В итоге, дав торжественное обещание не говорить о политике, Порция стала наведываться к Кальпурнии. Как ни странно, ей начали нравиться эти визиты. Кальпурния была по натуре отзывчивой, Порция тоже. Доброта тянется к доброте. Кроме того, кошки Кальпурнии пришлись Порции по душе. Раньше она их так близко не видела. Только на улице, где они выли ночами, ловили мышей и отирались возле помоек. Но как только Кальпурния протянула ей очень упитанного, полного достоинства рыжего кота, сердце Порции омыло теплое чувство. Феликс так приятно мурлыкал, что она весь вечер продержала его на руках, а уходя, грустно вздохнула, зная, что ни муж ее, ни отец никакой живности в своих домах не потерпят.
И теперь, глядя в карие печальные глаза, Порция вдруг осознала, что одиночество и неразделенная любовь не только ее удел. И, позабыв о собственных горестях, от души пожалела бедняжку.
– Я все же думаю, что ты должна ему написать, – сказала она.
– Может быть, – согласилась Кальпурния, переворачивая котенка на спинку. – Однако, Порция, мне не хотелось бы отвлекать его от дел. Он очень занят. Я этого не понимаю и никогда не пойму. Только молю богов, чтобы с ним ничего не случилось.
Вошел старый Евтих с горячим сладким вином, от которого шел пар, и с блюдом сластей.
Котят вернули в коробку к матери, та открыла зеленые глаза и посмотрела на хозяйку с упреком.
– Ай, как нехорошо! Бедной мамочке так хотелось поспать, – пожалела кошку Порция, нюхая горячий напиток и с удивлением спрашивая себя, почему в эти холодные, туманные дни ей не подают ничего подобного слуги Бибула.
Воцарилось молчание.
Кальпурния отщипнула кусочек от самого красивого медового пряника и положила его на алтарь – в дар пенатам и ларам.
– Боги домашнего очага, – произнесла она нараспев, – даруйте нам мир.
– Даруйте нам мир, – сказала Марция.
– Даруйте нам мир, – эхом откликнулась Порция.
Запад, Италия и Рим, Восток6 апреля 49 г. до Р. Х. – 29 сентября 48 г. до Р. Х.
Гней Помпей Магн
Поскольку Альпы были завалены снегом, Цезарь повел легионы в Провинцию по извилистой прибрежной дороге с привычной для него скоростью. Выйдя из Рима в пятый день апреля, он подошел к Массилии в девятый, покрыв расстояние почти в шестьсот миль.
Он рад был снова вырваться на свободу. Слишком много лет провел он вдали от великого города и, возвратившись, ничего хорошего в нем не нашел. С одной стороны, он видел, как отчаянно тот нуждается в сильной руке. Рим ветшал, им управляли небрежно. Хаос на улицах, хаос в торговле, храмы обшарпаны, мостовые в выбоинах, а в государственных зернохранилищах вдоль утесов у подножия Авентина наверняка полно крыс. Деньги тут только копились, но не тратились. Если бы не его строительные проекты, рабочий люд Рима был бы нищим. С другой стороны, ему совсем не нравилось самому разгребать это все. Неблагодарная работенка, чреватая многими неприятностями, лишней возней и вмешательством в дела других магистратов. К тому же Рим-город был невеликой проблемой в сравнении с Римом-обществом, Римом-империей, Римом-страной.
Оставляя за собой милю за милей, Цезарь все отчетливей понимал, что по натуре он вовсе не горожанин. Марш во главе сильной, замечательной армии – вот настоящая, полнокровная жизнь. Как хорошо, что у Помпея в Испаниях есть легионы и что им необходимо как можно скорее связать руки. Нет, душный, тесный город не для него! Его стихия – простор и дорога!
Единственным большим городом между Испаниями и Римом была Массилия, расположенная на морском берегу, в сорока милях от заболоченной дельты Родана. Основанная еще греками, она сумела сохранить свою независимость и культуру, выговорив у Рима право на содержание собственной армии, а также флота – разумеется, только для обороны самого города и близлежащих земель, достаточно плодородных, чтобы снабжать горожан овощами и фруктами. Но зерно Массилия покупала в Галльской провинции, плотным полукольцом окружавшей ее. Жители Массилии ревностно оберегали свою независимость, но старались ладить с римлянами, столь грозно и неожиданно вторгшимися в прежний мир греков и финикийцев.
К вечеру в лагерь Цезаря, разбитый на неиспользуемой земле, явились члены Совета пятнадцати, управлявшего городом, и попросили аудиенции у человека, который завоевал Длинноволосую Галлию и сделался хозяином Италии.
Цезарь принял их с большой церемонностью – в тоге проконсула, с corona civica на голове. Прежде он никогда не бывал в Массилии и никаких дел с ней не вел. Делегаты, их было пятнадцать, держались холодно и надменно.
– Ты здесь незаконно, – сказал Филодем, глава совета. – У Массилии заключен договор с настоящим правительством Рима в лице Гнея Помпея Магна и тех людей, которых ты вынудил покинуть страну.
– Покинув страну, эти люди лишились прав, Филодем, – спокойно возразил Цезарь. – Теперь законное правительство Рима – я.
– Нет, не ты.
– Значит ли это, Филодем, что ты окажешь помощь врагам Рима в лице Гнея Помпея и его союзников?
