– Я считаю, мы должны поговорить с армией, – высказал свое мнение Битургон.
Дадераг уронил голову на сцепленные в замок руки.
– Мой народ, мой бедный народ, – пробормотал он. – Старики, женщины, дети. Невинные души.
Верцингеториг вздохнул.
– Я не смогу, – произнес он.
– А я смогу, – сказал Битургон. – Но пусть решает армия.
– Если должна решать армия, – сказал Критогнат, – тогда на что у нас царь?
Кресло скрипнуло, Верцингеториг резко встал:
– О нет, Критогнат, такие решения цари в одиночку не принимают! У царей есть советы, даже у величайших царей. И вопрос, терять или не терять человеческий облик, должен задать себе каждый из наших людей. Дадераг, собери всех для голосования.
– Как умно! – прошептал Дадераг, поднимаясь. – Ты знаешь, чем кончится это голосование, Верцингеториг! Но твое имя не будет покрыто позором. Люди сами решат, что пришла пора подкрепить себя человеческой плотью. Они голодны, а мясо есть мясо. Но у меня есть идея получше. Давайте поступим со слабыми и бесполезными так, как поступают с теми, кого уже не прокормить. Отдадим их богам. Оставим их на склоне горы, словно нежеланных младенцев. Выступим в роли родителей, не способных прокормить своих отпрысков, но молящихся о том, чтобы кто-нибудь более состоятельный их подобрал и призрел. Пусть боги решат их судьбу. Может быть, римляне пожалеют их и пропустят через свои укрепления. А может, у них так много еды, что они кинут голодным какие-нибудь объедки. Может, придет наша армия. Может, они умрут там, где их оставят, покинутые всеми, включая и богов. Это я приму. Но даже не думайте, что меня можно вынудить питаться собственными детьми! На это я ни за что не пойду! Ни за что! Единственное, что я могу сделать, – это подарить их богам. В этом случае несколько тысяч голодных ртов будут сняты с довольствия, и высвободившийся резерв поможет воинам продержаться дольше. – В его глазах с расширенными зрачками блеснули слезы. – И если армия не придет сюда к тому времени, как у нас кончится вся еда, вы можете съесть меня первым!
Последний скот, пасшийся на не огороженном стеной восточном краю плато, загнали в крепость. Женщин, детей и стариков вывели из нее. Среди них были жена Дадерага, его отец и его старая тетка.
Пока не стемнело, они стояли группами у ворот, плача, моля и призывая своих сородичей сжалиться. А потом сгрудились, улеглись и забылись беспокойным, голодным сном. Утром они опять плакали, просили, протестовали. Но никто им не ответил. Никто не пришел. В полдень несчастные стали спускаться к подножию горы, где останавливались на краю большой траншеи и простирали к римлянам руки. На них смотрели из-за брустверов и со всех башен, но никто им не ответил, никто их не позвал. Никто не выехал на совершенно ровную площадку, сплошь покрытую пожухлыми листьями, чтобы перекинуть через траншею подобие какого-нибудь мосточка. Никто не бросил им пищи. Римляне просто смотрели, пока это им не надоело, потом вернулись к своим делам.
Вечером мандубии, помогая друг другу, снова взобрались на гору и снова плакали, выкрикивая имена своих близких. Но никто не ответил. Никто не пришел. Ворота были закрыты.
– О Дану, мать всего мира, спаси моих людей! – бормотал Дадераг в темноте своей комнаты. – Сулис, Нуаду, Бодб, Маха, сжальтесь над ними! Пусть завтра сюда придет армия из Карнута! Умоляю, идите к Езусу и просите за них! О Дану, мать мира, спаси моих людей! Сулис, Нуаду, Бодб, Маха, сжальтесь над ними! Пришлите к нам армию! Ступайте к Езусу и просите его защитить их! О Дану, мать мира, спаси моих людей! Сулис, Нуаду, Бодб, Маха, сжальтесь над ними!..
Он повторял это снова и снова.
Молитвы Дадерага были услышаны. Утром прибыла армия. Она пришла с юго-запада и захватила в том секторе господствующие высоты. Зрелище не особенно впечатляло, ибо лес на горных склонах скрывал облепивших скалы людей. Но к полудню следующего дня трехмильная равнина между двумя реками словно бы закипела. Ее заполонили конники, море конников, столько тысяч, что невозможно и сосчитать.
Незабываемая картина.
– Их слишком много, – заметил Цезарь. – И маневрировать они не смогут. Им никак не взять в толк, что подавляющее численное превосходство не всегда оборачивается превосходством на деле. Вот одной восьмой своей частью они могли бы нас побить. В численном отношении у них все равно оставался бы перевес, и вдобавок им было бы где развернуться. А так количество мало что значит.
– У них нет командира, – сказал Лабиен. – У них несколько командиров. И нет единого мнения.
Любимый боевой конь Цезаря Двупалый пасся поблизости, его необычные копыта, словно бы разделенные на пальцы, скрывала трава. Старший командный состав был в полном сборе: все легаты, Требоний, чье место на поле боя еще не было определено, и тридцать трибунов на германских лошадках, готовых мчаться с приказами на тот или иной участок.
– Сегодня твой день, Лабиен, – сказал Цезарь. – Не упусти же его. Я не буду вмешиваться в твои действия. Командуй конницей сам.
