Валера рассеянно кивнул, перелистывая записную книжку. Все листочки исчерканы, свободного места почти нет; в темноте строчки сливались, и он достал из «бардачка» кар-манный фонарик. Книжке Фатюшиной было лет шесть, не меньше, края листов пожелтели, уголки засалились. Часть телефонов записана аккуратным ученическим почерком, затем ремарки становились все более и более небрежны.
Очень часто встречались пометки «Сашин друг», и Валера был заинтригован: что за Саша? Друг? Первая любовь? Телефоны Саш, Шуриков и Александров встречались, но все с фамилиями, а Валере казалось, что фамилия именно того Саши должна отсутствовать: ученицы пытаются таким
Образом скрыть от родителей, в кого именно они влюблены. Дойдя, он остановился. Это было уже занятно. Вверху странички — телефон, адрес (конец Каширского шоссе, определил Валера), затем два имени: Рамов Анатолий и Рамов Алексей. И вот тут-то он и углядел слово «Саша». Саша был старше Лены, потому что все тем же ученическим почерком был выписан его рабочий телефон, и ниже — торопливые каракули. Пометок не было, но Валера знал эти номера. Справочные Бутырки и «Матросской тишины». Видимо, ее Саша загремел за решетку. Знать бы, за что... Тут Валера понял, что его насторожило: Лена общительный человек, у нее были сотни знакомых по всей стране, но он нигде не видел координат ее родителей. Он нашел ее рабочий телефон, адрес квартиры на Беговой, но ни одного указания на родителей. Не детдомовская же она, в самом деле...
Валера еще раз перелистал страницы. Вот оно! На самой последней странице: «Фатюшина Елена Степановна»... Как она себя официально величает. Какой-то колхоз в Мордовии... За своим Сашей на зону поехала? Там много зон... А это чло такое?! «29.06.68 — 21.06.87». Так обозначают период жизни. Погиб ее Саша, что ли? На зоне такое бывает... Валера заглянул на предыдущую страницу и опешил. На адрес он не обратил внимания, только заметил, что внизу написаны имена двух человек, имеющих общую фамилию, и стояла карандашная пометка: «Родители Ленки». Вот так так... Выходит, период жизни имел отношение не к Саше, а к Лене Фатюшиной. Получается, она умерла?
Чушь какая-то. Все записи в книжке сделаны одним человеком — почерк менялся, но не настолько, чтобы можно было допустить смену хозяев записной книжки, — и последняя запись внесена не позже этой весны. Получается, Лена сохранила способность писать после смерти? И с кем тогда Валера встречался этим вечером? С призраком? Это, конечно, шутка, но ту девушку, которой так восхищался Чех — нельзя сказать, что и Валера остался к ней равнодушен, — звали вовсе не Леной Фатюшиной. А как? И зачем ей потребовалось представляться именем умершей? Самое интересное, она же и в магазине числится под этим именем. Вот вам и продавщица... Валера машинально прощупал обложку. Верхняя «корочка» толще нижней, будто между картоном и дерматином обложки что-то было. Он посветил фонариком: так и есть. Край дерматина подрезан лезвием, затем заново заклеен.
Недолго думая, Валера аккуратно надорвал заклеенный шов и вытащил три фотокарточки. Ох, как любил Валера старые записные книжки и пожелтевшие фотографии! Сколько они могли ему рассказать... На первом снимке он увидел двух девочек, почти девушек — брюнетку и шатенку. Рослая брюнетка имела отдаленное сходство с его сегодняшней знакомой, а шатенка могла быть Леной. На втором снимке женщина лет тридцати с выражением покорности судьбе на красивом добром лице. Хотя она не была похожа на брюнетку, Ватера предположил, что это ее мать. Таким образом — в записной книжке — будут хранить только самые дорогие снимки: родителей, любимых, ушедших друзей...
А ют третья фотография заставила его ахнуть. Не может бьть! Это был один из тех редких случаев, когда Валера усомнился в своем зрении и психическом здоровье одновременно. Трое: брюнетка, которой на этом снимке лет пятнадцать, ее магь и молодой парень. Мама и дети, у всех троих — предельно простодушные лица. Девочка с двумя толстыми косами, женщина, выражение лица которой, несмотря на улыбку, было обреченным. И парень лет семнадцати. Коротко остриженный, с торчащим вихром на затылке; впалые щеки, тонкая шея, курносый и лопоухий. Уши у него замечательные — настоящие локаторы.
Добрая, наивная, немного смущенная улыбка; ничто в этом лице не говорило о будущем этого парня. И кто бы мог подумать, глядя в эти доверчивые глаза, что всего через несколько лет именно он станет «кошмаром российского бизнеса»...
Но как такое могло произойти? Девушка на фотографии, она же сегодняшняя знакомая, никак не могла быть Леной Фатюшиной, и у нее хранились семейные фотографии Сашки. Она была похожа на его сестру, но Наташа Матвеева умерла. Или... Или с самого начала что-то напутал Корсар, разыскивавший ее. Но это пусть уже Сашка разбирается.
Чех отправился домой спать, а Валера поехал датьше. Сначала он собирался отнести Сашке драгоценности с утра, но фотографии изменили его планы. Валеру не прельщало до утра мучиться догадками, поэтому он бросил машину у подъезда и пошел сразу к Сашке, не заходя к себе домой.
