По традиции участники состязания, расположившиеся слева от входа в святилище – если повернуться к нему лицом, – называются командой из Тамба, а справа – командой из Оми[64].
Каждый участник надевает традиционную одежду из грубого шелка, обувает соломенные сандалии на шнурках, подвязывает рукава тесемками, опоясывается двумя мечами, голову обматывает кэса[65], сшитым из пяти лоскутьев, к пояснице прикрепляет листья нандины и берет в руки тесак в парчовых ножнах. Предводительствуемые глашатаем, расчищающим путь, участники состязания направляются к вратам храма.
Примерно в час пополудни монах в старинном одеянии гудит в раковину, возвещая начало состязания. Два юных послушника, обращаясь к настоятелю храма, нараспев провозглашают:
– Поздравляем с праздником рубки бамбука!
Затем они подходят к расположившимся слева и справа от главного святилища участникам состязания и говорят:
– Желаем успеха команде Оми!
– Желаем успеха команде Тамба!
Следует процедура выравнивания стволов бамбука, после чего послушники извещают настоятеля:
– Выравнивание окончено.
Монахи входят в святилище и читают сутры. Вокруг за неимением цветов лотоса[66] разбрасывают ранние хризантемы.
Настоятель спускается с возвышения, раскрывает веер из кипарисовика и трижды поднимает и опускает его. Это знак к началу состязаний.
С возгласами «Хо!» участники состязаний по двое подходят к стволам бамбука и разрубают их на три части.
Это состязание и хотел Такитиро показать Тиэко. Как раз в тот момент, когда он все еще колебался, ехать ли в такой дождь в Курама, пришел Хидэо. Под мышкой у него был небольшой сверток, завязанный в фуросики.
– Вот пояс для барышни. Наконец-то я его выткал.
– Пояс?.. – с недоумением спросил Такитиро. – Пояс для дочери?
Хидэо отступил на шаг и вежливо поклонился, коснувшись ладонями пола.
– С узором из тюльпанов?.. – весело спросил Такитиро.
– Нет, по эскизу, который вы создали в Сага, – серьезно ответил Хидэо. – В тот раз я по молодости нагрубил вам. Искренне прошу прощения, господин Сада.
– Напротив, Хидэо, я должен благодарить тебя. Ведь ты раскрыл мне глаза, – возразил Такитиро.
– Я принес пояс, который вы просили выткать, – повторил Хидэо.
– О чем ты? – Такитиро удивленно воззрился на юношу. – Ведь тот эскиз я выкинул в речку, что протекает у вашего дома.
– Значит, выкинули?.. – Хидэо был вызывающе спокоен. – Но вы дали мне возможность поглядеть на него, и я запомнил рисунок.
– Вот это мастер! – воскликнул Такитиро, но сразу помрачнел. – Послушай, Хидэо, с какой стати ты выткал пояс по рисунку, который я выбросил? С какой стати, я тебя спрашиваю? – Такитиро охватило странное чувство, которое не было сродни ни печали, ни гневу. Превозмогая себя, он добавил: – Разве не ты говорил, что в эскизе нет гармонии и душевной теплоты, что от него веет беспокойством и болезненностью?
– …
– Поэтому я и выкинул его, едва выйдя из вашего дома.
– Господин Сада, умоляю вас: простите великодушно, – Хидэо вновь склонился в поклоне, коснувшись руками пола, – в тот день я с утра занимался нудной работой, устал и был зол на весь свет.
– Со мной тоже творилось что-то неладное. В монастыре, где я схоронился, в самом деле мне никто не мешал. Там тихо – одна лишь пожилая настоятельница да приходящая старуха-служанка, а такая тоска, такая тоска… К тому же дела в лавке последнее время идут из рук вон плохо, и вдруг ты мне все это выкладываешь… А поделом! Какая надобность мне, оптовику, рисовать эскизы, да еще новомодные?
– И я о многом передумал. Особенно после встречи с вашей дочерью в ботаническом саду.
– …
– Извольте хотя бы взглянуть на пояс. Не понравится, возьмите ножницы и разрежьте его на куски.
– Показывай, – буркнул Такитиро. – Эй, Тиэко, поди-ка сюда.
Тиэко, сидевшая за конторкой рядом с приказчиком, сразу же откликнулась на зов.
Насупив густые брови, сжав губы, Хидэо с решительным видом положил на циновку сверток, но его пальцы, развязывавшие фуросики, слегка дрожали.
– Взгляните, барышня, это пояс по рисунку вашего отца, – обратился он к Тиэко с поклоном и замер. Тиэко отвернула край пояса.
– Ах, верно, рисунки Клее подсказали вам, отец, этот эскиз? Там, в Сага?
Она отвернула еще немного и приложила к коленям.
– Замечательно!
Такитиро молчал, состроив кислую мину, однако же в глубине души был поражен памятью Хидэо, запомнившего рисунок до последней черточки.
– Отец! Пояс в самом деле чудесный, – воскликнула Тиэко с нескрываемым восхищением.
Она пощупала пояс и, повернувшись к Хидэо, сказала:
– Добротно выткано.
– Благодарю, – ответил Хидэо, потупившись.
– А можно весь поглядеть?
