Да, он убивал сам, на его совести немало смертей. Это была его работа. Он не получал удовольствия от вида трупа, он был удовлетворен тем, что выполнил задание — и только. Он не издевайся над своими клиентами — зачем? Это работа, а не развлечение. Его задачей было тихо, не привлекая ничьего внимания, быстро — быстро! — не давая опомниться, оборвать чью-то жизнь. Не растягивая агонию до бесконечности.
Его тюремщики не собирались упускать возможность скрасить однообразное течение будней таким развлечением. Они собирались еще поиграть с ним, как играет кошка с пойманной мышью перед тем, как съесть ее. Перед неизбежной смертью Артуру предстояло вынести все результаты того унижения, которому подверглись его палачи, — ведь они, как и все осужденные, считали лишение свободы наказанием справедливым для кого угодно, только не для себя.
Вот он, его путь на костер. Когда он умрет, его палачам будет рукоплескать толпа — как же, убит убийца. В средние века толпа, собравшаяся на аутодафе, рассматривала это событие как праздник. Палачам, убивавшим несчастных еретиков самыми мучительными способами на потеху толпе, подносили вино... И никто не задумывался, что они — такие же убийцы...
Ничего не изменилось. Взошел на костер Джордано Бруно, ученый, еретик и вероотступник, чьи вольнодумные высказывания мешали жить церковным — а тогда это означало, что государственным — деятелям. Артур, конечно, не был ни великим ученым, ни философом, он был обыкновенным наемником, но при этом — убежденным мафиози. Будь он просто убийцей, его тихо, без издевательств, расстреляли бы — убили бы так, как убивал он сам. Но он осмелился не только убивать, но и всей своей жизнью противоречить государственным устоям. Он был одним из тех немногих, кто восстал, причем осознанно, кто посчитал существующее государственное устройство неприемлемым для себя, кто пошел против закона, создав мафию. Такой же еретик, только отступил он от другой веры — от веры в правоту и непогрешимость государственной машины. И эта машина собиралась поучительно — для других — растоптать его.
Человек, посягнувший на жизнь равного себе, — подонок. Но где проходит эта грань между убийцей и палачом? Почему киллер — мерзавец, а палач — едва ли не герой? И тот и другой убивают по приказу. И чем, собственно говоря, различаются командиры? Один — государственный деятель, заботится о благе своего государства (предполагается, что собственные амбиции здесь ни при чем). Второй — главарь мафии. Но ведь что такое мафия? Государство. Государство для людей, преступивших законы другого, чуждого для них, общества, которое отвергло их, посчитало непригодными, отбросами задолго до того, как человек стад преступником. Общество когда-то не дало выхода энергии человека, не обратило внимания, забыло про него и вспомнило только тогда, когда человек пришел в мафию и взялся за оружие. И что получается? Там — государство, и здесь — государство. Два правителя, которые в одинаковой степени заботятся о процветании своих народов. Раз-ница в законах. И наверное, только история рассудит, кто из них на самом деле прав. Возможно, что никто. Возможно, существует какой-то иной закон, с точки зрения которого они оба — преступники. Робин Гуд, английский разбойник, был преступником с точки зрения тогдашнего правительства — а история оправдала его, сделала героем. Вор, убийца, а какие легенды сложены о нем... Так где же эта грань между добром и злом?!
В принципе Артур был далек от того, чтобы требовать оправдания своих действий. На это хватило бы наглости только у Мишки Соколова. Нет. Точка зрения Артура была несколько иной. Он вредил государству, действуя как разведчик или диверсант в чужой стране, его поймали, осудили, естественно, — по их понятиям, он был не прав. Все это понятно, глупо ожидать, что его поблагодарят за то, что он делал. Попался — отвечай. Эта заповедь, одна из немногих, действенна для всех видов государств. Но одною Артур не понимал: почему к иностранному шпиону, совершившему несколько терактов, относятся с уважением, берегут его человеческое достоинство, а его, Артура, отдали на расправу подонкам? Вот тут-то где разница? Или кое - кто уверен, что с мафией не стоит считаться, что на нее
Можно плюнуть? Погодите, то ли еше будет... Еще не подрос молодняк во главе с Цезарем, а через десять лет они перевернут все устои и понятия. Погодите, раскроют они крылья, настанет для многих черный день... Настанет день, когда в любой тюрьме никто не посмеет оскорбить члена мафии, когда к ним будут относиться так же, как к заезжему шпиону, а то и в двадцать раз лучше. Эти мальчики всех заставят понять и запомнить, что у преступников тоже есть «права человека», что призвать человека к ответу вовсе не значит унизить его самосудом. Растоптать так, как Артура, их не посмеет никто. Их будут ненавидеть, но их станут уважать. Эти мальчики вырастут людьми, чье достоинство поостережется задеть даже государство. С ними будут бороться, воевать, но плюнуть в них с презрительной усмешкой не осмелятся.
Артур лежал на своей шконке, безуспешно пытаясь заставить себя думать о чем-либо, кроме надвигающейся смерти. Измученный мозг зациклился на этой мысли, метался по кругу, как мышь в мышеловке. Внешнее самообладание с каждой минутой давалось ему ценой все больших усилий. Будь он менее горд, он бы, возможно, умолял своих палачей не тянуть время, сделать свое дело побыстрее. Но такая просьба только позабавила бы их, стала бы еще одним поводом для издевательств. Умирать надо с достоинством, даже если жил свиньей, - без криков, без жалоб, не давая возможности посмеяться над собой.
