Женщина в огне
Воды озера слабо мерцали вдали. Будто затхлая вода старого пруда с лунным отблеском на ней. На том берегу неспешно горел лес. Куда бы ни достигал взгляд, всюду был огонь. Пожар в горном лесу. Пожарная машина красиво отражалась в воде. Она была похожа на игрушечную.
Склон горы был черным – по нему поднимались и поднимались люди.
Воздух – прозрачен и словно слегка подсушен.
Полоска города под горой казалась потоком огня.
…Она отделилась от группы людей и стала спускаться. Спускалась только она одна.
Стало как-то немыслимо тихо.
Я видел, как она шла прямо в море огня. Мне стало не по себе.
И в этот момент я вдруг ясно услышал, как разговариваю с ней. Впрочем, она молчала.
– Зачем ты спускаешься? Ты хочешь сгореть?
– Нет, я не хочу умереть. Но в западной части города твой дом. Поэтому я направляюсь к востоку.
Черная точка ее фигуры будто полоснула мне по глазам, залитым пламенем. Я открыл глаза. Потекли слезы.
Мне стало понятно, почему она не хотела идти туда, где был мой дом. Пусть она думает все, что ей угодно. Меня же пронзила догадка. Мне, без всякой связи с этой женщиной, хотелось думать, что пусть ее чувства ко мне охладели и она вроде бы никакой любви не ощущает, но где-то в глубине у нее осталась капелька любви. Можно было посмеяться над моими чувствами, но мне тайно хотелось, чтобы все обстояло именно так.
Да, это было видение. Но разве я действительно полагал, что в ее сердце не было ни капельки сострадания?
Видение – это мои чувства. Ее чувства, данные мне во сне – это ее чувства, которые взрастил я. И пусть даже во сне не было страсти и торжества любви…
Мне стало одиноко и грустно.
Пила и роды
Уж и не знаю как, но я понял, что это Италия. На вершине холма – палатка, словно сшитая из полосок парашютного шелка. Над ней развевался колеблемый майским морским ветром флаг. Внизу, под горной зеленью, было голубое море (похоже на побережье в Идзу с его горячими источниками). Внутри палатки – сооружение, похожее на телефонную будку. То ли билетная касса в порту, то ли будка таможенника. Но на самом-то деле я только что получил в окошечке огромный денежный перевод. Желтая картонная коробка оттягивает левую руку. Я чувствую, что там деньги. Рядом со мной стоит женщина в самом обычном черном платье. Она обращается ко мне с вопросом. Я знаю, что это японка, но я только смотрю на нее, поскольку с итальянским я, кажется, не в ладах.
Что было потом? Я переношусь в свою родную деревню в Японии.
В саду крестьянского дома с резными воротами собралось человек десять зрителей. Все они – мои старые деревенские знакомые, но после пробуждения я не могу вспомнить их имен. По неведомой мне причине я должен сойтись с этой женщиной в поединке.
Перед тем, как выйти сражаться, мне хочется помочиться. Но вокруг люди, я не могу достать то, что нужно. От этого мне становится неуютно. И вот я уже вижу себя с обнаженным клинком и сражаюсь с той женщиной. И вот я, видящий все это, страшно пугаюсь.
– Тот, кто увидел свой призрак, себя самого и своего двойника, должен умереть.
Тот, другой я, ощущает, что женщина вот-вот убьет его. Ее оружие похоже на пилу. Это меч, но только он напоминает пилу с широким полотном – такой валят огромные деревья.
В какой-то момент я забываю, что мне надо помочиться, соединяюсь со вторым «я», мы скрещиваем мечи. Каждый раз, когда я отражаю удар диковинного и такого экзотического оружия, мой меч вгрызается в ее. И тогда ее меч рассыпается в прах и тут же становится настоящей пилой. Ясно слышу: «Вот так пила была явлена миру!»
Странно, но этот поединок привел к изобретению пилы. Хоть на кон поставлена моя жизнь, я расслабляюсь и вижу поединок так, как будто передо мной прокручивают кино.
И вот наконец я падаю посреди сада и зажимаю ногами полотно пилы – женщина не может вырвать ее, я торжествую.
– Я только что родила и потому ослабела.
Да-да, конечно. Низ живота у нее безобразно отвис.
Я вприпрыжку лечу по прибрежной дороге, вьющейся вдоль скал (похоже на то место, где горячий источник в Юдзаки на побережье в Кии). Я бегу, чтобы увидеть ее ребенка. Младенец спит в пещере на мысу. Запах прибоя похож на зеленых светляков. С прекрасной улыбкой на устах женщина говорит: «Родить ребенка – это так просто». Светлая радость охватывает меня. Я обнимаю ее за плечи и говорю:
– Скажи ей об этом, обязательно скажи!
– Скажу! Скажу, что родить ребенка – это так просто!
Теперь раздвоилась уже женщина. Она сказала, что скажет ей же, которая находится неизвестно где.
Я открыл глаза. Я не виделся с ней уже пять лет. Не знаю, где она сейчас. Мысль о том, что она, может быть, уже стала матерью, тоже никогда не приходила мне в голову. Но сон свидетельствовал: что-то между нами осталось. Вот в этой постели я видел сон, который принес остатки нежности и счастья. Где она и от кого зачала ребенка?
