роизнес Цицерон, вспомнив суд над Милоном. – Вето трибуна есть вето трибуна. Его не переступить. Чего же он хочет?
– Он хочет, чтобы сенат ввел senatus consultum ultimum, объявил военное положение и поручил командование ему. На меньшее он не согласен. Помпей устал от постоянного напряжения и хочет, чтобы все скорее закончилось, а его желания почти всегда осуществляются. Он ужасно испорченный человек, он привык все делать по-своему. Частично в этом виноват и сам сенат, Цицерон! Десятилетиями они уступали ему. Они раз за разом специальным указом назначали его командующим и прощали ему то, чего не простили бы, например, Цезарю. Человек, занимающий высокое положение по праву рождения, теперь требует, чтобы сенат относился к нему как к Помпею. И кто, по-твоему, стоит за оппозицией?
– Катон. Бибул, хотя он не в Риме. Марцеллы. Агенобарб. Метелл Сципион. И еще некоторое количество твердолобых.
– Да, но они все политики, а Помпей – сила, – терпеливо произнес Аттик. – Без Помпея они Цезарю не помеха. А Помпей не терпит соперников, вот и все.
– О, если бы Юлия была жива! – вскричал вконец подавленный Цицерон.
– Где твоя логика, Марк? Ничего бы не изменилось. Просто тогда Цезарь еще не был для Помпея угрозой. По крайней мере, Помпей так думал. Он не обладает проницательностью и не способен заглядывать в будущее. Он ощущает опасность, когда та подходит вплотную. А потому и при живой Юлии он вел бы себя точно так, как сейчас.
– Тогда я сегодня же должен увидеться с ним, – решительно заявил Цицерон.
– Зачем?
– Чтобы попытаться убедить его прийти к соглашению с Цезарем. Или уговорить его удалиться в Испанию и переждать там какое-то время. Интуиция мне подсказывает, что, несмотря на Катона и чокнутых boni, сенат вполне может пойти с Цезарем на компромисс, если решит, что полагаться на Магна глупо. Сенаторы считают Магна своим солдатом, способным побить Цезаря.
– Похоже, – задумчиво сказал Аттик, – ты уверен, что выиграет не Магн.
– Мой брат в этом уверен, а он знает, что говорит.
– Где сейчас Квинт?
– Он здесь, но отправился в город. Хочет выяснить, не улучшился ли характер у твоей сестры.
Аттик расхохотался до слез:
– У Помпонии? Не улучшился ли характер? Скорее Помпей помирится с Цезарем, чем это произойдет!
– И почему мы, Цицероны, не можем жить в ладу с женами? Почему они у нас такие мегеры?
Аттик, будучи великим прагматиком, счел нужным объяснить:
– Потому что, мой дорогой Марк, и ты, и Квинт женились не на женщинах, а на деньгах. Претендовать на иное вы с ним не могли по рождению.
Поставленный таким манером на место, Марк Цицерон спустился с Пинция к Марсову полю, где небольшой контингент его киликийских солдат разбил лагерь в ожидании своего скромного триумфа. Цицерон направлялся к той самой шлюпке, прилепившейся к яхте.
Помпей с ходу отверг предложение удалиться в Испанию.
– Все поймут, что я отступаю! – гневно воскликнул он.
– Магн, это же чушь! Сделаешь вид, что соглашаешься с требованиями Цезаря, – в конце концов, ты не консул, а всего лишь один из проконсулов, – а потом останешься в Испании ждать. Глуп тот крестьянин, который пасет двух племенных баранов на одном лужке. Как только ты удалишься, ваше соперничество сойдет на нет. Ты окажешься в безопасности, став просто сторонним наблюдателем. Но с собственной армией! Цезарь дважды подумает, прежде чем что-либо предпринять. А пока ты здесь, его войска ближе к нему, чем твои к тебе. Пожалуйста, поезжай в Испанию, Магн!
– Я никогда не слышал ничего глупее! – рявкнул Помпей. – Нет, нет и нет!
В шестой день января Цицерон послал вежливую записку Луцию Корнелию Бальбу с просьбой навестить его на Пинции.
– Ты, конечно же, хочешь выйти из ситуации мирно, – сказал визитеру хозяин. – Юпитер! Как ты похудел!
– Да, Марк Цицерон, я очень хочу, и я действительно похудел, – ответил маленький гадесский банкир.
– Три дня назад я виделся с Магном.
– Увы, он не хочет меня принимать, – опечаленно вздохнул Бальб. – С тех пор как Авл Гирций уехал из Рима, не сочтя нужным встретиться с ним. А я теперь виноват.
– Магн уперся, – вдруг сказал Цицерон.
– Значит, все бесполезно.
– Нет, – возразил великий оратор. – Я думал весь день и всю ночь. И похоже, нашел решение.
– Какое же? Я весь внимание!
– Скажи, ты не прочь чуть-чуть поработать? Равно как Оппий и все остальные?
– Посмотри на меня, Марк Цицерон! Я так работаю, что от меня почти ничего не осталось!
– Надо всего лишь составить срочное письмо Цезарю. Лучше, если его подпишут и Оппий, и Рабирий Постум.
– Это дело нетрудное. Что должно быть в письме?
– Как только ты уйдешь от меня, я опять пойду к Магну. И скажу ему, что Цезарь согласен от всего отказаться, если ему оставят Иллирию и один легион. Вы сможете убедить Цезаря согласиться на это?
