Не зная этой черты характера Лабиена, Помпей задал невинный вопрос:
– Как же ты призовешь их к порядку?
Большие желтые зубы сверкнули.
– Так же, как треверов.
– Ну хорошо, – сказал Помпей, пожав плечами. – Делай как знаешь.
Нескольких сотен изуродованных тел жителей Эпира – и Диррахий решил, что гораздо разумнее хранить верность Помпею. А тот, услышав рассказы, ходившие по всему его огромному лагерю, закрыл на все глаза и не стал ничего предпринимать.
Когда Цезарь подошел к южному берегу Апса, Помпей встал на северном берегу как раз напротив, около брода. Обе армии принялись строить оборонительные укрепления.
Их разделял какой-то жалкий поток воды. «Это не расстояние, – думал Помпей. – У меня под рукой шесть римских легионов, семь тысяч всадников, тысяча ауксилариев, две тысячи лучников и тысяча пращников. А у Цезаря что? Седьмой, девятый, десятый, двенадцатый. У меня гораздо больше солдат! Более чем достаточно для победы! Такая огромная силища против четырех легионов пехоты! Я разобью его. Обязательно разобью!»
Но он все сидел на северном берегу Апса, так близко от фортификаций противника, что можно было, метнув через реку голыш, попасть им в шлем какого-нибудь галльского ветерана. Но он не двигался.
Мысленно он возвращался в Испанию, к Квинту Серторию, который мог вынырнуть ниоткуда, миновать всех разведчиков и нанести страшный урон его огромному войску, а потом вновь исчезнуть. Он опять стоял под стенами Лаврона, смотрел на Оску, уходил, поджав хвост, через Ибер.
Луций Афраний и Марк Петрей тоже вспоминали противостояние с Серторием в Ближней Испании. И то, как легко полгода назад Цезарь разделался с ними. Лабиена не было рядом, чтобы высмеять их, развеять страхи, пренебрежительно отозваться о Цезаре и укрепить пошатнувшуюся решимость Помпея. Лабиен остался в Диррахии – следить за лояльностью населения – вместе с занудными кабинетными вояками Катоном, Цицероном, Лентулом Крусом, Лентулом Спинтером и Марком Фавонием. Те тоже могли бы взять командующего в оборот. А без них Помпей все мрачнел, и никто в лагере не решался к нему подступиться.
– Нет, – сказал он Афранию и Петрею после нескольких рыночных интервалов бездействия, – я буду ждать Сципиона. Придут сирийские легионы, тогда и начнем. А пока будем просто сдерживать Цезаря, вот и все.
– Хорошая стратегия, – с облегчением сказал Афраний. – Он терпит лишения, Магн, весьма большие. Бибул почти задушил все морские поставки. Цезарь теперь может надеяться на продовольственные поставки только из Греции и Южного Эпира.
– Хорошо. Зима основательно истощит их. В этом году она обещает быть ранней и прийти внезапно.
Но зима оказалась недостаточно ранней, да и наступила не столь уж внезапно. С Цезарем был Публий Ватиний. Близость двух лагерей привела к тому, что часовые стали переговариваться через узкую речку. Потом к ним присоединились остальные легионеры с той и с другой стороны. Цезарь это не пресекал. Овеянным боевой славой ветеранам Галльской войны люди Помпея задавали много вопросов. Оценив это подсознательное уважение, Цезарь решил на нем сыграть. Он послал Публия Ватиния на среднюю фортификационную башню с наказом как следует обработать неприятельскую аудиторию. Ребята, неужели вам хочется проливать римскую кровь? Зачем впустую мечтать о победе, когда всем известно, что Цезарь непобедим? Кстати, почему Помпей не предлагает сражения? Похоже, он просто боится. Тогда что вы вообще здесь делаете?
Когда Помпей узнал о происходящем, он тут же послал за Лабиеном и Цицероном: первый умел решать проблемы, второй мог запросто переплюнуть Ватиния в краснобайстве. В результате к нему прибыли все кабинетные полководцы, включая Лентула Круса, которому в тот момент усердно предлагал деньги Бальб-младший. Разумеется, посланный Цезарем. Но Лентул Крус потянулся за всеми, и Бальб-младший, молясь, чтобы в стане Помпея его не узнали, потащился за ним.
А у реки дело дошло до того, что к Цезарю собралась делегация с северной стороны, возглавляемая одним из Теренциев Варронов. Встреча так и не состоялась. Прибыл Лабиен, перекричал Ватиния и приказал метнуть в южан копья. Запуганные Лабиеном сторонники Помпея позорно ретировались, отказавшись от мысли о переговорах.
– Не будь дураком, Лабиен! – взывал Ватиний. – Переговоры нужны! Спасай, кого можешь! Спасай солдатские жизни!
– Пока я здесь, никаких сделок с изменниками не будет! – орал Лабиен. – Но принесите мне голову Цезаря, и мы попробуем столковаться!
– Ты не меняешься, Лабиен!
– И не изменюсь никогда!
Пока шла эта пикировка, Цицерон посиживал у Помпея, радуясь теплу и уюту и попивая вино.
– У тебя очень бодрый и уверенный вид, – уныло заметил Помпей.
– Тому есть повод, – провозгласил Цицерон, распираемый жгучим желанием похвастаться своей удачей. – Я только что получил довольно приличное наследство.
– Уже получил? – спросил, прищурясь, Помпей.
