Кощею стало себя жалко.
– Изучай обстановку,– приказал анализатор.
– Не забывай отключаться, иначе поймут, что ты жив,– подсказало сознание.
Кощей перешел в режим накопления информации. Наступит ночь. Его оставят в покое, он сможет понять, куда попал и что делать дальше. Пока пусть думают, что имеют дело с безжизненной железякой. Как мало люди знают, что такое жизнь. И это хорошо. Для меня во всяком случае.
Уэлч ещё раз прочитал результаты экспертизы останков Кощеева:
– Анализ молекулярной структуры соединительной ткани, фрагментов внутренних органов позволяет сделать вывод об отсутствии аналогов на нашей планете.
– Так-так,– подумал старый разведчик:
– Ещё один гость из Космоса. Что-то зачастили. К чему готовятся?
Центральное Управление вместе с Космическим агентством более полувека занимались этой тематикой. Случай с Кощеевым интересный, но не уникальный. На базе Эдвардс знают, что нужно делать с таким материалом.
А вот тут кое-что поинтереснее:
– Обнаружен встроенный чип. Можно сделать вывод о тесной интеграции биоматериала и неживой материи. Преобладающее количество неживой материи в исследуемом организме свидетельствует, что функции мозга исполняет чип, а биологическая компонента носит рудиментарный характер и используется для дополнительных сенсорных функций.
– Значит, у парня электронные мозги. Пока весь мир пыжится создать искусственный интеллект, он уже есть. Привезли в деревянном ящике из Коста-Рики. Вот так подарочек!
Уэлч нажал клавишу:
– Соедините меня с Гольденбергом.
Старый дом
В центре Москвы, в Коробейниковом переулке умирал дом. За свой век он сменил немало владельцев. Когда был совсем молодым, из окон звучали чарующие звуки флейты, а по вечерам зажигали свечи. Однажды, холодным декабрьским утром, пришли угрюмые, небритые люди с старых солдатских шинелях и увели хозяина. Больше в доме флейта не играла.
Хозяйка долго плакала. Собрала большой тяжелый чемодан.
– Я вернусь,– обещала она дому, с нежностью поглаживая массивную кирпичную стену. Дом запомнил прикосновение её озябших пальцев. Долго с тяжелой, каменной тоской ждал возвращения. Шли годы, но хозяйка так и не приехала.
В доме устроили библиотеку. Появилось много книг. Весело звенели детские голоса. Летом приходили мальчики и девочки. С внушительным списком внеклассного чтения. Дом любил вспоминать это время. Он снова себя чувствовал нужным и молодым.
Неожиданно все изменилось. Библиотеку закрыли. Из-за недостатка финансирования. Мальчики и девочки исчезли. В доме стало темно и пусто. За окном кипела другая жизнь: мчались на черных джипах бритоголовые парни, хохотали ярко раскрашенные худые женщины.
Однажды в дом хотел залезть бомж, но тяжелая дубовая дверь не поддалась. Бомж выругался сиплым, простуженным голосом. Справил нужду на кирпичную стену и пошел дальше.
Крыша дома проржавела от времени и стала течь. Со стены отваливалась штукатурка. На двери облезла краска.
– Это конец,– думал дом, с грустью вспоминая былые дни и прежних хозяев.
– Снесут, как пить дать снесут,– жаловался дом вороне. Старая ворона каркала в ответ. Дом не понимал, что именно. Он не знал птичьего языка. Почему-то надеялся – птица обещала хорошее.
Так и получилось: пришли два рабочих в синих комбинезонах. Прикрутили к табличку «Клуб любителей классической словесности». Покрасили коричневой краской дубовую дверь. Ржавую дверную ручку заменили на новую: блестящую и никелированную.
– Еще поживу!– обрадовался дом. Очень хотелось убежать от старости и одиночества.
Новые хозяева были странные. Сделали ремонт, привезли старинную, дорогую мебель, но жить в доме не стали. Раз в месяц приезжали гости. В строгих черных костюмах. Долго шептались. Дом пытался подслушать, но так ничего и не понял.
У строгих людей на руке была татуировка – черный паук.
– Зачем?– удивлялся дом. Пауков он не любил. Когда стареет человек, у него появляются морщины. Когда стареет дом в нем заводятся пауки. Дом стареть не хотел. Он понимал, все имеет начало и свой конец. Конца не боялся, страшила ветхость и беспомощность. Когда каждый день отваливается по кирпичику, по кусочку штукатурки, а ты ничего сделать не можешь… И местные озорники на умирающих стенах рисуют граффити: так называют татуировки домов.
– Наверное, строгим людям нарисовали пауков юные безобразники,– размышлял старый дом:
– Значит, строгие люди тоже становятся ветхими. Иначе не позволили бы проделывать с собой такие штуки…
– Хорошо бы их заново оштукатурить, – мечтал дом. Он привык к новым хозяевам и не хотел, чтобы они постарели и умерли. Особенно один из них. Немолодой и суетливый мужчина со странным, редким именем – Елизарий. Строгие люди называли его «секретарь общества».
Елизарий навещал дом почти каждый день, приносил с собой тяжелый, коричневый портфель. Раскладывал на столе бумаги, включал компьютер. Дом надеялся, вдруг Елизарий не уйдет, останется. Наступал вечер, и Елизарий уходил. А старый дом погружался во мрак одиночества.
