— Вот неугомонный какой. Может, ему тоже врезать? — деловито спросил Ремир.
— Да не надо, — отмахнулся Алексей.
Девчонка начала приходить в себя. Утерла нос рукавом куцей курточки, взглянула на Алексея расширенными глазами.
— Куда вы меня ведете? В милицию? Но я ничего не крала, честное слово!
Алексей поморщился от брезгливой жалости.
— Вы мне не верите?
Он молчал, чувствуя, как глухое раздражение перерастает в ярость. И когда опять зазвучал плаксивый голосок, он взорвался. Отпустив пару смачных ругательств, он за-кончил тираду несколько более спокойным тоном:
— Кретинка ты безмозглая, ты чем, мать твою, думала, когда к «зверям» в кабину садилась?! Ты что, первый день на свете живешь, да? Не знаешь, чем это кончается? И не смей хныкать — сама виновата!
Девочка торопливо всхлипнула, нос у нее покраснел, на ресницах опять повисли слезинки. На Алексея она смотрела с ужасом.
— Ну? Молчишь? Даже не можешь объяснить, зачем к ним в машину села?
— Мне... мне домой ехать далеко. Я в Ленинграде живу, — дрожащим голоском сказала она наконец. — Денег нет, я еду автостопом... Ночевать негде, в мотель меня даже в прихожей до утра посидеть не пустили, я попросилась к одной женщине, тут, в селе. Она без денег пускать не хочет, сказала, что я могу на стоянке заработать. Ну, что на стоянке за это хорошо платят. Я и решила попробовать. Пошла на стоянку, там ко мне подошел один...
— «Зверек»?
— Да. Сказал, что их двое и что они заплатят мне двадцать рублей за ночь. Я подумала и согласилась. А они...
— Понятно. А сюда-то ты как попала?
— У меня бабушка старенькая, денег мало, я хотела на работу устроиться, а в Ленинграде без паспорта не берут. Мне подруга сказала, что на юге можно в совхоз пойти, там с четырнадцати работают. Я хотела в совхозе работать, а часть денег бабушке по почте пересылала бы.
— И что не стала работать? Не понравилось?
— А меня не взяли. Они только местных берут. Вот я и решила возвращаться, а денег нет...
— Ладно. Поедешь с нами до Тулы. Оттуда и до Ленинграда ближе, и народ на дороге поприличнее. Звать-то тебя как?
— Аня.
Когда они подошли к машине и Юрка ушел к себе, Ремир подтолкнул обрадованную девчонку вперед, а сам подошел к Алексею.
— Ты что, всерьез намерен везти ее до Тулы?
— Не бросать же ее здесь. «Зверьки» разорвут ее на части, стоит нам на километр отъехать.
— Не боишься, что она в самом деле что-нибудь стырит?
— Что? Контейнер из фуры? А все остальные ценности мы при себе носим. Да ну, Рем, нас трое здоровых мужиков, не считая Юркиного экипажа. Неужели она может представлять для нас какую-то угрозу?
— Что-то мне не верится во всю эту историю с бедной бабушкой и совхозом.
— Может, и наврала, — покладисто кивнул Алексей. — Да какая разница? От этого, по сути, ничего не меняется. Бабушка у нее старая или родители-алкоголики, которые лупят ее, если на бутылку не принесет, — это все едино.
— А куда ты это создание ночью денешь? Ее ж в гостиницу не пустят.
— В машине спать будет. И не смотри на меня так — я с ней останусь.
Ремир гадко прищурился.
— Все ясно, и с этого надо было начинать. Я-то уж думал, что ты благотворительностью решил заняться.
Алексей рассердился.
— Да что я, пацан, что ли, на эту соплю лезть?! За кого ты меня принимаешь? Мне уж полтинник скоро стукнет,
Она мне чуть ли не во внучки годится! — Он вздохнул. — Просто мне ее жалко.
Нет, этого Ремиру было не понять.
— Ну, как знаешь. — Он казался разочарованным. — Дело твое. Только говорят, что благими намерениями дорога в ад вымощена. Не зря, наверное?
— Иди, — Алексей легонько толкнул его в плечо. — Станешь постарше, поймешь меня. Иди, ехать пора.
В кабине было жарко, настроения поболтать не возникало ни у кого. Алексей уже проклинал себя за то, что, как мальчишка, решил поиграть в благородного рыцаря и взял Аню с собой. Надо было высадить ее под Харьковом, если уж у мотеля ее оставлять нельзя. В конце концов, до встречи с ними Аня не померла — выкрутилась бы и без них. У «зверьков» ее отобрали — и хватит.
Спать хотелось все сильнее с каждой минутой. Все - таки сорок семь лет — это не двадцать, и ночевки в кабине переносятся куда тяжелее, чем в молодости. К тому же Аня оказалась болтушкой, и две ночи подряд под вой ветра снаружи рассказывала ему забавные и не очень истории из своей бродячей жизни.
Трасса гипнотизировала своим однообразием. Поземка забрасывала белые пушистые хвосты на асфальт, скрытый плотным слоем утрамбованного снега, перебегала дорогу, цепляясь за выбоины и оставляя клочки на кромках трещин, завивалась в маленькие смерчи. Кругом — ни одной живой души. Иногда даже казалось, что все живое давно вымерло, и сквозь эту мерзлую пустыню мчатся только две машины их каравана...
Сзади, за задернутыми занавесками, тихо посапывала Аня. Правильно — всю ночь трещала, теперь отсыпается. Ремир глазел в окно на безликие до тошноты пейзажи зимней России, Володька, по-турецки усевшись на кожухе, отрешенно смотрел прямо перед собой, улетев мыслями в одному ему ведомые дали.
