– Это стоило нам усилий, – хрипло заметил Требоний.
– Да. Но здесь, к сожалению, не Аквы Секстиевы. Галлы многому у нас научились и сделались очень опасными. Кроме того, я не намерен терять своих ребят.
Лицо его посветлело.
– Не правда ли, у нас отличные парни? – спросил он, понизив голос. – Таких нет нигде! – И строго взглянул на легатов. – Мы обязаны сделать все, чтобы сохранить каждому из них жизнь и по возможности уменьшить число ранений. Я не допущу, чтобы проделанная ими с таким рвением работа пропала впустую. Четвертьмиллионная армия галлов должна потерпеть поражение на оборонительных линиях. Все это было проделано, чтобы сохранить жизнь солдат и обеспечить победу. Так или иначе, война за Галлию закончится здесь. – Он улыбнулся. – И я ее не проиграю.
Внутренняя линия фортификаций шла в основном по относительно ровной местности, кроме восточной ее части, где она переваливала через горный отрог. Внешняя линия в западном своем секторе пересекала долину, в южном взбиралась на гору и, уходя на восток, спускалась к южной реке, потом шла через восточный отрог и вторую реку к вершине другой горы, расположенной севернее осажденной Алезии. Два из четырех лагерей римской пехоты были разбиты на плоских участках южной возвышенности, третий помещался на склоне северной горы.
А дальше, за этим склоном, циркумвалация римлян давала единственный сбой. Северо-западная гора была слишком большой, чтобы вести линию укреплений вокруг нее. Там нашлось место для небольшого лагеря кавалерии, связанного с внешними фортификациями весьма длинной стеной, но четвертый пехотный лагерь располагался на крутом скалистом спуске, который было трудно укрепить. По этой-то причине здесь и разбили лагерь, он должен был закрыть досадную брешь между оборонительными линиями, поднимающимися по северо-западной горе, и линиями вдоль лагерных укреплений на крутом и каменистом склоне.
– Если их разведчики хорошенько поищут, они ее обнаружат, – сказал Лабиен. – Это плохо.
Его кожаная кираса скрипнула, когда он перегнулся назад, демонстрируя орлиный профиль. У него одного из всего старшего командного состава не реквизировали длинноногого италийского коня.
– Да, – согласился Цезарь, – но было бы еще хуже, если бы мы сами не понимали, в чем наша слабость. Ладно, в случае надобности лагерь сдержит врага. – Он вскочил на коня, повернулся, по привычке перекинув ногу через переднюю луку седла, и показал рукой в юго-западном направлении. – Мое преимущество там, на южной горе. Они сконцентрируются под ней, у них слишком много конников, чтобы атаковать на севере или на юге. А Верцингеториг спустится с западного края Алезии, чтобы атаковать наши внутренние фортификации в том же месте.
– Теперь, – вздохнул Децим Брут, – нам остается только ждать.
Вероятно, потому, что все эти дни Марк Антоний не прикасался к вину, он был деятелен, энергичен и проявлял ко всему огромный интерес, буквально впитывая каждое слово своего полководца и его легатов. Находиться здесь в столь великий момент! Никто никогда еще не пытался взять город, подобный Алезии, что бы там Цезарь ни говорил о Сципионе Эмилиане. Меньше шестидесяти тысяч человек защищают двенадцатимильную скаковую дорожку от почти стотысячного войска, замкнутого внутри ее, и от почти трехсот тысяч галлов снаружи.
«Я здесь! Я – часть всего этого! О Антоний, тебе улыбнулась удача. Тут все герои, и, значит, ты тоже! Вот почему они трудятся для него, вот почему они любят его почти так же, как он любит их. Он ведет их к вечной славе, он делит с ними победы. Без них он – ничто. И он знает это. Габиний не знал. И никто другой, у кого я служил. Он понимает их образ мысли. Он говорит на их языке. Наблюдать за ним среди них – все равно что следить за обожателем женщин в толпе красавиц. В воздухе сверкнула молния, но и меня она озарила. Однажды они полюбят меня. Значит, все, что я должен делать, – это перенимать его приемы, а потом, когда он состарится, пустить их в ход. Однажды люди Цезаря станут людьми Антония. Еще лет десять – и он сойдет с арены. Еще лет десять – и придет мой черед. И я превзойду Гая Юлия Цезаря. Ибо его не будет рядом, чтобы меня затмить».
Верцингеториг и его вожди стояли на западной стене Алезии, там, где плато сужалось до клина, словно выросший из алмаза упрямый кристалл.
– Похоже, они только что закончили объезд своих линий, – сказал Битургон. – В алом плаще – Цезарь. А кто сидит на единственном хорошем коне?
– Лабиен, – ответил Верцингеториг. – Я так понимаю, что другие отдали своих коней германцам.
– Они довольно долго стоят в том месте, – заметил Дадераг.
– Они смотрят на брешь в своих укреплениях. Но когда прибудет наша армия, как я сообщу ей об этом изъяне? Ведь он виден только отсюда, – сказал Верцингеториг.
Он повернулся:
– Идем. Пора нам поговорить.
Их было четверо: Верцингеториг, его кузен Критогнат, Битургон и Дадераг.
– Провизия, – отрывисто бросил царь. Его собственная худоба придала еще большую значимость поставленной перед сподвижниками проблеме. – Дадераг, сколько у нас осталось еды?