– Да, уверен, что сможем. Цезарь действительно хочет мира, даю тебе слово. Но ты должен понять, что он не сможет без конца уступать. Иначе его ждет гибель, суды и ссылка. Но Иллирии и одного легиона достаточно. Цезарь очень живуч, Марк Цицерон. Сохранив империй, он решит вопрос с выборами, когда придет время. Я не знаю другого человека с такими неисчерпаемыми ресурсами.
– Я тоже, – уныло откликнулся Цицерон.
Опять поход на виллу Помпея, но Цицерон не мог и подумать, что Помпей промучился несколько ночей. Эйфория после вспышки прошла, и наступила реакция. Первый Человек в Риме вдруг понял, что никто из boni, включая его тестя, не одобрил его выходки и его грубого тона. Он говорил с сенаторами заносчиво, как диктатор. И даже орал. А это уже перебор. Теперь Помпей жалел, что потерял контроль над собой. Охватившее его после разрядки упоение сменилось депрессией. Да, он, конечно, им нужен. Но и они ему тоже нужны. А он отпугнул их. Никто с тех пор к нему не пришел, все заседания проводятся теперь в Риме. Со всеми дебатами и язвительными подковырками, на какие горазды Антоний и Кассий. О, эта пара! Они хорошо знают, что делать. А он, Помпей, подгонял лошадей, не понимая, что хлещет мулов. О, как же вывернуться из этих тисков? Сенат и так взвинчен. Зачем было говорить о проскрипциях, о Тарпейской скале? Ах, Магн, Магн! Каким бы трусливым тебе ни казался сенат, критиковать и запугивать его все же не стоит. Не стоит!
Таким образом, Цицерон нашел Первого Человека в Риме более уступчивым и неуверенным. Он понял это и сразу атаковал:
– Магн, я узнал из надежных источников, что Цезарь согласен оставить за собой только Иллирию и один легион. Пойдя на такой компромисс, ты погасишь давний раздор и станешь героем, единолично избавив страну от огромной угрозы. Весь Рим возликует, прославляя тебя. Правда, Катон со своим окружением взвоет. Но что тебе до него? Мы оба знаем, что он поклялся отправить Цезаря в ссылку. Но это ведь не твоя цель, не так ли? Ты лишь возражаешь против того, чтобы тебя, как и Цезаря, лишили наместничества и иных полномочий. Ты ничего не хочешь терять, и ты ничего не потеряешь. В своем последнем предложении Цезарь совсем не упоминает тебя.
Помпей просиял:
– Я и впрямь не питаю к Цезарю ненависти, Цицерон, и не обязан плясать под дудку Катона. Обрати внимание, я вовсе не говорю, что не стану препятствовать попыткам Цезаря баллотироваться in absentia. Но это отдельный разговор, и до него еще несколько месяцев. Ты прав, самое важное в данный момент – отвести угрозу гражданской войны. И… если Иллирия плюс один легион удовлетворят Цезаря, если он не затронет мои интересы, то почему нет? Да, Цицерон, почему нет? Я согласен. Цезарь может оставить себе Иллирию и один легион, если откажется от всего остального. С одним легионом он не опасен. Да! Я согласен!
Цицерон облегченно вздохнул и обмяк:
– Магн, ты знаешь, что я равнодушен к возлияниям. Но сейчас я бы с большим удовольствием выпил вина.
В этот момент в атрий вошли Катон и Лентул Крус, младший консул. О Цицерон, зачем ты поторопился? Зачем не прошел за Помпеем в его кабинет, а стал излагать свои доводы сразу? Какая трагическая ошибка! Там, в кабинете, о посетителях бы доложили, и ты убедил бы Помпея не принимать их. А теперь ничего поделать нельзя.
– Присоединяйтесь! – весело крикнул Помпей. – Мы как раз хотели выпить за мирное разрешение спора с Цезарем!
– Что-что? – спросил Катон и весь напрягся.
– Цезарь согласен сдать все, кроме Иллирии и одного легиона, и не требует ничего подобного от меня, кроме согласия на такой выход из положения. И я, подумав, решил сказать «да»! Угроза гражданской войны миновала. Цезарь теперь бессилен, – с огромным удовлетворением произнес Помпей. – И когда придет время, не допустить его до участия в выборах будет легко. Но гражданская война уже не разразится! И предотвратил ее я! Я один!
Катон то ли взвыл, то ли всхрапнул, схватился за голову и вырвал два клока волос.
– Кретин! – взвизгнул он. – Жирный, самодовольный, перехваленный чудо-мальчик! Что ты предотвратил, идиот? Ты сдал Республику самому лютому ее ненавистнику!
Он скрипел зубами, царапал щеки, он потрясал клоками волос. Помпей отшатнулся, ничего не понимая.
– Ты взял на себя смелость решить спор с Цезарем? А есть ли у тебя право на это? Ты – слуга сената, Помпей, и Риму ты не хозяин! От тебя ждут, что ты дашь Цезарю встрепку, а ты вместо этого хочешь сотрудничать с ним!
В гневе Помпей был ужасен. Но у него была фатальная слабость: стоило кому-нибудь резко смешать его карты (как это сделал Серторий в Испании), и он совершенно терялся, не зная, как быть. Катон вышиб из него наступательный дух, и он смутился, что не позволило ему тоже взвиться. В голове все путалось, ноги сделались ватными, Помпей попросту струсил. Неприкрытая ярость соратника ошеломила его.
Цицерон попытался переломить ситуацию.
– Катон, Катон, перестань! – крикнул он. – Действуй законно, приволоки Цезаря в суд! Гражданская война никому не нужна! Возьми себя в руки!