Всем честолюбивым помыслам, — а ведь каждый считал себя не менее сильным, чем Артур, забывая о том, что такая сила воли дана единицам и что в криминале есть «быки» и «шестерки»... Сколько из них, жгуче завидуя преступнику, вымещали на нем ярость за собственное ничтожество? Кто-то нашел в себе силы подавить зависть, постараться стать выше своих слабостей, но таких оказалось мало, и никому из них до конца жизни не было дано забыть Артура...
А он видел их насквозь. Он демонстрировал, что убийца может стать выше их: Артур начисто был лишен зависти, этого ядовитого и разъедающего душу чувства. И они приходили в бешенство уже потому, что бандит разоблачил их сокровенные желания, тс, которые они прятали даже от себя, и смеялся над ними.
Артура препроводили в Бутырскую тюрьму, мгновенно загудевшую, как пчелиный улей. Там почва была подготовлена основательно, Артура Джордано — как на прощание окрестил его Маронко — уже ждапи и в подлоге уличать не стали. Все стукачи исправно докладывали, что взяли именно лидера бслясвской группировки, а не подставное лицо, к Артуру относились с должным уважением. Те, кто знал истинное положение дел, язык за зубами держали крепко.
А Организация вернулась к прежней жизни. Все крутые личности Москвы знали, что беляевских разгромили, но не до конца. Чтобы проверить их боеспособность, на их тер-ритории было совершено несколько налетов; все выпады были без особого труда отбиты командой, чей лидер представлялся союзником Ученого. Кто он, узнать не удалось — он всегда был в маске. Несмотря на явную способность союзника удержать ситуацию под контролем, Ученый и его «офицеры» решились на достаточно неожиданный и беспрецедентный шаг. Они объявили аукцион для лидеров «черной дюжины» — крупнейших группировок Москвы, в число которых входила и беляевская.
Лидеры «черной дюжины» были оповещены, что Ученый, дабы сохранить силы и средства, намерен разом... распродать львиную часть своих зон. Идея понравилась — в самом деле, зачем драться? В конечном счете разборки обходятся дороже торгов. Дипломатия и мафии не чужда; и
Бандиты не станут стрелять, пока есть шанс добиться своего путей мирных переговоров. Истинная цена крови очень высока. Это и оружие, и взятки, и риск «засветиться», и похороны, причем часто хоронят не тех, кого следовало бы... К тому же на аукционе, поскольку соберутся все лидеры, можно будет обсудить и другие наболевшие вопросы.
Но не только лидерам «черной дюжины» готовил сюрприз Ученый. Сначала он шокировал собственных «офицеров». Сухо, размеренным тоном он сообщил, что при сложившейся после провала Аспиранта обстановке был вынужден пойти на крайние меры — предоставление автономии ясеневскому крылу. В наступившей тишине Хромой севшим голосом спросил: «Цезарь, ты совсем ох...ел — откалываться в такую минуту?» Маронко, пропустив матерщину мимо ушей, объяснил: «Борис, оставь его. Это мое решение, а не его желание. Не хватает базовых районов. По элементарному расчету, я должен либо расформировать отряд Алексея окончательно, либо дать Саше возможность искать необходимые ему средства самостоятельно. Второе решение таит в себе много выгод, поскольку он, не откалываясь, снимает с нас часть проблем. Не забывайте, что ему еще надо добирать людей». Кричали, спорили до хрипоты — Маронко, как всегда, не вмешивался, — Хромой налетал на всех, требуя ответа на вопрос: если уж встал запрос об автономии одного из отрядов, то почему свободу получил Цезарь? Слон гулким басом доказывал, что это экономически выгоднее: крупный район Цезарь на данный момент удержать не может — людей мало. То есть ему, чтобы срочно доукомплектовать бригаду, придется залезать в «черную кассу» Организации, а она нужна для арестованных. А в том случае, если он начнет бомбить на стороне, он сам себе заработает, не обременяя Организацию. Цезарь вмешался, утверждая, что способен удержать любой базовый район, но дело во внешней политике... Когда все вволю наорались и наговорили гадостей друг другу, Маронко сказал: «Существуют и экономические, и политические причины. Каждый из вас по-своему прав. Дело в том, что я намеренно дал автономию самому малочисленному отряду, чтобы не произошло ослабления Организации. Если Саша взбунтуется, решив отколоться полнос-тью, мы легко заставим его подчиниться. Но не так будет с
Тем же Борисом. Я, без всякого сомнения, разобью его в войне, но это будет связано с большими потерями. А Саша, прекрасно сознавая малочисленность своих сил, поос-тережется много выступать. Мало того, он гораздо сильнее зависит от нас, чем это может показаться на первый взгляд. Фактически он просто будет где-то чем-то заниматься в свободное время, и обеднеют от этого только наши конкуренты. Это первая причина, почему я остановил свой выбор именно на его кандидатуре. Вторая причина заключена в его репутации. Мне, честно говоря, надоело выслушивать претензии по поводу его выходок. Сейчас количество недовольных и требующих возмездия возрастет — начнут вякать все те, кто раньше нас боялся и кто решит, что мы сильно ослаблены. А так я снимаю с себя всякую ответственность за его беспредел. Если он где-то с кем-то обойдется не по правилам, я не буду иметь к этому отношения — как я могу отвечать за лидера самостоятельной группировки, пусть даже и союзной мне? Конечно, я могу сделать ему выговор, как отец сыну, могу даже привязать к скамье в ближайшую субботу, спустить с него штаны и выпороть, но не более. Отвечать за его дела я не стану. А вся соль в том, что мы не обязаны никому докладывать, что он делает самовольно, а что — по моему приказу. Далее, никто не знает, сколько точно у него сил и где проходит граница между мной и ним. Организация уйдет в тень, вперед выйдет неизвестная ясеневская группировка, и никто ни-чего толком не поймет. А отсутствие точной информации как о нас, так и о Саше сыграет нам на руку».
Хромому пришлось смириться — голосование дало результат три к одному, он остался в одиночестве. На том же совете утвердили кандидатуру смены Аспиранта: командовал его отрядом Анатолий Белый, правая рука Хромого. Способный мужик, никаких возражений по его адресу ни у кого не появилось. И разработали союзный договор, четко определивший пределы своеволия Цезаря, и схему его отношений как лидера союзной группировки с Ученым.
На аукционе все потеряли дар речи. По предварительным условиям, каждый лидер брал с собой только одного человека — своего советника. И Гончар, помимо своей Из-майловской являвшийся лидером мощного военного блока четырех группировок — собственной, мытищинской, за горской и фрязинской, — удивился: «Ученый, ну что за дела? Был уговор — один человек. А с тобой трое». (На аукцион с ним ездили Хромой, Цезарь и Финист.) Маронко отпарировал: «В таком случае тебя сопровождают семеро — твои союзники». У Гончара вытянулось лицо, когда он сообразил, чем пахнет такой поворот событий, зато Хромой, увидев растерянность конкурента, разом повеселел. Вот тут все смогли хорошенько разглядеть таинственного союзника Ученого, не снимавшего маски на разборках, — Цезаря. Впрочем, его и так все хорошо знали.
Чеченцы, признав лихую парочку, неоднократно водившую их за нос, взвыли, требуя выдать им обидчика. Маронко пришлось специально для них пояснять, что мальчишка-хулиган на самом деле не какой-то наемник, а самостоятельный лидер, и они имеют возможность свести с ним счеты обычным образом — на разборке.
И не миновать бы Цезарю вызова на «дуэль», не заговори в Гончаре национальная неприязнь. Чеченцев он любил еще менее беляевских. Наклонившись к уху одного из че-ченцев, он сказал — негромко, но так, что его услышали все: «Он не только вам насолил. Кровавый Цезарь всей Москве известен своими сказочными шутками. Он беспределыцик». Чеченец не знал, что такое беспределыцик, тогда Гончар объяснил: «Ты можешь, к примеру, убить человека прямо здесь и сию минуту? Нарушить перемирие без всякою повода?» Естественно, чеченец ответил отрицательно. «Вот, — с гадкой усмешкой продолжал Гончар. — И я не могу. Я дал слово, что приду без оружия и не попытаюсь убить кош-то во время аукциона. А он может. Если ему захочется, он подойдет и убьет тебя». — «И вы не вмешаетесь?» — «Нет, — с той же усмешкой ответил Гончар. — Мы все помним «закон». Если мы тронем его хоть пальцем, то, значит, применим силу, а мы дали слово не делать этого. Мы не беспределыцики, как он». Чеченец прикусил язык, наконец-то поняв, что дело вовсе не в беспределе, дело было в том, что чеченец был недоволен поведением русского, и с точки зрения русских чеченец был крайне не прав.
Всем стало ясно одно: что разделение Организации на две группировки было чистейшей воды камуфляжем и что наезжать на Ученого теперь более опасно, чем до погро-ма, — Цезарь имел дурную славу и мог устроить резню из - за ерунды. А за отца он заступился бы железно, как и отец за него. В принципе все изменения заключались в том, что беляевская группировка, преследуя непонятные цели, решила притвориться разгромленной. Считалось, что за районами Ученого, пока он будет восстанавливать силы, присмотрит его нахал сынок, имевший самую наглую физиономию среди всех лидеров. Однако многие понимали, что сынок не своими руками будет защищаться, что за ним стоит все та же пресловутая Организация. И никто не мог понять, зачем, собственно говоря, Ученому потребовался этот каверзный маневр. Если только сына «в люди» выводил... Вахо, лидер грузинской группировки, покачал головой и укоризненно сказал: «Сэргей хытрый, Сэргей опять всэх обманул... Сэргей все знает, Сэргей очэн хытрый чэ- ловэк».
Веем своим поведением на аукционе Цезарь ясно давал понять: он будет делать все, что ему нравится, и притянуть его к ответу не сможет уже никто — он стал равным любому лидеру, над ним нет никого, кто мог бы его прижать. Конечно, будь Цезарь один, его бы прижали — объединились бы против него, прекратив всякие торговые отношения, поставив его в положение вечной войны со всеми. Но рядом с ним сидел Ученый, и он был в союзе с Цезарем, причем этот союз представлялся значительно более крепким, чем измайловский блок, — как-никак, семейный клан. А беляевская группировка, даже потрепанная арестами, оставалась достаточно грошой силой, чтобы воевать с ней. И «черная дюжина» была вынуждена признать Цезаря за своего — чтобы не иметь не