имом запасе еды Укселлодун был способен держаться до тех пор, пока не кончится срок наместничества Цезаря.
Поэтому надо было заняться заготовкой провианта. И вот, пока Ребил строил свои лагеря, Луктерий и Драпп тайно вывели из крепости две тысячи человек. Эти кадурки принялись рьяно запасать зерно, солонину, бекон, бобы, нут, овощи, кур, уток, гусей, крупный скот, а также свиней и овец. Но к сожалению, основная посевная культура кадурков не годилась в пищу: они славились своим льном и делали лучшее за пределами Египта льняное полотно. Пришлось фуражирам вторгнуться во владения петрокориев и других соседних племен, которым не очень нравилось отдавать чужакам последнее. Чего не давали, то отбирали, и, когда были реквизированы все мулы с телегами, Драпп и Луктерий отправились обратно.
Пока длилась эта экспедиция, воины, засевшие в крепости, очень затрудняли римлянам жизнь. Из ночи в ночь они делали вылазки, причем столь успешные, что Ребил уже не чаял довести строительство укреплений до конца.
Огромный продовольственный обоз остановился в двенадцати милях от Укселлодуна. И люди Драппа получили задание его охранять. Связные из крепости уверяли, что римлянам ни о чем не известно. Луктерий, хорошо знавший местность, взялся доставить провиант в город. «Теперь никаких телег, – сказал он. – Все переправим на мулах. Глубокой ночью и, по возможности, в обход римских лагерей».
К Укселлодуну через леса вело множество троп. Луктерий подвел мулов, нагруженных изрядной частью собранных припасов, почти к самой крепости и велел погонщикам остановиться. Только в четыре часа пополуночи он решил тронуться с места, соблюдая величайшую осторожность. Копыта четвероногих были обмотаны тряпками, а чтобы животные не ревели, люди руками сжимали им морды. Луктерий был уверен, что отряд движется в абсолютной тишине. Он надеялся, что часовые на ближайшей римской башне (кстати, находившейся ближе, чем рассчитывал Луктерий) давно уже впали в дремоту.
Но римские часовые на башнях не спали. Их жестоко наказывали за сон на посту – забивали дубинками до смерти.
Если бы пошел дождь или поднялся ветер, Луктерию удалось бы пройти. Но ночь была такой тихой, что караульные слышали отдаленный шум реки Олтис. А потом к нему примешались и другие странные звуки: глухие шлепки, скрипы, приглушенный шепот, шуршание.
– Разбуди командующего, – сказал дежурный центурион одному из солдат. – Только без шума.
Опасаясь внезапной атаки, Ребил выслал вперед разведчиков и быстро поднял своих людей. И перед самым рассветом напал на кадурков. Так тихо, что погонщики даже не поняли, что происходит. В панике они бросили мулов и устремились в Укселлодун. Почему Луктерий не побежал с ними, осталось тайной. Хотя ему удалось скрыться в лесу, он так и не попытался известить Драппа о случившемся.
Ребил допросил пленного и послал германцев к основному обозу. Убиев-всадников сопровождали убии-пехотинцы – смертоносная комбинация. Сражения как такового не было. Драпп и его люди были взяты в плен, а все продовольствие, с таким трудом собранное, перешло в руки римлян.
– И я очень этому рад! – на следующий день сказал Ребил, тепло приветствуя Фабия. – Твоих людей теперь есть чем кормить.
– Приступаем к блокаде, – ответил Фабий.
Когда до Цезаря дошла весть об успехе Ребила, он поспешил к нему с кавалерией, наказав Квинту Фуфию Калену привести следом два легиона обычным маршем.
– Я не думаю, что Ребилу с Фабием что-либо угрожает, – сказал Цезарь. – Если на пути ты встретишь сопротивление, Кален, позабудь про жалость. Настало время покорить Галлию раз и навсегда.
По прибытии к Укселлодуну он одобрил ведущееся там строительство, но его появление явилось в некотором роде сюрпризом. Ни Ребил, ни Фабий не ожидали, что Цезарь прискачет к ним лично, но были искренне рады ему.
– Мы с Ребилом не инженеры, и вообще среди нас нет никого, кого можно было бы так назвать, – сказал Фабий.
– Вы хотите отрезать их от воды? – спросил Цезарь.
– Думаю, Цезарь, это следует сделать. Иначе мы будем ждать, когда они вымрут от голода, а все указывает на то, что еды у них хватает, несмотря на попытку Луктерия доставить дополнительный провиант.
– Все верно, Фабий.
Они стояли на скальном выступе, откуда хорошо было видно, где защитники крепости берут воду. Одна тропа спускалась к реке, вторая шла к роднику. По отношению к первой уже были приняты меры. Ребил и Фабий поставили отряд лучников там, где они могли расстреливать водоносов, оставаясь недосягаемыми для вражеских стрел, летящих со стен.
– Этого недостаточно, – сказал Цезарь. – Выставь баллисты и разбивай тропу камнями. А еще поставь скорпионы.
Единственным источником воды для Укселлодуна стал родник, отрезать подступ к которому для римлян было гораздо сложнее: он находился под самыми высокими укреплениями и к нему был подход только из ворот у основания стен. Штурм ничего бы не дал. Место слишком гористое, его не взять ни когорте, ни двум.
– Думаю, мы завязли, – опечаленно вздохнул Фабий.
