В зале стояла мертвая тишина. Никто не шевелился, не кашлял. Все знали, что сейчас последует самое важное.
– Как нам успокоить этого буйвола? Как убедить позволить исцелить его раны?
Тон его сделался тверже, а взгляд – мрачнее.
– Каждый из вас, включая самого молодого центуриона, знает об ужасных трудностях, которые ждут меня в Риме. Сенат жаждет моей крови, моих костей, моей души… и моего dignitas, достоинства и общественного положения. Это и ваше dignitas, потому что вы – мои люди. Костяк моей любимой армии. Если я упаду, упадете и вы. Если я буду опозорен, не миновать позора и вам. Такова нависшая над нами угроза. Но не в том суть моего разговора с вами. Это к слову, не больше, чтобы заострить ваше внимание на том, что я собираюсь сказать.
Он глубоко вздохнул:
– В третий раз мои полномочия не продлят. Через год, в Мартовские календы, мое командование закончится. Может закончиться, хотя я приложу все силы, чтобы этому помешать. И потому оставшийся год мне нужен для управления, а не для войны. Чтобы превратить Косматую Галлию в настоящую римскую провинцию. Я хочу навсегда покончить с напрасной, бесцельной, опустошительной для галлов войной. Я не испытываю никакого удовольствия, глядя на поле сражения после очередной нашей победы. Ибо там лежат тела римлян. А также тела многих галлов, белгов и кельтов. Умерших напрасно, за пустую мечту, для воплощение которой у них не хватило бы ни ума, ни образования, ни прозорливости. Что, несомненно, обнаружил бы Верцингеториг, если бы победил.
Цезарь поднялся и остался стоять, заложив за спину руки и нахмурившись.
– Война должна кончиться в этом году. И это будет не короткое затишье, а прочный мир. Мир, который переживет и нас с вами, и наших детей, и детей их детей. Если этого не случится, германцы вторгнутся в Галлию и ее история будет другой. Как и история нашей Италии, ибо германцы не остановятся на достигнутом. Последний раз, когда они активизировались, Рим выставил против них Гая Мария. Я считаю, что теперь Рим полагается на меня. Косматая Галлия – вот естественная граница между ними и нами, а вовсе не Альпы. Мы должны удерживать их на той стороне Рейна, чтобы наш мир, включая и Галлию, процветал.
Он прошелся по залу, остановился и обвел всех долгим, серьезным, внимательным взглядом из-под светлых бровей.
– Большинство из вас служат со мной достаточно долго, чтобы знать, что я за человек. По природе я не жесток. Мне не доставляет удовольствия причинять кому-либо боль и отдавать карательные приказы. Но я пришел к выводу, что Косматая Галлия нуждается в жестоком уроке. Таком ужасном, чтобы память о нем не изгладилась в поколениях и охлаждала любые горячие головы. По этой причине я и пригласил вас сегодня сюда. Чтобы сообщить вам о своем решении, а не для того, чтобы попросить у вас позволения. Я – главнокомандующий, и решения принимаю я один. Вы не в ответе за решение, которое я принял. Греки считают, что в преступлении виновен только тот, кто совершил преступное деяние. Поэтому вина вся на мне. Ничья совесть не пострадает. Я часто говорил вам, что воспоминания о собственной жестокости – плохое утешение в старости, но после встречи с друидом Катбадом подобная перспектива меня уже не страшит.
Он возвратился к курульному креслу и сел, приняв официальную позу.
– Завтра я встречусь с защитниками Укселлодуна. Думаю, их около четырех тысяч. Да, их даже больше, но четырех тысяч достаточно. Тех, кто смотрит на нас с особой ненавистью. Я отрублю им обе руки.
Он сказал это очень спокойно. Эхом сказанному был слабый вздох. Как хорошо, что тут нет ни Гая Требония, ни Децима Брута! Зато есть Гирций, и глаза его полны слез. Как вынести этот взгляд? Цезарь сглотнул подступивший к горлу ком и продолжил:
– Я не стану искать охотников среди римлян. Думаю, они сыщутся среди местных жителей. Добровольцы. Восемьдесят человек. Каждый отрубит сотню чужих рук, сохранив при этом свои. Механики сейчас трудятся над специальным инструментом, который я придумал. Это что-то вроде вертикально поставленного ножа шириной в полфута. Лезвие надо поставить поперек тыльной стороны запястья – и стукнуть по лезвию молотком. Запястье предварительно будет перевязано ремнем, чтобы остановить ток крови. Обрубок после ампутации окунут в смолу, чтобы остановить кровь. Кто-то умрет, но большинство выживут.
Теперь он говорил быстро, легко, ибо перешел к практической части вопроса:
– Эти четыре тысячи безруких людей будут потом приговорены бродить и просить подаяние по всей обширной Галлии. И всякий, кто увидит безрукого нищего, подумает об Укселлодуне. Когда легионы отправятся на зимовку, каждый из них прихватит с собой часть калек. Таким образом, безрукие попадут во все области все еще неспокойной страны. Ибо урок не пойдет впрок, если его свидетельство не увидят повсюду.
Цезарь на мгновение замолчал.
