Каждый день сенат собирался, деятельно готовясь к любым неожиданностям. Когда Фавст Сулла предложил наделить нумидийского царя Юбу статусом друга и союзника Рима, Гай Марцелл-младший вынырнул из апатии и похвалил Фавста Суллу. Предложение прошло. И когда тот же Фавст Сулла предложил сенату направить его послом в Мавретанию для переговоров с царями Бокхом и Богудом, Марцелл-младший снова выказал одобрение. Но сын Филиппа, плебейский трибун, наложил вето на эту идею.
– Ты, как твой папаша: и нашим и вашим, – пробурчал недовольно Катон.
– Нет, Марк Катон, уверяю тебя. Если Цезарь предпримет что-то враждебное, Фавст Сулла будет нужен нам здесь, – твердо ответил Филипп.
Самого примечательного в этом маленьком эпизоде никто не заметил. При действующем senatus consultum ultimum, защищавшем законотворчество от вето трибунов, вето Филиппа-младшего приняли на ура.
Но все это было мелочью в сравнении с радостным возбуждением, охватившим сенаторов после официального лишения Цезаря империя, провинций и армии! Луция Домиция Агенобарба тут же назначили новым правителем дальних Галлий, а экс-претора Марка Консидия Нониана – наместником Италийской Галлии и Иллирии. Теперь Цезарь стал частным лицом, ни от чего больше не защищенным. Но и Катон пострадал: хотя он не хотел ехать в провинцию, его вдруг назначили наместником Сицилии. Луция Элия Туберона направили в Африку. Его верность boni вызывала сомнения, но в кандидатах на наместнические посты ощущался большой дефицит. Собственно, на нем и закончился имевшийся у сенаторов список. Это послужило Помпею отличным поводом предложить цензора Аппия Клавдия в наместники Греции, хотя тот уже был правителем Македонии. Сейчас в Македонии делать нечего, объяснил всем Помпей. Ее вполне можно оставить на попечение квестора Тита Антистия. Поскольку никто не знал о решении Магна сражаться с Цезарем за пределами Италии, в тех краях подоплека этого назначения ускользнула от большинства сенаторов, чьи мысли занимало лишь одно: пойдет Цезарь на Рим или не пойдет?
– И конечно же, – сказал Лентул Крус, – мы должны быть уверены, что сама Италия будет надежно защищена. А посему я предлагаю послать легатов с проконсульскими полномочиями во все ее концы. Их первостепенным долгом будет набирать солдат – у нас недостаточно войска, чтобы распределить по всей Италии.
– Я возьму часть этих забот на себя, – спешно откликнулся Агенобарб. – Сейчас нет особой нужды ехать в мои провинции. Оборона государства важнее. Дайте мне адриатическое побережье ниже Пицена. Я поеду по Валериевой дороге и наберу множество добровольцев. Марсы и пелигны – мои клиенты.
– Охрану дороги Эмилия Скавра, Аврелиевой дороги и Клодиевой дороги – а это, собственно, север Этрурии – я предлагаю поручить Луцию Скрибонию Либону! – крикнул Помпей.
Это предложение вызвало у некоторых усмешку. Брак старшего сына Помпея, Гнея, и дочери цензора Аппия Клавдия был неудачным и длился недолго. После развода молодой Гней Помпей женился на дочери Скрибония Либона. Отцу это пришлось не по вкусу, но сын настоял на своем. И Помпей просто подкидывал непыльную работенку весьма заурядному человеку. Кому интересна Этрурия? Уж только не Цезарю, да.
Квинту Минуцию Терму поручили Фламиниеву дорогу с наказом осесть в Игувии.
Семейственность проявилась еще раз, когда Помпей предложил послать своего двоюродного брата Гая Луцилия Гирра в Пицен, точнее, в городок Камерин. Конечно, Пицен был вотчиной Магна, но Равенна очень недалеко от него отстояла, поэтому туда же послали консуляра Лентула Спинтера и экс-претора Публия Аттия Вара: первого – в Анкону, второго – в родной город Помпея Авксим.
А бедному обескураженному Цицерону, прилежно присутствовавшему на всех собраниях, проходивших вне померия, велели ехать в Кампанию и набирать там войска.
– Ну вот! – радостно воскликнул Лентул Крус, когда со всем было покончено. – Как только Цезарь поймет, что нами проделано, он дважды подумает, идти ли ему на Рим! Он не посмеет!
Равенна – Анкона
Посыльный, которого Антоний и Курион отправили в Равенну раньше, чем выехали туда сами, прибыл на виллу Цезаря девятого января, через день после драки в сенате. Хотя он добрался до места в сонную предрассветную пору, Цезарь сразу принял его, поблагодарил, приказал накормить и проводить в одну из спален. Двести миль меньше чем за два дня – это чего-нибудь да стоит.
Письмо Антония было коротким.
Цезарь, Квинта Кассия и меня выгнали с заседания, когда мы пытались наложить вето на senatus consultum ultimum. Это странный декрет. Он не объявляет тебя врагом народа, никак не затрагивает Помпея, но он дает право магистратам, консулярам и всем прочим отвергать вето трибунов. Как тебе это нравится, а? Единственная ссылка на Помпея – упоминание, что защищать Римское государство от всяческих происков не возбраняется и промагистратам, пребывающим в окрестностях Рима. А это как раз Помпей да еще Цицерон. Но Цицерон ожидает триумфа, а Помпей теперь ждет неизвестно чего. Воображаю, как он разочарован. Есть у boni одно хорошее качество: они очень не любят специальные назначения.
