шлем.
Царь галлов степенно проехал сквозь ряды всадников к возвышению, где сидел Цезарь. Он неторопливо спешился, снял перевязь, на которой висел меч, отстегнул кинжал, после чего шагнул вперед и положил оружие на край помоста. Затем отступил и сел на землю, скрестив ноги. Снял корону и склонил голову в знак подчинения.
Битургон и Дадераг, уже безоружные, последовали его примеру.
На лице Цезаря не дрогнул ни один мускул. Он, не мигая, смотрел на Верцингеторига. А когда крики окружающих стихли, кивнул Авлу Гирцию, также одетому в тогу. Тот со свитком в руке сошел с возвышения, к нему подскочил писарь с пером, чернильницей и деревянным столом высотой в один фут. Если бы Верцингеториг не сидел на земле, ему пришлось бы встать на колени, чтобы подписать акт о капитуляции. А так он просто протянул руку, обмакнул перо в чернила, стряхнул с кончика лишние капли в чернильницу, как получивший хорошее воспитание человек, и подписал документ. Писарь посыпал подпись песком и передал свиток Гирцию, который тут же вернулся на свое место.
Только после этого Цезарь поднялся. Он легко спрыгнул с помоста, подошел к Верцингеторигу и протянул руку, чтобы помочь ему встать. Верцингеториг принял помощь. Дадераг и Битургон встали самостоятельно.
– Честная борьба, завершившаяся хорошим сражением, – сказал Цезарь, подводя царя Галлии к краю периметра и указывая на то место, где развернулся решающий бой.
– Мой кузен Критогнат – пленник? – спросил Верцингеториг.
– Нет, он мертв. Мы нашли его на поле битвы.
– Кто еще мертв?
– Седулий, вождь лемовиков.
– Кто взят в плен?
– Твой кузен Веркассивелаун, Эпоредориг и Котий. Бульшая часть армии ретировалась. Мои люди слишком вымотались, чтобы преследовать отступавших – Гутруата, Виридомара, Драппа, Тевтомара и прочих.
– Как ты с ними поступишь?
– Тит Лабиен сообщил мне, что все галлы направились к своим землям. Армия за горой разбилась на племена. Я не намерен наказывать тех, кто ушел домой, чтобы зажить мирной жизнью, – сказал Цезарь. – Конечно, Гутруат ответит за Кенаб, а Драпп – за сенонов. В плен я возьму Битургона.
Он посмотрел на двух других галлов, стоявших чуть в стороне:
– Дадераг, можешь вернуться в Алезию, прихватив с собой всех мандубиев. Прежде чем я уеду, мы с тобой подпишем договор. Если ты согласишься с каждой его буквой, никаких репрессий не будет. А сейчас с кем-нибудь из своих загляни в галльский лагерь. Поищи там провиант, чтобы накормить голодных. Я взял трофеи и столько провизии, сколько мне нужно, но там еще оставалась еда. Арверны и битуриги могут уйти в свои земли. Битургон, ты пленен.
Дадераг вышел вперед и опустился на левое колено перед Верцингеторигом. Потом встал, обнял Битургона, по галльскому обычаю поцеловал его в губы и отошел.
– Что будет с Битургоном и со мной? – спросил Верцингеториг.
– Завтра вас отправят в Италию, – ответил Цезарь. – Ждать моего триумфа.
– Во время которого мы все умрем?
– Нет, это не в наших обычаях. Ты действительно умрешь, Верцингеториг. Но Битургон не умрет. Не умрут Веркассивелаун и Эпоредориг. Котий умрет. Гутруат умрет. Они предательски убивали моих сограждан. Литавик умрет обязательно.
– Сначала их надо поймать, Гутруата и Литавика.
– Ты прав. Но я изловлю их. Умрешь ты, и умрут палачи. Остальных отошлют домой.
Верцингеториг улыбался. Лицо белое, глаза синие, огромные и очень печальные.
– Я надеюсь, ждать придется недолго. Сырость темниц моим костям не по нраву.
– Темниц? – Цезарь остановился и посмотрел на него. – В Риме нет темниц, Верцингеториг. Есть Лаутумия, развалины старой тюрьмы в бывшей каменоломне, где мы держим людей день-другой. Но они могут выходить из нее и прогуливаться, если на них нет оков. А оковы у нас применяются весьма редко. – Он нахмурился. – Последний, кого мы приковали, был той же ночью убит.
– Веттий, информатор, во времена твоего консульства, – тут же блеснул осведомленностью плененный царь.
– Очень хорошо! Нет, тебя поместят с комфортом в каком-нибудь хорошо укрепленном небольшом городке, таком как Корфиний, Аскул Пиценский, Пренеста, Норба. Подобных мест у нас много. По одному пленнику на городок, без информации, где размещены остальные. Ты сможешь выходить в сад, совершать верховые прогулки. Правда, не в одиночку, а с эскортом.
– Значит, ты примешь меня как почетного гостя, а после задушишь?
– Идея триумфального шествия состоит в том, – пояснил Цезарь, – чтобы показать гражданам Рима, насколько сильна наша армия и ее полководцы. Ошибкой было бы водить по городу избитых, спотыкающихся узников, полуживых от голода, грязных и в кандалах! Нет, ты будешь идти во всем блеске, как царь и вождь великого народа, едва не одержавшего над нами верх. Твое хорошее самочувствие и твой внешний вид, Верцингеториг, имеют для нас большое значение. Твои драгоценности, включая корону, будут описаны казначеями и конфискованы. Но перед парадом тебе их вернут. А когда процессия доберется до Форума, тебя отведут в Туллианскую тюрьму, единственное узилище Рима. Эта небольшая тюрьма построена Туллием не для содержания в ней заключенных, а для свершения казней. Я пошлю в Герговию за твоей одеждой и всем тем, что тебе захочется взять с собой.