Их волосы
Одна девушка решила пойти к парикмахерше. Дело было в глухой горной деревне.
Девушка вошла в дом парикмахерши. Ее удивлению не было конца – деревенские барышни уже собрались там все до единой.
Дело в том, что в тот вечер, когда все они решили подновить свои неказистые пучки, рота солдат остановилась в деревне на постой: в связи с учениями каждый дом стал ночным прибежищем для воинов. И получилось, что в каждой семье были гости. А о гостях в этой деревне никто и слыхом раньше не слыхивал. Вот все девушки в деревне и решили разом привести себя в порядок.
Однако между девушками и солдатами ничего интересного не произошло – ведь на следующее утро рота исчезла за перевалом. Что же до смертельно уставшей парикмахерши, то она решила, что имеет право на четырехдневный отпуск. Придя после такой работенки в превосходное расположение духа, в то же самое утро, когда рота покинула деревню, она уселась в тряскую телегу и отправилась к своему дружку по той же самой горной дороге, по которой ушли солдаты. Когда она добралась до своей знакомой парикмахерши в соседней деревне, что была чуть побольше ее собственной, первое, что она услышала, было: «Вот уж радость! Как ты вовремя! Поможешь?»
И здесь тоже деревенские красавицы все до единой осадили цирюльню. До самого вечера наша парикмахерша потела над незатейливыми пучками, а потом отправилась к своему дружку на небольшой серебряный рудник неподалеку. Оглядывая работавших там мужчин, она сказала: «Будь моя воля, я бы путешествовала вслед за солдатами. Вот уж разбогатела бы!» Ее дружок отвечал: «Да ты в своем уме? Вот так бы и пристала к ним? К этим молокососам в желтых мундирах? Да ты рехнулась!» И от души врезал ей. Усталая женщина поглядела на него. В ее взоре были злоба и затаенная нежность.
В деревенских сумерках зазвучал чистый и напоенный солдатской силой звук горна. Это рота спускалась с перевала.
Канарейки
«Дорогая! Я вынужден прервать обещанное молчание и написать тебе письмо. Всего лишь одно.
Дело в том, что я больше не в состоянии содержать канареек, которых ты подарила мне в прошлом году. Все это время за ними присматривала моя жена. Мне же оставалось только наблюдать, как она это делает. Я наблюдал и вспоминал тебя…
Помнишь, ты говорила: у тебя есть жена, а у меня муж – так что давай расстанемся. А вот если бы ты не был женат, вот тогда бы… Ну, и так далее. И подарила мне на память двух канареек. Мол, птички эти – супруги. Вот поймал птицелов одного самца и одну самку да и посадил их в одну клетку. А птички эти никогда и не думали, что вместе окажутся. Говорила: смотри на них и меня вспоминай. Хоть это так странно – птичек дарить, но пусть в них живет память о нас с тобой. Конечно, они когда-нибудь умрут. Вот так же пускай и наша память умрет, когда тому придет срок. Вот как ты говорила…
А теперь я вижу, что канарейки скоро умрут. Потому что умер человек, который за ними ухаживал. Ты ведь знаешь – я нищий и безответственный художник. С прихотливыми птичками мне не справиться. Скажу еще яснее: умерла жена, и теперь канарейкам тоже суждено умереть. Вот и получается, дорогая моя, что память о тебе сберегала моя жена.
У меня была мысль отпустить канареек на волю. Но только после смерти жены они тоже как-то ослабели. К тому же они не знают, что такое небо. Да и в ближайшем лесу канареек не водится, прибиться не к кому. А если почему-то им придется разлучиться, они погибнут поодиночке. Хоть ты и говорила, что вот поймал птицелов одного самца и одну самку да и посадил их в одну клетку…
В магазин их продать? Мне это не нравится. Ведь это твой подарок. Вернуть их тебе? Тоже нехорошо. Их кормила жена, а ты, может, про них и позабыла совсем. В тягость они тебе будут.
Повторю еще раз. Птички живы потому, что была жива жена. Хоть канарейки – это память о тебе. Поэтому, любимая, я и хочу, чтобы они последовали вслед за женой. Дело ведь не только в памяти. Почему мы имели возможность полюбить друг друга? Потому что у меня была жена. Именно она избавляла меня от каждодневных тягот быта, и я мог думать о себе. В противном случае при встрече с тобой мне пришлось бы отвести глаза.
Так что, любимая, обращаюсь к тебе с просьбой. Можно ли мне убить этих птичек и похоронить в одной могиле с женой?»
Портовый город
Странные у них в этом городе нравы.
Семейная дама или же молоденькая девушка приходит в гостиницу. Найдет себе мужчину, живет с ним. Проснутся, покушают, отправляются на прогулку. Все время вместе. Будто молодожены в медовый месяц.
Если предложить такой женщине поехать на горный курорт, она слегка наклонит голову и задумается. Но если предложить ей снять квартиру в этом портовом городе, незамужняя женщина согласится с удовольствием: «Хочешь, чтобы я стала твоей женой? Это можно. Только чтобы не очень надолго. О полугоде или годе речи не идет».