Сашка спал, и, к счастью, один — Раиса ночевала у родителей. Открыл дверь; сонно щурясь, уставился на Яковлева, застегивая джинсы.
— Заходи, — сказал он наконец хриплым спросонья голосом. Посмотрел на часы в кухне: — Яковлев, ты что, спятил?! Три часа ночи! Я думал, хоть полночь или час... Три часа до утра никак нельзя было дотерпеть?
— Никак.
Матвеев удивился. Валера положил на стол пакетик с украшениями.
— Это первое.
Сашка вытряхнул на ладонь тонко звякнувшие драгоценности, включил свет поярче, полюбовался сияющими камешками.
— Отлично. Подожди пять секунд, я уберу их.
Валера неторопливо закурил. Погремев дверцей сейфа
В спальне, Сашка вернулся, на ходу заправляя рубашку в джинсы, поставил чайник на газ.
— С этим мы ждали два месяца и три часа могли подождать точно. А что у тебя срочного?
— Саш, тебе что-нибудь говорит имя Елена Фатюшина?
Матвеев вздрогнул, помрачнел, но ответил спокойно:
— Это подруга Натальи. Последняя подруга. С чего это ты ею заинтересовался?
— Она была моей невольной помощницей в поисках, и вот еще... — Валера достал записную книжку. — Саш, кому могла принадлежать эта вещь?
Его лицо окаменело. Он перелистывал страницы с таким видом, будто был в квартире один и ничего более на свете не существовало. Валера никоим образом не осуждал его — в этот момент Сашка держал в руках маленький кусочек прошлой жизни, за крах которой считал себя ответственным. Валера налил чаю себе и ему, пододвинул чашку, но тот ничего не замечал.
— Это Натальина книжка, — сказал он наконец. — Ее почерк, а пара телефонов еще мной записана. Как она к тебе попала?
— Этой книжкой пользовалась Лена Фатюшина. Вот ее рабочий телефон, вот домашний... — Валера показывал ему записи, надеясь, что тот обратит внимание на сходство почерка. Сашка ничего не замечал, тупо кивая, тогда Валера прямо показал на какую-то запись: — Саш, это почерк твоей сестры?
— Ее.
— И это?
Сашка присматривался к закорючкам, кивал, но в смысл написанного явно не вдумывался.
— Значит, книжка полностью заполнена твоей сестрой, за исключением пары записей, сделанных тобой, — сделал вывод Валера.
— Послушай, Яковлев, что-то ты темнишь. На кой ляд мне рабочий телефон Фатюшиной? Чего тебе вообще от меня надо?
— Блин, Цезарь, ты что, отупел со вчерашнего вечера? — взорвался Валера. — Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?! Фатюшина работает в этой фирме от силы полгода, а твоя сестра умерла четыре года назад! Как может быть записан рабочий телефон Фатюшиной рукой твоей сестры?! На, смотри! — Он сунул Сашке под нос книжку, раскрытую на последней странице.
Несколько секунд Сашка молча смотрел, потом пробормотал:
— Пусть я тупой, но я ничего не понимаю. Это невозможно...
Он сорвался с места, ушел в комнату и тут же вылетел. Лихорадочно зашнуровал кроссовки, бросил Яковлеву:
— Поехали.
— Куда?
— К Фатюшиной, к черту на кулички, куда угодно, но я должен все выяснить...
В отличие от людей посторонних, Валера мог разобрать, когда Цезарь спокоен, а когда волнуется. Но таким взбудораженным он его еще не видел; его взвинченное состояние было заметно невооруженным взглядом.
До Профсоюзной улицы они ехали молча; неожиданно Сашка взбесился:
— Яковлев, садюга, ты можешь ехать побыстрее?!
— Могу, — невозмутимо ответил Валера и «утопил» педаль газа в пол. — Я все могу.
«Вольво» понеслась, прижимаясь днищем к асфальтовой полосе трассы, стрелка спидометра закачалась у крайней отметки... Хорошо, что ночью машин почти нет. До Беговой они долетели в рекордно короткие сроки — минут за двадцать.
Пятиэтажка в глубине двора. Ни одной живой души на улице — правильно, времени-то четыре утра, — во всем доме светятся только два окна в последнем подъезде. На третий этаж поднялись бегом; Саша отступил подальше, Валера требовательно нажал кнопку дверного звонка. Несколько секунд томительного ожидания — и испуганный голосок Ники за дверью:
— Кто там?
— Это я, Валера.
Она защелкала замками, приоткрыла дверь; Валера заметил, что цепочку она снимать и не подумала, оставила щелочку, чтобы удобнее было говорить, и все.
— Что случилось?
— Вы забыли одну вещь в моей машине...
— Утром бы отдал. Зачем ночью-то...
— Утром мне некогда будет.
— Ну вечером или потом, когда тебе удобнее будет. Мы же не последний раз видимся.
Сашке надоело слушать их препирательства у полуоткрытой двери.
— Ну-ка, Яковлев, отойди.
— А это кто? — ахнула Ника, только тут заметившая, что Валера приехал не один.
Ничего больше она сказать не успела — Сашка вышиб дверь. Звенья дверной цепочки выдержали удар, но болты, которыми она крепилась к косяку, были вырваны с корнем. Створка двери задела Нику, она коротко вскрикнула, но крик был подавлен, что называется, в зародыше — Сашка профессионально зажал ей рот.