Аначо не возражал. Они проскакали на юг километра три, после чего Рейт снова снял показания. Стрелка опять указывала на сооружение с высоким куполом. Рейт кивнул: «В этом здании находятся принадлежащие мне вещи. Я намерен вернуть свое имущество».
Дирдирмен скривил губы: «Превосходно — но каким образом? Если станешь ломиться в ворота Татише и кричать: «Отдайте все, что отняли!», тебя ждет большое разочарование. Кроме того, еще не родился вор, достаточно ловкий, чтобы провести часчей. Какой у тебя план?»
Рейт с нетерпением смотрел на высокий белый купол: «Прежде всего нужно разведать обстановку поближе к цели, заглянуть внутрь этой постройки. Может быть, важнейшую аппаратуру перевезли в другое место».
Аначо укоризненно покачал головой: «Ты говоришь загадками. Сначала заявляешь, что твои вещи там, потом опасаешься, что их там может не быть!»
Рейт рассмеялся, изображая уверенность, но никакой уверенности на самом деле не ощущал. Теперь, когда до Татише — а значит, судя по всему, и до космического бота — было рукой подать, препятствия на пути к возвращению на Землю казались непреодолимыми: «На сегодня хватит, в любом случае. Вернемся в Перу».
Раскачиваясь и подпрыгивая в седлах, они выехали обратно на дорогу и ненадолго задержались, рассматривая громыхающие мимо открытые повозки — как самоходные, более подвижные, так и запряженные медленно бредущими тягловыми животными. Фургоны, направлявшихся в Татише, везли сельские продукты: дыни, груды ощипанных тростникуток, кипы грязно-белой шелковистой ткани из паутины болотных насекомых, бугрящиеся сети, набитые малиновыми пузырями.
«Фургоны едут в город. Я отправлюсь с ними. Что мне помешает?»
Дирдирмен печально покачал головой: «Кто может предсказать, что придумают синие часчи? Неровен час, тебя заставят проделывать потешные номера — скажем, ходить по металлическим шестам над ямами, заполненными вонючими отбросами или белоглазыми скорпионами. Если жертва сохраняет равновесие, часчи раскаляют шесты или пускают по ним ток, чтобы пленник прыгал туда-сюда, выкидывая отчаянные коленца. Иных запирают в стеклянном лабиринте в компании предварительно взбешенного фунга. Других выпускают с повязкой на глазах и связанными руками на арену амфитеатра, где рыскает голодный циклодон, тоже с завязанными глазами. Дирдиров и дирдирменов иногда заставляют решать логические головоломки под угрозой самых неприятных наказаний. Синие часчи бесконечно изобретательны».
Рейт хмуро смотрел на город: «Извозчикам приходится так рисковать?»
«Извозчикам выдают пропуска. Их не трогают, если они не нарушают правила».
«Тогда я проникну в город как извозчик».
Аначо кивнул: «Очевидное решение. В таком случае рекомендую сегодня же вечером снять всю одежду, натереться влажной землей, прокоптиться дымом жженых костей, окунуться в навозную яму, наесться острых потогонных трав, изменяющих запах тела — пугашара, буйнороста, дымника — натереться топленым салом, одеться только в ношеную одежду и белье извозчика, после этого — никогда не проходить мимо синего часча с той стороны, откуда дует ветер, и ни в коем случае не выдыхать воздух там, где часч может уловить запах, исходящий изо рта».
Рейту волей-неволей пришлось криво улыбнуться: «С каждой минутой план представляется все менее выполнимым.
Но мне нельзя умирать, у меня слишком много обязанностей. Например, я должен вернуть девушку в Катт».
«Вот еще! — фыркнул Аначо. — Ты пал жертвой сентиментальности. Тщеславная, своевольная женщина навлечет на тебя беду. Предоставь ей самой заботиться о себе».
«С ее стороны было бы глупо не пользоваться преимуществами красоты», — с чувством заявил Рейт.
