать вдоль берега и останавливаться то в одном месте, то в другом, чтобы пополнить запасы пресной воды.
Для начала Дидий со своим флотом догнал его, дал ему сражение и потопил и сжег две трети его кораблей.
Помпей, судно которого село на мель, добрался до берега, намереваясь укрыться среди скал, являвших собой природную крепость, которую почти невозможно было взять приступом.
Поскольку Помпей был ранен в плечо и, как мы видели, в стопу и к тому же вывихнул себе здоровую ногу, он приказал нести его в носилках.
Причалил он незаметно и имел все шансы избежать преследования, как вдруг кто-то из его сопровождения оказался на виду и был замечен разведчиками Дидия.
Они пустились за ним в погоню.
Помпей приказал своим людям ускорить шаг и добрался до убежища, которое искал.
Цезарианцы хотели захватить его там силой, но были отброшены ударами копий и подверглись преследованию до самого подножия горы.
Они снова пошли на приступ и снова были отброшены.
Тогда они решили взять беглецов в осаду и за короткое время возвели такую высокую насыпь, что, находясь на ее вершине, могли сражаться с неприятелем почти на одном уровне.
Перед лицом этой угрозы помпеянцы задумались о побеге.
Но бежать было не так-то просто.
Помпей из-за своих ран и своего вывиха не мог идти, а передвигаться верхом на лошади или в носилках было невозможно из-за трудности пути.
Видя, что его людей преследуют по пятам, рассеивают и беспощадно убивают, он спрятался во впадине скалы.
Но один из тех, кто видел, как он прятался в этой пещере, выдал его.
Помпей был схвачен и убит.
Затем убийцы отрубили ему голову, и в тот момент, когда Цезарь вступил в Гиспал, ему преподнесли голову сына, как перед тем в Египте ему преподнесли голову отца.
Это произошло 12 апреля 45 года до Рождества Христова.
Однако эта безжалостная экспедиция нисколько не пошла Дидию на пользу.
Чувствуя себя отныне в полной безопасности, он вытащил свои корабли на берег, чтобы можно было заняться их починкой, а сам, пока это делалось, с отрядом конницы направился к соседней крепости.
Но лузитаны, покинувшие Гнея Помпея и рассеявшиеся по окрестностям, снова собрались вместе и, видя, сколь мало людей ведет за собой Дидий, устроили ему засаду, напали на него и убили его.
Тем временем Фабий Максим, которому Цезарь поручил продолжать осаду Мунды, захватил эту крепость, взял одиннадцать тысяч пленных и двинулся к Осуне — городу, укрепленному одновременно природой и инженерным искусством.
Помимо того, убедившись, что на полторы лиги вокруг нет воды, Секст Помпей велел вырубить все окрестные леса, чтобы Цезарь не смог построить ни одной осадной машины.
Однако Секст Помпей не стал дожидаться исхода осады.
Он углубился в горы кельтиберов, и снова мы увидим его уже царем средиземноморских пиратов.
Тридцать тысяч убиты под Мундой, двадцать две тысячи — в Кордубе, пять или шесть тысяч — в Севилье, одиннадцать тысяч взяты в плен, Гней убит, Секст бежал — война в Испании была завершена.
Цезарь пустился в обратный путь, в Рим.
XCIX
Антоний, отправившийся встречать Цезаря, приветствовал его у самой границы.
И Цезарь, питавший к Антонию слабость, которую выдающиеся люди порой питают к людям заурядным, оказал ему по этому случаю великую честь: на протяжении всей дороги через Италию тот сидел рядом с ним в колеснице, в то время как позади них находились Брут Альбин и юный Октавий, сын племянницы Цезаря, то есть его внучатый племянник.
Возвращение было сумрачным.
Со смертью Помпея и уничтожением его рода — что стало с Секстом, еще известно не было, — не только угасло великое имя и погибла великая семья, но и уничтожен был некий символ веры.
Если Помпей не сумел отстоять права аристократии и свободы, то кто сможет отстаивать их после него?
Так что для побежденных начиналось рабство без надежды; победители, и сами уже разочаровавшиеся в войне, которая три года была лишь войной междоусобной, справили бесславный триумф.
Цезарь чувствовал, что его больше боятся, чем любят: никакое милосердие не могло помешать ненависти.
Он стал победителем; но много ли нужно было для того, чтобы он оказался побежденным?
Мунда явилась для него великим уроком.
Так что все устали, даже его солдаты, которых он считал неутомимыми.
Хотя и устав от триумфов, он пожелал отпраздновать еще один триумф: несомненно, для того, чтобы увидеть, что скажет Рим.
И он, прежде праздновавший победу лишь над чужеземными врагами — над Галлией, над Понтом, над Египтом, над Юбой, — на сей раз, подобно тем жестокосердцам, которых звали Марий и Сулла, отпраздновал победу над сыновьями Помпея, чье дело было делом значительной части Италии и чья борьба пользовалась сочувствием у половины римлян.
Но Цезарь уже дошел до того, что стал презирать Рим, и хотел сломить его гордыню.
Так что он отпраздновал триумф над сыновьями Помпея, и позади триумфатора его солдаты — этот глас народа, этот глас богов, — позади триумфатора его солдаты распевали:
Добро твори — и будешь ты разбит;
Злодействуй — станешь ты царем!
Так что ему не простили того, что он подобным образом одержал верх над несчастьями отечества и кичился успехами, которым одна лишь необходимость могла служить оправданием перед богами и людьми, и это было тем более удивительно со стороны Цезаря, что он никогда не посылал гонцов и не писал донесений в сенат, чтобы сообщить о победах, одержанных им в гражданских войнах, и всегда отталкивал подальше от себя славу, казавшуюся ему позорной.
На следующий день, в театре, его приход встретили рукоплесканиями; но куда громче рукоплескали стиху из пьесы, которую в тот день представляли:
О римляне! Лишились мы свободы!
Но что более всего возмущало римлян, так это продолжение того, что им довелось видеть после возвращения Цезаря из Египта; это строительство нового Рима — и не просто нового, а чужого — на руинах старого Рима; эти изгнанники прежней Республики, вступавшие в Рим вслед за Цезарем; эти варвары, галлы, африканцы и испанцы, поднимавшиеся вместе с ним на Капитолий; эти уличенные в бесчестных поступках сенаторы, вновь появившиеся в сенате; эти подвергшиеся проскрипциям беглецы, получившие обратно свое имущество; эта Транспаданская Галлия, вся целиком наделенная правами гражданства; этот гадитанец Бальб в роли первого министра или вроде того; и, наконец, два призрака, шедшие вслед за всеми этими людьми и кричавшие «Горе!» — призрак Катона, раздирающего свои внутренности, и призрак Гнея Помпея, держащего в руках собственную голову.
Это верно, что Цезарь имел Рим в качестве врага, а весь остальной мир в качеств