Хидэо кивнул.
Тиэко встала и во всю длину развернула пояс на полу. Потом положила руку отцу на плечо и принялась разглядывать работу Хидэо.
– Ну как, отец? – спросила она.
– …
– Разве он не хорош?
– Тебе в самом деле нравится?
– Да, спасибо вам, отец.
– А ты погляди на него повнимательней.
– Рисунок новый, необычный… Пояс чудесный, нужно только подходящее кимоно… Прекрасная работа!
– Вот как? Ну, если тебе он понравился, поблагодари Хидэо.
– Спасибо вам, Хидэо. – Она поклонилась.
– Тиэко, – обратился к ней отец. – Чувствуется ли в узоре на поясе гармония, душевная теплота?
Вопрос Такитиро застал девушку врасплох.
– Гармония? – переспросила она и снова поглядела на пояс. – Вы сказали «гармония»? Ну… это зависит от кимоно и от человека, который будет пояс носить… Правда, последнее время нарочно стали придумывать одежду с дисгармоничным узором…
– Угу. – Такитиро кивнул. – Видишь ли, когда я показал свой рисунок Хидэо и спросил его мнение, он ответил, что в нем нет гармонии. И я выкинул его в речку около их мастерской.
– …
– И все же Хидэо выткал пояс в точности по моему рисунку. Разве что расцветку нитей подобрал несколько иную.
– Простите за вольность, господин Сада. – Хидэо вновь поклонился. – Барышня, не сочтите за труд, примерьте пояс, – обратился он к Тиэко.
– На это кимоно?.. – Тиэко поднялась с циновок и обернула пояс вокруг талии. И сразу же вся ее прелесть проступила необыкновенно ярко. У Такитиро просветлело лицо.
– Барышня, это произведение вашего отца! – воскликнул Хидэо. Глаза его радостно сияли.
Праздник Гион
Тиэко вышла из дому с большой корзиной для провизии. Она направилась вверх по улице Оикэ к харчевне «Юбахан» в квартале Фуя, но невольно остановилась, заглядевшись на небо. Весь небосвод от горы Хиэй до Северной горы полыхал, будто охваченный пожаром.
Летом день долог; еще слишком рано для вечерней зари, да и сам цвет неба не производил грустного впечатления, как это бывает перед закатом. Языки пламени бушевали в небе, разливаясь во всю его ширь.
Ах, да что же это такое?! Никогда не видела… – Она вынула зеркальце и поглядела на свое лицо, окруженное в зеркальце огненными облаками. – Никогда не забуду… Это надо запомнить на всю жизнь, – прошептала она.
Горы Северная и Хиэй казались темно-синими на фоне красного неба.
В харчевне «Юбахан» для Тиэко уже были приготовлены высушенные пенки бобового молока, а также ботан-юба и яватамаки.
– Добро пожаловать, барышня, – приветствовала Тиэко хозяйка харчевни. – Столько заказов по случаю праздника Гион – ни минутки свободной. Даже на старинных клиентов едва хватает времени, а остальным приходится просто отказывать.
Эта харчевня работает исключительно по заказам. В Киото есть такие заведения, кондитерские в том числе.
– Поздравляю вас с праздником, барышня, и благодарю – вот уже сколько лет нас не забываете. – Хозяйка доверху наполнила корзину Тиэко. Она положила яватамаки и ботан-юба – трубочки из высушенных пенок бобового молока: первые – с листьями лопушника, вторые – с плодами дерева гинкго.
Харчевне «Юбахан» уже более двухсот лет. Она счастливо избежала пожаров, которые прежде часто случались во время праздников огня, и сохранилась в прежнем виде – лишь кое-где немного подновили: в оконце на крыше вставили стекло да печи, в которых готовили бобовые пенки, обложили кирпичом – прежде они были похожи на обыкновенные корейские каны[67].
– Раньше, когда пользовались углем, сажа попадала на пенки, поэтому теперь мы заменили уголь опилками, – объяснила ей однажды хозяйка.
Из котлов, отгороженных друг от друга квадратными медными листами, ловко извлекали палочками из бамбука слегка затвердевшие пенки бобового молока и подвешивали на бамбуковые перекладины. По мере того как пенки высушивались, их перекидывали с нижних перекладин на верхние.
Тиэко прошла в глубину кухни, где был старинный опорный столб. Она помнила, как мать всякий раз поглаживала его, когда они приходили сюда вместе.
– Из какого он дерева? – спросила Тиэко у хозяйки.
– Из кипарисовика. Он высокий, до самой крыши, и прямой как стрела.
Тиэко ласково коснулась столба и вышла наружу. На обратном пути она услышала громкую музыку: репетировали музыканты, готовясь к празднику Гион.
Приезжие из провинции привыкли считать, что праздник Гион длится всего один день – семнадцатое июля, когда по городу движется процессия ямабоко[68]. Жители Киото обычно собираются у храма накануне – в предпраздничную ночь.
В действительности же праздник Гион длится весь июль. Первого июля в каждом квартале, который готовит свой ковчег, тянут жребий, кому восседать на ковчеге, повсюду слышится праздничная музыка.
Каждый год процессию ковчегов открывает нагината-боко[69]