Но бедствия начались гораздо раньше.
За много лет до рождения Цезаря Рим начали сотрясать противостояния популяров — политиков, отстаивающих интересы плебса, и оптиматов — «лучших», то есть патрицианской знати, которой, естественно, это было не по нутру. Целью популяров было добиться поддержки народа при выдвижении своих кандидатур на должность трибуна, и порой такая поддержка могла подвигнуть популяров на рискованные проекты. Наиболее ярким примером такой авантюры является судьба двух представителей знатного плебейского рода Семпрониев — братьев Гракхов, Тиберия и Гая. Они становились народными трибунами, Тиберий Семпроний Гракхв 133 году до P. X., а Гай Семпроний — в 123 году до P. X. Как пишут современные историки, братья Гракхи обострили борьбу за развитие демократических и аграрных реформ. Сами братья, как это признавали и их противники, были личностями безукоризненными, можно сказать — идеалистами. Но мы-то знаем, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями. Недаром Аппиан справедливо полагал их инспираторами гражданских войн, которым суждено было длиться почти полтора века.
Реформы, которые собирались провести братья, были радикальными. Государственную землю они хотели разделить на мелкие наделы и раздать их неимущим. А чтобы у тех не возникло проблем с земледелием, отпускать посевное зерно по фиксированным низким ценам, а не по рыночным. Более того, государство должно было обеспечить одеждой тех солдат, у которых не хватало средств приобрести ее. Крупные землевладельцы благополучно провалили законопроект. Но Тиберий добивается того, что Октавий, трибун, наложивший вето, отстраняется народным собранием от должности. Создан опасный прецедент нарушения закона о неприкосновенности народного трибуна.
Закон проходит, создается полномочная комиссия из братьев и Аппия Клавдия, тестя Тиберия. Все это было весьма несвоевременно — на Сицилии разгоралось мощное восстание рабов, о котором мы еще поговорим позже, идет спор о наследии Пергама… Вот это наследие и сыграло роковую роль в судьбе братьев.
Пергамский царь Аталл III, умирая, завещал всю свою казну и царство в придачу Риму. Сокровища, которые перепадали Республике, были чудовищно велики, Пергам был одним из богатейших царств того времени.
Сенат никак не мог решить, что делать с таким достоянием, возможно опасаясь серьезного расстройства экономики, которой трудно будет переварить огромное количество золота и иного добра. Да и моральный аспект тревожил сенаторов: одно дело — добытые в бою трофеи и положенный победителям грабеж, другое — подарок, похожий на взятку невесть за что. Мы знаем, как «легкие деньги» губили великие империи: так, Испания рухнула под тяжестью «золотых галеонов», в то время как страны, не имеющие доступа к золоту материка за океаном, развивали промышленность и науки. Сенат, еще не отягощенный подобным опытом, пытался действовать исходя из римских традиций, возможно, на уровне коллективного подсознания опасаясь новых «даров данайцев». Последующие события показали справедливость их опасений.
И в это время Тиберий от большого ума предлагает пергамскую казну отдать его полномочной комиссии — триумвирату, а уж он с братом и тестем ее справедливо распределит среди бедняков, которым выделили землю. Но тут сенаторы встают на дыбы. Возможно, они еще не имели представления о том, что такое инфляция, но прекрасно понимали, какую силу обретут братья, если этот законопроект будет принят. Сопротивление Гракхам нарастает, к тому же заканчивается срок пребывания Тиберия на должности трибуна.
Чтобы довести реформы до конца, Тиберий выдвигает свою кандидатуру на второй срок, что вообще-то тоже было вопиющим нарушением закона. Он приводит своих сторонников и пытается силой повлиять на голосование.
Поднимается шум, народ приходит в волнение. Далее описано у Плутарха:
«Те, что находились подальше, недоумевали, и в ответ на их крики Тиберий коснулся рукой головы — он дал понять, что его жизнь в опасности, прибегнув к жесту, раз голоса не было слышно. Но противники, увидевши это, помчались в сенат с известием, что Тиберий требует себе царской диадемы и что тому есть прямое доказательство: он притронулся рукой к голове! Все пришли в смятение. Назика призвал консула защитить государство и свергнуть тирана. Когда же консул сдержанно возразил, что первым к насилию не прибегнет и никого из граждан казнить без суда не будет, но если Тиберий убедит или же принудит народ постановить что-то вопреки законам, то с таким постановлением он считаться не станет, — Назика, вскочив с места, закричал: «Ну что ж, если глава государства — изменник, тогда все, кто готов защищать законы, — за мной!» И с этими словами, накинув край тоги на голову, он двинулся к Капитолию. Каждый из шагающих следом сенаторов обернул тогу вокруг левой руки, а правой расчищал себе путь, и так велико было уважение к этим людям, что никто не смел оказать сопротивления, но все разбегались, топча друг друга. Те, кто их сопровождал, несли захваченные из дому дубины и палки, а сами сенаторы подбирали обломки и ножки скамей, разбитых бежавшей толпой, и шли прямо на Тиберия, разя всех, кто стоял впереди него. Многие испустили дух под ударами, остальные бросились врассыпную. Тиберий тоже бежал, кто-то ухватил его за тогу, он сбросил ее с плеч и пустился дальше в одной тунике, но поскользнулся и рухнул на трупы тех, что пали раньше него. Он пытался привстать, но тут Публий Сатурей, один из его товарищей по должности, первым ударил его по голове ножкой скамьи».[22]
Возможно, все было несколько иначе, и Гракх пал не от предательской руки товарища. Тиберия в суматохе вполне мог пырнуть Корнелий Сципион Назика, верховный понтифик (жрец), которому не полагалось носить тогу с пурпурной каймой, но зато в качестве отличительного знака при нем всегда был железный нож. А если учесть, что Назика первым призвал бить реформатора и спасать Рим, то…
Впрочем, для нас это не важно, поскольку при любом исходе противостояния «перестройщика» Тиберия и оптиматов смута была неизбежна.