– Массилия предпочитает не оказывать никому помощь, Цезарь. Хотя, – добавил Филодем, самодовольно улыбаясь, – мы послали делегацию к Гнею Помпею в Эпир, подтверждая нашу лояльность.
– Это дерзко и неблагоразумно.
– Если даже и так, ты ничего не можешь поделать, – надменно сказал Филодем. – Массилия слишком хорошо укреплена, и ты не сумеешь принудить ее к повиновению.
– Не провоцируй меня! – улыбаясь, сказал Цезарь.
– Занимайся своим делом, Цезарь, и оставь нас в покое.
– Прежде я должен быть уверен, что Массилия останется нейтральной.
– Мы не станем никому помогать.
– Несмотря на ваше обращение к Гнею Помпею.
– Это вопрос идеологический, а не практический. Мы будем сохранять нейтралитет.
– Так-то лучше, Филодем. Если я увижу обратное, вас ждет блокада.
– Ты не сможешь осадить город с населением в миллион человек, – уверенно сказал Филодем. – Мы не Укселлодун и не Алезия.
– Чем больше ртов надо кормить, Филодем, тем больше уверенности, что крепость падет. Ты, я думаю, слышал об одном римском полководце, некогда осадившем один испанский город. Горожане послали ему в дар провизию, заявив, что у них запасы на десять лет вперед. Полководец поблагодарил горожан и сказал, что на одиннадцатый год он возьмет город. И город сдался, зная, что так все и будет. Предупреждаю тебя, не заигрывай с моими врагами.
Однако два дня спустя Луций Домиций Агенобарб прибыл к Массилии с флотом и двумя этрусскими легионами. Горожане, завидев его, опустили на дно огромную цепь, не дававшую кораблям входить в гавань, и суда Агенобарба беспрепятственно пришвартовались к причалам.
– Укрепить город, – приказал совет.
Вздохнув, Цезарь решился на осаду Массилии. Эта задержка не была такой катастрофичной, как, видимо, считал городской совет. Зима одинаково затруднит переход через Пиренеи как для его войск, так и для войск Помпея, а встречные ветры помешают им покинуть Испанию морем.
Радовало лишь прибытие Гая Требония и Децима Брута с девятым, десятым и одиннадцатым легионами.
– Я оставил пятый возле Икавны, – чуть смущенно сказал Требоний, с нескрываемым обожанием глядя на своего командира. – Эдуи и арверны в случае надобности помогут ему. Они дали слово. У них хорошее войско, почти с римской выучкой. Впрочем, весть о твоих победах в Италии ошеломила все галльские племена. Присмирели даже мятежные белловаки. Думаю, этой зимой Косматая Галлия будет вести себя тихо.
– Хорошо бы, ибо я не могу сейчас послать пятому подкрепление, – сказал Цезарь и повернулся к другому легату. – Децим, мне нужен флот. Ты знаком с морским делом, а по словам моего родича Луция, Нарбон наладил работу верфей и умирает от желания продать нам несколько крепких трирем. Поезжай посмотри, что там есть. И плати не скупясь. – Он громко рассмеялся. – Ты не поверишь, но Помпей и римские консулы второпях забыли в Риме казну!
Легаты остолбенели.
– О боги! – воскликнул, придя в себя, Децим Брут. – Я и без того даже в мыслях не держал прибиться к твоим неприятелям, Цезарь, но эта новость заставляет меня еще больше радоваться тому, что я с тобой! Вот ослы!
– Ослы не ослы, но этот факт наглядно показывает, в какое они пришли замешательство, столкнувшись с необходимостью вести войну. Они ходили надутые, важные, вставали в позы, грозили мне, оскорбляли меня, не считались со мной, но, как выяснилось, ни на миг не верили, что я пойду на Рим. Они не представляют, что делать, у них нет стратегии. И денег нет. Я велел Антонию не препятствовать продаже имущества Помпея и пересылке ему вырученных средств.
– А не ошибка ли это? – спросил с беспокойством Требоний. – Ведь, отрезая Помпея от денег, мы могли надеяться на бескровное завершение этой войны.
– Нет, это лишь затянуло бы ее, – возразил Цезарь. – Помпей все равно нашел бы деньги. Пусть уж лучше потратится сам. Все, что он продаст в Италии, к нему уже не вернется, как и к другим, вдохновленным его примером. Пусть истощат кошельки. Наш пиценский друг входит в двойку-тройку самых богатых людей в государстве. Агенобарб в этом смысле шестой или седьмой. Я хочу их обанкротить. Без денег великие люди сохраняют влияние, но власти уже не имеют.
– Ага, – сказал Децим Брут, – я вижу теперь, что ты и впрямь не намерен карать кого-то из них. То есть казнить, подвергать гонениям, отправлять в ссылку.
– Именно, Децим. Никто не скажет, что я чудовище, второй Сулла. В этой войне нет врагов Рима ни с одной, ни с другой стороны. Мы просто по-разному смотрим на его будущее. Я хочу, чтобы все мои теперешние оппоненты восстановили свое положение в обществе и без боязни продолжали высказывать свою точку зрения. Сулла зашел в тупик. Любому, кто хоть что-нибудь делает, разумная критика только полезна. Я не могу и представить себя в окружении подхалимов. Человека должны выводить в ряды первых не славословия, а дела.
– А мы разве не подхалимы? – спросил Децим Брут.