«Сколько с меня причитается за эту услугу? — не забыл спросить Рейт. — Надеюсь, не слишком много?»
«Всего восемь цехинов — включая стоимость нарядов, их подгонки и обучения манерам хедаджийцев. Главным образом, не забывайте ходить вперевалку, помахивая руками... вот так... — Кауч продемонстрировал жеманную, шаткую походку изнеженного шейха, брезгливо отгоняющего назойливых мух. — Время от времени поправляйте шаль быстрым нервным движением... Давайте, барышня, попробуйте. Нет-нет, колени должны быть чуть согнуты. Шевелите плечами — из стороны в сторону и немного назад...»
Сеитикс выполняла инструкции с сосредоточенной серьезностью, то и дело оглядываясь — не смеется ли Рейт?
Так они практиковались ночью в беседке, пока розовая луна плыла над уингами, отражаясь в запруде, а голубая всходила на востоке. Наконец Кауч объявил, что урок выучен: «Вы проведете любого — кроме урожденного хедаджийца, само собой. Идите спать. Завтра мы едем в Урманк».
В спальне было темно. Через узкие промежутки в плетеном тростнике стен и потолка просачивались теплые отсветы желтых и зеленых ламп, еще горевших в беседке, смешиваясь с холодными отсветами розовой и голубой лун и пестря тусклой радужной сеткой на полу.
Сеитикс подошла к стене, обращенной в сторону извилистой дороги, удалявшейся через рощу уингов, приложила глаз к щели и неподвижно замерла. Рейт подошел: «Что-нибудь видно?»
«Ничего. Их не так просто увидеть, если они не хотят быть замеченными», — девушка отвернулась и, бросив загадочный взгляд на Рейта, села на плетеную кушетку. Помолчав, она сказала: «Ты очень странный человек».
Рейт не нашелся, что ответить.
«Ты все понимаешь, но почти ничего не объясняешь. А я... Иногда мне кажется, что я вообще ничего не знаю и не понимаю».
«Что ты хочешь знать?»
«Как люди живут на поверхности, как они себя ведут, что они чувствуют... зачем делают то, что делают...»
Рейт подошел ближе, встал, глядя на нее сверху: «И ты хочешь все это узнать сегодня ночью?»
Она сидела, положив руки на колени, опустив голову: «Нет. Я боюсь... Не сегодня».
Рейт протянул руку, притронулся к ее голове. Внезапно его охватило сильнейшее желание сесть рядом, рассказать ей всю историю своего невероятного прошлого... Он хотел чувствовать на себе ее взгляд, видеть бледное лицо — внимательное, удивленное... Рейт не мог не признать, что случайно встреченная незнакомка из подземного мира, вечно занятая тайным осмыслением бытия, начинала приобретать власть над его действиями и побуждениями.
Рейт отвернулся. Переходя к кушетке у стены напротив, он знал, что Сеитикс подняла голову и пристально смотрит ему в спину.
7
Каморка озарилась утренним светом, просеянным сквозь тростниковое сито стен. Выйдя к беседке, Рейт и Сеитикс нашли Кауча, готовившего завтрак — оладьи из молотых стручков травы пилигримов и горячий бульон, ароматом напоминавший о близости морского берега. Прищурившись, Кауч проинспектировал внешность гостей, уделяя особое внимание тюрбанам и походке: «Неплохо. Но старые привычки дают о себе знать. Походка должна быть развязнее, барышня, покручивайте плечами, не стесняйтесь! Выходя из беседки, помните: вы хедаджийцы. Уже могли возникнуть подозрения — вас могут ждать, за вами могут наблюдать».
После завтрака трое вышли на дорогу, ведущую на север под раскидистыми уингами. В хедаджийских тюрбанах и шалях, жеманно пошатываясь, будто балансируя на высоких острых каблуках, Рейт и Сеитикс приблизились к паре телег, запряженных еще не встречавшимися Рейту поджарыми животными с темно-серой шкурой, грациозно и надменно перебиравшими восемью длинными лапами.
Кауч взобрался на первую телегу, Рейт и Сеитикс присоединились к нему. Одна за другой телеги выехали из Цзафатры.
Дорога вилась по заболоченной местности, поросшей тростником, водорослями и редкими черными кочками со стелющимися по воде нежно-зелеными прядями. Кауч часто поднимал голову и всматривался в небо. Так же вели себя цзафатрийцы, ехавшие на второй телеге. В конце концов Рейт спросил: «В чем дело? Что вы все время вертите головами?»
«Время от времени, — поморщившись, отвечал Кауч, — на проезжих нападают хищные птицы, они гнездятся в холмах неподалеку. Лазутчики уже появились — смотрите, вот одна!» Он указал на черное трепещущее пятнышко в южной части неба, поспешно удалявшееся в сторону холмов. «Учитывая расстояние, — подумал Рейт, почесав затылок, — размах крыльев у нее побольше, чем у кондора». Кауч сказал с досадой: «Теперь они поднимутся всей стаей и опять примутся за свое».
«Вас это, по-видимому, не слишком тревожит», — отозвался Рейт.
«Мы научились с ними справляться». Кауч обернулся и подал знак возничему на второй телеге, после чего, понукая тягловых животных, заставил их бежать быстрее. Расстояние между телегами увеличилось до ста метров. С юга уже надвигалось черное облако — не меньше полусотни тяжело машущих крыльями, скандально кричащих тварей. По мере их приближения Рейт заметил, что каждая держала в когтях по два камня величиной с полголовы. Он беспокойно повернулся к старику-цзафатрийцу: «Зачем у них камни?»
