— Бруты? — повторил он. — Это означает тупицы, и ничто другое!
Что же касается обоих трибунов, то он отстранил их от должности.
Однако это происшествие не обескуражило его друзей.
В Сивиллиных книгах они отыскали пророчество, что только царь сможет победить парфян.
Так что, если Цезарь намерен предпринять парфянскую войну, ему следует стать царем, или же он рискует сложить там голову, подобно Крассу.
Впрочем, от пожизненной диктатуры до царской власти всего лишь один шаг.
Что до Рима, то он едва ли заметит разницу.
Разве и так не принял он облик восточного царства?
Разве Цезарь не бог, как азиатские цари?
Разве не имеет он собственного жреца Антония?
Антония, который шагает подле императорских носилок, просунув голову в дверцу и смиренно спрашивая приказаний владыки!
Вы полагаете, что это возмущает народ?
Нет, только аристократию.
Вы полагаете, что Цезарь был убит за все эти проступки?
Нет, на наш взгляд сто раз нет!
Почему же тогда он был убит?
Полагаю, что смогу вам ответить.
Кассий, завистник Кассий, был обижен на Цезаря за то, что тот дал Бруту более почетную претуру, чем ему, и за то, что во время гражданской войны Цезарь, проходя через Мегару, забрал львов, которых Кассий там выкармливал.
Убить или забрать у кого-нибудь львов означало нанести ему смертельное оскорбление!
Цезарь не простил лишь трех человек — он, прощавший всех на свете, — это были молодой Луций Цезарь и два других помпеянца, убившие своих вольноотпущенников, своих рабов и своих львов.
У нас каждый маркиз хотел иметь пажей; в Риме каждый патриций хотел иметь львов.
Кассий отправился к Бруту.
Он нуждался в порядочном человеке, чтобы предложить задуманное им ужасное злодеяние.
О великий Шекспир! Насколько ты понял это лучше, чем все наши несчастные преподаватели истории!
Перечитайте у великого английского поэта эту сцену между Кассием и Брутом.
Пожелай Брут спокойно дождаться смерти Цезаря, и он стал бы его естественным преемником.
Возможно, он вернул бы Риму свободу без настояний Кассия; но Брут ненавидел лишь тиранию, тогда как Кассий ненавидел тирана.
Впрочем, один-единственный штрих покажет вам, что представлял собой Кассий.
Будучи ребенком, Кассий посещал ту же школу, что и Фавст, сын Суллы.
Однажды Фавст принялся превозносить отца перед своими юными товарищами и восторгаться единоличной властью, которой тот обладал.
Кассий, слушавший его со своего места, поднялся, подошел к нему и дал ему пощечину.
Мальчик побежал жаловаться своим родителям.
Те вознамерились подать на Кассия в суд.
Однако в дело вмешался Помпей, который позвал детей к себе, чтобы расспросить их.
— Ну, — промолвил Помпей, — расскажите мне, как все произошло.
— Давай, Фавст, — сказал Кассий, — повтори перед Помпеем, если посмеешь, те слова, какие стоили тебе первой пощечины, и я дам тебе вторую!
Брут имел широкую душу, но ограниченный ум.
Он принадлежал к школе стоиков и был большим почитателем Катона, дочь которого стала его женой.
У него была странная потребность в мучительных усилиях и жестоких жертвах; он ненавидел Помпея, который так жестоко, так варварски убил его отца, но мы видели, что он присоединился к Помпею в Греции и сражался под его командованием при Фарсале.
Цезарь, считавший его своим сыном, любил его, и он любил Цезаря, но, тем не менее, сражался против него.
Мы видели, с какой тревогой Цезарь разыскивал его после Фарсальской битвы.
По возвращении в Рим он доверил ему самую важную провинцию державы — Цизальпинскую Галлию.
Брут испытывал угрызения совести: он не мог ненавидеть Цезаря.
Кассий попытался провернуть все без Брута, но у него ничего не вышло.
Он обошел одного за другим всех своих друзей, каждому из них изложил свой план заговора против Цезаря, и каждый из них ответил ему:
— Я в деле, если Брут согласится быть нашим руководителем.
Как мы уже сказали, Кассий отправился к Бруту.
CII
Эти двое были в ссоре.
Как мы уже сказали, они домогались одной и той же должности, и, поскольку каждый из них ссылался на свои права, Цезарь заявил:
— Кассий прав, но, тем не менее, я назначаю Брута.
Это Кассий стал тогда виновником их размолвки, и теперь он же первым сделал шаг к примирению.
Брут протянул ему руку.
— Брут, — после обмена приветствиями спросил Кассий, — не намерен ли ты отправиться в сенат в мартовские календы? Я слышал, что в этот день друзья Цезаря должны внести предложение облечь его царской властью.
Брут покачал головой в знак отрицания.
— Нет, — сказал он, — я не пойду.
— Ну а если нас туда позовут? — продолжал Кассий.
— Тогда, — промолвил Брут, — моим долгом будет пойти туда.
— А если там покусятся на свободу?
— Я клянусь умереть прежде, чем она испустит дух.
Кассий пожал плечами.
