– Все нормально. У меня просто… – я попыталась подобрать слово, которое могла бы без смущения сказать парню, но так и не нашла подходящее. Голова совсем не соображала. Митчелл терпеливо ждал ответа, и тогда я, отчаявшись найти синоним, проговорила: – Месячные.
– А, – совершенно спокойно отреагировал он. – Что-то нужно?
– Можешь выбросить меня из окна? – пошутила я, но сказала это слишком серьезным тоном, так что Митчелл даже не улыбнулся.
– Тебе больно?
– Уже нет. Но я приняла двойную дозу обезболивающего, и начались другие эффекты: тошнит, и голова не соображает.
– Что за таблетки ты пьешь?
– Какие-то особенно сильные. Мне прописали их при менструальной боли.
– А те, что попроще и без побочек, не помогают?
– Нет.
– Совсем без таблеток не можешь тоже?
– Я крайне плохо переношу боль: если она слишком сильная, то у меня могут начаться галлюцинации. А хуже них нет ничего на свете. Уж лучше пусть вовсю тошнит, чем видеть, как предметы двигаются сами собой или меняют форму…
– Ничего себе, – пробормотал он и сел на край кровати. Его рука легла на мой лоб. – Ты как лед, будто половину крови потеряла. И всегда оно так?
– После установки спирали всегда.
– А без нее было лучше?
– Ну, по крайней мере, из окна прыгать не хотелось, – сказала я, пытаясь стряхнуть оцепенение.
Митчелл пару минут молчал, разглядывая меня.
– Давай я что-нибудь приготовлю тебе? Ты голодна? Может, чего-то хочешь?
– Если сможешь довести меня до балкона и дать сигарету, то буду благодарна тебе до конца дней. Может, даже возведу тебе памятник. И обязуюсь до самой смерти стирать с него голубиный помет.
– Ну конечно, как тут отказать, – улыбнулся он. Помог мне подняться, завернул в одеяло и подхватил на руки. Мне было так плохо, что я даже протестовать не стала.
На балконе он усадил меня к себе на колени, как огромного младенца-переростка, но сигарету так и не дал. Сказал, что организму и так невесело.
– Ты должна съездить к врачу и достать ее, – сказал он, поглаживая мою спину. – Сколько ты уже мучаешься?
– Полгода. Но кажется, что вечность.
– Дерьмово, – пробормотал он и добавил: – Почему ты не избавилась от нее сразу, как только поняла, что она не подходит?
– От всего другого мне было еще хуже.
– Презерватив?
– А иметь дело с презервативами Дерек не захотел.
– Что значит не захотел? Он же видел, что с тобой происходит?! – изумился Митчелл.
– Видел.
– Тебе нужно было поставить его перед выбором: или так, или больше никак.
– Он не тот человек, с которым можно что-либо обсудить. Выбор он оставил только за собой.
– То есть, он всегда делал все, что хотел, не интересуясь твоим мнением?
– Сейчас я наконец поняла, что да.
– Это было сложно осмыслить? – совершенно серьезно, без сарказма, спросил Митчелл.
– Очень. И не только это, а все, что между нами происходило. Я не понимала, не осознавала и не представляла, через что прохожу с ним. Он смог убедить меня – бог знает как, – что у нас нормальные отношения. А если и возникают проблемы, так это всецело моя вина. И я верила в это, искренне. Я пыталась проанализировать наши благополучные и счастливые дни и неизменно приходила к выводу, что это вознаграждение за терпение, любовь и заботу о нем. А когда наступали плохие дни – дни жестокости, ярости и гнева, – я думала, что это просто наказание за мои ошибки, за все, что я делаю не так. За мой скверный характер, дерзость или глупость. Я жила с такими установками долго, они были очень сильны. И наверно до сих пор живу. Их невозможно поменять за день, или за неделю, или за месяц. Многим нужны годы… Я не знаю, сколько понадобится мне.
– У тебя были отношения с кем-то еще? У тебя был шанс сравнить?
– Были. Но опыт был не настолько большим, чтобы научиться отделять бриллианты от стекла. И мне всегда втолковывали, что нужно беречь то, что есть. Пытаться исправить, если оно тебя не устраивает. Стараться изменить человека или измениться самой, а не убегать от проблемы. Есть люди, которые без конца штопают и латают свою рубаху, но им никогда не придет в голову выбросить ее и купить другую. Наверно, это случилось со мной…
Очередной мучительный спазм прошел сквозь меня невидимой иглой, и я обхватила Митчелла за шею, прижимаясь лицом к его груди и мелко дыша. Он убрал с моего лица мокрые, липнущие к коже волосы и потрогал лоб.
– Давай я сделаю тебе кофе и что-то перекусить? – спросил он. – Даже покормлю, если не сможешь держать ложку.
– Ну давай, – пробормотала я, поднимая глаза и встречаясь с его пронизывающим взглядом. – Можно мне съесть тебя?
– Можно, – ответил он, разглядывая мое лицо. Словно пытался понять, кто это говорит с ним: я или мои таблетки. – Как только тебе станет лучше, ты сразу можешь прийти ко мне и выбрать себе мою самую лучшую часть. Я приготовлю ее для тебя и разогрею.
– И какую же часть ты для меня разогреешь? – рассмеялась я, пристально разглядывая его губы.
– У меня есть много… вкусных. Вы точно не уйдете голодной, мисс.