Будь он менее смел, он бы поддался трусливой надежде найти защиту, получить у ментов отсрочку казни. Попросился бы в другую камеру, написал бы «чистосердечное» признание. Но Артур ни на минуту не забывал о том, какую роль он играет, — он не имел права быть слабым, ведь он лидер беляевской группировки. Он не мог сдаться, отказаться от этой маски — там, на воле, он хорошо понимал, что идет на смерть. Он только не ожидал, что в преддверии перехода в мир иной его будут терзать такие сомнения и колебания. Да и бесполезно искать защиты — он приговорен. Ему сделали исключение из правил, осудив без суда. И никто не придет ему на помощь, как никто не кинулся спасать горящего в пламени Джордано Бруно.
И так некстати ему припомнилось последнее полученное с воли послание. Писал его Цезарь после того, как
Прошел слух, что Артура могут освободить из-под стражи за неимением улик. «Джордано, мы тебя вчера делили. Поступило даже предложение разорвать тебя на четыре кусочка — чтобы никому обидно не было. Все пылают желанием платить тебе пенсию. Я разорялся до последнего, чуть не передрался со всеми. Что это такое — у всех есть пенсионеры, а у меня нету? Добился своего. Мы тебе дачку присмотрели — какой же пенсионер без дачи? Взяли под покровительство юную особу, которой не терпится принять от тебя обручальное кольцо — к свадьбе все готово. Медик обещал тебе щенка подарить — потомка его Коли. Юной особе и щенок, и дача понравились. Она клянется завести корову и каждый день поить тебя молоком — чтобы ты стал толстым. Так что выйдешь, займешься разведением потомства — своего, овощей, телят, щенят и написанием мумуаров. А мы будем с должным благоговением внимать твоим мудрым изречениям». Записка была испещрена мелкими схематическими рисунками — Сашка баловался. За почти год от него не поступило ни одного письма в серьезном тоне — все с шуточками, с нарочитыми грамматическими ошибками, все иллюстрированные... Человечки (очень забавные), животные, домик, окруженный детскими колясками и репками величиной с дом — Артуру всегда ста-новилось теплее при воспоминании об этих каракулях. Они ждали его, они показывали ему, что и в тюрьме он не одинок. Как они ему были дороги...
Последний раз захлопнулась за вертухаем входная дверь... Никто даже не подойдет к камере до утра. Это Артур понял, когда перехватил взгляд уходившего вертухая. Он смотрел хитро, с торжеством, мол, отбегался наконец. От звука запираемого замка у Артура все зазвенело внутри. Ты умрешь, а я останусь — это ясно было написано на лицах его соседей... Он прикрыл воспаленные глаза, облизнул давно пересохшие губы. Виски были мокрыми от холодного пота. Но ни единым движением он не выдал своего волнения, дрожь так и не прорвалась наружу. Вот что это, значит, такое — быть казнимым...
Палачи ходили по камере, почесывались, бросая в сто рону обреченного все более откровенные взгляды. «Когда?» — спросил один. Другой, которому, видимо, было отдано старшинство, решил отложить экзекуцию до ночи —
Ему сначала захотелось отодрать пидора. Что ж, из этого явствовало, что пидор в камере находится не для дополнительного унижения Артура, а для увеселения все тех же палачей. «Ну, нет, так просто вы меня не получите».
Пидор постанывал под размеренное кряхтение мужика; к нему подошел второй — мол, побыстрее, не один. Кто-то подкинул совет — мол, чего вы все к одному пристали? На шконке еще клиент валяется. Если он не пидор — что ж, недолго его таким сделать, ему все равно терять нечего. «Вот именно, - подумал Артур. — Поэтому минимум трое из вас сдохнут еще до утра».
Неторопливые шаркающие шаги у шконки; из-под полуприкрытых век Артур видел подошедшего только до середины груди, но этого было достаточно. В человеческом теле много точек, удар в которые является смертью с отсрочкой. Артур не шевелился. Мужик, посмеиваясь, стянул с себя брюки, приводя рукой в готовность свое орудие, сказал: «Ну, что, снимай штаны — знакомиться будем». И в тот же момент Артур сделал молниеносное движение левой рукой, напряженные прямые пальцы глубоко погрузились в мягкий волосатый живот — пониже пупка... Тот сдавленно охнул, сел на соседнюю шконку, а Артур вскочил на ноги, как на пружины...
Девять здоровых морд против одного, на их физиономиях было написано искреннее непонимание причин внезапной атаки Артура. А он пользовался короткими секундами передышки, чтобы «прицелиться», определить места нанесения единственных, но смертельных ударов. Только по одному — на повторные у него не будет времени. Плевать, что за убийство десятерых — на пидора время тратить не стоило — ему точно «вышку» дадут. Расстрел лучше, чем смерть в камере. Хотя, возможно, и до расстрела не дойдет — это не более чем самооборона. Артур успокоился, собрался в тугой комок. Он на работе, он должен убрать этих девятерых; условия тяжелые, но он должен справиться, он всегда справлялся с заданием. И вновь он тяжелым взглядом прощупывал каждую клеточку тел соперников.