Этот сын, упомянутый нами, оставил после себя небольшую книгу под названием «Воспоминания о Бруте»; ныне эта книга утеряна, но во времена Плутарха она еще наличествовала.
Так вот, Порция, дочь Катона, обожавшая своего мужа Брута, была женщиной-философом: то, что Библия называет сильной женщиной; она не хотела ничего спрашивать у Брута о его тайне, не испытав перед тем свое собственное мужество.
Она взяла нож для срезания ногтей, нечто вроде перочинного ножа с прямым лезвием, и вонзила его себе в бедро.
Поскольку нож при этом задел вену, Порция не только потеряла много крови, но и испытывала сильнейшие боли, сопровождавшиеся жестокой лихорадкой.
Брут, боготворивший, со своей стороны, Порцию, и не знавший причины этого недомогания, пребывал в страшной тревоге.
Но она, улыбнувшись, велела всем оставить ее вдвоем с мужем и, когда они оказались одни, показала ему свою рану.
— Что это?! — воскликнул Брут, напуганный еще более, чем раньше.
— Я дочь Катона и жена Брута, — ответила Порция, — и вошла в дом своего супруга не для того, чтобы лишь разделять с ним ложе и стол, как наложница, но чтобы делить с ним все его радости и печали. Со времени нашей свадьбы ты не подал мне ни единого повода для жалоб, но как я могу доказать тебе свою признательность и свою любовь, если ты считаешь меня неспособной хранить тайну?… Я знаю, что женщину считают существом слабым, но, дорогой Брут, хорошее воспитание и общение с мужественными людьми способны возвысить и укрепить душу… И поскольку, скажи я тебе все это, не представив доказательств, ты мог бы усомниться во мне, я сделала то, что ты видишь. Ну а теперь сомневайся!
— О боги! — сказал Брут, воздевая руки к небу. — Все, о чем я прошу вас, это даровать мне столь полный успех в моем начинании, чтобы потомки сочли меня достойным быть супругом Порции.
И тотчас, оказав ей всяческую помощь, какую требовало ее состояние, он обрел такую безмятежность, что несмотря на предупреждения, которые делали боги посредством знамений, чудес и дурных примет при жертвоприношениях, никто не верил в реальность заговора.
CIII
Что же это были за знамения, и насколько в них можно верить?
В них вполне следует верить, ибо о них рассказывают все историки, а вслед за историками их освятил своими прекрасными стихами Вергилий.
Перелистаем Светония и Плутарха.
Нужно напомнить, что Цезарь восстановил Капую и вновь заселил Кампанию.
Он отправил туда поселенцев, и они, желая построить себе дома, рылись в древних гробницах с тем бо́льшим любопытством, что время от времени находили там античные скульптуры.
Так вот, в одном месте, где, как говорили, был погребен Капий, основатель Капуи, они нашли медную табличку с греческой надписью, гласившей, что, когда прах Капия будет потревожен, один из потомков Юла погибнет от руки своих близких и будет отмщен великими бедствиями по всей Италии.
«Не следует считать это басней или выдумкой, — говорит Светоний, — так сообщает Корнелий Бальб, близкий друг Цезаря».[170]
От Цезаря не утаили данного предупреждения, и как раз тогда, поскольку именно в связи с этим его призвали не доверять Бруту, он якобы ответил:
— Полно! Неужели вы думаете, что Брут не повременит и не дождется естественного конца этой несчастной плоти?
А еще ему донесли, и почти в то же самое время, что лошади, которых он при переходе через Рубикон посвятил богам и оставил пастись на воле, отказываются от всякого корма и обливаются слезами.
По сообщению философа Страбона, в небе видели огненных людей, которые шли войной друг против друга.
Из руки раба какого-то воина на глазах у всех вдруг изверглось яркое пламя.
Все подумали, что рука раба сгорит, но, когда пламя погасло, оказалось, что он не потерпел никакого вреда.
Однако это еще не все.
Во время жертвоприношения, совершенного Цезарем, у жертвенного животного не было обнаружено сердца, и это было самое страшное из всех мыслимых предзнаменований, ибо ни одно животное не может жить без этого главнейшего органа.
Во время другого жертвоприношения авгур Спуринна предупредил Цезаря, что в мартовские иды ему угрожает огромная опасность.
Накануне этих ид стая птиц разных видов растерзала в клочки королька, с лавровой веточкой в клюве опустившегося на крышу зала заседаний сената.
В тот вечер, когда проявилось это знамение, Цезарь ужинал у Лепида, и, следуя заведенному порядку, ему принесли туда на подпись письма.
Пока он подписывал письма, его сотрапезники стали обсуждать вопрос: «Какая смерть наилучшая?»
— Неожиданная, — промолвил Цезарь, продолжая ставить на письмах свою подпись.
После ужина он вернулся к себе домой и лег спать подле Кальпурнии.
Внезапно, когда он только что уснул, двери и окна спальни сами собой распахнулись настежь.
