Таня смущенно засмеялась:
— Не рано ли ты заводишь подобные разговоры?
— В самый раз, А будешь возмущаться, — с шутливой угрозой пообещал он, — так я в первую же после возвращения ночь сделаю тебе такой подарок. Как раз к октябрю одно дите у нас уже будет. А? Кстати, Тань, когда я вернусь, ты переедешь ко мне. А то что такое? Мне надоело звонить тебе, я хочу видеть тебя каждый день.
Слыша такие слова, Тане хотелось плакать от радости. Надо же, и в ее изломанной жизни появился просвет..
На вторую пару они едва не опоздали, влетев в аудиторию в последний момент. Таня заметила, как отвернулся Васин, скрывая усмешку, как переглянулись остальные ребята, как опустили глаза девчонки, пряча зависть. Конечно, ведь в группе не было ни одной, которая не мечтала бы заарканить Матвеева. А он делал вид, что ничего не замечает, что перешептывания за его спиной не имеют к нему отношения, сидел с наивной физиономией прилежного «ботаника».
Это было настоящей сказкой. Таня не видела и не слышала, что происходило вокруг. Склонив голову над тетрадью, она смотрела не на бумагу, а на Сашку, искоса следила за каждым его движением, забыв обо всем остальном. Вот он быстро-быстро покрывает тетрадную страницу каракулями, которые выдает за буквы. Таня никак не могла привыкнуть к тому, что он левша. Вот он на мгновение оторвался от писанины, исподлобья глянул на преподавателя, загнутые вверх ресницы коснулись низких бровей. И как он может думать об учебе после того, как утром произнес эти слова...
Она не провожала его, после института они поехали в кафе — отметить помолвку. Он был еще предупредительнее и нежнее, чем даже несколько дней назад, он смотрел в ее глаза не отрываясь. Таня не могла вспомнить, о чем они говорили, она не только мыслями — всем своим существом была в уже совсем близком августе. А вечером он уехал, обещав звонить ей каждый вечер, и Тане разом все опостылело. Все стало таким пошлым, обыденным. Когда Сашка присутствовал на занятиях, Таня была убеждена, что институт — лучшее место на земле. Теперь удивлялась, что она могла находить интересного в нудных лекциях, что ей могло нравиться в общении с однокурсниками. Какими плоскими, скучными, пресными они были — и девчонки, и парни. Даже Толик Васин, ближайший институтский приятель Матвеева, ничем не выделялся из общей массы. Они все до единого не годились Сашке в подметки, он отличался от них так же, как алмаз от щебенки. Таня пыталась понять, как они могут жить такими примитивными интересами — каждодневной заботой о куске хлеба, стремлением побыстрее получить диплом и избавиться от необ-ходимости ходить на лекции. Они все говорили об одном и том же, они ничем не отличались друг от друга.
Как им не тошно от самих себя? Они были выхолощенными, они боялись одиночества, они сбивалась в кучки. Таня припомнила, что Сашка всегда был занят какими-то важными делами, и ему не становилось скучно одному — он легко находил пищу для ума и занятие для рук. Не то что ее бывшие друзья.
Он не позвонил ей ни в первый, ни во второй вечер. Таня успокаивала себя мыслью, что он может быть загружен делами, и никто не знает, как там у него сложились обстоятельства. Может быть, у него нет возможности позвонить. Криминал — это не турпоездка в соседний город, все может произойти, никто ни от чего не застрахован.
На четвертый день его отсутствия Таня летела в институт, как на крыльях. Ей казалось, что он обязательно приедет, он ведь сам сказал, что намерен отсутствовать всего два-три дня. Но... прошла первая пара, вторая, а его не было. Чуть не плача, Таня подошла к Васину:
— Толик, ты не в курсе, где Матвеев?
Толик воззрился на нее с нескрываемым удивлением:
— А ты что, не знаешь?
— Нет. — У Тани задрожали колени: ей показалось, что Толик скажет ей нечто страшное.
Толик пожал плечами:
— Он в больнице. Четвертые сутки в реанимации.
— Что?! Что с ним? — Она судорожно вцепилась в его рукав.
— Да не ори ты так, — он досадливо поморщился. — Жить будет. Перетравились они всей бригадой. Поехали в кабак, в эту, как ее, «Синюю розу» на Каховке, и отравились. Они еще вовремя спохватились, да и то потому, что Сашка со своей язвой быстро отреагировал. У него кровь горлом
Пошла, его в больницу повезли, а по дороге еще восемь человек свалилось. Сашку сразу в реанимацию — он без сознания был, — остальным кишки промыли и по обычным отделениям рассовали. Пятнадцать человек госпитализировали. «Синюю розу» закрыли менты — помимо наших, еще двадцать три человека в больницу попали. Говорят, отраву какую-то в водке нашли — то ли ртутную соль, то ли еще что...
— Откуда ты это знаешь?
— Мне Мишка, брат его, звонил. Вчера. Говорит, через неделю всех выпишут. Ну, Сашка-то задержится — ему весь желудок разъело.
Нельзя сказать, чтобы Таня успокоилась. Вот как бывает — не успели расстаться, и он едва не погиб. И тут же Таня насторожилась: как он мог оказаться в кабаке, если собирался в другой город? Он и в обычной ситуации почти не пил, тем более — водку. Он ее терпеть не мог. А перед выездами вообще не пил никогда и своим людям запрещал. Это их правило Таня знала хорошо, она не раз об этом слышала.