– Зерно закончилось, но у нас еще есть быки и овцы. Будет немного яиц, если не передушили всех кур. Уже четвертый день паек урезан вдвое. При такой экономии пять дней мы продержимся. А после начнем есть обувь.
Битургон так грохнул кулаком по столу, что остальные вскочили.
– Верцингеториг, перестань притворяться! – прогремел он. – Армия должна была прийти к нам на помощь четыре дня назад, и мы все это знаем! Ты чего-то недоговариваешь, хотя, кажется, мог бы и не таиться. Я думаю, ты уже не надеешься на подмогу.
Наступило молчание. Верцингеториг, сидевший во главе стола, положил на столешницу руки и повернул голову к огромному окну за спиной. Ставни были распахнуты, впуская в комнату воздух теплого весеннего дня. Верцингеториг не брился с тех пор, как осознал, что они осаждены в Алезии, и теперь стало ясно, почему его прежде никогда не видели небритым: волосы у него на лице росли редко и были серебристо-белыми. Он снял корону и осторожно отложил ее в сторону.
– Если бы армия выступила из Карнута, она была бы уже здесь. – Он вздохнул. – Надежды нет. Я считаю, что она не придет. Поэтому на первый план выходит вопрос о продовольствии.
– Эдуи! – зло произнес Дадераг. – Эдуи предали нас!
– Ты хочешь сказать, что нам надо сдаться? – прищурился Битургон.
– Я не сдамся. Но если кто-то из вас захочет разоружиться и вывести своих людей за ворота, я это пойму.
– Мы не можем сдаться, – возразил Верцингеториг. – Если мы сдадимся, о Галлии никто даже не вспомнит.
– Тогда нужно совершить вылазку, – сказал Битургон. – По крайней мере, мы погибнем сражаясь.
Критогнат был старше Верцингеторига и совсем не походил на него. Крупный, рыжеволосый, тонкогубый, голубоглазый, он вскочил с кресла и заметался по комнате.
– Я не верю, – сказал он наконец, хлопнув кулаком по левой ладони. – Эдуи сожгли за собой мосты. Они не могут предать нас, они не посмеют. Литавик тут же отправится в обозе Цезаря в Рим, где после триумфального шествия его наверняка прикончат. Он один правит эдуями, и больше никто! Нет, я не верю. Литавику нужно, чтобы мы победили, потому что он хочет сделаться царем Галлии, а не каким-нибудь вергобретом или римской марионеткой. Он приложит все силы, чтобы помочь тебе победить, Верцингеториг, и лишь потом пойдет на измену! Лишь потом он сделает этот ход. – Он снова подошел к столу, умоляюще посмотрел на Верцингеторига. – Неужели ты не видишь, что я прав? Армия из Карнута придет! Я знаю точно, что она будет здесь, а почему опаздывает, не знаю. Через какое время она появится, я тоже не знаю. Но это произойдет! Произойдет непременно!
Верцингеториг улыбнулся, протянул руку:
– Да, Критогнат, непременно. Я тоже так думаю.
– Минуту назад ты говорил по-другому, – проворчал Битургон.
– Минуту назад я по-другому и думал. Но Критогнат меня убедил. Эдуи слишком много теряют, изменив нам. Нет, скорее всего, они нам верны, просто общий сбор затянулся. Гутруат ведь очень нетороплив, пока что-нибудь не заденет его за живое. А что может быть вдохновляющего в организации общего сбора?
По мере того как Верцингеториг говорил, к нему возвращалась присущая ему бодрость. Он оживился и уже не выглядел таким изможденным.
– Тогда нам нужно еще раз урезать суточный рацион каждого человека, – вздохнув, сказал Дадераг.
– Есть кое-что еще, что нам надо бы сделать, – сказал Критогнат.
– Что? – скептически спросил Битургон.
– Солдаты должны жить, Битургон. Жить, чтобы сражаться, когда придет помощь. Ты можешь вообразить, каково будет тем, кто поразит Цезаря и, войдя в Алезию, найдет там одних мертвецов? Что будет с Галлией? Царь ее мертв, Битургон мертв, Дадераг мертв, Критогнат мертв, мертвы все воины и все женщины и дети мандубиев. А почему? Да потому, что им не хватило еды. Их пожрал голод.
Критогнат отступил на пару шагов и встал так, чтобы видеть всех:
– Я предлагаю сделать то, что мы сделали, когда кимвры и тевтоны напали на нас. Как мы тогда поступили? Заперлись в крепости и, когда закончился провиант, стали есть самых слабых и бесполезных. Тех, кто не способен был драться. Страшное дело, но необходимое. Вот как выживали мы, галлы. А вспомните, кому мы противостояли тогда? Обыкновенным германцам! Непоседливому народу. Им надоело нас осаждать, и они отправились дальше, оставив нам все, чем мы владели. Нашу свободу, наши традиции, наши права. А теперь призадумайтесь, кто сейчас наш противник? Римляне! Они никуда не уйдут. Они захватят наши земли и наших женщин. Построят себе виллы с нагревательными печами, купальнями и садами! Втопчут нас в грязь, а наших рабов возвысят. Превратят наши крепости в города со всеми присущими им страшными соблазнами! А мы, галлы, сделаемся их рабами! И я говорю вам: я лучше буду есть человечину, чем стану римским рабом!
Верцингеторига едва не вырвало.
– Это ужасно! – процедил он сквозь зубы, бледнея.