— Вчера вечером я получил его прощальную записку. Он написал ее неделю назад. Из беспредельной хаты, где его, кстати, уважали, его перевели на лак называемый карантин. Маляву передали сначала Аспиранту, который к тому моменту уже знал все подробности, и он переслал ее мне. В той камере находилось десять человек и опущенный, которым была обещана свобода, и семеро, включая
Опущенного, ее получили. Четверо мертвы — троих, как я понял, Артур уложил, одного на ночь перед освобожден и ем поселили в общую камеру. Утром из камеры вынесли куски. В Бутырках они объявлены вне закона.
— Мы, наверное, тоже так сделаем? — спросил Белый.
— Мог бы не задавать дурацких вопросов. Эти шестеро — опущенный не в счет — вне закона по всей России. Мало того, самыми первыми, даже вперед меня, об этом узнали в Измайловском союзе, и ночью Гончар сообщил мне, что одного они поймали. Остальные пятеро в бетах. Но дело не только в них. — Он сделал паузу. — Мы не трогаем людей, работающих в правоохранительных органах. Никто из наших не связывается с ними. Перестрелка, устроенная Аспирантом, и судья Муравич — исключение. До сих пор мы во всех многочисленных столкновениях с ними вели себя значительно корректнее тех же измайловских. Вплоть до того, что в некоторых случаях мы шли на сотрудничество; как при инциденте в Ясеневе, когда Саша «брал» банду наркоманов.
Все с недоумением посмотрели на него, ему пришлось пояснить:
— На фиг мне нужна куча спятивших убийц под боком? Они аптеки по всему району кровью залили, а местные опера по этому поводу мое алиби проверяют — они давно на меня косятся, с тех пор, как я осмелился прописаться один в трехкомнатной квартире, А мне их излишнее внимание нужно, как рыбке торпедоносец, — у меня дома оружия на небольшой гарнизон хватит. Когда эти придурки открыли стрельбу в моем подъезде, да ехце и во время драки со мной же, что мне оставалось делать? Соседи вызвали наряд, и, если бы наркоманы смылись, за жабры взяли бы меня. Я выбрал меньшее из двух зол и предпочел работать в связке с операми возможности круто погореть.
На самом деле все это произошло из-за Таньки Кудрявцевой. Они вчетвером — Саша, Мишка, Яковлев и ВДВ — играли в преферанс, когда позвонила Танька и напросилась в гости. Времени было уже что-то около одиннадцати вечера, и он пошел се встречать, а заодно и ребят проводить. Обычно Танька приезжала на такси, он дожидался ее у подъезда, расплачивался за машину, и все проходило нормально. А в тот вечер ее почему-то потянуло на
Метро. И где-то по дороге к ней — девчонка красивая все- таки — привязалась эта банда совершенно одуревших «красавцев». Танька успела добежать почти до его дома — он увидел ее. Конечно, они вчетвером рванули ее выручать.
До тех пор ему не приходилось драться с обколотыми наркоманами. Их было человек пятнадцать — против четверых. Они абсолютно ничего не соображали, не чувствовали боли — их сбивали с ног ударами, от которых лошадь померла бы, а они поднимались, как куклы-неваляшки. Как назло, ни у кого из ясеневцев не было при себе стволов, только ножи у Яковлева и Соколова. Их четверых загнали в подъезд, окружили — часть наркоманов поднялась на лифте, — взяли в клещи.
И у них-то пушки были. Лупили они из них наобум, куда придется. Саше тогда крупно повезло, что ни его, ни кого-то из ребят всерьез не задело шальной пулей — наркоманы были не в том состоянии, чтобы бить прицельно. Хорошо еще, что жители догадались вызвать милицию.
Наряд милиции прибыл как раз вовремя: если у Саши с Соколовым, оборонявшимся от наступления снизу, положение было еще более-менее сносное, то Валерке и Андрею на верхнем этаже пришлось совсем худо. В других условиях Саше нравилось наблюдать, как Соколов и Яковлев — два фаната холодной стали — отрабатывали приемы боя на ножах, но тогда он остро пожалел, что только наблюдал за ними. Сталь сверкала молниями, но было бы лучше, если бы этих молний было четыре, а не две. Крови на ступеньках натекло бы побольше, а нападавших стало бы поменьше... Надо отметить, что приехавшие менты спокойно закрыли глаза на наличие множественных ножевых ранений у наркоманов — какое им было дело до холодного оружия, когда они обезвредили семь стволов?!
— Ладно, это личное дело каждого — устанавливать порядки в своем доме, — отмахнулся Маронко. Он эту историю знал во всех деталях, в том числе и то, что Саша давал свидетельские показания. Ему совсем не нравилось, что Саша не брезгует пользоваться помощью ментов для своих целей. Закон есть закон. — Дело не в этом. Речь о том, что в гибели Артура повинны не только те, кто был в камере, но и те, кто отдал этот приказ. Против него не было улик, расстрелять его не могли, тогда они избавились от него
Иначе. И если мы сейчас не ответим на это достаточно громко, эта практика войдет у них в обычай.
— Теракт? — спросил Хромой таким тоном, словно он изо дня в день только этим и занимался. Между тем это был первый на Сашиной памяти случай, когда на совете обсуждался террористический акт.
Маронко кивнул.