«Они их сбрасывают, и с поразительной точностью. Предположим, человек стоит на дороге, а над ним — как обычно, на высоте ста, ста пятидесяти метров — пролетают тридцать птиц-бомбардиров. Ему на голову обрушиваются тридцать камней одновременно. Бомбардиры слетаются и растаскивают по кускам все, что осталось от незадачливого путника».
«Очевидно, вы знаете, как их отпугнуть».
«Ничего подобного».
«Вы заставляете их сбрасывать камни преждевременно?»
«Нет, зачем же? Мы, по существу, люди мирные, редко прибегаем к насилию. Изучив тактику и привычки врагов, всегда можно расстроить их планы так, чтобы они сами себя наказали. Вы не задумывались над тем, почему хоры на нас не нападают?»
«Мне хотелось задать этот вопрос».
«Когда хоры нас грабили — а они этого не делают уже шестьсот лет — мы разбегались, тем или иным способом проникая в священные рощи и оскверняя их самым простым, естественным способом. После этого хоры не могли больше пользоваться рощами с известной целью и вынуждены были мигрировать или вымирать. Не спорю, наши методы обороны бестактны, порой даже вульгарны, но позволяют добиваться победы, не проливая крови».
Рейт с сомнением наблюдал за пугающе близкой стаей бомбардиров: «Не могу себе представить, как такие методы помогают защищаться от птиц».
«Сейчас уже не помогут, — согласился Кауч, — хотя мы не проверяли, как они реагируют на осквернение гнезд. В данном случае наилучшая стратегия — вообще ничего не делать».
Как только птицы оказались над головой, Кауч прикрикнул на темно-серых животных — те припустили по дороге длинными мягкими прыжками. Одна за другой, птицы залпом сбросили камни, с глухим стуком осыпавшиеся на дорогу за телегой.
«Сами понимаете, — продолжал Кауч, как ни в чем не бывало, — каждая птица точно рассчитывает траекторию камня, поражающего неподвижную цель. Отсутствие упреждения, необходимого при бомбардировке движущейся цели, приводит к неизбежному промаху».
Истратив снаряды впустую и раздраженно каркая, птицы улетели назад в холмы. «Скорее всего, они вернутся с новым запасом камней, — сказал Кауч. — Вы заметили, что дорожная насыпь возвышается над болотом метра на полтора? Всю эту работу проделали птицы, за много веков. Бомбардиры опасны только для тех, кто останавливается на них полюбоваться».
Телеги миновали чащу деревьев с вощеными бурыми стволами и листвой, кишащей маленькими обезьяноподобными пауками, шарообразными в облачках пушистой белой шерсти — существа эти перепрыгивали с ветки на ветку вслед за повозками, оглашая лес сиплым писком и закидывая проезжих дождем веточек и кусочков коры. На протяжении следующих тридцати километров дорога пересекала равнину, усеянную туфовыми валунами медового цвета. В стороне осталась пара высоких лавовых пробок, увенчанных руинами древних крепостей, где когда-то собирались на торжества соперничающие секты алхимиков, а теперь, по словам Кауча, водились упыри: «Днем их не видно, а по ночам они спускаются и шныряют по окраинам Урманка. Бывает, упыри попадаются в западни тангов, и тогда их показывают за деньги на ярмарках».
Дорога поднялась на пологий перевал между утесами — на виду оказался Урманк, беспорядочная россыпь высоких узких строений из черных бревен и камня, с шоколадной черепицей. Вдоль набережной заснула на причале дюжина судов. За пристанью на ветру празднично полоскались оранжевые и зеленые флаги — рынок, базар, ярмарка. Широким кольцом рынок окружала полуразрушенная кирпичная стена. Еще дальше, в низине, ютилось скопление глиняных мазанок, крытых чем попало — по-видимому трущобы местной касты отверженных.
«Вот и Урманк! — объявил Кауч. — Город тангов. Им все равно, кто приезжает, откуда и зачем — с тем условием, чтобы увозили меньше цехинов, чем привезли».
«В моем случае их ждет разочарование, — сказал Рейт. — Я надеюсь приобрести цехины тем или иным способом».
Кауч с недоумением покосился на него: «Намерены обобрать тангов? Если вы умеете творить чудеса, будьте любезны, поделитесь со мной бесценным опытом. Танги обкрадывают нас с таким постоянством, что уже рассматривают этот процесс как прирожденное право. Помяните мое слово — в Урманке держите ухо востро!»
«Если вас надувают, зачем вы с ними торгуете?»
«На первый взгляд это абсурдно, — признал Кауч. — В конце концов, можно было бы снарядить корабль и отправиться с товарами в Хедаджу, в Зеленый Эргес или в Коад. Но мы-то извращенный народ — нас тянет в Урманк, где танги всегда придумают какую-нибудь забаву. Смотрите — видите арену, окруженную коричневым полотнищем в оранжевую полоску? Там дерутся на ходулях. Дальше устраивают азартные игры, там посетитель низменно теряет больше, чем выигрывает. Мы в Цзафатре воспринимаем Урманк как вызов, брошенный в лицо, и вечно надеемся перехитрить тангов».