Аначо поцеловал кончики пальцев с почти итальянской горячностью: «Прежде, чем говорить о красоте, взглянул бы ты на женщин моей расы! А! Элегантные создания белее снега, с обнаженными головами, блестящими, как зеркала! Обольстительные настолько, настолько сходные с дирдирами, что соблазняют даже дирдиров... О чем тут говорить! Но — каждому свое. Каттская девица сулит одни невзгоды. За такими женщинами шлейфом тянется беда, как за облаками дождь. Подумай, сколько тебе уже пришлось из-за нее вытерпеть!»
Рейт пожал плечами и ударил скакуна пятками. Всадники понеслись на восток, обратно к расстилавшейся внизу степи, к Пере, казавшейся издали рассыпанной кучей серого и белого щебня.
Когда они въехали в разрушенный город, дело шло к вечеру. Возвратив скакунов в стойла, Рейт и Аначо перешли через площадь к широкому, частично вкопанному в склон холма зданию гостиницы. Закатное солнце светило им в спины.
Трактирный зал уже наполняли постояльцы и посетители — здесь ужинали рано. Ни Траза, ни Розы Катта в зале не было, не было их и в спальне на втором этаже. Рейт спустился по лестнице, нашел хозяина: «Где мои друзья — юноша-кочевник и девушка из Катта? Их нет ни в трактире, ни в гостинице».
Трактирщик сделал кислую мину, глядя куда угодно, только не Рейту в глаза: «Вы сами знаете, где теперь девушка — где ей еще быть? Что касается парня, он вел себя неразумно, оказав буйное сопротивление, когда за девушкой пришли. Гнаштеры проломили ему голову и утащили, чтобы повесить».
Тщательно подавляя волнение в голосе, Рейт спросил: «Как давно это случилось?»
«Недавно. Он, наверное, еще болтается. Парень — дурак. Девушка вызывала чрезмерный соблазн. Он не имел права ее защищать».
«Девушку увезли в замок на холме?»
«По-видимому. Что мне до того? Нага Гохо делает, что хочет. В Пере вся власть принадлежит ему».
Рейт повернулся к Аначо и передал ему сумку, оставив себе только оружие: «Последи за моими вещами. Если я не вернусь, возьми их себе».
«Ты опять намерен рисковать головой? — удивленно и неодобрительно спросил Аначо. — Когда же ты вернешь похищенное имущество?»
«Подождет», — Рейт выбежал и поспешил к крепости.
9
Свет заходящего солнца рельефно озарял окружавшие виселицу каменные помосты с плахами. Цвета отличались особой насыщенностью, присущей освещению Тшая. Даже коричневые и серые оттенки — горчичные, приглушенно-охряные, землистые тона одежд горожан, собравшихся глазеть на повешение — производили впечатление богатой гаммы. Как раскаленные камни, тлели темно-бордовые блузы шести гнаштеров. Двое держались за веревку под виселицей. Двое других поддерживали Траза, стоявшего на обмякших ногах, поникнув головой — ручеек крови стекал ему на лоб. Пятый гнаштер небрежно прислонился к столбу, опустив руку к арбалету, подвешенному на перевязи. Шестой обращался к апатичному стаду под виселицей: «По указу Наги Гохо бешеный злодей, отважившийся напасть на гнаштеров, будет повешен!»
С церемониальной торжественностью Тразу на шею водрузили петлю. Траз поднял голову, обвел толпу мутными глазами. Если он и узнал Рейта, то не подал вида.
«Пусть последствия его преступления послужат уроком для всех законопослушных граждан!»