– Это радует. Обожаю, когда… много и вкусно. И долго, – добавила я, не слишком задумываясь над тем, что говорю.
Митчелл рассмеялся.
– Ты и правда забавная под этими таблетками.
У меня в голове пронеслась мысль, которую я тут же озвучила:
– Может, мне стоит в следующий раз заручиться их помощью, когда я решу снова прийти к тебе? Мне кажется, они не только помогают от боли, но и немного… раскрепощают.
– Нет, – сказал Митчелл. – Тебе не нужно раскрепощаться. У тебя все в порядке с чувственностью, Ванесса. Тебе нужно просто заново научиться доверять. А это не сделают таблетки. Только время и нежность.
Митчелл снова поднял меня на руки и понес на кухню. И пока он запекал на гриле булочку с сыром и варил мне кофе, у меня в мыслях продолжали звучать сказанные им слова: «время и нежность».
Ближе к вечеру боль усилилась. Мне снова стало так плохо, что я едва могла говорить. Митчелл, не желая оставлять меня одну, лег со мной рядом, и весь вечер мы провели на одной кровати. Что-то немыслимо приятное заключалось в его близости. Хотелось раствориться в его прикосновениях. Чтобы он был тем элементом, который будет окружать меня всюду, как водород или углерод.
Сквозь полудрему, уже после того, как мы погасили свет, я почувствовала, как он снимает мою руку со своего плеча и тихо встает.
– Митчелл? – позвала я.
– Да?
– Останься со мной этой ночью. Побудь рядом.
Я знала, что панических атак сегодня не будет. Я была слишком вымотала и обессилена, чтобы чувствовать хоть что-то, кроме усталости.
– Не хочу беспокоить тебя, – ответил Митчелл. – Не волнуйся, я буду совсем рядом. Позови меня, если вдруг что.
– Все равно хочу, чтобы ты остался. Сегодня мне не будет страшно. Мне так плохо, что любая потенциальная угроза кажется скорее избавлением. Даже если бы меня сейчас бросили в клетку к людоеду, я бы тут же полила себя майонезом и посыпала петрушкой. Мол, ешь и покончим с этим.
Митчелл рассмеялся, но спорить не стал. Сходил умылся, принял душ и вернулся ко мне в пижамных штанах и футболке. Я кое-как тоже сумела принять душ, прицепила к трусам самую большую прокладку во вселенной и вернулась в спальню.
Я забралась под одеяло, прижалась к плечу Митчелла и вдохнула чистый запах его одежды, дезодоранта с нотками цитруса. Положила ладонь на его грудь, наслаждаясь его присутствием и теплом. Его рука скользнула под мои плечи, притягивая меня к нему. Несколько минут мы лежали в полной тишине, слушая едва различимое трепетание секундной стрелки на часах. Потом, сама не вполне отдавая отчет своим действиям, я запустила руку под его футболку и провела пальцами по коже.
Вверх, к яремной ямке. Вниз, к прессу. Снова вверх. Моя ладонь коснулась его соска и нащупала в нем крохотный металлический «гвоздик».
– Ого, – прошептала я, – круто. А у меня, кстати, тоже кое-что проколото.
– Что? – спросил он.
– Клитор.
– Серьезно? – спросил Митчелл, вдруг охрипнув. Он и правда на секунду поверил мне.
– Нет, – рассмеялась я. – Разве я похожа на женщину, у которой может быть пирсинг в клиторе?
– Да.
– Ты шутишь.
– Если пирсинг в клиторе – это свидетельство раскованности и сексуальности, то я вполне могу представить тебя с ним, так как считаю тебя сексуальной, – ответил он.
– Спасибо, – пробормотала я, по-прежнему играя с «гвоздиком» и лаская ладонью его грудь.
– Несса, – выдохнул Митчелл, перебирая пальцами мои волосы. – Если ты хочешь, чтобы сон покинул меня, то ты на верном пути.
– Прости, – прошептала я, разглядывая в полумраке его лицо. – Не могу остановиться. Твоя кожа как бархат.
– Неужели?
– Да. Хочешь узнать, на что похожа моя?
Его смех прозвучал низко и хрипло. Так мог бы смеяться серый волк, которому ягненок предложил погладить его кудряшки.
– Спи уже, пожалуйста, – прошептал он мне в ухо, но цепная реакция уже запустилась: он был заинтригован. Его рука дотронулась до моей и заскользила выше: по плечу, по ключице, выше к шее. Большой палец коснулся моей щеки, потом губ, исследуя и дразня. Мне хотелось, чтобы его пальцы проникли в мой рот и наша игра зашла чуть дальше, чем мы планировали…
– Ты – шелк, – прошептал мне Митчелл, убирая руку. – И с тобой нельзя обращаться иначе, чем с шелком.
Я чувствовала его эрекцию бедром, он даже говорить не мог толком – так был возбужден. Но стоило мне притронуться к нему сквозь ткань штанов, и он остановил меня. Поймал мое запястье и отвел в сторону.
– Я не могу делать все это с тобой, пока ты под таблетками, – сказал Митчелл, перемещая руку на мои лопатки и прижимая меня к себе. – Не хочу, пока ты такая уязвимая. Утром вещи могут выглядеть иначе, чем ночью. Сейчас не время и не место для того, чтобы… зайти так далеко.
Он сжал мою руку и уложил ее себе на грудь. Туда, где под его бархатной кожей стучало сердце.