Разбуженный шумом и лунным светом, залившим спальню, он услышал, что Кальпурния, спавшая глубоким сном, жалобно стонет и бормочет что-то нечленораздельное.
Он разбудил ее и спросил, отчего она так стонет.
— О дорогой супруг, — сказала она, — мне снилось, будто я держу тебя в объятиях, заколотого мечом.
На следующее утро ему пришли сообщить, что ночью, согласно его приказу, в разных храмах Рима совершили сотню жертвоприношений, но ни одно из них не сопровождалось благоприятными предзнаменованиями.
С минуту Цезарь пребывал в задумчивости, а затем, поднимаясь, сказал:
— Что ж, с Цезарем случится лишь то, что должно с ним случиться.
Настал день 15 марта, который римляне называли идами.
В исключительном порядке сенат был созван на заседание под кровлей одного из портиков, соседствовавших с театром.
В этом портике, ради данного случая обставленном креслами, стояла статуя Помпея, которую Рим установил в его честь после того, как он украсил эту часть города, построив там театр и портики.
Казалось, это место было выбрано одновременно Возмездием и Роком.
В назначенный час Брут, не поверяя своего замысла никому, кроме Порции, вышел из дома, спрятав под тогой кинжал, и отправился в сенат.
Остальные заговорщики собрались у Кассия.
Они совещались, не следует ли им избавиться заодно с Цезарем и от Антония.
Прежде стоял вопрос о том, чтобы вовлечь Антония в заговор.
Большинство придерживалось мнения, что его следует принять в состав заговорщиков.
Однако Требоний воспротивился этому, сказав, что, когда они отправились навстречу Цезарю в момент его возвращения из Испании, он, Требоний, все это время ехавший и ночевавший вместе с Антонием, слегка приоткрыл ему замысел, подобный тому, что вскоре будет приведен в исполнение, однако Антоний, хотя и прекрасно все понял, промолчал в ответ.
Правда, он ничего не сказал и Цезарю.
После этого признания Требония решено было не посвящать Антония в заговор.
Но в данное время речь шла уже не только о том, чтобы не посвящать Антония в заговор; многие пришли к мысли, что благоразумнее будет убить Антония вместе с Цезарем.
Тем временем пришел Брут, и собравшиеся поинтересовались его мнением.
Но он решительно высказался против этого второго убийства, заявив, что считает его ненужным и что столь смелое дело, целью которого является поддержание справедливости и законов, должно быть чисто от всякой несправедливости.
Тем не менее, поскольку многим внушала опасения чрезвычайная телесная сила Антония, было уговорено, что к нему приставят нескольких заговорщиков, чтобы удержать его вне зала заседаний сената, пока там будет совершаться убийство.
Решив данный вопрос, все вышли из дома Кассия.
Собрались же они там якобы для того, чтобы сопроводить на Форум сына Кассия, которому в тот день предстояло впервые облачиться в мужскую тогу.
Заговорщики действительно проводили юношу до Форума, но оттуда все вместе направились к портику Помпея и стали дожидаться там Цезаря.
Любой, кому стало бы известно о заговоре, не мог бы в тот момент не восхититься бесстрастностью его участников перед лицом угрожавшей им смертельной опасности.
Некоторые из них, будучи преторами, в этом своем качестве продолжали отправлять правосудие и, словно их дух не был ничем отягощен, выслушивали тяжущихся, излагавших им суть своих споров, и выносили такие же точные, обдуманные и надежно обоснованные приговоры, как если бы им самим ничего не угрожало.
Один из ответчиков, приговоренный Брутом к уплате штрафа, воззвал к Цезарю.
И тогда Брут со своим обычным спокойствием обвел взглядом присутствующих и произнес:
— Цезарь никогда не препятствовал и никогда не воспрепятствует мне судить в согласии с законами.
Однако положение было не просто серьезным; с каждой истекшей минутой оно становилось все более мрачным, ибо Цезарь не появлялся.
Почему Цезарь не приходил? Что удерживало его? Остановили ли его предсказания? Прислушался ли он к словам этого прорицателя, Спуринны, посоветовавшего ему опасаться мартовских ид?
Затем другое обстоятельство усилило их тревогу: Попилий Ленат, один из сенаторов, поприветствовав Кассия и Брута сердечнее обыкновенного, сказал им вполголоса:
— Я молю богов даровать полный успех тому делу, какое вы задумали, но советую вам поторопиться осуществить его, ибо оно уже не является тайной.
С этими словами он покинул их, внушив тому и другому страх, что составленный ими заговор раскрыт.
В довершение всех тревог, в этот момент к Бруту прибежал один из его рабов с вестью, что Порция при смерти.
И в самом деле, Порция, исполненная беспокойства за исход заговора, не могла спокойно оставаться на месте.
Она то выходила из дома, то возвращалась туда обратно, расспрашивала соседей, чтобы узнать, не слышали ли они чего-нибудь нового; она останавливала прохожих, чтобы спросить, не знают ли они, что с Брутом, и посылала на Форум гонца за гонцом за новостями.