Цезарь усмехнулся:
– Чепуха! Первое, что мы сделаем, – это прямо отсюда начнем строить насыпь из земли и камней, а закончим вон там, в пятидесяти шагах от родника. Надо пойти вверх по склону, что даст нам платформу футов на шестьдесят выше того места, где мы стоим. На ней мы возведем осадную башню в десять этажей высотой, и оттуда скорпионы будут разить каждого, кто попытается подобраться к воде.
– Это днем, – мрачно возразил Ребил. – А они ходят к ручью по ночам. Кроме того, наши люди будут вести строительство на виду у врага, что превратит их в мишени.
– Для этого, как тебе известно, существуют мантелеты. Важно работать так, чтобы все выглядело как можно внушительней, – небрежно добавил Цезарь. – Словно это наш единственный шанс взять Укселлодун. Так должны думать и наши солдаты. – Он помолчал, глядя на родник. Струя воды била под сильным давлением. – Но, – продолжил он, – все это лишь завеса. Я видел много подобных источников, особенно в Анатолии. Мы его осушим. Он питается добрым десятком подземных потоков. Мы начнем копать туннель и будем каждый встретившийся поток отводить в Олтис. Сколько времени на это уйдет, я не знаю, но, когда последний поток отведут, родник иссякнет.
Фабий и Ребил в благоговейном ужасе уставились на него.
– Может быть, тогда обойтись без наземного фарса?
– И дать им понять, что происходит на самом деле? Ребил, эта часть Галлии славится горными разработками. Я думаю, в крепости есть люди, работавшие в рудниках. И не хочу повторения того, что случилось, когда мы блокировали атуатуков: подкопы с разных сторон петляли и сталкивались, как ходы сумасшедших кротов. Здесь копать нужно тайно, посвящая в дело лишь тех, кто будет копать. Вот почему и насыпь, и осадная башня должны выглядеть очень убедительно. Я не хочу терять людей – и мы постараемся избежать потерь, – но я хочу покончить с этим как можно скорее.
Пандус пошел вверх по склону, потом стала подниматься осадная башня. Пораженные обитатели Укселлодуна ответили градом стрел, пик, камней. Осознав, что это мало чему помогает, они вышли из ворот и атаковали. Сражение было яростным, ибо римляне искренне верили в необходимость возводимых фортификаций и отчаянно их защищали. Вскоре башня загорелась, а мантелеты начали дымиться. Поскольку фронт был очень узким, большинство римских солдат не принимали участия в сражении. Легионеры, собравшиеся на ближайших высотах, громкими криками поддерживали своих товарищей, а кадурки со стен цитадели – своих. В разгар сражения Цезарь велел своим людям обогнуть цитадель с двух сторон, поднимая как можно больше шума, словно вот-вот начнется масштабный штурм.
Хитрость удалась. Кадурки, напуганные новой угрозой, отступили, и это позволило римлянам потушить огонь. Десятиэтажную башню подремонтировали, но использовать не успели. Подкопы неуклонно продвигались вперед. Один за другим потоки, питающие родник, были отведены в Олтис. И источник, издревле бивший из подошвы горы, впервые иссяк.
Это было как гром с ясного неба, и что-то жизненно важное в защитниках крепости умерло. Ибо стало ясно: кельтские боги, пораженные мощью Рима, покинули свой народ. Они теперь улыбаются Цезарю. Что толку биться с тем, на чьей стороне боги?
Укселлодун сдался.
На следующее утро Цезарь созвал совет, состоявший из всех легатов, префектов, военных трибунов и центурионов, присутствовавших при последней битве галлов. Включая Авла Гирция, прибывшего с двумя легионами Квинта Фуфия Калена после осушения родника.
– Я буду краток, – сказал Цезарь.
В полном боевом облачении и с жезлом на правом предплечье, он сидел в курульном кресле. Свет из большого открытого проема за спинами пяти сотен собравшихся в зале совещаний бил ему в лицо. Цезарю не было и пятидесяти, но длинную шею испещряли глубокие морщины, хотя линия подбородка по-прежнему оставалась четкой. Морщины пересекали его лоб, веером расходились из внешних уголков глаз, прорыли борозды с обеих сторон носа, подчеркивая высоту резко очерченных скул, рассекая кожу под ними. В ходе кампании он обычно не прикрывал свои редкие волосы, но сегодня надел corona civica из дубовых листьев, потому что хотел произвести нужное впечатление. Когда он входил в этом венке в сенат, все должны были вставать и аплодировать ему, даже Бибул и Катон. Благодаря этому венку он стал сенатором в возрасте двадцати лет. Благодаря ему каждый солдат, когда-либо служивший под его началом, знал, что Цезарь раньше сражался в первых рядах с мечом и щитом, но и люди его галльских легионов тоже много раз видели его в первых рядах, сражавшимся с ними вместе.
Он выглядел усталым, но не от истощения физических сил. Он всегда был очень крепок. Нет, это была эмоциональная, душевная усталость. Все понимали это. И удивлялись.
– Сейчас конец сентября. Лето, – сказал он отрывисто. – Еще два-три года назад мы решили бы, что война в Галлии кончена. Но теперь все сидящие здесь знают, что это не так. Когда народы Косматой Галлии признают свое поражение? Когда они смирятся под легкой римской рукой, поняв, что ничто им более не грозит, что они находятся под надежной защитой? Галлия – это буйвол, ослепленный укусами насекомых и раздираемый гневом. Он мечется в ярости туда-сюда, натыкаясь на стены, скалы, деревья, постепенно слабея, но не смиряясь, пока не умрет, разбившись обо что-нибудь.