Мы поспешаем к тебе вчетвером. Курион с Целием тоже покинули Рим. Мы поедем по Фламиниевой дороге.
Не знаю, важно ли это для тебя, но я постарался, чтобы мы прибыли в таком же состоянии, в каком были, когда ликторы силой выгнали нас. А это значит, что по приезде от нас будет попахивать, так что пусть приготовят горячую ванну.
Самым доверенным человеком при Цезаре был в эти дни Авл Гирций. Когда он вошел в кабинет, Цезарь сидел с письмом в руке, глядя на мозаичное панно, изображающее бегство царя Энея из горящего Илиона с престарелым отцом на левом плече и Палладием под мышкой.
– Равенна по праву славится мозаикой, – сказал Цезарь, не глядя на Гирция. – Местным искусникам уступают даже сицилийские греки.
Гирций сел так, чтобы видеть лицо Цезаря. Как всегда, спокойное и сосредоточенное.
– Я слышал, прибыл гонец со срочным посланием.
– Да. Сенат издал чрезвычайный декрет.
Гирций со свистом втянул в себя воздух:
– Тебя объявили врагом народа!
– Нет, – спокойно ответил Цезарь. – Самым страшным врагом Рима оказалось право трибунов на вето. Как все-таки boni схожи с Суллой! Вечно ищут врагов в своих рядах. Короче, плебейским трибунам заткнули рты.
– Что ты собираешься делать?
– Идти, – был ответ.
– Идти?
– Да, на юг, в Аримин. Антоний, Квинт Кассий, Курион и Целий сейчас тащатся по Фламиниевой дороге. И доберутся до Аримина, думаю, дня через два.
– Цезарь, пока что ты обладаешь империем. Но если ты пойдешь в Аримин, тебе придется пересечь Рубикон.
– К тому времени, как это произойдет, Гирций, я, видимо, уже стану частным лицом и буду иметь право идти куда захочу. Под прикрытием своего чрезвычайного декрета сенат в одно мгновение лишит меня всего.
– Значит, ты не возьмешь с собой тринадцатый легион? – спросил с легкой тревогой Гирций.
Цезарь сидел, как всегда, в чуть расслабленной позе. Спокойный, невозмутимый, не знающий ни сомнений, ни страхов, одним своим видом демонстрируя несокрушимое превосходство над всеми. Таких обычно не любят, но этого человека любили. Его легаты, его солдаты, его офицеры. А за что? А за то… за то… о, за что же?! Да, похоже, за то, что он был таким, каким каждый мужчина хотел бы видеть себя!
– Конечно, я возьму с собой тринадцатый, – ответил Цезарь и встал. – Подготовь парней к маршу. У тебя и у них два часа. Полный обоз, взять все. Артиллерию тоже.
– Ты скажешь им, куда их ведешь?
Светлые брови взметнулись.
– Не сразу. Потом. Собственно, многие из них с той стороны Пада. Что значит для них Рубикон?
Младшие легаты, такие как Гай Асиний Поллион, разлетелись повсюду, оповещая о выступлении военных трибунов и старших центурионов. За два часа тринадцатый свернул лагерь и развернулся в маршевую колонну. Легионеры хорошо отдохнули, несмотря на переход в Тергесту, который они совершили по приказу Цезаря под командованием Поллиона. Там они провели интенсивные маневры, потом вернулись в Равенну, где им предоставили отпуск, достаточно продолжительный, чтобы они пришли в наилучшую форму.
Марш шел нормально. Тринадцатый направлялся к хорошо укрепленному лагерю на северном берегу реки Рубикон – официальной границы между Италийской Галлией и Италией. Ничего не было сказано, но все, включая простых солдат, понимали, в чем дело. И были рады, что Цезарю надоело сносить бесконечные оскорбления, бросавшие тень на каждого, кто служил у него, – от легатов до ауксилариев.
– Мы шагаем в историю, – сказал Поллион Квинту Валерию Орке, такому же младшему легату, как он.
Поллион любил почитывать исторические труды.
– Это неудивительно, мы ведь с ним, – сказал Орка и засмеялся. – Каков он все-таки, а? Пуститься в путь с одним легионом! Как знать, что ждет нас в Пицене? Может быть, дюжина легионов и армия ополченцев?
– О нет, – с уверенностью сказал Поллион. – Там три легиона, от силы четыре. И мы их запросто разобьем.
– Особенно если два из них – шестой и пятнадцатый.
– Да.
К вечеру десятого января тринадцатый легион достиг Рубикона и, не останавливаясь, его пересек. Лагерь было приказано ставить на другом берегу.
Цезарь с небольшой группой легатов остался на северном берегу, чтобы наскоро перекусить. В этот сезон реки, текущие с Апеннин, как правило, не вздувались. Снег с гор давно сошел, дожди еще не начинались. Так что, несмотря на длинное и в низовьях широкое русло, Рубикон, берущий начало чуть ли не от истоков высокогорной, текущей на запад реки Арн, не представлял собой препятствия ни для людей, ни для животных.
За едой говорили мало, Цезарь вел себя как обычно. Пища его тоже была самой обыкновенной: немного хлеба, немного сыра, немного оливок. После трапезы он омыл руки в поднесенном ему слугой тазике, встал со своего курульного кресла, от которого, как все заметили, не отказался, и скомандовал: