– Замолчи! – крикнул Цицерон. – Не лезь не в свое дело, Теренция! Я строго-настрого это тебе запрещаю!
– Послушай, муж, – прошипела она, грозно мотнув своим клювом. – Туллии уже двадцать семь! Она не нуждается в твоей опеке!
– Но это я обеспечиваю ее приданое, поэтому я должен выбрать ей мужа! – взревел Цицерон.
Он вел войну, он показал себя отличным правителем и несколько месяцев пользовался огромным авторитетом. Авторитет этот должен теперь распространиться и на домашних.
Теренция удивилась, но не сдалась.
– Слишком поздно! – закричала она еще громче. – Туллия вышла замуж за Долабеллу, и ты найдешь ей приданое, или я кастрирую тебя!
Вот так и получилось, что Цицерон путешествовал по Италийскому полуострову из Брундизия в сопровождении жены, этой мегеры, которая никак не соглашалась уступить ему роль paterfamilias. И он примирился с необходимостью встретиться с ненавистным Долабеллой. Встреча состоялась в Беневенте. К своему ужасу, он обнаружил, что тоже не может устоять перед обаянием Долабеллы, как и Теренция. В довершение всего Туллия была беременна, чего не случалось с ее предыдущими двумя мужьями.
Долабелла сообщил своему тестю об ужасных событиях в римской политической жизни, похлопал его по спине и ускакал обратно в Рим, чтобы, как он выразился, успеть поучаствовать в драчке.
– Знай, что я – за Цезаря! – крикнул он, удалившись на безопасное расстояние. – Он замечательный человек!
Носилки тут же были отвергнуты. Цицерон нанял повозку и понесся в Западную Кампанию.
Помпея он обнаружил в Помпеях, его резиденции, близ которой у Цицерона тоже имелась небольшая уютная вилла.
– Вчера в Требуле меня нашли два письма, – хмуро сказал он Помпею. – Одно от Бальба, другое от Цезаря. Очень дружеские, сердечные письма. Оба пишут, что считают за честь стать свидетелями моего заслуженного триумфа. И предлагают большие кредиты. Зачем бы предлагать их мне, если поход на Рим – решенное дело? Почему они так любезны со мной? Ведь они хорошо знают, что я не сторонник Цезаря!
– Ну, – смущенно сказал Помпей, – в действительности Гай Марцелл поспешил. Он сделал то, на что не получал никаких полномочий. Хотя в то время я не знал этого, Цицерон, клянусь, я не знал. Ты слышал, что он подал мне меч и что я его принял?
– Да, Долабелла сказал мне.
– Я тогда решил, что Марцелла направил ко мне сенат. Но сенат вовсе не посылал его. И теперь я оказался между Сциллой и Харибдой. Вроде бы мне поручено защищать государство, взяв под командование два предназначенных для Сирии легиона и организовав дополнительную вербовку по всей Кампании, Лукании, Апулии и Самнию. Но это не узаконено, Цицерон. Сенат не давал мне таких полномочий. Военное положение не объявлено. Однако гражданской войны нам не миновать.
У Цицерона упало сердце.
– Ты уверен в этом, Гней Помпей? Ты в самом деле уверен? Ты говорил с кем-либо еще, кроме этих бешеных кабанов – Марцеллов и Катона? С Аттиком, например, или с другими авторитетными всадниками? Ты удосужился зайти в сенат?
– Мне было не до этого! – огрызнулся Помпей. – Я набираю войско! Впрочем, я виделся с Аттиком. Несколько дней назад, что ли? Да, всего несколько дней, а кажется, прошел век.
– Магн, ты уверен, что гражданская война неизбежна?
– Абсолютно, – заверил Помпей. – Гражданская война будет, это определенно. Вот почему я на время удалился от Рима. Легче думать, как дальше действовать. Мы не можем позволить Италии снова страдать, Цицерон. Эта война не должна идти на италийской земле. Надо вести ее в Греции или Македонии. Во всяком случае, где-то у восточных рубежей. Весь Восток – мои клиенты. Я могу поднять людей везде, от Актия до Антиохии. И могу морем привести туда мои испанские легионы, не высаживая их на италийское побережье. У Цезаря девять легионов плюс около двадцати двух когорт рекрутов, набранных по ту сторону Пада. У меня семь легионов в Испаниях, два легиона в Капуе и еще будет столько когорт, сколько я сумею набрать. Также два легиона имеются в Македонии, три в Сирии, один в Киликии и один в провинции Азия. Еще я могу потребовать военной поддержки от галатийского Дейотара и каппадокийского Ариобарзана. Если надо будет, я затребую легион из Египта и вместе с ним – африканский. Как бы ты ни отнесся к этому, я должен иметь под рукой не менее шестнадцати римских легионов, десять тысяч ауксилариев и шесть или семь тысяч конников.
Цицерон сидел, глядя на Помпея расширенными глазами:
– Магн, ты не можешь вывести легионы из Сирии при такой угрозе со стороны Парфянского царства!
– Мои информаторы утверждают, что угрозы нет, Цицерон. У Орода неприятности. Он опрометчиво казнил Пехлевида Сурену, а следом – Пакора. Пакор как-никак его сын.
– Но… может быть, тебе для начала надо попробовать снестись с Цезарем? Из письма Бальба я знаю, что он хочет избежать столкновения.
– Тьфу! – плюнул Помпей и усмехнулся. – Ты ничего не знаешь, Цицерон! Твой Бальб пытался задержать мой отъезд в Кампанию, уверив меня, что Цезарь послал в Рим Авла Гирция специально для встречи со мной. Я ждал его, ждал, а потом узнал, что Гирций повернулся и уехал в Равенну, проигнорировав договоренность о встрече! Вот как Цезарю хочется мира! И твоему Бальбу тоже! Я тебе прямо скажу: Цезарь хочет гражданской войны. Ничто его не остановит. И я решился. Я не допущу гражданской войны на италийской земле. Я буду драться с ним в Македонии или в Греции.
Но, думал Цицерон, составляя послание Аттику в Рим, отнюдь не Цезарь затеял все это. Или, по крайней мере, не один только Цезарь. Это Магн зациклился на гражданской войне. Он полагает, что все ему сойдет с рук, если военные действия развернутся где-то на стороне. Ход неплохой, но это не решение вопроса.
Разговор Цицерона с Помпеем состоялся в десятый день декабря. В этот же день в Риме Марк Антоний сделался полноправным плебейским трибуном. И продемонстрировал всем, что он отнюдь не худший оратор, чем его дед. Причем оратор горластый и остроумный. Он обвинял младшего консула в самоуправстве столь блестяще и столь напористо, что даже Катон наконец понял: его не перекричишь и не заставишь уйти.
– Более того, – гремел Антоний, – я уполномочен Гаем Юлием Цезарем объявить, что Гай Юлий Цезарь будет рад сдать тому, кто его сменит, обе Галлии по ту сторону Альп и шесть своих легионов, если сенат позволит ему оставить за собой Италийскую Галлию, Иллирию и два легиона.
– Это в сумме лишь восемь легионов, Марк Антоний, – заметил Марцелл-старший. – А куда денется еще один легион и двадцать две недавно набранные когорты?
– Еще один легион, четырнадцатый, исчезнет, Гай Марцелл. Цезарь не передаст неполноценную армию, а в данный момент все его легионы недоукомплектованы. Поэтому четырнадцатый легион и двадцать две необученные когорты будут распределены по остальным восьми легионам.
Логичный ответ на совершенно бессмысленный вопрос. Гай Марцелл-старший и два будущих консула даже и не подумали ставить предложение Марка Антония на голосование. Кроме того, в сенате едва набирался кворум. Некоторые сенаторы уже покинули Рим, другие отчаянно пытались наскрести денег на комфортную жизнь в отдалении от перипетий гражданской войны. Войны, которая казалась неминуемой, хотя все прекрасно знали, что в Италийской Галлии нет лишних воинских подразделений, что Цезарь спокойно сидит в Равенне, а его тринадцатый легион, радуясь отпуску, загорает на пляже.
Антоний, Квинт Кассий, консорциум банкиров и все самые влиятельные сторонники Цезаря в Риме храбро бились, чтобы сенат рассмотрел предложение Цезаря. Они уверяли всех, от сената до плутократов, что Цезарь будет рад передать шесть своих легионов и обе Дальние Галлии при условии, что он сохранит за собой Италийскую Галлию, Иллирию и два легиона. Но на следующий день после прибытия Куриона в Равенну Антоний и Бальб получили от Цезаря короткие письма. Он писал, что больше не может игнорировать опасность для его жизни и его dignitas, исходящую от Помпея и boni. Поэтому он тайно послал к Фабию в Бибракту, чтобы тот переправил к нему два из четырех легионов, стоявших там. Гонцы Цезаря отправились и к Требонию на Мозу, с приказом оставить на Мозе лишь один легион, а три под командованием Луция Цезаря спешным маршем направить в Нарбон – наперехват испанским легионам Помпея.
– Он готовится, – с удовлетворением сказал Антоний.
Маленький Бальб в эти дни даже похудел, так велико было напряжение. Он поднял на Антония большие карие печальные глаза и сложил в трубочку пухлые губы.
– Конечно, мы победим, Марк Антоний, – сказал он. – Мы должны победить!
– С Марцеллами в седле и с Катоном, орущим с передней скамьи, Бальб, нам ничего не светит. Сенат – по крайней мере та его часть, которая еще осмеливается ходить на собрания, – будет только твердить, что Цезарь – слуга Рима, а не хозяин.
– В таком случае кто же тогда у нас Помпей?
– Конечно, хозяин, – сказал Антоний. – Но как ты думаешь, кто кем управляет? Помпей boni или boni Помпеем?
– Каждый из них считает, что управляет другим, Марк Антоний.
Декабрь стремительно заканчивался. Посещаемость сената сократилась еще больше. Многие дома на Палатине и в Каринах были закрыты. Молоточки с дверей сняли и некоторые банки. Коммерсанты, наученные горьким опытом, приобретенным во время прежних гражданских войн, укрепляли свои фортификации, чтобы противостоять всему, что грядет. Ибо война неминуемо разразится. Помпей и boni делают все, чтобы это случилось, а Цезарь не станет плясать под их дудку.
Двадцать первого декабря Марк Антоний произнес очередную блестящую речь, составленную по всем канонам риторического искусства. В скрупулезной хронологической последовательности в ней были перечислены все нарушения mos maiorum Помпеем, начиная с момента, когда он в свои двадцать два незаконно собрал из клиентов отца три легиона и отправился с ними на помощь Сулле в развязанной тем гражданской войне, и кончая консульством без коллеги. Эпилог речи касался принятия незаконно предложенного меча. Резюме было посвящено очень остроумному анализу характеров двадцати двух волков, которым удалось запугать триста семьдесят сенаторских овец.