Ответ ему дали два перебежчика, офицеры из эскадрона эдуйской кавалерии, осуществлявшей у Цезаря связь между редутами. Эти перебежчики присвоили деньги своего эскадрона. Эдуи переняли римский метод армейских расчетов и имели накопленный фонд жалованья и фонд на погребения. Разница состояла в том, что они ведали финансами сами, выбрав для этой цели двух офицеров. В римских же легионах эти обязанности исполнял целый штат служащих, которых регулярно и тщательно проверяли. Двое управляющих финансами эдуйского эскадрона присваивали деньги с тех пор, как покинули Галлию. Но они попались и были вынуждены спасаться бегством к Помпею.
Они рассказали Помпею, как Цезарь расположил свои силы, и указали на слабое место в его обороне.
Помпей атаковал на рассвете семнадцатого. Слабое место находилось на дальнем южном конце фортификационных линий, где они поворачивали на запад и направлялись к морю. Здесь еще не закончилось строительство второй, наружной стены. Эта внешняя стена была не защищена, и со стороны моря обе стены нельзя было считать надежными.
За этим участком приглядывал девятый легион Цезаря. На него накинулись все шесть римских легионов Помпея, а пращники, лучники и часть легкой пехоты каппадокийцев тайком обошли стену и напали на девятый сзади. Тот небольшой отряд, который привел из ближайшего редута Лентул Марцеллин, помочь не смог. Девятый был выбит из укреплений и принужден к бегству.
Все изменилось, когда прибыли Цезарь и Антоний с хорошим подкреплением, но до тех пор Помпей прекрасно использовал время. Он поместил пять из шести своих легионов в лагерь на дальнем конце укреплений Цезаря, а шестому велел занять пустующий лагерь поблизости. Цезарь послал тридцать три когорты, чтобы выбить оттуда наглецов, но солдаты запутались в фортификационных ходах. Чувствуя близость победы, Помпей двинул на Цезаря всех своих конников. Всех, какие только сумели вскарабкаться на оставшихся у него лошадей. Но Цезарь ретировался с такой быстротой, что кавалерия захватила лишь воздух. Очень довольный собой, Помпей вернулся назад, вместо того чтобы приказать кавалерии преследовать исчезнувшего врага.
– Какой же он все-таки идиот! – сказал Цезарь Антонию, когда благополучно привел всю свою армию в главный лагерь. – Послав кавалерию следом за нами, он выиграл бы войну. Но он этого не сделал, Антоний. Похоже, знаменитое везение Цезаря заключается в том, что он сражается с дураками.
– Мы останемся здесь? – спросил Антоний.
– О нет. Диррахий теперь нам не нужен. Мы свернем лагерь и ночью скрытно уйдем.
Помпей вел себя как слепец. Возвратившись с ликованием на Петру, он даже не удосужился посмотреть с высоты, что делает Цезарь.
Утром тишина на фортификационных линиях и отсутствие дыма сказали ему, что Цезарь ушел.
Помпей зашевелился, приказал части своей кавалерии скакать на юг, чтобы помешать Цезарю перейти Генус, но конники опоздали. Слишком уверенные в себе после вчерашней победы, они перешли реку и наткнулись на воинов Цезаря, с которыми раньше не встречались, – на его германскую кавалерию. Та с помощью нескольких когорт пехоты погнала их прочь, и они понесли большие потери.
На Эгнатиевой дороге сильно потрепанная конница Помпея столкнулась с самим Помпеем, который решил нагнать Цезаря. Ночь противники провели на противоположных берегах Генуса, а на другой день к полудню Цезарь ушел. Помпей тоже протрубил сигнал к общему построению, однако обнаружилось, что, не подозревая о желании своего командующего задать противнику новую трепку, некоторые солдаты вернулись на Петру, чтобы забрать оставленное там имущество. Всегда ревностно относившийся к численности своей армии, Помпей решил их подождать. И так и не догнал Цезаря. Тот, как призрак из преисподней, все маячил перед ним и маячил, а в районе Аполлонии бесследно исчез.
К двадцать второму дню квинтилия Помпей и его армия возвратились на Петру, чтобы отпраздновать как подобает свое торжество и поскорее послать сообщение в Рим. Цезаря больше нет! Поверженный Цезарь отступает сломя голову! И если кто-то сомневался, можно ли считать поверженным полководца, совершающего маневр во главе своей армии, потерявшей лишь тысячу человек, то он держал свои сомнения при себе.
Впрочем, люди всегда рады праздникам, а счастливее всех в этот день был Тит Лабиен, который триумфально провел за собой несколько сотен солдат из девятого легиона, захваченных во время сражения в плен. Перед Помпеем, Катоном, Цицероном, Лентулом Спинтером и Лентулом Крусом, Фавстом Суллой, Марком Фавонием и всеми остальными Лабиен продемонстрировал свою запредельную жестокость. Солдат девятого сначала осыпали оскорблениями, потом выпороли, затем Лабиен взялся за раскаленные крюки, ножи, щипцы, бичи с шипами. Только после того, как все пленники были ослеплены, изуродованы и оскоплены, Лабиен наконец повелел их обезглавить.
Потрясенный Помпей беспомощно смотрел на все это, испытывая неодолимую тошноту. Казалось, он не понимал, что в его власти остановить Лабиена. Он ничего не сделал и ничего не сказал ни во время пыток, ни после, когда брел в свой шатер.
