– Ты знаешь, куда направились остальные?
– В Митилены, но я сомневаюсь, что они задержатся там. Оба Лентула не выказывали намерения расставаться с Помпеем, а тот как раз перед отъездом получил сообщение, что Лабиен, Афраний, Петрей, Метелл Сципион, Фавст Сулла и еще кое-кто направляются в Африку. Больше я ничего не знаю.
– А Катон? Цицерон? Что с ними?
– О них я не слышал. Но, я думаю, Катон поедет в Африку, когда узнает, что многие едут туда. В конце концов, там все верны Помпею. Я сомневаюсь, что ты заполучишь Африку без борьбы.
– Я тоже. Благодарю тебя, Марк.
Обед в тот вечер прошел спокойно, присутствовал только Брут. Но на рассвете Цезарь уже был на пути к Геллеспонту. Брут блаженствовал: ему выделили двуколку и расторопного заботливого слугу.
Фавоний выехал за город, чтобы в последний (как он надеялся) раз посмотреть на серебристую ленту римских легионеров. Но видел он только Цезаря, с непринужденной грацией опытного наездника восседавшего на приплясывающем под ним жеребце бурой масти. Фавоний знал, что, едва колонна удалится от городских стен, Цезарь спешится и пойдет вместе со всеми. Лошади были для боя, парада и разного рода представлений. С одной стороны, блеск, величие, мощь, с другой – воздержанность и подлинная, ненаигранная простота! Как все это уживается в одном человеке? Гай Юлий Цезарь. Ему дано все. Ветер играет редкими прядями золотистых волос, спина абсолютно прямая, сильные, мускулистые ноги. Эталон красоты. Нет, не слащавой, как у Меммия, и не томно-изысканной, как у Силия. Настоящей, мужской. Он – потомок Венеры и Ромула. Кто знает, может быть, и впрямь боги любят его больше всех. О Катон, не противься тому, чему невозможно противиться! Будет он царем Рима или не будет – решать лишь ему.
Митилены тоже паниковали. Паника распространилась по всему Востоку как результат столь неожиданного, столь ужасного противостояния двух римских титанов. Ибо никто не знал этого Цезаря, разве что по слухам. Все его наместничества были на Западе, а о тех далеких днях, когда Цезарь служил на Востоке, никто не ведал. Митилены знали только, что, когда Лукулл осадил их от имени Суллы, этот Гай Цезарь дрался в первых рядах и завоевал corona civica за храбрость. Ходили также слухи о битве, которой он командовал против сил Митридата у стен города Траллы в провинции Азия, после чего жители Тралл поставили его статую в маленьком храме Победы рядом с местом сражения. Теперь они собрались в храме, чтобы прибраться там, посмотреть, в каком состоянии статуя. И к своему ужасу, обнаружили, что между плитами у основания статуи Цезаря проросла пальма. Это знак победы. Знак, что этот человек велик. И Траллы загудели.
Рим господствует уже так давно, что любые его содрогания расходятся трещинами по всем землям. Что теперь будет? Какие порядки? Станет ли Цезарь столь же разумным властителем, как Сулла? Урезонит ли наместников-вымогателей, сборщиков налогов и грабителей-заимодавцев? Или, напротив, продолжит их поощрять, как Помпей? Как бы то ни было, но в провинции Азия, совершенно опустошенной Метеллом Сципионом, Лентулом Крусом и Титом Ампием Бальбом, жители каждого острова, каждого города или селения с наслаждением крушили статуи Помпея Великого и ставили вместо них статуи Гая Цезаря, скопированные со статуи в Траллах. А Эфес, объединившись с другими прибрежными городами, заказал знаменитой студии в Афродисии большую скульптуру. Ее поставили в центре рыночной площади и на постаменте выбили надпись:
ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ,
СЫН ГАЯ, ВЕЛИКИЙ ПОНТИФИК, ПОБЕДИТЕЛЬ,
ДВАЖДЫ КОНСУЛ, ПОТОМОК АРЕСА И АФРОДИТЫ,
НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОГО НАЧАЛА
И СПАСИТЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Совершенная чепуха. Особенно в части генеалогии. Но все это было простительно. Провинция Азия очень старалась хорошо подготовиться к приходу нового властелина.
В эту атмосферу всеобщей неуверенности и лихорадочных попыток учуять, куда подует ветер, и попал Помпей, когда с двумя Лентулами ступил на причал гавани Митилен. Некогда остров Лесбос присягнул ему и другой присяги пока не давал, однако принимать его, побитого, поджавшего хвост, было и затруднительно, и опасно. Впрочем, его прибытие означало, что он еще не согнан с арены и что со временем возможен новый Фарсал. Только сумеет ли он победить? Ведь Цезарь еще не проигрывал сражений. (В большую победу Помпея возле Диррахия теперь никто не верил.)
Однако Помпей достойно справился с ситуацией. Оставаясь в греческой одежде, он сказал городским этнархам, что Цезарю свойственно милосердие.
– Только держитесь с ним повежливее, вот и все.
Корнелия Метелла и молодой Секст ожидали его. Печальное воссоединение. Секст бросился к отцу, обнял его и заплакал.
– Не плачь, не плачь, – бормотал Помпей, нежно поглаживая каштановые волосы сына.
Секст был единственным из его детей, унаследовавшим от Муции Терции смуглую кожу.
– Я должен был быть там – с тобой!
– И ты был бы, если бы события не развивались так быстро. Но и вдали от меня ты мне помогал, оберегая Корнелию.
