– Да.
– А как у них с экипировкой?
– Я заставил всех выложить содержимое мешков на землю. Идет проверка. Утром центурионы доложат мне обо всем.
– В прошлом году эти центурионы показали себя не с лучшей стороны. Стоит ли доверять их оценке? Может быть, тебе лучше взглянуть самому?
– Я так не думаю, – спокойно возразил Децим Брут, никогда не боявшийся говорить с Цезарем откровенно. – Мое недоверие ослабит пятнадцатый. Они со всем справятся сами.
– Ладно, пусть все идет как идет. Я реквизировал в округе все шкурки кроликов, ласок, хорьков. Там, куда я их поведу, обычные шерстяные носки не годятся. А еще я заставил всех женщин Нарбона и его окрестностей вязать теплые шарфы и рукавицы.
– О боги! – воскликнул Луций Цезарь. – Ты что, поведешь их к гипербореям?
– Там будет видно, – сказал ему Цезарь и вышел.
– Я знаю, – вздохнул Луций Цезарь, опечаленно глядя на Гирция. – Мне скажут, когда будет нужно.
– Шпионы, – коротко бросил Гирций, поспешая за командующим.
– Шпионы? В Нарбоне?
Децим Брут усмехнулся:
– Может быть, их и нет, но зачем рисковать? Недоброжелатели и обиженные есть везде.
– Как долго он здесь пробудет?
– Уйдет к началу апреля.
– Через шесть дней?
– Нехватка шарфов и рукавиц – единственное, что может его задержать. Но вряд ли такое случится. Думаю, он не преувеличивал, говоря, что заставил работать всех женщин.
– Он скажет солдатам, куда поведет их?
– Нет. Он просто их поведет. Нет лучше способа распространять новости, чем кричать о них во весь голос. Пусть кричат галлы, им это свойственно. А он будет молчать.
И все же Цезарь дал объяснения своим легатам во время обеда в последний день марта. Но лишь после того, как отпустили всех слуг и удвоили охрану в коридорах.
– Обычно я не столь скрытен, – сказал он, откидываясь на ложе, – но в одном отношении Верцингеториг прав. У Косматой Галлии действительно достаточно сил, чтобы изгнать нас. Но только в том случае, если он успеет собрать их. Сейчас у него под рукой где-то от восьмидесяти до ста тысяч воинов. А к общему сбору, который им запланирован в секстилии, их число возрастет до четверти миллиона, а может, и больше. До секстилия его нужно разбить.
Луций Цезарь вдохнул сквозь стиснутые зубы, издав тихий свист, но промолчал.
– Верцингеториг не предвидел, что римляне предпримут какие-либо военные действия до секстилия и середины весны, – продолжал Цезарь, – вот почему сейчас у него не так много людей. За зиму он намерен подчинить непокорные племена. Он думает, что я нахожусь по другую сторону Альп, и уверен, что, когда я приду, он сможет помешать мне соединиться с моим войском. Он считает, что у него будет время возвратиться в Карнут и присутствовать на общем сборе. Пока Верцингеториг слишком занят, чтобы объявлять общий сбор, я должен добраться до моих легионов. И не долее чем за шестнадцать дней. Но если я двинусь вверх к истокам Родана, Верцингеториг узнает о том, прежде чем я дойду до Валентии. И запрет меня в Виенне или Лугдуне. С одним легионом я там не пробьюсь.
– Но ведь другого пути нет! – выпалил Гирций.
– В том-то и дело, что есть. Завтра, Гирций, я двинусь на север. Мои лазутчики сообщают, что Луктерий переместился на запад и осаждает оппид рутенов Карантомаг. А габалы решили – вполне предусмотрительно, учитывая их близость к арвернам, – присоединиться к Верцингеторигу. И сейчас усиленно тренируются, готовясь к походу на гельвиев.
Цезарь выдержал драматическую паузу, прежде чем открыть карты:
– Я намерен обойти Луктерия и габалов с востока и перевалить через Цевеннский хребет.
Даже Децим Брут был поражен его заявлением:
– Зимой?!
– А почему бы и нет? Я ведь однажды перешел Альпы на высоте десять тысяч футов, когда торопился из Рима в Генаву, чтобы унять распоясавшихся гельветов. Все говорили, что я не пройду, но я прошел. Правда, дело было осенью, но на высоте десять тысяч футов всегда зима. Правда и то, что армия не смогла бы пройти по козьим тропам до Октодура, но Цевенны не столь уж грозны. Перевалы там на трех-четырех тысячах футов, и есть дороги. Галлы перебираются с одной стороны хребта на другую довольно большими группами, так почему же и я не смогу?
– Не нахожу причин для возражений, – нехотя признал Децим.
– Если снег будет глубоким, мы пророемся сквозь него.
– То есть ты намерен подойти к Цевеннам в верховьях реки Олтис и перейти через Родан где-то около Альбы Гельвиев? – спросил Луций Цезарь, торопясь блеснуть нахватанными в последние дни географическими познаниями о регионе, которым ему было поручено управлять.
– Нет, думаю, я пойду дальше, – ответил Цезарь. – Хочу спуститься с гор как можно ближе к Виенне. Чем дольше мы останемся невидимками, тем лучше для нас и хуже для Верцингеторига. Я надеюсь появиться там раньше, чем он прознает о нас. И забрать с собой четыре сотни германских всадников. Если Арминий хозяин своему слову, они уже должны меня ждать.