– Он не человек, он чудовище! – сказал, догоняя его, Катон. – Почему ты разрешил ему такое, Помпей? Что с тобой? Мы же только что разбили Цезаря, а ты все отмалчиваешься, демонстрируя беспомощность, неспособность контролировать своих легатов!
– А-а-а! – воскликнул Помпей, чуть не плача. – Чего ты от меня хочешь, Катон? Чего ждешь? Я не настоящий главнокомандующий, я – кукла, которую каждый считает себя вправе дергать за веревочки! Контролировать Лабиена? Я что-то не видел, чтобы ты вышел вперед и сам попытался его урезонить! Как контролировать землетрясение, Катон? Как контролировать извержение вулкана? Как контролировать человека, перед которым трепещут германцы?
– Я не могу поддерживать армию, в которой творится такое! – сказал верный своим принципам критик. – Если ты не выгонишь Лабиена, наши пути разойдутся!
– И пожалуйста! Уходи! Я это как-нибудь переживу! – Помпей перевел дыхание, потом крикнул вдогонку Катону: – Ты кретин, Катон! Ты чистоплюй! Неужели ты не понимаешь? Никто из вас не умеет сражаться! Никто из вас не может командовать! А Лабиен может!
Он вернулся к себе, там его ждал Лентул Крус.
– Вонь, как на бойне! – презрительно воскликнул Лентул Крус, принюхиваясь. – Мой дорогой Помпей, неужели ты должен держать при себе подобных зверей? Неужели ты не можешь сделать хоть что-нибудь правильно? Зачем ты объявляешь о великой победе над Цезарем, когда тот вовсе не разгромлен? Он просто исчез! А ты его даже не ищешь!
– Хотел бы и я исчезнуть куда-нибудь, – процедил сквозь зубы Помпей. – Если ты не можешь предложить ничего конструктивного, Крус, не тяни время. Ступай, пакуй свои золотые тарелки и рубиновые бокалы! Мы выступаем.
И в двадцать четвертый день квинтилия он действительно выступил, оставив в Диррахии пятнадцать когорт раненых под патронажем Катона.
– Если ты не возражаешь, Магн, я тоже останусь, – сказал, нервно вздрагивая, Цицерон. – Боюсь, на войне от меня мало пользы. Вот если бы мой брат Квинт был с тобой! У него большой воинский опыт.
– Да, оставайся, – устало согласился Помпей. – Ты будешь здесь в безопасности, Цицерон. Цезарь идет в Грецию.
– Откуда ты знаешь? А что, если он остановится в Орике и перекроет тебе путь в Италию?
– Только не он! Он просто пиявка. Репейник.
– Афраний хочет, чтобы ты отказался от идеи восточной кампании и поскорее вошел в Рим.
– Я знаю, знаю! Чтобы потом устремиться на запад и отбить обе Испании. Заманчивая фантазия, Цицерон. Но только фантазия, и ничего больше. Это самоубийство – оставить Цезаря за спиной, в Греции, в Македонии. Я потерял бы всех восточных клиентов. – Помпей дружески похлопал соратника по плечу. – Не беспокойся обо мне, Цицерон. Я знаю, что делать. Осторожность велит мне продолжать ту же стратегию, что и раньше, то есть изматывать Цезаря, не давая сражений, хотя этим многие недовольны. И все же я им не уступлю. Цезарь устал, он на пределе. Даже при его скорости путь ему предстоит долгий. У меня будет время заменить мулов и лошадей. Я купил других у даков и у дарданов. Они ждут в Гераклее. Их не так много, как хотелось бы, но и это лучше, чем ничего. – Помпей улыбнулся. – Сципион, наверное, уже в Лариссе с моими сирийскими легионами.
Цицерон промолчал. Он получил от Долабеллы очень доброжелательное письмо с просьбой скорей возвратиться в Италию, и ему очень хотелось уехать. По крайней мере, в Диррахии между ним и родиной будет лишь море.
– Завидую я тебе, Цицерон, – вздохнул Помпей. – Солнышко уже выглядывает, воздух здесь мягкий. Досаждать тебе будет только Катон, но это можно вынести. Он, кстати, оставляет при мне своего цербера Фавония, чтобы блюсти чистоту наших рядов. Это его слова, а не мои. И при мне остаются такие пиявки, как Лабиен, такие сластолюбцы, как Лентул Крус, критики вроде Лентула Спинтера, а еще жена и сын, о которых надо заботиться. С небольшой долей удачи Цезаря я мог бы выжить.
Цицерон остановился, оглянулся:
– Жена и сын?
– Да. Корнелия Метелла решила, что Рим слишком далеко от родителя и от меня. И еще Секст ее донял. Он очень хочет стать моим контуберналом. Короче, они уже в Фессалонике.
– В Фессалонике? Ты хочешь так далеко отступить?
– Нет. Я уже написал, чтобы они с Секстом ехали в Митилены. На Лесбосе все-таки безопасней. – Помпей патетически вытянул руки. – Попытайся понять меня, Цицерон! Я не могу идти на запад! Я не могу бросить здесь тестя с двумя легионами. Жена и сын тоже дороги мне.
Цицерон стоял, глядя, как он уходит. Пелена слез вдруг застлала ему глаза. Бедный Магн! Как он постарел! Как он жалок!
В Гераклее, на Эгнатиевой дороге – там, где она проходила по ровной местности в окрестностях Пеллы, родного города Александра Великого, – к Помпею прибыли еще двое: Брут, ездивший в Фессалонику по его поручению, и оставивший флот Луций Домиций Агенобарб.