Смутные времена: Гай Гракх
После гибели брата младший Гай Семпроний весьма разумно отступил в тень, на первых порах не привлекая к себе внимания политических противников реформ. Но его деятельная натура не могла долго пребывать в безвестности. А тут еще и вещий сон…
В трактатах одного выдающегося деятеля, современника Цезаря, есть про него упоминание: «Гай Гракх многим говорил, что видел во сне своего брата Тиберия, который сказал ему: «Рано или поздно ты должен будешь умереть той же смертью, что и я». Это Гай Гракх говорил многим еще до того, как стал народным трибуном».[23]
Не важно, какими были его побудительные причины, да и римлянину отступать перед трудностями было не к лицу. И вот Гай блестяще выступает на судебном слушании, защищая своего друга, причем, как писал Плутарх, «он доставил народу такую радость и вызвал такое неистовое воодушевление, что все прочие ораторы показались по сравнению с ним жалкими мальчишками».
Оптиматы, естественно, насторожились. Вскоре, к их радости, Гаю выпадает жребий уехать на Сардинию, чтобы служить квестором у консула Ореста. Радость была недолгой, Гракх, выяснилось, и на Сардинии оказался Гракхом.
Он быстро добивается благосклонности консула своими воинскими подвигами, исполнительностью и трудолюбием. По всей видимости, именно Гай уговорил Ореста обеспечить римских легионеров в холодное время теплой одеждой за счет городов Сардинии. Городские власти не проявили энтузиазма, мало того, мгновенно пожаловались в сенат. Сенаторы, не желая обострять отношения с Сардинией, велели консулу изыскать другие возможности для зимней экипировки, но к этому времени Гай успел объехать города на острове и своим ораторским мастерством убедить горожан добровольно помочь армии. Оптиматов это привело в волнение — Гракх становился популярным. К тому же в это время из Африки прибывает посольство и сообщает, что царь Мициспа послал хлебные припасы для воинского контингента на Сардинию в знак расположения к Гракху.
Это настолько не понравилось сенаторам, что они, изменив свойственной римлянам выдержке, прогнали послов и тут же постановили немедленно сменить войска на Сардинии. Полагая, что Гракх успел их распропагандировать в свою пользу, они приказали полководцу, то есть консулу Оресту, оставаться на острове и принять под свое командование новые войска. Предполагалось, что квестор Гай останется при консуле, но сенаторы не учли, что, начав действовать, Гракх будет действовать быстро и решительно. И поэтому его появление в Риме стало для них неожиданностью.
Надо сказать, что к этому времени аграрная реформа привела если не к хаосу в вопросах землевладения на италийских территориях, то к чему-то очень похожему на хаос. Судебные процессы нарастали как снежный ком: крупные землевладельцы саботировали работу триумвирата, масса проблем возникала при проверке договорных документов, переселение с одних участков на другие порождало новые трения. Народ роптал, и больше всех выказывали недовольство так называемые италики — население Италии, не имеющее счастье иметь гражданство Рима.
Защитником италиков стал, по их просьбе, Корнелий Сципион, знаменитый разрушитель Карфагена. Отметим, что он был женат на Корнелии Семпронии, сестре Гракхов, и в общем-то не был замечен до того в рядах противников реформ и, скорее всего, был популяром. Но поскольку италийцы помогали Сципиону во время войны, то он счел себя обязанным помочь им. Он выступил в Сенате и, не критикуя действия триумвирата, предложил, чтобы спорные земельные вопросы все же разбирали не те, кто разделял и распределял наделы, а другие лица. Его предложение было принято, и тогдашнему консулу было поручено заняться этим вопросом. После ряда судебных разбирательств консул быстро понял, что надолго увязнет в этом трудоемком, неблагодарном деле, и ушел в поход на Иллирию. Те же, кто распределял землю, уже не могли вмешиваться в споры, и всё надолго пришло в расстройство. Народ опять возроптал, былые заслуги Сципиона были мгновенно забыты, и его противники начали распространять слухи о том, что он собирается вообще отменить земельный закон Тиберия Гракха, а тех, кто будет сопротивляться, перебьют.