– Ерунда!
– Нет, вовсе не ерунда, мой мальчик. Семья – это главное достояние каждого римлянина. А жена Помпея Магна – главное достояние Помпея Магна. Так же, как и его сыновья.
– Я больше никогда не оставлю тебя!
– Надеюсь, что так все и будет. Сделаем подношение ларам и пенатам, а также Весте за этот радостный день. – Помпей отпустил Секста, вручив ему свой платок, чтобы тот мог вытереть нос и осушить слезы. – А теперь ступай. Начни писать письмо Гнею. Я вскоре приду и закончу его.
Секст, сопя и комкая платок, вышел, и у Помпея появилась возможность взглянуть на жену.
Та не переменилась. Все такая же надменная, высокомерная, замкнутая. Но серые глаза покраснели, припухли и смотрели на него с искренней болью. Он подошел и поцеловал ей руку.
– Грустный денек, – сказал он.
– Мой отец?
– Полагаю, он в Африке. Со временем мы это узнаем. Он не пострадал при Фарсале.
Как тяжело выговаривать эти слова!
– Корнелия, – сказал он, перебирая ее пальцы, – я разрешаю тебе развестись со мной. Если ты разведешься, твое приданое останется у тебя. По крайней мере, у меня хватило ума записать виллу в Альбанских горах на твое имя. Я не продал ее, когда продавал все, чтобы финансировать эту войну. И вилла на Марсовом поле сохранена. И дом в Каринах. Но это мое имущество. Цезарь может отнять его у тебя.
– Я думала, что проскрипций не будет.
– Не будет. Но имущество опальных вождей конфискуют. Таковы традиции. Он не пойдет против них. Поэтому безопаснее и разумнее для тебя начать процедуру развода.
Она покачала головой, улыбнулась, что редко бывало.
– Нет, Магн, я твоя жена. И останусь ею.
– В таком случае пойдем в дом. – Он отпустил ее руку. – Я не знаю, что будет со мной! Я не знаю, что надо делать. Не знаю, куда мне идти, но и остаться здесь не могу. Жизнь со мной будет несладкой. Я человек заметный. Цезарь вынужден опасаться меня. Я для него – постоянный источник угрозы.
– Как и Секст, я тебя больше не оставлю. Но конечно, нам следует поскорей добраться до Африки. Мы должны немедленно отплыть в Утику, Магн.
– Должны?
Голубые глаза на одутловатом лице загорелись и снова потухли. Но она успела разглядеть в них и муку, и боль, и обиду, и вообще всю ту гамму горьких переживаний, с какими теперь он был вынужден втайне справляться.
– Корнелия, это было ужасно. Я не имею в виду действия Цезаря или поражение, которое он мне нанес. Я имею в виду поведение моих союзников. О, к твоему отцу это не относится! Он – воплощение мудрости, силы. Но большей частью его не было рядом. А они постоянно изводили меня пререканиями, недоброжелательностью, колкостями, нытьем, недовольством.
– Недовольством?
– Да. Это взвинчивало меня, не давало сосредоточиться. Возможно, я бы справился с Цезарем, если бы мне не мешали. Но меня вынуждали делать неверные шаги. И армией тоже командовал не я. Командовал Лабиен. Это не человек, это зверь! Не понимаю, как Цезарь мог выносить его! Про него говорили, что он получает физическое удовлетворение только тогда, когда вырывает кому-то глаза. Но он творил еще худшие вещи! А этот Агенобарб! Конечно, он умер в бою как герой, но он больше всех меня мучил. Он называл меня Агамемноном, ты только представь! Царем царей! И все они хохотали!..
Горести и неурядицы двух последних месяцев не прошли для Корнелии даром. Она стала отзывчивее, обрела прежде несвойственную ей проницательность и потому не совершила ошибки – не приняла излияния мужа за жалобы неудачника, ищущего себе оправданий. Помпей для нее все еще был скалой. Подточенной волнами, изъеденной бурями, но все же неколебимой громадой.
– Дорогой Магн, я думаю, беда в том, что они восприняли эту войну как еще один вид сенаторских заседаний. Они так и не удосужились понять, что политика не имеет ничего общего с реалиями военной жизни. Ты не проиграл, ты был обречен. Подумай сам, мог ли ты справиться с ними? Они провели senatus consultum ultimum только затем, чтобы Цезарь не встал выше их. Как же они могли допустить, чтобы ты встал над ними?
Он криво улыбнулся:
– Ты совершенно права. Вот почему Африка меня не манит. Туда отправился твой отец, это да. Но туда же отправились и Катон с Лабиеном. Так что же там изменится для меня? Они опять начнут меня мучить.
– Тогда мы должны искать убежища у парфян, – решительно заявила Корнелия. – Ты послал к Ороду своего родича Гирра. Он не вернулся, но он жив и здоров. В Экбатане тебя не достанут ни Цезарь, ни Лабиен.
– Но как это будет выглядеть, а? Я буду покорно смотреть на трофейные штандарты Рима. И жить с нависшей надо мной тенью убитого Красса.
– Тогда куда же?
– В Египет.
– Это недостаточно далеко.
– Да, но он послужит нам отправной точкой. Есть еще Индия и Серика. Думаю, там не откажутся хорошо заплатить, чтобы заполучить римского военачальника. Я могу завоевать мир для того, к кому поступлю на службу. Египтяне знают, как попасть на Тапробану. А на Тапробане кто-нибудь да знает путь в Индию и Серику.