Порция изумленно посмотрела на родича:
– Брут, это же несравнимые вещи! Ты хорошо разбираешься в финансах, но в политике – непроходимый тупица.
Разозлившись, Брут встал.
– Если ты всерьез так думаешь, Порция, то я ухожу! – огрызнулся он.
– О-о-о! – виновато простонала она, потом взяла его руку, приложила к своей щеке. Большие серые глаза увлажнились. – Прости меня! Не уходи! Останься!
Смягчившись, он отнял руку и сел.
– Ну хорошо. Но ты должна понять, Порция, что твои взгляды весьма однобоки. Ты и в голову не берешь, что твой отец может быть в чем-то не прав, хотя это с ним происходит частенько. Взять сегодняшнюю шумиху на Форуме. Все, что он делает, – это пугает людей, берет их за горло, и они ему верят! Между тем Цезарь ведет себя абсолютно нормально. Все затряслись, когда он перевел через Альпы три легиона. Но он сделал это по требованию сената! И тут же отправил два из них в Капую. А твой отец всем говорил, что Цезарь скорее умрет, чем отдаст эти два легиона. Он был не прав, Порция! Катон был не прав! Цезарь выполняет приказы сената.
– Да, я согласна, tata склонен к преувеличениям, но не ссорься с ним, Брут. – Слеза упала на его руку. – Я не хочу, чтобы ты уезжал.
– Я уезжаю не завтра, – тихо произнес он. – К тому времени Бибул уже будет дома.
– Да, конечно, – равнодушно сказала она, потом вдруг просияла и хлопнула себя по коленям. – Что я покажу тебе, Брут! Я тут просматривала Фабия Пиктора и обнаружила серьезное историческое несоответствие. В той главке, где он обсуждает уход плебса на Авентин.
А, это уже нечто поинтереснее! Брут с удовольствием погрузился в изучение текста, хотя его больше занимало оживленное лицо Порции, чем Фабий Пиктор.
Но слухи все ширились и росли. К счастью, весна этого года, совпавшая с календарным летом, была очень мягкой. Лили дожди, пригревало солнышко, и как-то не верилось, что в Италийской Галлии притаился паук, готовый задушить Рим. Впрочем, простые граждане Рима так и не думали. Они обожали Цезаря, они считали, что в сложившейся ситуации повинен сенат. И делали вывод, что все закончится хорошо, как всегда это бывает. Однако на влиятельных всадников восемнадцати старших центурий слухи действовали сильнее. Единственное, что их заботило, – это деньги, и малейший намек на гражданскую междоусобицу шевелил волосы на их загривках.
Группа банкиров – Бальб, Оппий, Рабирий Постум – неустанно трудилась, пытаясь заставить плутократов, подобных Титу Помпонию Аттику, понять, что отнюдь не в интересах Цезаря замышлять войну с Римом. Что Катон и Марцеллы ведут себя безответственно, приписывая Цезарю столь дикие замыслы. Что они сами приносят больше вреда римской коммерции, чем любые действия Цезаря, которые он мог бы предпринять, чтобы защитить свою будущую карьеру и свое dignitas. Он – законопослушный человек и всегда был таким. С чего бы вдруг ему вздумалось нарушать закон? Катон и Марцеллы неустанно твердят, что он – враг всех республиканских завоеваний, но на чем это основывается? Ни на чем. Все выглядит так, будто они используют Цезаря, чтобы сделать Помпея диктатором. Разве это не Помпей позволил boni порочить dignitas и репутацию Гая Юлия Цезаря? Разве не он стоял за всей этой заварушкой? Чьи мотивы более подозрительны – Цезаря или Помпея? Чье поведение в прошлом свидетельствовало о властолюбии – Цезаря или Помпея? Кто был реальной опасностью для Республики – Цезарь или Помпей? Ответ, говорила неутомимая маленькая группа, всегда напрашивается лишь один: Помпей.
А тот, отдыхая на своей неаполитанской вилле, неожиданно заболел. Причем, по слухам, серьезно. Мрачная Корнелия Метелла, встречавшая всадников и сенаторов, потекших к больному, твердо и ясно объясняла каждому, что положение мужа критическое, и давала всем поворот от ворот.
– Прошу прощения, Тит Помпоний, – сказала она Аттику, появившемуся едва ли не первым, – но доктора запретили визиты. Мой муж борется за жизнь и не может тратить силы на что-то еще.
– О-о-о, – округлил рот сильно обеспокоенный Аттик. – Нам очень нужен здоровый Гней Помпей, Корнелия!
На самом деле он не это хотел сказать. Его заботила вероятность того, что именно Помпей стоит за травлей Цезаря. Аттику, весьма состоятельному и влиятельному человеку, нужно было объяснить Помпею, как отразится на финансах вся эта политическая грязь. К несчастью, Помпей ничего не смыслил в коммерции. У него был управляющий, которому он доверял. А тот вкладывал все деньги хозяина либо в банки, либо в земли. Обладай Помпей головой Брута, он уже давно бы унял boni, ибо их разглагольствования отпугивали инвестиции. А для Аттика как для крупного коммерсанта это был сущий кошмар. Денежки утекали, прятались в темноте, не высовывались на свет, не работали. Кто-то должен втолковать boni, что их деятельность вредит источнику жизненной силы Рима – финансам.
Но в итоге он уехал ни с чем. Впрочем, как и все остальные.