Гостья
Лето выдалось жарким. Старый дом с наслаждением подставлял кирпичные бока обжигающим лучам. Заверещал звонок домофона. Назойливо и противно. Елизарий недовольно оторвался от бумаг:
– Кого нелегкая несет?
Взглянул на экран монитора, расплылся в улыбке:
– Заходите, Евгения Александровна.
Супруги Кощеевы состояли в обществе почти два года. Несмотря на столь короткий срок, пользовались уважением. Причина вполне прозаическая: щедрые пожертвования, обширные деловые связи. Злые языки утверждали, что они представители особой, «новой» породы людей, о появлении которой двести лет назад говорили основатели клуба. Елизарий, как представитель ученого мира, в глупые фантазии не верил, но Кощеевых уважал. Мало ли что. А вдруг они правда особенные?
Яга вошла в уютную прохладу старого дома. Поднялась по лестнице в кабинет.
– Присаживайтесь,– засуетился Елизарий. Старый прохвост почему-то побаивался эту женщину. Особенно взгляда, властного, пронизывающего насквозь, до самых пяток. Когда Яга смотрела, Елизария охватывало чувство тревоги и беспомощности. Как у мышонка перед гадюкой.
– Как отдохнули в Коста-Рике? У нас тут жара, только океана не хватает. Ах океан, океан,– Елизарий был болтлив и подчеркнуто любезен:
– Хорошо, что зашли. На следующей неделе заседание. Посвящение. Наши ряды пополняет молодежь. Очень талантливый мальчик, Вениамин. Но суров, не по годам суров,– без умолку трещал Елизарий:
– Приходите, обязательно приходите с господином Кощеевым.
– Господин Кощеев не придет, у него проблемы,– сухо ответила Яга.
– Приболел? Акклиматизация? – поинтересовался Елизарий с фальшивым участием.
– Пропал Кощеев. В Коста-Рике. Похоже, замешаны американские братья,– в упор глядя на Елизария, ответила Яга.
Секретарь нервно забарабанил по клавиатуре. Американское отделение клуба богатое и многочисленное. На русских смотрели свысока, а часто и с плохо скрываемым презрением.
– Хотите узнать по нашим каналам о судьбе мужа?– уточнил Елизарий и многозначительно посмотрел на Ягу.
– Вы на редкость проницательны,– усмехнулась девушка в белом.
– Это шанс, – неожиданно обрадовался секретарь братства, а вслух тихонько произнес:
– Наше отделение не занимает столь высокого положения как американское братство. Вопрос потребует денег, больших денег… В Америке деньги любят и трепетно к ним относятся.
– Сколько требуется для трепетного отношения?– поинтересовалась Яга.
Спокойный голос разозлил Елизария. Вляпалась в мутную историю и пытается торговаться. Сейчас мы удивим!
Секретарь полистал бумаги. Нашел листочек с крупным заголовком бюджет и цифрой в самом низу минус семьсот пятьдесят тысяч долларов. Что означало превышение расходов над пожертвованиями членов общества. Не больше и не меньше.
Елизарий пожевал губами, спрятал листочек обратно, в кипу бумаг, и торжественно огласил:
– Семьсот пятьдесят тысяч долларов.
– Когда занести?– равнодушно, будто скучая, спросила Яга.
– Чем раньше, тем лучше. Вы же понимаете, дело срочное,– печально вздохнул секретарь.
– Дешевый паяц,– подумала Яга:
– Придется продать дом на Рублевке.
У пруда
В душной ночи мегаполис пытался заснуть. По опустевшим улицам изредка проносились автомобили. Лениво боролись с темнотой зеленые огоньки самокатов. Только на стройке ночь с досадой прятала черные одежды. С кранов светили прожекторы, вязали арматуру и лили бетон рабочие, доносились редкие и глухие металлические звуки.
На скамейке у пруда сидела одинокая фигурка. Девушка в белом платье смотрела на отражение в черной воде огоньков засыпающего города и едва различимого силуэта останкинской телебашни. Было непривычно тихо. Разбрелись по квартирам собачники с мохнатыми питомцами, заснули старушки – завсегдатаи деревянных скамеек, тихо спали в кроватях всласть наоравшиеся дети.
Странный город, шумный, суетливый, наполненный бесчисленными толпами вымер. Будто волшебник взмахнул магическим жезлом.
– Совсем нет людей. Как мечтал Кощей. Где он теперь? Такую мощь загубили… Знать бы кто,– девушка вздохнула, уходить не хотелось.
С тех пор как исчез муж, Яга не могла найти места по душе. Дом на Рублевке огромностью пустоты только усиливал чувство беды и одиночества. Яга словно превращалась в маленькую, забытую девочку. Всё напоминало о Кощее.
Она переехала в студию. Неподалеку от Останкино. Не помогло. Яга не любила возвращаться в крохотную квартирку на двадцать четвертом этаже. Казалось, огромный, бетонный дом забирает силу, каждый день откусывает по кусочку её существа, превращая в равнодушное, беспомощное создание.
Вдалеке появились четыре тени. Оживленно жестикулируя, они приближались к скамейке. Стали слышны голоса, что-то обсуждающие на непонятном восточном языке: