нями из отряда Хромого. Сам Хромой издевался достаточно тонко, а вот Лысый-один раз сказал: «Слышь, щенок, почисти мне туфли»... Саша бросил: «Я не лакей» — и ушел. Сказано это было в квартире Маронко и так громко, что услышал хозяин. Только через год Саша узнал, как тогда влетело Лысому, причем не столько от Маронко, сколько от Хромого — меру-то надо знать, в конце концов!
А эта женщина, Евгения... Саша был почти влюблен в нее, но после первой же ночи, когда наутро он узнал правду, увлечение сменилось ненавистью. Пожалуй, именно она во многом определила его отношение к женщинам — он перестал видеть людей в созданиях противоположного пола, постоянно ожидая от них подлости. И это мнение еще более укрепилось, когда Евгения на одной из вечеринок, сильно перебрав спиртного, при всех высказала свое мнение о мужских достоинствах Маронко, едва не плюнув ему в глаза. Саша тогда ударил женщину. Он влепил ей звонкую пощечину, жестко сказав: «Заткнись, дрянь». Она скандалила, порывалась выцарапать глаза мальчишке, «проданному с потрохами за символическую цену», ее увели спать... Через две недели она приползла сама — просить прощения. И, хотя Саша сделал вид, что простил, Евгения была обречена.
О криминале в то время Саша еще только подумывал. И решился он, уже держа в руках свидетельство о смерти
Своей младшей сестры. Ему больше не о ком было беспокоиться, он остался один, никто бы не страдал, если бы он рано погиб, а в криминале такое случается сплошь и рядом, никто бы не бедствовал, окажись он в тюрьме... Ему больше нечего было терять.
Его путь в криминале тоже не был гладким и легким. Младший приемыш Маронко казался всем таким уверенным в себе, таким непобедимым, и только он сам да Мишка Соколов знали, что стояло за этой видимостью. Он всегда появлялся на людях с гордо поднятой головой. Его решения были мгновенны и безошибочны, он поражал своим талантом, обещая стать в буквальном смысле слова гениальным преступником. Его узнала вся Москва, в Организации давно забыли, что когда-то он был шефским помойным «щенком»...
За полтора года, которые Валера проработал под его началом, Саша не изменился ни на йоту, Казалось, что он родился Кровавым Цезарем. И тем сильнее был у Валеры шок от его откровений.
* * *
...В Воронеж бригада Цезаря прибыла ранним утром. Остановились они не в гостинице — Маронко через посредника заказал им квартиру на несколько дней. Конечно, в малогабаритной трехкомнатной квартирке шестерым здоровым мужикам было тесновато, но теснота — это не смертельно.
Ситуация сложилась следующая. Заказчиком груза был заведующий той самой базы, куда Цезарь доставил угнанные машины. В деле у него имелся напарник — его замес-титель, — который и отличался дурной привычкой хамить по телефону незнакомым людям. Он слинял из Воронежа в неизвестном направлении за двенадцать часов до прибытия Цезаря, тогда как сам заказчик уехал еще раньше — как только получил деньги.
Звали заказчика Андрей Егорович Журавельников, было ему неполных сорок два года, внешность имел самую обыкновенную: среднего роста, не худой и не толстый, темные волосы аккуратно стриг, лысеть еще не начал. Носил очки, но лишь для солидности — зрение у него было превосходное, вместо линз в оправу вставлены обычные
Стекла. Ни усов, ни тем паче бороды не отпускал, всегда гладко выбрит, опрятен и подтянут. Отличался большой сдержанностью — никто не помнил, чтобы он повышал голос. Строг, даже чересчур; немного зануден. Честен — секретарша уверяла, что более честного заведующего торгово-складским предприятием и представить себе нельзя. Недостач за ним не числилось, любовницу не имел и нетерпим был ко всем случаям адюльтера. Моралист. Одним словом, образцовый начальник эпохи строительства ком-мунизма. Если забыть о том, что он прирабатывал перепродажей краденого.
Жена его, Алевтина Станиславовна, была почти вдвое моложе мужа. Дочь первого секретаря горкома партии Воронежа, замуж вышла за лучшего друга отца, едва ей ис-полнилось восемнадцать лет. Андрей Егорович в молодой жене души не чаял, как и в четырехлетней дочери Альбине. Алевтина считалась настоящей красавицей, идеальной женщиной и ангелом во плоти. Она не работала, занималась ведением домашнего хозяйства и воспитанием ребенка.
Соседи их недолюбливали. Оно и понятно — пошлая житейская зависть. Уж больно хорошо — по меркам пусть и крупного, но провинциального города — жили Жура - вельниковы. Трехкомнатная квартира в многоэтажном доме, похожем на московские безликие коробки, все удобства, включая телефон и раздельный санузел. Машина, гараж, дача, две сберегательные книжки. К тому же Журавельникова никогда не видели пьяным — мог пропустить стопочку, но только за домашним столом и по большим праздникам. И с женой никогда не ссорился. Прямо-таки живой укор, бревно в глазу у соседей. Его положительный пример поведения в быту явно мешал им жить — ну что это такое, весь из себя положительный и идеальный, совсем без недостатков, а соседи по сравнению с ним просто порочные создания.
