Лицом к лицу они стояли возле машины. Посреди открытого пространства, не защищенные от колючего ветра. Яковлев, со скованными руками и под надежной охраной бывших друзей. И Цезарь, бесстрастный и хладнокровный. Впервые Валера увидел его суть под человеческой маской так отчетливо. Его не волновали ни кровь, ни горе других людей, он не испытывал никаких чувств, продвигаясь к своей цели по трупам. У него не было души. Совсем, хотя в это трудно поверить. Ни души, ни морали, ни общечелове-ческих законов для него не существовало. Только один холодный, трезвый, жестокий расчет. Робот с чудовищными претензиями. Маньяк, одержимый жаждой власти.
— Когда я узнал, — голос Цезаря звучал мягко и спокойно, даже доброжелательно, — что ты намерен топить свою совесть в водке — а мне об этом сказали на автостоянке, я попросил мужиков сообщить мне, будет ли кто-нибудь из иногородних брать водку, — я не стал принимать никаких мер. Я думал, ты напьешься до беспамятства и хандра пройдет. Ан нет, не прошла. Мало того — ты решил сорвать дело, оставив свой труп в этой машине и дав тем самым прямое указание на меня и всех, кто принимал в этом участие.
— В таком случае ты вправе покарать меня за предательство. Я в курсе, что за это полагается. Руки у меня связаны, бежать я не собираюсь, ствол у тебя есть. Стреляй! Или ты придумал другой способ?
— Не надо ерничать. У меня нет необходимости тратить на тебя силы. Достаточно отпустить тебя, и ты сам все сделаешь в лучшем виде. Ты готов утопиться, лишь бы не
Терзаться угрызениями совести из-за какой-то малолетней шлюшки. Ты мечтаешь сам себя наказать.
Валера задыхался от бессильной ярости. Цезарь просто издевался над ним, издевался продуманно.
— Ты хочешь сказать, что тебе без разницы, что погиб ребенок?
— Абсолютно. Меня не посещает ни ее душа, ни души всех тех, кого мы отправили на тот свет. И о которых ты почему-то забываешь. Скажи, почему тебя не грызет совесть за то, что ты обрек чью-то семью на нищету, что чьи - то дети по твоей вине будут расти без отца? Почему тебя беспокоит смерть только этого никчемного создания? Она все равно не сейчас, так через год подохла бы, успев пол - Союза сифилисом наградить.
— Ты... ты настоящий зверь. — Самым сложным оказалось подобрать слова для этого выродка. — Это не ее, это тебя, дерьмо собачье, "надо было придушить! И не сейчас, а в младенчестве, чтобы ты ничьей крови не успел попить!
— Ну, все! Пошли громкие слова.
Он уселся боком на переднее сиденье «Жигулей», достал из «бардачка» аптечку. Валера с замиранием сердца следил за его действиями. Цезарь вьггащил картонную упаковку безо всяких надписей, распечатал ее, извлек две двухкубовые ампулы, остальное убрал. Собрал одноразовый шприц, набрал жидкость из ампул, пустое стекло бросил в пепельницу.
— Задерите-ка ему рукав повыше и подержите. А то он дернется, иглу сломает, доставай ее потом...
Держали его на совесть — развернули лицом к машине, прижали грудью к крыше, навалились всем весом и даже ногами дергать не дали. Валера не боялся уколов, но эта инъекция была невероятно болезненной. Игла вошла глубоко в мышцы практически нечувствительно, но затем показалось, будто ему в мясо втирают битое стекло.
— Вот так. — Матвеев выдернул иглу и удовлетворенно сказал: — Теперь ты до самой Москвы не причинишь никому никаких хлопот. Мне бы не хотелось, чтобы твой труп был найден где-нибудь поблизости, поэтому до дома поедешь под конвоем. А там — ради Бога, делай все, что хочешь: травись, стреляйся, вешайся, топись. Меня это заботить не будет.
Что он ему вкатил? Наверное, наркоту какую-нибудь. Валера перестал вырываться, осознав всю бесплодность попыток доказать что бы то ни было этому чудовищу, но от мстительного предсказания не удержался:
— Да-а, ты хитер. Все предвидел. Но когда-нибудь придет твой день и тебя пришибут твои же люди — как и настоящего Цезаря. Придет время, ты еще вспомнишь мои слова. И ты заслуживаешь пули в спину — именно от своего.
Цезарь оставил его прорицание без ответа, даже внимания не обратил. Валера почувствовал, что начинает терять силы, ноги стали ватными, неудержимо захотелось спать. Ему расковали руки, но только для того, чтобы сковать их спереди, а не за спиной, запихнули на заднее сиденье машины, рядом уселся ВДВ... Валера уснул.
Славка вырулил на трассу; Саша устроился поудобнее, постарался вытянуть ноги, откинул голову на подголовник, блаженно прикрыл глаза.
— Все, дело сделано.
Андрей, недоумевающе покосившись на крепко спящего Яковлева, спросил:
— Чем ты его накачал? Наркотой?
— Обалдела твоя голова... Яковлев мне еще понадобится, я не могу позволить себе травить его наркотиками. Нет, это аминазин — старый добрый нейролептик с сильным снотворным эффектом. Психиатры его обожают. Он до Москвы не проснется, это точно. Вам только придется его пару раз расталкивать, выводить, чтобы отлил.
— Что, даже так? Сам не проснется? — удивился Славка.
— Нет, эта дрянь все отшибает, человек не просыпается, как бы ему в туалет ни хотелось. До сознания ничего не доходит.
Славка покачал головой:
— Странно, что на него это так подействовало. Хотя у меня тоже волосы на голове шевелятся, когда я вспоминаю, как она визжала... Ты не боишься, что он действительно повесится?
— Не-а. Он слишком много думает для суицида. Люди с такими мозговыми данными нередко доходят до попыток, но до донца дело не доводят — начинают думать и приходят к выводу, что это не выход из положения. Потом, Валерка слишком эмоционален для такого шага. На глазах
У всех он еще будет позировать, но наедине с собой — нет. Он любит жизнь. Нет, конечно, попытаться он попытается, для него это будет делом чести, и если выберет вид мгновенной смерти — а в наших условиях это только пистолет, потому что высота его третьего этажа не смертельна, — то умрет. Поэтому, Андрей, когда будете отводить его домой, разрядите ему пушку и заберите все патроны. Все остальные способы — не мгновенные, он успеет сам повернуть назад. Ту же веревку, к примеру, он просто оборвет. — Помолчав, он добавил: — Но это первый и последний раз, когда я сквозь пальцы смотрю на подобные выверты. В дальнейшем все истерические выступления типа запоев будут караться. Причем я придумал способ, который удержит вас от этих шагов. Неустойка, как я понял, уже никого не пугает — у всех денег до хрена. Я буду делать хуже. Три месяиа психбольницы под охраной своих же. Мозги на место встанут раз и навсегда. Плюс к тому, что за эти три месяца никаких заработков, естественно, не будет. Так что если захочется забыться, настоятельно рекомендую подумать о последствиях.
ВДВ выругался, вздохнул.
— Дон-Кихот хренов... Вот хороший парень, во всем могу положиться на него, доверяю, как себе. Но как у него переклинит — так хоть стой, хоть падай. Был человек, стал миссионер.
— А что, уже было нечто подобное? — спросил Саша.
— Ну да. А за что его Дон-Кихотом прозвали? Вот именно за это. Зато, что с ветряными мельницами воюет. Был случай один, еще в Афгане, в самом начале. Тогда на чальство отдало приказ, - между нами говоря, действительно не всякому под силу его было выполнить, тоже не слишком моральный приказ, — и Яковлев взбунтовался. Правда, кончать с собой не пытался, просто отказался выполнять. На «губе» посидел... В разведку-то его из - за этого случая не взяли, а вовсе не из-за рожи его заметной, как ему сказали. Сентиментальный слишком.
Саша пожал плечами.
— Ничего страшного, отойдет.
— Ты думаешь, что он после этого будет работать по - прежнему?
— Уверен. Пару недель посидит дома, подумает о жизни,
Потом я его к Мишке отправлю, Мишка ему быстро мозги на место поставит...
...Путь до Москвы Валера помнил сквозь мутную пелену тяжелого медикаментозного сна безо всяких видений. Его дважды или трижды будили, и он никак не мог понять, почему ВДВ так заинтересован в том, чтобы Яковлев пописал в придорожных кустиках? Ему что, самому от этого легчало? Яковлев ничего не хотел, никаких кустиков, он спал на ходу и постоянно норовил справить нужду против ветра. Заботливый ВДВ успевал повернуть его в другую сторону, Валера сонно бормотал: «Спасибо», и в следующий раз все повторялось.
Потом были огни ночной Москвы, собственный подъезд, дверь квартиры. С него сняли наручники, но замок открывал все тот же ВДВ — Валера не мог удержать ключи в непослушных пальцах. Он даже на ногах не стоял — повис на Славке. Его посадили на кровать, парни ходили по квартире, что-то искали. Славка спросил:
— Валер, ты разденешься сам или тебе помочь?
Яковлев кивнул, расстегнул штаны, встал, чтобы снять их. Голова закружилась, в глазах потемнело, он рухнул плашмя на пол и лежал так, не изъявляя желания подняться. Но ребята не отставали — вот упрямцы, что им от него нужно? Раздели его, засунули под одеяло, и Валера даже не слышал, как они ушли.
Окончательно проснулся он только на следующие сутки к вечеру, в общей сложности проспав более сорока часов. Злость его здорово поуменьшилась, как и решимость немедленно свести счеты с жизнью, но настроение оставалось предельно подавленным. Противно было вспоминать, как Цезарь перехитрил его; к самому себе он ничего, кроме презрения и отвращения, не испытывал.
На телевизоре лежала пачка «четвертных». Откуда они там взялись? Ах, ну да, ВДВ говорил, что они нашли в машинах приличную сумму й, естественно, тут же разделили ее на всех — в договоре не шла речь ни о каких ценностях помимо груза, поэтому все, что они нашли сверх заказа, принадлежало им самим. И деньги, лежавшие на телевизоре, — его, Яковлева, доля. Пересчитал — много, дальнобойщики собирались капитально закупиться. Собирались... В ушах звоном отдались крики девочки; Валера застонал,
Схватившись за голову. Нет, этот голос будет преследовать его до смерти.
Не раздумывая, он метнулся к тайнику, где держал «кольт». Та-ак, теперь ясно, что искал ВДВ в его квартире: ни одного патрона не было. Позаботились, черт бы их побрал... Автомат, конечно, тоже разряжен; замысловато выругавшись, Валера оделся, глянул на часы. Время позднее, водку сейчас только у таксистов на перекрестке можно взять. В Ясеневе не работали водители таксопарков, опекаемых Беляевомппп, поэтому Валера приготовился к дикой переплате. Взял самую большую спортивную сумку, какая у него имелась, сунул в карман всю пачку денег с телевизора — чтобы основательно затариться.