– Включая мою жену?
– Конечно, если ты пожелаешь. Женщин будет достаточно, но, если ты хочешь, жена твоя присоединится к тебе.
– Да, жена. А также младший ребенок.
– Конечно. Это девочка или мальчик?
– Мальчик. Кельтилл.
– Ты понимаешь, что он получит римское воспитание?
– Да. – Верцингеториг облизнул пересохшие губы. – Я еду завтра? Не слишком ли спешно?
– Спешно, но так разумнее. Ни у кого не возникнет соблазна устроить тебе побег. А из Италии убежать ты не сможешь. Нет необходимости сажать тебя в тюрьму, Верцингеториг. Внешность и незнание языка – лучшая твоя охрана.
– Я могу подучить латынь и убежать, переодевшись.
Цезарь засмеялся:
– Верю, что можешь. Но не очень на это рассчитывай. Мы сварим концы твоего золотого торка. Это, конечно, не воротник узника, какие используют на Востоке, но он заклеймит тебя лучше, чем любое тавро.
Требоний, Децим Брут и Марк Антоний шли сзади на некотором расстоянии. Кампания, несмотря на разницу в возрасте и характере, сблизила их. Антоний и Децим Брут, знакомые еще по «Клубу Клодия», походили на шаловливых мальчишек и были глотком свежего воздуха для Требония, уже далеко не юнца, но все же уставшего от длительного общения с другими легатами Цезаря, казавшимися на фоне молодых людей занудливыми дедами.
– Какой день для Цезаря! – воскликнул Децим Брут.
– Памятный, – сухо отозвался Требоний. – Буквально. Он все запомнит, и в день триумфа актеры воспроизведут эту сцену на движущейся платформе.
– Нет, он все-таки один такой! – засмеялся Антоний. – Вы видели у кого-нибудь столь царственную осанку? Это у него в крови, я думаю. В сравнении с Юлиями египетские Птолемеи выглядят выскочками.
– Хотел бы я, – задумчиво произнес Децим Брут, – чтобы нечто подобное выпало на мою долю. Но этому не бывать, как вы понимаете. Ни со мной, ни с кем-либо из вас.
– А почему бы и нет? – возмутился Антоний.
Он жаждал славы и не жаловал рассуждений, приземляющих его мечты.
– Антоний, ты всегда поражаешь меня, ты просто чудо! Но ты – гладиатор, а не Октябрьский конь, – ответил Децим Брут. – Подумай, парень, подумай! Нет равного ему человека! Никогда не было и не будет.
– Я бы не стал с такой легкостью отметать Мария или Суллу.
– Марий был «новым человеком» низкого происхождения. Сулла был патрицием, но он не соответствовал своему статусу. Во всех отношениях. Он пил, любил мальчиков, он должен был учиться командовать армией, поскольку не обладал врожденными качествами военачальника. А Цезарь безупречен. У него нет ни одного уязвимого места. Он не пьет вина, так что всегда ясно мыслит. Когда он строит невероятные планы, ты знаешь, что он их воплотит. Ты сказал, что он один такой, Антоний, и ты не ошибся. Не отрицай, ты мечтаешь превзойти его, реальных шансов у тебя нет. И ни у кого из нас нет. Так зачем понапрасну себя изводить? Даже если отбросить его гениальность, останется нечто, чему нельзя найти объяснения. Это любовь между ним и солдатами. Пройдет хоть тысяча лет, нам подобного не достичь. Нет, и тебе тоже, Антоний, так что заткнись. Толика обаяния в тебе есть, но не на сто же процентов. А у него – на все сто, и сегодняшний день это лишь подтверждает! – воскликнул с горячностью Децим Брут и умолк.
– В Риме это кое-кому не понравится, – заметил Требоний. – Он сегодня затмил даже Магна. Вот увидите, что будет с нашим консулом без коллеги. Он закипит, как горшок на огне.
– Затмил Помпея? – переспросил Антоний. – Сегодня? Требоний, я не понимаю тебя. Галлия – это, конечно, здорово, но Помпей завоевал Восток. У него цари ходят в клиентах.
– Да, все это так. Но подумай, Антоний, подумай! По крайней мере половина Рима считает, что на Востоке всю тяжелую работу сделал Лукулл и что Помпей просто присвоил его лавры. О Цезаре в Галлии никто такого не скажет. Как полагаешь, во что более уверует Рим? В то, что Тигран пал ниц перед Помпеем, или в то, что Верцингеториг сел у ног Цезаря на землю? Квинт Цицерон – очевидец события, и он уже сочиняет в уме письмо брату. А у Помпея все свидетельства высосаны из пальца. Были ли равные Верцингеторигу пленники на его триумфальном параде? Припомните, и вы скажете – нет!
– Ты прав, Требоний, – кивнул Децим Брут. – Сегодняшний день делает Цезаря Первым Человеком в Риме.
– Boni этого не допустят, – ревниво заметил Антоний.
– Надеюсь, у них хватит ума не чинить препятствий, – сказал Требоний. Он посмотрел на Децима Брута. – Ты замечаешь, как он меняется, Децим? Нет, он еще не ведет себя как царь, но делается все более властным. Его dignitas для него важнее всего! Значение и положение в обществе заботят его больше, чем кого-либо, о ком я читал. Больше, чем Сципиона Африканского или даже Сципиона Эмилиана. Я не думаю, что существует граница, которую Цезарь не перейдет, чтобы осуществить свои планы. Мне страшно подумать, что будет, если