– А в заключение я поделюсь с вами информацией, собранной моими отважными, но не овеянными воинской славой штабными помощниками. Восемь лет войны в Косматой Галлии встали ей в миллион мертвых воинов. Еще миллион галлов проданы в рабство. Около полумиллиона галльских детей и женщин умерли, четверть миллиона лишились крова. Все население Италии имеет меньшую численность. Ужасный результат бычьей слепоты в гневе. Это нужно остановить! И сейчас же. Прямо здесь, в Укселлодуне. Когда я сложу свои полномочия, в Косматой Галлии будет царить мир.
Кивком он распустил совет. Все расходились молча, пряча глаза. Гирций остался.
– Не говори ничего! – отрывисто сказал Цезарь.
– Я и не думаю, – ответил тот.
После Укселлодуна Цезарь решил объехать все племена Аквитании – области Косматой Галлии, меньше других участвовавшей в войне и поэтому все еще способной выставить серьезное войско. С собой он взял несколько безруких калек как живое свидетельство решимости Рима покончить с бунтарством.
Поездка прошла мирно. Вожди разных племен, косясь на безруких, лихорадочно приветствовали высокого гостя, подписывали любые договоры и приносили клятвы верности Риму. В целом Цезарь был удовлетворен. Ибо арверны выдали ему Луктерия, а это означало, что ни один народ Галлии больше не приютит сторонников Верцингеторига. Еще это означало, что в триумфе Цезаря защитник Укселлодуна все же будет представлен. Драпп, царь сенонов, отказался принимать пищу и умер, так и не смирившись с римским присутствием в Галлии.
Луций Цезарь в конце октября приехал в Толозу. Его распирало от новостей.
– Месяц назад сенат провел заседание, – сообщил он хмуро молчавшему Цезарю. – Признаюсь, меня разочаровал старший консул. Я думал, он умнее, чем его сотоварищ.
– Сервий Сульпиций действительно умнее, чем Марк Марцелл, но он не менее других хочет моего поражения, – сказал Цезарь. – Что там было?
– Сенат решил, что в Мартовские календы следующего года непременно будет обсуждаться вопрос о твоих провинциях. Марк Марцелл заявил, что война в Косматой Галлии определенно закончилась и, значит, нет никаких причин продлевать срок твоих полномочий. Новый закон о пятилетнем ожидании, сказал он, обеспечил целый список потенциальных наместников, способных немедленно тебя заменить. А проволочки, задержки и прочее лишь продемонстрируют слабость сената. И в конце своей речи прибавил, что тебя следует проучить. Ты – слуга сената, а не его господин. Тут все закричали, а Катон, я думаю, кричал громче всех.
– А он и должен кричать громче всех, поскольку Бибул в Сирии. Продолжай, Луций. По твоему лицу видно, что худшее впереди.
– О да! Издан указ, что любой плебейский трибун, который наложит вето на обсуждение твоих провинций в следующие Мартовские календы, будет считаться предателем. Его арестуют и отдадут под суд.
– Это абсолютно незаконно! – резко сказал Цезарь. – Никто не может препятствовать плебейскому трибуну выполнять его обязанности! Или отказывать ему в праве вето, если в это время не действует senatus consultum ultimum. Значит, именно это сенат намерен сделать в следующие Мартовские календы? Действовать в соответствии с senatus consultum ultimum?
– Может быть, хотя этого сказано не было.
– Это все?
– Нет, – ответил Луций. – Сенат принял еще один указ. Он сохранит за собой право назначать дату, когда твои ветераны будут демобилизованы.
– О, я понимаю! Все дело во мне, не так ли, Луций? До сих пор в истории Рима никто не имел права решать, когда демобилизовать ветеранов, кроме их командира. Надо полагать, к следующим Мартовским календам сенат намерен распустить всех моих ветеранов.
– Похоже на то, Гай.
Цезарь, по мнению Луция, повел себя странно. Он даже улыбнулся:
– Неужели они и впрямь думают раздавить меня такими мерами? Черта с два, Луций!
Он встал, протянул руку кузену:
– Благодарю за новости. Искренне благодарю. Но хватит об этом. Давай отрешимся от всей этой возни.
Однако Луций Цезарь не был готов завершить разговор. Послушно следуя за Цезарем, он поинтересовался:
– Что ты собираешься делать?
– Все, что необходимо, – прозвучало в ответ.
Распределение легионов на зиму было закончено. Гай Требоний, Публий Ватиний и Марк Антоний с четырьмя легионами отправились в Неметоценну приглядывать за атребатами. Два легиона ушли к эдуям в Бибракту. Два встали у туронов, к западу от карнутов, а еще два легиона обосновались рядом с арвернами в землях лемовиков. То есть римская армия взяла Галлию под контроль. Цезарь же, в сопровождении Луция объехав Провинцию, избрал местом зимовки Неметоценну.
В середине декабря его солдат ждал сюрприз. Цезарь увеличил жалованье рядовых с четырехсот восьмидесяти сестерциев в год до девятисот, а также сообщил, что трофейная доля каждого отныне становится больше.
– За чей счет? – спросил Гай Требоний у Публия Ватиния. – Казны? Конечно нет!
– Определенно нет, – согласился Ватиний. – Он всегда скрупулезно соблюдает закон. Нет, это из его кошелька, из его доли.