— Эх, да кто же из римлян, — сказал он, — пожелает смириться с твоей смертью? Разве ты не знаешь, кто ты такой и чего ты стоишь, Брут?
Брут нахмурил брови.
— Разве ты не читал, — продолжал Кассий, — те надписи, какие были обнаружены на подножии статуи Брута Старого?
— Читал, конечно; их там было две, не так ли?
— Одна гласила: «Угодно было бы Богам, чтоб был ты с нами, Брут!», а вторая: «Зачем ты умер?!»
— А сам я, — добавил Брут, — нашел однажды на моем судейском возвышении записку с такими словами: «Ты спишь, Брут?», а затем еще одну, в которой было написано: «Нет, ты не настоящий Брут!»
— И что, — спросил Кассий, — ты думаешь, это ткачи и кабатчики пишут подобные записки? Нет, это весь патрициат, вся знать Рима пишет их. От других преторов, твоих коллег, ждут раздачи денег, зрелищ, гладиаторских боев; но от тебя ждут уплаты отеческого долга, и долг этот — освобождение отечества. Ради тебя люди готовы на любые жертвы, если только ты пожелаешь выказать себя таким, каким тебя ожидают увидеть.
— Хорошо, — сказал Брут, — я подумаю.
Кассий и Брут расстались, и каждый из них отправился к своим друзьям.
Вспомним Квинта Лигария, который принадлежал к лагерю Помпея и которого Цицерон защищал перед Цезарем.
Лигарий был оправдан диктатором.
Но, возможно, именно по причине милосердия Цезаря он стал его смертельнейшим врагом.
Помимо того, Лигарий был очень привязан к Бруту.
Тот пошел проведать друга и застал его в постели больным.
Расставшись с Кассием, Брут по-прежнему был весь разгорячен разговором с ним.
— Ах, Лигарий, — сказал он, — как же некстати ты заболел!
В ответ Лигарий приподнялся на локте и, пожимая гостю руку, сказал:
— Брут, если ты затеваешь какое-нибудь дело, достойное тебя, не беспокойся… я совершенно здоров.
Брут сел в изножье его кровати, и они стали вдвоем обсуждать состав рядовых участников заговора.
Было решено, что о нем ничего не скажут Цицерону, ибо Цицерон был стар и к своей природной несмелости добавил старческую осмотрительность.
Поскольку Цицерона пришлось оставить в стороне, Лигарий предложил Бруту взять в помощники философа-эпикурейца Статилия и того самого Фавония, которого называли обезьяной Катона.
Но Брут отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он, — однажды в беседе с ними я рискнул туманно намекнуть им на заговор; но Фавоний ответил мне, что на его взгляд междоусобная война гибельнее самого беззаконного из единовластии, а Статилий заявил, что человек разумный и осторожный никогда не подвергнет себя опасности ради злодеев и безумцев. Лабеон был там и может засвидетельствовать тебе их слова.
— А что сказал Лабеон? — спросил Лигарий.
— Лабеон держался моего мнения и опровергал их обоих.
— Стало быть, Лабеон не откажется присоединиться к нам?
— Думаю, нет.
— Кто из нас повидается с ним?
— Я, — сказал Брут, — ведь я здоров… Кроме того, я повидаюсь с Брутом Альбином.
— Да, — откликнулся Лигарий, — это человек деятельный и отважный, и, возможно, он будет нам очень полезен в данных обстоятельствах, поскольку содержит гладиаторов и готовит их для игр; но он друг Цезаря…
— Точнее сказать, легат Цезаря.
Ровно в эту минуту в комнату вошел сам Брут Альбин.
Он пришел справиться о здоровье Лигария.
Ему сказали о заговоре.
Альбин задумался, храня молчание, а затем вышел, так и не сказав ни слова.
Друзья решили, что они допустили неосторожность.
Однако на другой день Альбин явился к Бруту.
— Скажи, это ты руководишь заговором, о котором говорил мне вчера у Лигария? — спросил он.
— Да, — ответил Брут.
— Тогда я с вами, и от всего сердца.
Заговор быстро разрастался.
Брут, видя, что самые прославленные римляне связывают свою жизнь с его фортуной — не будем забывать, что заговор Брута был чисто аристократическим, — и принимая во внимание размеры опасности, которой он подвергал себя и в которую вовлекал своих сообщников, на людях старался сохранять совершенное спокойствие, дабы ни в коем случае не выдать заговора ни своими словами, ни своей манерой держаться, ни своими действиями.
Но, когда он возвращался домой и оставался наедине с собой, все обстояло иначе.
Бессонница гнала его вон из постели, и, словно тень, он бродил по прихожей или по саду.
И тогда Порция, его жена, спавшая подле него, просыпалась и, обнаружив, что она одна, начинала тревожиться.
Часто она слышала его шаги в коридоре и не раз видела, как он углубляется в дальний конец сада.
Порция, как известно, была дочерью Катона.
В пятнадцать лет ее выдали замуж за Бибула, который, как мы видели, сыграл немалую роль в ходе волнений на Форуме, вызванных Цезарем, и умер, командуя флотом Помпея.
И тогда, оставшись вдовой с сыном на руках, но совсем еще молодая, Порция вышла замуж за Брута.