Видимость была так себе, но темное пятно, расползшееся поперек дороги, он заметил издали. Машинально притормозил — мало ли, авария, а по гололеду тормозной путь длинный, можно и не успеть вовремя остановиться...
Подъезжая ближе, разглядел, что пятно состояло из трех частей: черной «Волги», глубоко зарывшейся носом в
Кювет, «уазика» цвета хаки с надписью «Скорая медицинская помощь» на боку и белой «семерки» с гаишной раскраской. Метрах в ста от них топтал обочину здоровый толстый гаишник. Завидев два тягача, тут же махнул жезлом.
Гололед действительно был жуткий, остановиться удалось метрах в двадцати от места аварии. Гаишник неспешно подошел к кабине, козырнул, лихо сбросив жезл на запястье:
— Лейтенант Усачев. Помогите, пожалуйста, машину до поста отбуксировать.
Фамилия гаишнику подходила как нельзя лучше — таких роскошных усов Алексей не видел давно. Отказываться от выполнения его просьбы было нельзя, тем более что попросил он вежливо, поэтому Алексей заглушил двигатель и натянул куртку, собираясь выйти посмотреть на место, прикинуть, как сподручнее действовать.
Снаружи дул такой ветрина, что Алексей зло выругался — угораздило же хозяина «Волги» скатиться в канаву по такой погоде. Пусть бы дома сидел, если ездить не умеет... Свалился он капитально — задние колеса еле-еле цеплялись за обочину, а капот почти до лобового стекла скрылся в сугробе. Рядом с машиной в позе задумавшегося лермон-товского Мцыри стоял рослый парень лет двадцати пяти, небритый, с зализанными назад со лба черными волосами. Подошедших к машине лейтенанта и Алексея он не удостоил даже движением бровей. И вообще, единственным намеком на то, что он понимает, где находится, был поднятый воротник его куртки из натуральной кожи на меху, хоть как-то защищавший от пронизывающего ветра.
Алексей обошел «Волгу», опершись на багажник, качнул ее, проверяя, насколько крепко она застряла. Машина тут же осела еще на несколько сантиметров.
— Она совсем не на ходу? — поинтересовался он у лейтенанта. — Повреждений вроде не видно.
— Радиатор пробит — со «Скорой» «поцеловались». Хорошо еще зима — снег смягчил удар, когда машина в кювет ушла.
— Я смотрю, хозяин даже без синяков.
— Какое там! Это пассажир невредим, а водителю сейчас башку в «Скорой» ремонтируют. Вот ведь как: сначала
Врачам под зад наподдали, а теперь помощь от них принимают.
Подошел Юрка, ему тоже стало интересно, что за авария. Глазом знатока глянул на тормозной путь «Волги», покачал головой:
— Пить меньше надо.
Из «Скорой» выбрался еще один гаишник, зажав в одной руке планшет, а другой придерживая автомат, ремень которого был перекинут через правое плечо. Этого Алексей для себя сразу окрестил Фрицем: его невозмутимая, скульптурно правильная физиономия, сжатые в линию губы и довольно-таки тяжелый подбородок великолепно смотрелись бы под козырьком высокой черной эсэсовской фуражки, а белесые брови и ресницы, характер-ные для блондинов, наводили на мысль об «арийском происхождении».
Фриц подошел к Усачеву, пристегнул планшет на ремень.
— Показания я снял, сейчас его доктора в порядок приведут, и можно ехать.
Усачев кивнул. Юрка спросил у Алексея:
— Обе машины на буксир надо брать?
— Я так понял, что одну. «Скорая» вроде как пострадавшая и на ходу...
Отвлекшись за разговором и повернувшись спиной к машинам — и к ветру, — оба водителя совершенно не обратили внимания на то, что из придорожных сугробов бесшумно вынырнули четыре фигуры в белых десантных маскхалатах, скользнули вдоль машин. Практически одновременно приоткрылись дверцы обеих кабин, и в образовавшиеся щели вместе с морозным воздухом ворвались струи едкого газа, а затем дверцы были плотно прикрыты.
Все это произошло так быстро, что экипажи обеих кабин не успели даже подать какой-либо знак водителям. Володька. повернувшийся на звук открываемой дверцы, только почувствовал, как из глаз ручьем хлынули слезы, легкие обожгло ядовитой смесью, а горло свело судорожным спазмом...
— Ладно, я не спеша вперед поеду, — сказал Юрка. — Догонишь.
Юрка зашагал к машине; он дошел почти до своего
«МАЗа», когда Алексей вспомнил, что надо бы взять у него рабочие перчатки — его собственные порвались и для работы не годились. Он обернулся и... замер.
Вынырнувшая из-за его «Шкоды» фигура в белом, похожая на ожившего снеговика, схватила Юрку за шею и утянула за машину. Юрка даже заорать не успел, только судорожно дернулся. И исчез.
Еще не веря своим подозрениям, Алексей бросил взгляд на обе кабины. Ни в «Шкоде», ни в «МАЗе» не видно было силуэтов экипажей, зато на «торпеде» «Шкоды» безвольно лежала рука упавшего на пол человека. Пухлая кисть, с перстнем-печаткой на среднем пальце. Володькина рука. Алексей вопросительно посмотрел на гаишников, но одного внимательного взгляда на бездушное лицо Усачева и холодные глаза Фрица оказалось достаточно — они попали в капкан. Он остался один, и выход тоже был один — бежать. Бежать в слабой надежде на встречную машину.