– Да, Магн, и очень вовремя, очень! – пел Цицерон, не замечая сгущавшихся над ним туч. – Туллия вышла замуж, ей нужно приданое. Первый взнос я уже сделал. Не полностью, правда. Пришел срок делать второй. Двести тысяч, как тебе это нравится! А я все еще должен Долабелле шестьдесят тысяч от первого взноса. Он ежедневно мне пишет. Напоминает. – Цицерон захихикал. – Я полагаю, у него хватает времени, чтобы марать бумагу, поскольку он флотоводец, оставшийся без флота.
– И сколько ты получил?
– Около миллиона.
– Именно такая сумма мне и нужна! – сказал Помпей. – Как мой соратник и друг, Цицерон, одолжи мне эти деньги. Я ума не приложу, чем платить армии, я занимаю у своих же солдат. Немыслимое положение для полководца! Мои войска – мои кредиторы. А тут еще Сципион застрял в Пергаме, наверняка до весны. Я надеялся выкрутиться, получив сирийские денежки, но… – Помпей пожал плечами. – Твой миллион очень выручил бы меня.
Во рту у Цицерона пересохло, горло перехватило. Он сидел, не в состоянии что-либо сказать, пока ясные голубые глаза Немезиды обшаривали его мозг.
– Я же посылал тебя к знахарке в Фессалонике, да? Она ведь вылечила твои глаза?
Цицерон с трудом сглотнул и кивнул:
– Да, Магн, конечно. Я дам тебе денег.
Он поерзал в кресле, хлебнул немного вина, чтобы снять горловой спазм.
– Э-э-э, я полагаю, ты оставишь мне что-то, чтобы я мог уплатить Долабелле?
– Долабелла на стороне Цезаря! – с праведным гневом воскликнул Помпей. – Это бросает тень и на тебя, Цицерон.
– Ты получишь миллион, – дрожащим голосом произнес Цицерон. – О боги, что я скажу Теренции?
– Ничего из того, что ее бы обрадовало, – ухмыльнулся Помпей.
– А бедняжке Туллии?
– Скажи ей, что с Долабеллой расплатится Цезарь.
Обосновавшись на острове Коркира, Бибул принялся действовать. И гораздо решительнее, чем оробевший Помпей. Плохо, конечно, что Цезарь успешно миновал выставленный на море заслон. Но еще хуже, что он сам сообщил Бибулу об этом, послав к нему легата Помпея, плененного им. Ха-ха-ха, получай, Бибул! Ничто не могло пришпорить Бибула сильней, чем эта оскорбительная насмешка. Он всегда до самозабвения отдавался работе, но после визита Вибуллия стал еще безжалостнее подгонять и себя, и других.
Каждый новый полученный им корабль шел патрулировать Адриатику. Цезарь сгниет, прежде чем увидит остальные свои войска. Первая кровь – пустяк, но все-таки это кровь! Выйдя сам в море, Бибул перехватил тридцать транспортов Цезаря и сжег их. Вот! Получите, Антоний и Кален! Этих судов у вас теперь нет!
Он поставил перед собой две задачи. Во-первых, не дать Антонию и Калену набрать флот, достаточный для переброски восьми легионов и тысячи германских конников в помощь Цезарю. Чтобы добиться этого, он послал Марка Октавия патрулировать италийскую часть Адриатики севернее Брундизия. Скрибонию Либону было велено следить непосредственно за Брундизием, а Гнея Помпея обязали перекрыть все подходы к нему с греческой стороны. Если Антоний и Кален попытаются получить корабли из портов северной части Адриатики, или из Греции, или из портов Италии с западной стороны, им это не удастся!
Его второй задачей было лишить Цезаря возможности получать морем продовольствие, поэтому без внимания не остались ни Коринфский залив, ни Пелопоннес.
Тут прошел слух, что Цезарь, обеспокоенный этой морской блокадой, попытался инкогнито, чтобы не встревожились его люди, вернуться в Брундизий на небольшом открытом полубаркасе. Но у острова Сасон разразился ужасный шторм. Когда капитан суденышка решил повернуть назад, переодетый Цезарь открылся ему, умоляя продолжить путь. «Я Цезарь, – сказал он, – удача сопутствует мне!» Была сделана вторая попытка, но в конце концов полубаркас вернулся в Эпир. Правда ли это, Бибул не знал. Не знал он и того, что Цезарь собирался предпринять в Брундизии такого, чего не могли сделать два его толковых легата. Зато он знал, что Цезарь способен на авантюры, и стал действовать еще энергичнее, принимая все меры, чтобы сорвать любой его план.
Когда штормы обложили Брундизий, Бибул вполне мог бы расслабиться, но он себе этого не позволил и, поскольку возглавить патруль между Коркирой и Сасоном было некому, отправился в море сам. В любую погоду он вел наблюдение, всегда продрогший, всегда промокший, всегда голодный, ибо ел он урывками, как, впрочем, и спал.
В марте он простудился, но отказывался вернуться на базу, пока не потерял способность соображать. Голова в огне, руки-ноги как лед, дыхание сбилось. Он упал на палубу, и его помощник Лукреций Веспиллон приказал флоту идти к Коркире.
Там Бибула уложили в постель, но состояние его не улучшилось, и Лукреций Веспиллон принял еще одно решение: послать за Катоном в Диррахий. Тот, боясь не увидеться с дорогим ему человеком, нанял для перехода самое быстроходное судно.
Войдя в комнату, Катон с облегчением понял, что Бибул еще здесь. Но уютный каменный домик словно содрогался от его прерывистого дыхания.
Какой он маленький! Меньше, чем был. Или это кровать такая большая? Седые волосы и седые брови почти сливаются с мертвенной чешуей, в которую превратил его лицо морской ветер. Только серебристо-серые глаза, огромные на этой усохшей маске, кажется, еще живы. Они отыскали Катона, увидели, увлажнились. Маленькая рука шевельнулась.