е союзника, но верно и то, что он расплачивается с остальным миром за счет Рима.
Впрочем, есть человек, способный дать представление о положении, в котором пребывал весь Рим.
Это Цицерон.
Цицерон, образец римской золотой середины.
Рядом с Цезарем, человеком, гений который делал его выше своей эпохи на целую голову, Цицерону уже никогда не стать Цицероном времен Катилины и Клодия; вот что прежде всего ранит Цицерона, вот что уязвляет любое самолюбие, равное его.
Цицерон, адвокат и военачальник, сам признает, что как адвокат он ненамного сильнее Цезаря, и нет нужды говорить, что как военачальник Цезарь несравнимо сильнее Цицерона.
К тому же Цицерон сын сукновала или огородника, а Цезарь потомок Венеры по мужской линии и потомок Анка Марция — по женской.
Плебей Цицерон выбился в аристократы, но, чтобы стать аристократом, какой ему пришлось проделать путь!
Он может потратить всю свою жизнь, но не одолеет и половины той высоты, на которой остается Цезарь, всю свою жизнь потративший на то, чтобы спуститься к народу.
Тем не менее он пополнит собой двор Цезаря; но кем он станет при дворе Цезаря, пока там будет сам Цезарь?
И напрасно Цезарь будет подходить к нему, брать его за руку и возвеличивать его, заключая в свои объятия: Цезарю всегда придется наклоняться, чтобы обнять Цицерона.
Как далек этот Цицерон, затерявшийся среди придворных Цезаря, от того Цицерона, который восклицал:
И что же делает Цицерон?
Цицерон дуется; он думает, что, удаляясь от Цезаря, вновь обретет свое прежнее величие.
Но нет! Удаляясь от него, он возвращается во тьму, только и всего.
Цезарь — это свет, и видны лишь те, на кого он льет свои лучи.
Цицерон пытается веселиться; он пирует с Гирцием и Долабеллой, с тем самым Долабеллой, которого он прежде поносил на чем свет стоит.
Он дает им уроки философии, а они, в обмен на это, дают ему уроки гастрономии.
Все это происходит в доме Кифериды, греческой куртизанки, бывшей любовницы Антония, которую тот прогуливал по городу, усадив рядом с собой на колесницу, запряженную львами.
Но, увы, Цицерон больше не защитник, не покровитель, он никому больше не советчик.
Между тем как раз в это время умирает его дочь Туллия, и Цицерон носит сразу два траура: траур по дочери и траур по свободе.
Он воздвигает храм в честь Туллии и, чтобы о нем заговорили, пытается вызвать гонения на себя со стороны Цезаря, написав панегирик Катону.
Но Цезарь довольствуется тем, что сочиняет «Антикатон» и, отправляясь выигрывать сражение при Мунде, посвящает Цицерону два тома на тему грамматики.
Согласимся, что это сплошное невезение.
Что поделаешь, история Цицерона — это история любой личности, разъяренной тем, что Цезарь поднялся выше всех голов и заставил все головы склониться, не срубив ни одной.
Тем не менее наблюдается странное явление, которое заставляет победителя быть почти столь же печальным, как и побежденные.
Помпей, тщеславный, своенравный, неверный друг, нерешительный политик, короче, посредственный человек, — Помпей имеет сторонников, почитателей, фанатичных приверженцев; эти почитатели, сторонники и фанатичные приверженцы — люди более значительные, чем он сам: это Катон, Брут, Цицерон; Цицерон в особенности испытывает к нему то влечение, какое испытывают к капризной и ветреной любовнице; он хочет восхищаться Цезарем, но любить может только Помпея.
А теперь взгляните на Цезаря: кто его сторонники?
Кучка мерзавцев: Антоний, грабитель, пьяница и распутник; Курион, несостоятельный должник; Целий, безумец; Долабелла, человек, задумавший отменить долги, зять Цицерона, заставивший свою жену умереть от горя.
Только ставленники, но не друзья!
Антоний и Долабелла составят заговор против него, и он не решится ходить без эскорта мимо дома последнего: почитайте письма Аттика.
И все они кричат, все они осуждают его, все они позорят его.
Милосердие Цезаря утомляет всех этих авантюристов; пролить немного крови было бы так неплохо!
Цезарь знает, что в его партии нет никого стоящего, кроме него самого.
Побывав перед тем демагогом, бунтарем, распутником, мотом, Цезарь делается цензором, исправителем нравов, охранителем, поборником бережливости.
Преисполнившись отвращением к своим собственным друзьям, кем он окружает себя? Помпеянцами.
Победив их, он простил их; простив их, он осыпает их почестями: назначает Кассия своим легатом, ставит Брута наместником Цизальпинской Галлии, делает Сульпиция префектом Ахайи.
Все ссыльные постепенно возвращаются и снова приобретают то положение, какое они занимали до гражданской войны; если на пути возвращения того или иного изгнанника возникают какие-либо трудности, спешно появляется Цицерон и устраняет их.
Поэтому сенат воздвигает храм богине Милосердия, в котором статуя Цезаря и статуя богини подают друг другу руки.
