Но почему же я пишу обо всем этом тебе, причем в дружеском тоне, хотя мы с тобой никогда не были друзьями? Причин тому несколько, и я честно назову тебе все. Во-первых, я сыт по горло этими boni. Я привык считать, что группа столь приверженных mos maiorum людей всегда должна быть непреложно права, даже в своих ошибках. Но в последнее время я стал думать иначе. Они – болтуны, они разглагольствуют о вещах, о которых понятия не имеют. Под маской всезнайства они прячут свою несостоятельность и полную неспособность мыслить. Если бы Рим стал рушиться вокруг них, они просто стояли бы и рассуждали, у кого есть право быть раздавленным колонной в лепешку, а у кого его нет.
Во-вторых, я не выношу Катона и Бибула. Наглецов, подобных этим двум лицемерным комнатным полководцам, еще нигде не встречалось. Представь, они анализируют твои «Записки», словно эксперты, хотя даже обычная драка в лупанарии поставила бы их в тупик. И еще я не понимаю их слепой ненависти к тебе. Что ты им сделал? Раскрыл их никчемность? Но ведь они и впрямь таковы!
В-третьих, во времена своего консульства ты был добр с Публием Клодием. В своей гибели он виноват сам. Смею сказать, что эксцентричность, свойственная всем Клавдиям, у него приобрела форму безумия. Он не знал предела, не знал, когда надо остановиться. Уже больше года прошло, но я все еще скучаю по этому человеку, несмотря на то что перед печальным событием мы с ним повздорили и были в ссоре.
Четвертая причина сугубо личная, хотя она связана с тремя предыдущими. Я по уши в долгах и не могу сам выпутаться из них. Я очень надеялся, что все разрешит смерть отца, но он ничего мне не оставил. Не знаю, куда ушли деньги, но их определенно нигде не было, когда его страдания кончились. Я унаследовал только дом, однако и он заложен. Ростовщики ходят за мной по пятам. Уважаемая финансовая организация, владеющая закладной на дом, грозится лишить меня права на его выкуп.
К тому же я хочу жениться на Фульвии. «Вот в чем дело!» – слышится мне твой комментарий. Да, вдова Публия Клодия чуть ли не самая богатая женщина в Риме и станет намного богаче, когда ее мать умрет, чего ждать уже недолго. Но я-то – бедняк. Я не могу подступиться к той, кого любил многие годы, я не могу жениться на ней, пребывая в долгах. Впрочем, я ни на что особенно и не рассчитывал, но на днях с ее стороны мне был сделан намек, и весьма откровенный. Я был сражен. Я умираю от желания, но даже не смею взглянуть на нее. Меня связывают долги.
Итак, вот что я предлагаю. Учитывая сегодняшнюю политическую ситуацию, тебе понадобится самый способный и самый умный плебейский трибун, какой когда-либо имелся у Рима. Ибо у них просто слюнки текут в ожидании того дня, когда сенат, уже на вполне законном основании, поднимет вопрос о твоих провинциях. Boni тут же внесут предложение отобрать их у тебя и послать туда Агенобарба. Он отказался от управления провинцией после своего консульства, поскольку слишком богат и ленив. Но из желания тебе насолить дойдет до Плаценции на руках.
Цезарь, если ты заплатишь мои долги, я даю слово Скрибония Куриона, что стану отстаивать твои интересы. Как минимум мне нужно пять миллионов.
Цезарь долго сидел, не шевелясь. Удача вновь была с ним, и какая удача! Курион – его плебейский трибун, а главное, трибун купленный! Это очень важный нюанс, ибо свой кодекс чести имеется и у тех, кто берет взятки. Строгий кодекс. Если человека купили, он остается верен тому, кто его купил. Ибо позор не в том, что его купили, а в том, что он не отработал этих денег. Человек, который взял взятку, а потом предал, считается социальным изгоем. Удача заключалась в том, что ему предложили плебейского трибуна калибра Куриона. Дело не в том, будет ли он так полезен, как думает. Даже работая в полсилы, он станет бесценной жемчужиной.
Цезарь выпрямился, сел за стол, взял перо, обмакнул в чернильницу и стал писать.
Мой дорогой Курион, я сражен. Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем возможность помочь тебе выбраться из финансовых затруднений. Поверь, я не потребую от тебя никаких ответных услуг. Решение остается за тобой.
Однако, если тебе захочется что-нибудь для меня сделать, я готов это с тобой обсудить. Boni и впрямь обвились вокруг моей шеи, как змеи Медузы. Не имею понятия, почему они выбрали меня своей жертвой и преследуют на протяжении многих лет, что я в сенате. Впрочем, это не важно. Важен факт, что я – их мишень.
Но если нам удастся разрушить их планы в дни следующих Мартовских календ, наш маленький союз все равно должен оставаться в тайне. И не советую тебе объявлять, что ты намерен баллотироваться в плебейские трибуны. Почему бы не подыскать нуждающегося человека, который с удовольствием выставит свою кандидатуру, но столь же охотно в последний момент отзовет ее? Конечно, за приличное вознаграждение. Кто это будет, решать тебе, а деньги даст Бальб. Когда этот человек сойдет с дистанции перед самым голосованием, ты предложишь себя, словно это твое спонтанное решение. В этом случае никто даже и не подумает, что ты можешь действовать в чьих-либо интересах.
Далее же, дорогой Курион, тебе следует проявить политическую активность. Если хочешь иметь список полезных новых законов, я с удовольствием тебе его предоставлю, хотя считаю, что ты и без моих указаний можешь продумать, что стоило бы провести. Действуй самостоятельно – и тогда в Мартовские календы твое вето на постановку вопроса обо мне и о моих провинциях будет для boni настоящим выстрелом из скорпиона.
Выработку стратегии поведения оставляю полностью за тобой. Можно ли полагаться на человека, у которого связаны руки? Но если появится что-то, что нужно обговорить, я к твоим услугам.
Хотя предупреждаю: boni бездействовать не будут. Оправившись от удара, они начнут деятельно искать способы сделать твою задачу более сложной. А может, и более опасной. Главное слабое место великого трибуна в том, что он смертен. Ты мне симпатичен, Курион, и я не хочу увидеть, как сверкнут на Форуме ножи, направленные на тебя. Или как тебя сталкивают с Тарпейской скалы.
Сделают ли тебя десять миллионов свободным от всех обязательств? Если сделают, считай, что они у тебя есть. Я напишу сейчас и Бальбу, так что ты можешь явиться к нему в любое время по получении этого письма. Несмотря на кажущуюся склонность к болтливости, он очень благоразумный человек. То, что словно бы походя слетает с его языка, продумано до междометий.
Поздравляю тебя с твоим выбором. Фульвия – интересная женщина, а интересные женщины редки. В ней есть настоящая страсть, она будет предана тебе и всем твоим устремлениям. Впрочем, ты знаешь это лучше меня. Пожалуйста, передай ей мои лучшие пожелания и скажи, что я с удовольствием с ней повидаюсь, когда вернусь в Рим.
Вот. Десять миллионов потрачены с пользой. Но когда же он сможет покинуть Дальнюю Галлию? Стоял июнь, а эта перспектива все еще оставалась весьма туманной. С белгами вроде бы покончено, но Амбиориг и Коммий все еще на свободе. Поэтому белгов придется еще разок проучить. Зато с племенами Центральной Галлии все теперь будет в порядке. Арверны и эдуи, легко отделавшиеся, больше не станут слушать таких, как Верцингеториг или Литавик. Подумав о Литавике, Цезарь содрогнулся. Сто лет подчинения Риму не убили в нем галла. И возникает вопрос: не таковы ли все галлы? Опыт подсказывал, что страх и террор в конечном счете бесперспективны. Отношения, на них основывающиеся, не выгодны ни Риму, ни Галлии. Но как подвести галлов к тому, чтобы они сами поняли, в чем их судьба? Сейчас – страх, террор. А когда обстановка улучшится, будут ли они благодарны? Или всегда будут помнить о пережитом? Война для людей, отличных от римлян, – это занятие, замешанное на страстях. Эти люди идут в битву, кипя праведным гневом, одержимые жаждой убить как можно больше врагов. Но подобный накал эмоций недолговечен. Когда все уляжется, воины возвращаются по домам. Они уже хотят мира. Хотят жить обычной жизнью, смотреть, как растут дети, сытно есть и не мерзнуть зимой. Только Рим превратил войну в доходное дело. И потому он всегда побеждает. Римские солдаты тоже обучены ненавидеть противника, но дерутся с холодной головой. Тщательно вымуштрованные, абсолютно прагматичные, совершенно уверенные в себе. Они понимают разницу между проигранным боем и поражением в войне. Они также понимают, что победа куется задолго до того, как полетят первые копья. Сражения выигрываются на тренировочных плацах. В цене дисциплина, сдержанность, ясность мысли и отвага. А также профессиональная гордость. Ни у одного народа нет таких солдат. А таких солдат, как у Цезаря, нет ни в одной другой армии Рима.
В начале квинтилия пришли тревожные вести. Цезарь все еще был в Бибракте с Антонием и двенадцатым легионом, хотя он уже дал Лабиену приказ усмирить треверов, а сам собирался в земли Амбиорига, в Галлию Белгику. Эбуронам, атребатам и белловакам следовало дать последний и самый жестокий урок.
Марк Клавдий Марцелл, теперешний младший консул, публично выпорол гражданина колонии Цезаря Новый Ком. Конечно, не своими белыми ручками. Все сделали по его приказу. Вред был нанесен непоправимый. Римского гражданина не дозволялось пороть. Его можно было лишь отстегать прутьями из фасций ликторов, да и то не по спине. Спина римлянина защищалась законом. Этим Марк Марцелл объявил всей Италийской Галлии и Италии, что многие из тех, кто считает себя римскими гражданами, никакие не граждане. Их можно пороть, и их будут пороть.
– Я этого не потерплю! – сказал Цезарь Антонию, Дециму Бруту и Требонию, белея от гнева. – Люди Нового Кома – римские граждане! Они мои клиенты, и я обязан их защитить.
– Дальше в лес, больше дров, – мрачно пробормотал Децим Брут. – Все Клавдии Марцеллы сделаны по одному образцу, а сейчас трое из них достигли возраста, когда можно претендовать на консульский пост. Ходят слухи, что они вознамерились избираться в консулы поочередно. Марк преуспел в этом году, его двоюродный брат Гай придет ему на смену, а после курульное кресло займет его родной брат, тоже Гай.