Поэтому все безоговорочно поверили в историю, которой Алевтина объяснила любопытным соседкам внезапное исчезновение мужа и появление в ее трехкомнатной квартире молодого мускулистого незнакомца. Обнаружился - таки порок в сверхпорядочном Журавельникове.
Соседки вовсю судачили, Алевтина плакала, осторожно — чтобы не попортить макияж — промокая кукольные
Глазки кружевным платочком. По версии расстроенной женщины, ее муж во время командировки в Москву познакомился с какой-то нахалкой, не постеснявшейся совратить женатого человека. Оставил он жене трогательное письмо: «Прости, Аленька, люблю другую. Жить без нее не могу». Письмецо это Алевтина весьма охотно демонстрировала всем желающим покопаться в чужом грязном белье и не забывала пожаловаться: «Старый хрыч, я ему молодость и невинность отдала, а он, кобель чертов, к московской девке удрал». Назло ему Алевтина привела любовника.
Конечно, будь Валера местной бабулькой-сплетницей, он бы поверил в эти россказни. Но он относился к категории людей, которых трудно провести такими детскими уловками. Ни в какую Москву неверный супруг не сбегал, и Алевтина, безусловно, знала его местонахождение — иначе бы не отнеслась к «измене» мужа так безмятежно. Что до любовника... Не исключено, что Алевтина на самом деле спала с ним — чего ради она теряться станет? — но в первую очередь это был телохранитель. Вероятно, Журавельников сумел сообразить, что разгневанные кидняком москвичи постараются его найти, и на всякий случай принял меры для обеспечения безопасности семьи. Решил, что одного охранника будет достаточно.
Проверить это предположение оказалось очень просто. Уложив Альбину спать, Алевтина каждый вечер выходила прогуляться, благо девочка по ночам не просыпалась. Вычислив маршрут ее прогулок, ВДВ и Глеб, выпив — для запаха, дури им своей хватало, — подкатили к ней. ВДВ с его неистребимым саратовским выговором запросто сошел за пьяного деревенского мужлана, да и Глеб постарался соответствовать тому же образу. Услышав массу непристойных предложений в сочетании с не меньшим количеством угроз по адресу своего кавалера, Алевтина не подняла крик, как положено нормальной провинциалке, — просто отошла в сторонку, пока ее спутник вполне профессионально рассовывал нахальных мужиков по сугробам. После чего парочка величественно удалилась.
На следующий день Валера отправился в местную службу междугородных телефонных переговоров. Конечно, все необходимые ему данные разглашению не подлежали — до тех пор, пока Валера не предъявил мастерски
Нарисованное Соколовым удостоверение с аббревиатурой ОБХСС. Очень даже симпатичная барышня сменила грозный тон на милую улыбку и охотно помогла Валере найти искомое.
За истекшую неделю абонент Журавельникова пользовалась автоматической междугородной связью шесть раз. Причем звонила Алевтина вовсе не в Москву, гораздо дальше — в Якутск. Средняя длительность переговоров равнялась десяти минутам; дважды ей звонили из Якутска, причем в один день. Но Журавельникова была вовсе не единственной, кто в эту неделю набирал якутский номер. Делами в далеком сибирском городе интересовался еще заместитель Журавельникова, причем принимал их настолько близко к сердцу, что звонил прямо с рабочего телефона, тратя бесценное рабочее время и служебные деньги на личные переговоры. Переговоры Журавельниковой с Якутском не прекратились даже после прибытия москвичей — это говорило о том, что их приезд оставался тайной. Последний раз Алевтина разговаривала с Якутском утром того дня, когда Валера явился на телефонный узел. С заместителем переговоров не было. Возможно, он скрылся в таком месте, откуда нельзя позвонить.
Что ж, можно считать, что Андрея Егоровича они отыскали. Оставалось уточнить кое-какие детали, в частности, истинный размер его капиталов. Необходимо это было для того, чтобы не промахнуться с неустойкой: не запросить слишком мало — тогда наука впрок не пойдет, и не потребовать слишком много — тогда должник не сможет распла-титься и с перепугу рванет просить защиты у милиции.
Вновь Яковлев появился на базе, но уже не в роли угонщика. Его появление, а еще более — его удостоверение — произвело жуткий переполох, объясняющийся прежде всего отсутствием начальства и неподготовленностью не только к проверкам, но и к годовому отчету. Зареванная бухгалтерша, естественно, решившая, что за неимением Журавельникова Валера обязательно посадит ее, выложила все, что ей было известно о заведующем, буквально на одном дыхании.
За день до своего исчезновения Журавельников вел переговоры при закрытых дверях и в присутствии своего заместителя с двумя весьма солидными людьми. Этих
Людей никто не знал; ночью на территории базы грузились четыре машины. Конечно, никаких достоверных данных ни о водителях, ни о грузе не было. Выяснить удалось только точное местонахождение заместителя Журавельникова — он «по состоянию здоровья» удалился в пригородный кардиологический санаторий. А сам Журавельников взял отпуск за свой счет на месяц, чтобы навестить родных. Наверное, именно к якутской родне он и воспылал внезапной любовью, такой сильной, что не пожалел ни времени, ни денег на поездку. И даже сложившаяся в конце года ситуация — несхождение баланса, вероятность набега различных комиссий (бухгалтерша имела стопроцентную уверенность, что заведующий знал о предстоящем визите работника ОБХСС, потому и уехал столь внезапно) — его не остановила.