— Именно. И вот почему. Я не знаю, задумывался ли кто-нибудь из вас, кто мы на самом деле, куда мы идем, зачем и к чему мы можем прийти. Считается, что люди к нам приходят исключительно из-за денег. И в то же время существует такое понятие, как подвиг. То, что сделал Артур, — именно подвиг. А подвиги, дорогие мои, из-за денег не совершаются — из-за любви, из-за идеи, но не из-за денег. Артур отличался от нас, мы придумывали разные объяснения, но не нашли главного. Он не был ни бандитом, ни киллером. Хотя в России до сих пор нет классической мафии, он стал первым настоящим мафиози. Мафия — это не структура, не методы работы, не способ отмывания денег. Это люди. Мафиози отличается от бандита прежде всего тем, что у него есть кодекс чести, есть идея. Деньги для него второстепенны. Банда может иметь любую, пусть хоть самую сложную структуру, ворочать огромными деньгами, проникнуть в правительство и даже править страной — она все равно останется бандой до тех пор, пока в ней не появятся люди, подобные Артуру. Он погиб из-за идеи, которая пока не нашла своего воплощения и которая рано или поздно станет общей для всех нас. Ему надо было родиться на Сицилии в средние века — там он оказался бы на своем месте. Но раз он родился здесь, раз он был одним из нас, мы не имеем права забыть или не придать должного значения этому факту. Это нужно не для Артура — ему уже все равно. Это нужно прежде всего для нас, для того, чтобы мы сами осознали — мы не банда. Мы должны показать всем, а еще в большей степени себе, что мы ничего и никого ни забываем. Мы не сброд, мы уже сделали первые шаги к тому, чтобы стать мафией, и мы достаточно сильны, чтобы ответить на удар. А Артур будет похоронен так, как он этого заслужил. Никакой тайны, никаких ночных захоронений.
— Государственных героев хоронят со всеми почсстями, — негромко заметил Корсар. — И оружейный залп над могилой...
— А кто нам мешает сделать то же самое? — перебил его Саша. — Риск? Это ерунда. За несколько часов до начала выстроить цепь из наших людей вдоль всего пути и вокруг кладбища. Кого не надо, они не пропустят, а внутри оцепления можно делать все, хоть испытания ядерного оружия проводить. И игру Артура мы не сломаем. Ведь лидер беляевской группировки — это такой человек, хоронить которого будут все авторитеты Москвы. И на лбу ни у кого не написано, кто он и каков его статус.
— Нуда, — согласился Слон. — Толпа большая, и попробуй разбери — беляевская это группировка или какая другая. Да нет, похороны — это святое дело. Артура надо проводить по достоинству, с этим никто не спорит. Мы живем не только сегодняшним днем, но и вчерашним, и завтрашним. И своих мы не забываем. А что с козлами делать?
Все вновь посмотрели на Маронко. Тот задумчиво сказал:
— Когда Артура забрали, я предупредил бутырскую братву, что причинение любых неприятностей человеку по прозвищу Джордано окажется на руку нашим врагам, так сказать, по убеждениям. А посему такие действия будут расценены мной как добровольная помощь Петровке. Руки у меня длинные, я таких недоумков везде достану, хоть в Кремле, хоть в «Белом доме». И ждать могу хоть десять лет. Сам не доживу — ради Бога, у меня наследников злопамятных хватает. Я предупредил, что человек, нарушивший мое условие, будет опущен, и это еще не все. Этого мало. Если он выживет после того, как пройдет через всех желающих — а их и сорок человек сразу может найтись, — он все равно будет убит. Таким способом, какой фантазия подскажет мастерам из отряда Бориса. Ограничений им ставить не стану. Эти ребятки славятся по всей России, и я не думаю, что им в руки мечтает попасть даже закоренелый мазохист. А после того, как они побалуются, все оставшееся от дурачка будет распределено следующим образом: мясо продано на рынке под видом телятины, остальное выкинуто на помойку — бродячим собакам тоже что-то есть надо.
Саша сидел, опустив глаза. Вот это да... Вот это при
Каз... Кто бы мот подумать, что Маронко на такое способен?! Пожалуй, Саша только теперь понял, почему Ученого очень многие боялись. Даже Хромой его здорово опасался. Вовсе не из-за той военной силы, которой он располагал, а из-за того, что он мог отдать фанатично преданным ему боевикам любой, самый дикий, приказ.
В обычное время он сурово сдерживал все звериные инстинкты своих подчиненных. Его политика была жесткой, но без крайностей — ничего особо пугающего, мытищинская группировка славилась куда более зверскими выходками. А выходит, один Саша не знал, что он далеко не всегда против жестокости и садизма. Видимо, остальные знали, что Ученый способен в любую минуту снять все ограничения, «спустить с цепи», и тогда его фанатики слепо и без рассуждений разорвут в клочья любого указанного им человека. И все боялись, что могут стать коронным блюдом на этом пире крови...
За себя Саша переживал мало, он смог бы выполнить любой приказ. А его люди? Он скосил глаза. Мишка сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и что-то писал в блокноте с отсутствующим видом. Мишку после экзамена на кровь таким приказом не проймешь. Саша вспомнил, что Мишка рассказывал... Поскольку на его совести уже одна жизнь была, Мишка на убийство шел гораздо спокойнее Саши.' А все пошло не по плану... Мужичок, убираемый одновременно с судьей Муравичсм, просек дурной поворот Событий и, когда Мишка привел его к заранее выкопанной яме, начал сопротивляться. У Мишки был «макар», но машинально он схватился за более привычное оружие — за нож. Своей жертве он нанес только один удар — выпустил кишки. Мужик успел отползти на два десятка метров и затих. Мишка за ноги дотащил его до ямы, скинул, не проверяя, жив он или мертв, облил бензином и поджег... Он был жив; услышав его жуткий вопль, Мишка едва не спя-тил. И после злого напрочь потерял всякую чувствительность, до его сознания акты садизма просто не доходили.