– Значит, ты положил шестнадцать дней на то, чтобы перевалить через Цевеннский хребет и соединиться с нашими силами в Агединке? – уточнил Луций Цезарь. – Это же более четырехсот миль, и местами по глубокому снегу.
– Да. Я собираюсь делать в среднем по двадцать пять миль в день. Быстрее мы сможем идти от Нарбона до реки Олтис и после того, как покинем Виенну. Этим мы компенсируем потерю скорости на перевалах. В Агединке будем вовремя, уверяю тебя. – Цезарь пристально посмотрел на кузена. – Я намерен все время опережать информаторов Верцингеторига. Я хочу, чтобы он был обескуражен. Где Цезарь? Кто-нибудь слышал, где находится Цезарь? Ага, вот он и попался! А меня там уже четыре или пять дней как нет, и где я, неизвестно.
– Ты делаешь ставку на то, что он не профессионал, – задумчиво заметил Децим Брут.
– Именно. Много амбиций и мало опыта. Я не говорю, что он боязлив и не способен к решительным действиям. Но у меня есть преимущества, и я должен использовать их. Я умен, опытен, и мои амбиции превосходят самые дерзостные его чаяния. Для победы мне нужно все время заставлять Верцингеторига принимать неправильные решения.
– Надеюсь, ты не забудешь взять с собой свой сагум, – усмехнулся Луций.
– Я не расстанусь с ним ни за какие сокровища! Когда-то он принадлежал Гаю Марию. Бургунд принес его мне. Ему девяносто лет, вонь от него поднимается до небес, ее не могут отбить никакие душистые травы, и меня передергивает всякий раз, когда я его надеваю. Но говорю тебе, таких плащей уже больше не делают, даже в Лигурии. Дождь от него отскакивает, ветер не продувает, а алый цвет его столь же ярок, как в тот день, когда он был сделан.
Пятнадцатый легион оставил Нарбон без единой повозки. Палатки центурионов были погружены на мулов вместе с запасными пиками и инструментами. Остальную поклажу, а также любимую артиллерию Цезаря в обстановке строжайшей секретности отправили длинным кружным путем к долине Родана. Каждый легионер из восьмерки нес пятидневный запас провизии. Провизию еще на одиннадцать дней вместе с тяжелыми инструментами вез второй приданный восьмерке мул. А ноша солдат полегчала на пятнадцать фунтов, так легионеры шагали бодро.
Знаменитая удача не покидала Цезаря, ибо северную дорогу подернул туман, не давая наблюдателям Луктерия или габалов видеть, что на ней происходит. Легион незамеченным подошел к горным кручам. Повалил крупный снег, поторапливая легионеров. К восхождению приступили немедленно. Цезарь хотел как можно скорее добраться до перевалов.
Снежный покров достигал местами глубины шесть футов, но метель прекратилась. Каждая центурия поочередно выходила вперед, расчищая путь остальным. Чтобы уменьшить риск, людей перестроили, они шли по четверо в ряд, а мулов в опасных местах проводили по одному. Время от времени кто-нибудь оступался, срываясь в расщелину, или снежная толща обваливалась, увлекая за собой несчастных. Но потери были редки, бедолаг обычно вытаскивали наверх невредимыми. От возможной гибели и переломов их спасал все тот же глубокий снег.
Цезарь спешился и на протяжении всего перехода шел вместе со всеми, в свой черед расчищая дорогу и подбадривая легионеров, объясняя, куда они идут и что будет их ждать по прибытии. Его присутствие всегда успокаивало солдат. В свои восемнадцать лет эти парни еще не достигли полной зрелости ни умственной, ни физической, они тосковали по дому. Нет, безусловно, Цезарь не казался им отцом родным (иметь такого отца никто не осмеливался даже в самых смелых фантазиях), но от него исходила такая колоссальная уверенность в себе, не имевшая ничего общего с кичливостью, что рядом с ним они оживали и чувствовали себя под надежной рукой.
– А вы становитесь неплохим легионом, ребята, – говорил он им, широко улыбаясь. – Сомневаюсь, что десятый шел бы здесь намного быстрее, чем вы, хотя счет лет его службы подходит к десятку. Вы, конечно, еще сосунки, но подаете большие надежды!
Маршрут Цезаря и пятнадцатого легиона от Плаценции к Агединку с Мартовских нон по Апрельские иды
Удача по-прежнему благоволила к нему. Наверху мело, но не столь сильно, чтобы замедлить продвижение легиона; ни один галл не попался навстречу, а легкая снежная дымка скрывала римлян от чужих глаз. Сначала Цезаря беспокоила мысль об арвернах, чьи земли находились к западу от перевала, но время шло, а арверны не появлялись, и он уже стал надеяться, что Верцингеториг так ничего и не узнает о его хитром маневре.
Наконец пятнадцатый легион, очень довольный собой, спустился с Цевеннского хребта и вошел в Виенну. Три легионера погибли, несколько человек поломали руки и ноги, четыре мула, запаниковав, сорвались со скалы, но ни один солдат не обморозился, и все были готовы идти дальше – на Агединк.
Четыреста германцев из племени убиев жили там уже почти четыре месяца. Лошади ремов пришлись им по нраву, и вождь на ломаной латыни заверил, что его люди сделают для Цезаря все.
– Децим, веди дальше пятнадцатый без меня, – сказал Цезарь, надевая вонючий старенький сагум. – Я с германцами поскачу к Икавне. Там мы воссоединимся с Фабием и двумя его легионами и встретим тебя в Агединке.