А в это время Помпей прятался в глубине своей виллы, недосягаемый для чьих-либо глаз. Почему-то чем выше он поднимался, тем меньше становилось у него близких друзей. Сейчас, например, одиночество Помпея скрашивал лишь Метелл Сципион. Он и одобрил решение зятя притвориться смертельно больным.
– Я должен знать, какое у народа мнение обо мне и как ко мне относятся, – сказал ему Помпей. – Нужен ли я? Необходим ли? Любят ли меня? Все ли еще я Первый Человек в Риме? Это высветит их настроения, Сципион. Я велел Корнелии составить список всех, кто придет справиться обо мне, и записать то, что они скажут. Это поможет мне узнать правду.
К сожалению, Метелл Сципион не обладал проницательностью, чтобы расчислить все тонкости и нюансы. Поэтому ему и в голову не пришло возразить, что посетители могут говорить одно, а думать другое и что по крайней мере половина из них в душе будет надеяться, что Помпей умрет.
Таким образом, они оба, смеясь, просматривали список Корнелии, играли в кости, шашки и домино, а потом расставались, чтобы заняться своими делами. Помпей уже в который раз перечитывал «Записки» Цезаря, но без всякого удовольствия. Этот ужасный человек был больше чем просто гений. Он еще обладал такой неколебимой верой в себя, какой у Помпея никогда не бывало. Цезарь не расцарапывал себе лицо и грудь от отчаяния, прячась в палатке после проигранного сражения. Он невозмутимо продолжал начатое и добивался успеха. И почему у него такие талантливые легаты? Если бы Афраний и Петрей в Испаниях обладали хотя бы половиной способностей Требония, Фабия или Децима Брута, их хозяину не о чем было бы беспокоиться.
Метелл Сципион в свободное время сочинял чудесные маленькие пьески для актеров и актрис, не стеснявшихся выступать голышом, и сам их ставил.
Смертельная болезнь длилась месяц, после чего в середине секстилия Помпей влез в паланкин и направился к своей вилле на Марсовом поле. Не желая и в самом деле подцепить какую-нибудь лихорадку, он ехал по Латинской дороге. Известие о его критическом состоянии распространилось повсюду. Люди толпами приветствовали выздоравливающего, подносили цветы. А он высовывал голову из окна, с трудом улыбался и махал им якобы ослабевшей рукой. Чтобы сократить время пути, паланкин двигался и в темноте, но, к великой радости его пассажира, люди все равно сбегались к нему, аплодировали и освещали путь факелами.
– Это все правда! – с радостью сообщил он своему спутнику, делившему с ним паланкин, ибо Корнелия Метелла путешествовала одна, чтобы не давать повода мужу для амурных заигрываний в дороге. – Сципион, они любят меня! Действительно любят!
– Ну и что тут такого? – позевывая, спросил Метелл Сципион.
– Значит, чтобы поднять солдат в Италии, мне стоит только выйти из паланкина и ступить на землю.
– Угу, – буркнул Метелл Сципион и уснул.
Но Помпею не спалось. Он широко распахнул занавески и, откинувшись на подушки, продолжал махать всем рукой. Это правда, это чистая правда! Народ Италии любит Помпея. Зря он опасается Цезаря. У того нет шансов, даже если он поглупеет настолько, чтобы пойти на Рим. Но он не пойдет. В глубине души Помпей очень хорошо понимал, что для Цезаря это не выход. Он скорее выберет бой на Форуме или в сенате. Или… в суде. Нет, его надо свалить. В этом Помпей с boni не расходился. Цезарь как полководец далеко себя не исчерпал. Если его не стреножить, он превзойдет Помпея во всем. И ему не придется самому добавлять к своему имени когномен Магн, ибо Великим его наречет народ.
Как он об этом узнал? Тит Лабиен стал писать Помпею, смиренно надеясь, что бывший патрон давно уже простил его за ту достойную сожаления ошибку с Муцией Терцией. Цезарь что-то имеет против него – ревнует, конечно. Цезарь не может симпатизировать человеку, способному на самостоятельные и успешные действия. Таким образом, обещанного совместного консульства с Цезарем у него не получится. Когда они вместе переходили через Альпы в Италийскую Галлию, Цезарь сказал ему, что, как только Галльская кампания кончится, он отбросит Лабиена, как пылающий уголек. Но, сообщал Лабиен, о марше на Рим Цезарь даже не помышляет. А кому о том еще знать, как не его правой руке? Ни словом, ни взглядом Цезарь никогда не делал намека на стремление совершить государственный переворот. И другие легаты, от Требония до Гирция, ничего такого не говорят. Нет, единственное, чего хочет Цезарь, – это получить консульство, а потом начать войну с парфянами. Отомстить за своего друга Марка Лициния Красса.
Помпей обдумывал послание человека, наставившего ему рога, до самого конца своего добровольного заточения.
«Verpa! Cunnus! Mentula!» – ругался про себя Помпей, в ярости скаля зубы. Как смеет Тит Лабиен думать, что его могут простить? Ему нет прощения и не будет, как всем, кто похищает жен у достойных мужей! Но с другой стороны, он может быть очень полезен. Афраний с Петреем стареют, теряют хватку. Почему бы не заменить их Титом Лабиеном? Как и они, он никогда не будет иметь достаточного влияния, чтобы соперничать с Помпеем Великим. Никогда не сможет назвать себя Лабиеном Великим.