Поэтому сенат голосует за золотое кресло для него, за золотой венок, за статую подле статуй царей, между Тарквинием Гордым и Брутом Старым, за гробницу в Померии, чего никто не удостоился до него.
Цезарь прекрасно сознавал, что все эти почести скорее смертельно опасны, чем послужат сохранению его жизни; но кто осмелится убить Цезаря, когда весь мир заинтересован в том, чтобы Цезарь жил?
«У некоторых друзей, — говорит Светоний, — осталось подозрение, что Цезарь сам не хотел дольше жить, а оттого и не заботился о слабеющем здоровье и пренебрегал предостережениями знамений и советами друзей. Иные думают, что он полагался на последнее постановление и клятву сената и после этого даже отказался от сопровождавшей его охраны из испанцев с мечами; другие, напротив, полагают, что он предпочитал один раз встретиться с грозящим отовсюду коварством, чем в вечной тревоге его избегать».[163]
Его предупредили, что Антоний и Долабелла строят против него козни.
Он покачал головой.
— Бояться надо не этих, с толстыми и румяными лицами, — сказал он, — а бледных и худых!
И он указал на Кассия и Брута.
В конце концов, когда все склонились к его мнению и стали доносить ему, что Брут затевает заговор, он ответил, ощупывая свои исхудавшие руки:
— О, Брут повременит и даст этому слабому телу разрушиться самому!
С
Передо мной лежит старый перевод Аппиана, датированный 1560 годом; его автор — «монсеньор Клод де Сесель, первоначально епископ Марсельский, а впоследствии архиепископ Туринский», как тогда писали.
Я читаю первые строки главы XVI; они изложены в таких словах:
«Завершив вполне сии междоусобные войны, Цезарь поспешил вернуться в Рим и явил себя всему народу более гордым и грозным, нежели все те, кто был до него; по каковой причине были возданы ему все почести людские и божеские».
Какой урок заключен в этих четырех строках и как ясно выражена мысль автора этим наивным слогом!
Однако правда ли, что все эти почести были оказаны Цезарю исключительно из страха? Со стороны сената — да; со стороны народа — нет.
Цезарь восстановил Коринф, Капую и Карфаген — эти оплаканные города, являвшиеся ему во сне!
Основав колонии на северо-востоке, на востоке и на юге, Цезарь рассредоточил Рим и распространил его на весь мир, одновременно призвав весь мир в Рим.
Ибо не только о Риме и не только об Италии думал этот необъятный гений, который, с удивлением видя, что мир пребывает в покое, не знал, куда ему приложить себя.
В то самое время, когда Цезарь задумал построить храм посреди Марсова поля, амфитеатр у подножия Тарпейской скалы и библиотеку на Палатинском холме, предназначенную для того, чтобы собрать в ней все сокровища человеческого знания, и назначил своим библиотекарем Теренция Варрона, самого ученого человека той эпохи, он хотел, возобновив столько раз начатые и столько раз заброшенные работы, прорезать каналами Коринфский и Суэцкий перешейки, чтобы соединить не только два моря Греции, но и Средиземное море с Индийским океаном.
Это предприятие было поручено Аниену.
Кроме того, тот же Аниен должен был прорыть канал, который шел бы от Рима к Цирцейскому мысу и, приведя воды Тибра к морю у Таррацины, открыл бы более быстрый и удобный торговый путь в столицу державы.
Затем, прорыв этот канал, он расчистил бы рейд Остии, убрал бы все рифы, делавшие его опасным, воздвиг бы на тамошних берегах мощные плотины, построил бы там порт и верфи; он осушил бы Помптинские болота, превратив эти топкие и невозделанные земли в плодородные поля, способные обеспечивать хлебом Рим, который перестал бы зависеть от Сицилии и Египта.
Чтобы заселить новые заморские колонии, туда были перевезены восемьдесят тысяч граждан, и, дабы город не обезлюдел, Цезарь особым законом запретил любому гражданину старше двадцати и моложе сорока лет покидать Италию более чем на три года подряд, если только его долг и присяга не удерживали его на месте дольше.
Кроме того, он даровал право римского гражданства всем, кто практиковал в Риме медицину и преподавал там свободные искусства: он хотел удержать в Риме выдающиеся умы и привлечь их туда из чужеземных городов.
Он установил более суровые, чем принятые до этого, кары за преступления: прежде богатые люди могли совершать убийства почти безнаказанно, они отделывались тем, что отправлялись в ссылку, ничего не теряя из своего имущества.
Однако Цезарь не пожелал, чтобы так это оставалось по-прежнему.
Он решил, что в случае отцеубийства виновный должен лишаться всего родового имения, а в случае иных преступлений — половины.
Он изгнал из сенатского сословия лихоимцев — он, который выжал из Галлии и Испании столько миллионов!
Он объявил недействительным брак бывшего претора, взявшего в супруги женщину через день после того, как она развелась со своим прежним мужем, — он, которого называли мужем всех женщин и vice versa.