– Я выпущу на равнину кавалерию из трех лагерей, – решительно заявил Лабиен. – Лагерь на северной стороне остается в резерве для сражений на склонах. А в долине четырех тысяч конников будет более чем достаточно. Если передние ряды дрогнут, они сомнут собственный тыл.
Кавалерийские лагеря римлян выступали из большого периметра, а не встраивались в его стены, как лагеря пехоты. Они были хорошо укреплены, но на подступах к ним не было ни острых палок, ни лилий, ни могильных столбов. И потому римская конница выехала на равнину.
– А вот и Верцингеториг, – сказал Требоний.
Цезарь повернулся. Западные ворота крепости были открыты. Галлы ринулись вниз по крутому западному склону, вооруженные деревянными козлами, досками, веревками, кошками и щитами.
– По крайней мере, мы знаем, что они обессилены голодом, – сказал Квинт Цицерон.
– А они знают, что ждет их в нашем «саду», – добавил Требоний. – Но им понадобятся часы, чтобы его пересечь. Пока они доберутся до основных фортификаций, в долине все будет кончено.
Цезарь подозвал свистом Двупалого, вскочил без помощи конюха в седло и расправил свой яркий алый палудамент так, чтобы тот накрыл конский круп.
– Всем по коням! – скомандовал он. – Трибуны, смотрите мне в рот и запоминайте каждое слово. Я не намерен повторять приказы, а каждый приказ нужно в точности довести до людей.
Хотя у Цезаря каждый солдат знал, где его место и что он должен делать, в этот первый день Цезарь не ожидал атаки пехотинцев неприятеля. Кто бы ни командовал армией галлов, он явно считал, что огромная масса галльских конников одержит победу и ослабит боевой дух неприятельских легионов. Так зачем же сражаться тогда, когда этот дух силен? Но неизвестный Цезарю полководец был достаточно умен, чтобы поставить среди своей кавалерии отряд лучников и копьеметателей, и этот фактор поначалу сильно способствовал успеху галлов.
С полудня и почти до заката исход битвы был неизвестен, хотя галлы считали, что побеждают они. Потом германцам Цезаря, сражавшимся разрозненными отрядами, удалось собраться в кулак и ударить. Галлы отступили, сминая своих бездействующих товарищей, и оголили ряды лучников и копьеносцев. Те в один миг превратились в добычу и были безжалостно перебиты. Волна наступавших отхлынула, повернулась и покатилась назад, а германцы и римляне рьяно преследовали бегущих. Но Лабиен, триумфатор этого боя, приказал всем вернуться, пока безрассудная храбрость победителей не свела на нет такую хорошую работу.
Люди Верцингеторига, как и предсказывал Требоний, все еще возились в «саду», преодолевая препятствия и ловушки. Шум с равнины подсказал им, кто берет вверх. Они тут же собрали свои приспособления, с таким трудом спущенные ими с горы, и снова поднялись на плато, в свою тюрьму, так и не увидев толпу сирых мандубиев, дрожавших от страха и боявшихся подойти ближе к тому месту, где проходили военные действия.
Следующий день прошел в бездействии.
– Ночью они выйдут на равнину, – сказал Цезарь на военном совете, – но уже пешими. Требоний, возьмешь под контроль внешние укрепления между северной рекой и средним из трех лагерей Лабиена. Антоний, тебе выпала удача. Будешь руководить защитой внешних фортификаций от среднего лагеря кавалерии до моего поста на склоне южной горы. Фабий, ты отвечаешь за внутренние фортификации от северной до южной реки, если Верцингеториг преодолеет препятствия прежде, чем мы побьем тех, кто атакует снаружи. Они не знают, что мы им приготовили, – с удовлетворением продолжал Цезарь, – но у них есть мостки и щиты, так что некоторым удастся пройти. Я хочу, чтобы на валу всюду горели факелы, но не закрепленные на стенах, а в руках у солдат. Объявите, что любого, кто выронит факел, ждет порка. Я также хочу, чтобы все башенные скорпионы и катапульты были готовы к стрельбе, так же как и баллисты, мечущие фунтовые камни. Баллисты лучше пристрелять днем, чтобы эффективно использовать их в темноте, а те, кто обслуживает машины, мечущие картечь и стрелы, будут вынуждены довольствоваться светом факелов. Вряд ли нам удастся разить врагов с такой же меткостью, как в Аварике, но я все же думаю, что артиллерийская обработка внесет смятение в неприятельские ряды. Фабий, если Верцингеториг пройдет дальше, чем я ожидаю, немедленно проси подкрепления. Антистий и Ребил, держите ваши два легиона наготове и ловите любой знак того, что галлы обнаружили наше слабое место.
Атака снаружи началась в полночь. Многие тысячи глоток издали оглушительный крик, явившийся для осажденных галлов сигналом. Слабый звук барабанов Алезии отозвался на крик. Верцингеториг давал понять, что не намерен сидеть сложа руки.
Имея меньше шестидесяти тысяч солдат, было невозможно расставить их так, чтобы оборонять каждый фут двойных стен общей протяженностью в двадцать пять миль. Стратегия Цезаря строилась на предположении, что галлы сконцентрируются на более ровных участках, ибо бой пойдет в темноте. Однако, поскольку Цезарь не был склонен недооценивать возможности неприятеля, он установил пристальное наблюдение за оголенными частями периметра со специально построенных башен. Основной обязанностью наблюдателей было немедленно извещать командующих о приближении вражеских сил. И во все последующие безумные дн