Рейт подошел к виселице сбоку. На чувствительность и щепетильность не было времени — было ли оно когда-нибудь на Тшае? Гнаштеры у висельной веревки заметили перемещение Рейта, но его походка и выражение лица были настолько спокойны, даже легкомысленны, что палачи не придали маневру никакого значения и отвернулись, ожидая сигнала. Бесшумно пробегая мимо, Рейт воткнул нож в сердце одному — тот только крякнул от неожиданности. Второй успел повернуться — Рейт, не останавливаясь, полоснул ему по горлу отставленной назад рукой с только что выдернутым ножом и, продолжая движение руки, швырнул нож, раскроив лоб гнаштера, прислонившегося к столбу. В одно мгновение из шестерых осталось трое. Сделав выпад шпагой, Рейт разрубил шею глашатая, читавшего прокламацию. Двое, державшие Траза, в ярости отталкивая друг друга, бросились на Рейта со шпагами наголо. Рейт отскочил назад, выхватил арбалет, взятый еще у бойцов-кокард, и проткнул стрелой переднего опричника. Второй, теперь единственный из шести, оставшийся в живых, остановился в нерешительности, но Рейт напал на него, выбил шпагу из руки и повалил ударом эфеса в висок. Сняв петлю с Траза, он рывком затянул ее на шее упавшего гнаштера и подозвал двоих из первого ряда завороженных зрителей: «Навалитесь-ка на веревку! Повесим гнаштера вместо парня». Заметив, что горожане явно опасаются следовать его совету, Рейт заорал: «Тяните веревку, говорю! Я покажу Наге Гохо, кто правит Перой! Вздернуть спиногрыза!»
Испуганные обыватели подпрыгнули, ухватились за веревку — гнаштер закачался под перекладиной, брыкая ногами и мотая руками. Рейт подбежал к подъемному вороту, отвязал веревку, державшую клеть на весу, спустил клеть на землю, распахнул верхнюю дверцу. Согбенный узник, не в силах разогнуть конечности, смотрел вверх — сначала опасаясь неизбежного, потом надеясь на невозможное. Он пытался подняться, но его не держали ноги. Рейт наклонился, помог ему выбраться и подозвал двоих, повесивших гнаштера: «Проводите этого человека и парня в гостиницу. Проследите, чтобы о них позаботились. С этих пор вам нечего бояться спиногрызов. Возьмите оружие мертвых. Если появятся гнаштеры, убивайте их! Понимаете вы или нет? Не будет больше гнаштеров в Пере, не будет поборов, не будет повешений, не будет Наги Гохо!»
Не слишком убежденные горожане взяли оружие и стояли, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на крепость.
Убедившись в том, что Траза и узника из клетки повели под руки к гостинице, Рейт немедленно повернулся и побежал вверх по тропе к так называемому «дворцу» Наги Гохо.
Путь преграждала окружавшая внутренний двор стена, сложенная из обломков. Гнаштеры — не меньше дюжины — сидели, вытянув ноги под длинными столами, пили пиво и жевали нарезанное полосками мясо маринованных тростникуток. Рейт посмотрел по сторонам, скользнул вдоль стены.
Склон становился все круче и превращался в обрыв. Рейт плотнее прижался к стене, нащупывая углы грубо отесанных камней, щели между ними. Добравшись до первого оконного проема, перегороженного чугунными прутьями, он осторожно заглянул внутрь, но увидел только темноту. Дальше, впереди, было окно пошире, однако путь к нему, над двадцатиметровым отвесным обрывом, представлялся опасным. Рейт поколебался, но продолжил мучительно медленное боковое перемещение по стене, цепляясь кончиками пальцев за неровные края и щели. В сгущавшихся сумерках его фигура стала темным пятном, не слишком бросавшимся в глаза на фоне крепости. Под ним раскинулась древняя Пера — желтые светлячки огней начинали мерцать среди развалин. Рейт добрался до большого окна, перекрытого решеткой из плетеного тростника. Через окно можно было различить спальню. На койке кто-то лежал — спящая женщина? Что-то в ее позе вызывало недоверие. Рейт всматривался в полумрак. Руки женщины были молитвенно сложены на груди, ноги бесстыдно раскинуты в стороны. Она не шевелилась. На койке лежал труп.