Видимо, Толик по каким-то причинам врал. Чтобы проверить это предположение, Таня после третьей пары спросила у него, в какой больнице лежит Сашка. Без малейшего смущения Толик ответил, что не имеет понятия, — а зачем ему это знать, если в реанимацию посетителей не пускают?
Неугомонная Таня, вернувшись домой, взяла телефонный справочник и принялась обзванивать больницы. Занятие это оказалось гораздо более длительным, чем она рассчи-тывала, и к одиннадцати часам она обзвонила вс. его двадцать московских больниц. На всякий случай позвонила Соколову, но его не было дома — об этом крайне сухо и неприязненно сообщила девушка Соколова. Таня стала объяснять, что она разыскивает не столько Михаила, сколько Сашку. В трубке некоторое время слышалось только гуканье ребенка, которого Ирина держала на руках (они не были женаты, но прошлым летом у них родился сын Славка, и они жили вместе), а затем она зло ответила: «Я не справочное бюро». И положила трубку. Таня больше ей не звонила.
На следующий день она не поехала в институт, с самого утра методично обзванивая больницы. Как она и подозревала, ни в одной из них такого пациента не оказалось. Были однофамильцы, были люди с похожими фамилиями, но Сашки Матвеева среди них не нашлось. «Ну, Васин...» Таня еле сдерживала гнев. Зачем, спрашивается, он врал, да еще и так нахально? Однако стало ясно, что с Сашкой произошло что-то неладное. Таня заметалась, придумывая способ срочно узнать правду. Попробовать выследить кого-нибудь из Сашкиной команды? Не годится. Во-первых, она обещала не делать этого, во-вторых, могло оказаться и так, что Сашка сам — из соображений «производственной необхо-димости» — ввел Васина в заблуждение, и Таня, начав слишком рьяные поиски, рискует нарушить его планы.
Ее раздумья прервал телефонный звонок. Она мгновенно, схватила трубку, с отчаянной надеждой спросила:
— Да?
Нет, ее надеждам не было суждено оправдаться.
— Привет, Тань. Это Толик Васин. Ты чего сегодня прогуляла?
Его радостный тон вызывал у Тани настоящее отвращение.
— Не прогуляла, а всего лишь плохо себя чувствую.
— Понятно. К понедельнику оклемаешься?
— Не знаю. А что?
— Меня попросили кое-что передать тебе.
— Что? — Танины надежды возродились.
— Мне вчера вечером Соколов звонил. Я специально для тебя спросил, где они валяются. В 7-й градской.
— Не может быть! Я звонила туда, там нет Матвеева!
— Все правильно. В приемном покое документы перепутали, и он под другой фамилией лежит. Но он там, и Соколов там же, я разговаривал с ним. Сашка пришел в себя, но слаб, как котенок, даже голову от подушки оторвать не может — много крови потерял. Говорить тоже не может — ему зондом все горло ободрали. Только глазами хлопает. Его через неделю уже в обычное отделение из реанимации переведут. А Соколова выписывают в понедельник. Он тебе записку написал, просил передать.
Таня тихо плакала, сидя у телефона. Угораздило же ее влюбиться в рэкетира, и был бы он просто рэкетиром, так ведь Сашка, которого она помнила еще курносым мальчишкой, Сашка, чьи глаза всегда были наивно-честными, оказался лидером ясеневской группировки.
Лежит себе в больнице, а она что только не передумала за эти несколько дней! То ей казалось, что его арестовали, то — что убили. И так будет продолжаться до конца жизни: он будет уезжать, а она — сходить с ума от беспокойства. Странно, до откровенного объяснения между ними она так не нервничала. Может быть, потому, что раньше не пред-ставляла себе отчетливо всех опасностей, которыми была наполнена его жизнь. А с другой стороны, ей даже немного нравилось это волнение — ей есть за кого переживать. А какое наслаждение приносят встречи после всех тревог и страхов!
В субботу с самого утра она занялась уборкой. Наверное, еще ни разу она не выполняла эти нехитрые обязанности с таким рвением. Она стремилась ни на секунду не оставаться без дела, ветром носилась по квартире, не позволяя себе даже передышки. Мать, понаблюдав за ней, подошла, когда Таня стирала белье, как бы между прочим заметила:
— Что-то Саша перестал звонить. То телефон обрывал, то пропал.
— Он в больнице, — откликнулась Таня.
— Как же это его угораздило? — недоверчиво спросила мать. — А почему ты его не навещаешь?
— А к нему не пускают. Вот когда его переведут из реанимации в обычное отделение, тогда поеду.
— Он в реанимации?
— Ага. Отравился чем-то, а у него язва желудка - одну операцию уже перенес. Четверо суток без сознания был, только вчера в себя пришел. Еле откачали.
— Интересные вещи ты говоришь. Он не похож на язвенника. По-моему, уж чем-чем, а здоровьем его Бог не обидел. Скажешь тоже — язва. — Мать насмешливо фыркнула. — Была бы незалеченная язва, он бы на строжайшей диете сидел, и никаких занятий спорто