Нет никакого сомнения в том факте, что мужья привязаны к своим женам. Кроме того, зарегистрированы случаи, когда жена привязывает к себе мужа в буквальном смысле этого слова – какой-нибудь бечевой или чем там еще. Бывает, что за руку. Бывает, что и за ногу. Ну вот, например, вообразите себе, что жена обездвижена тяжкой болезнью. Муж исполняет роль сиделки. Больной жене весьма утомительно каждый раз подавать голос, чтобы разбудить мужа. А ведь бывает еще хуже: парализованная жена почивает в спальне, а вот ее муж расположился в другой комнате. И как тогда ей разбудить своего муженька? Мне кажется, что лучше всего было бы привязать к его руке настоящую веревку и подергать за нее.
Больной жене всегда весьма грустно. И потому непременно находится какой-нибудь важный повод, чтобы разбудить мужа. Вон облетают под осенним ветром листья, вот сон нехороший привиделся. Да и вообще – мыши скребутся. Словом, есть о чем поговорить. Потому что как-то нехорошо выходит – она тут бодрствует, а он, видите ли, почивать изволит.
«В последнее время вы ведете себя весьма странно. Я дергаю-дергаю, а вы все спите и спите. Нужно бы к веревочке колокольчик привязать. Такой ма-аленький колокольчик из чистого серебра». Вот такие затеи приходят ей в голову. А теперь вообразите себе осеннюю ночь и звон этого серебряного колокольчика, поднимающего мужа с постели. Очень грустная эта музыка получается.
Ранко практиковала привязывание мужа за ногу. В то же время она была поклонницей совсем другой музыки – весьма далекой от дребезжания колокольчика, приводимого в движение дрожащей и болезненной рукой. Ранко танцевала в кафе-шантане. И хотя с наступлением осени становилось все холоднее, а ее раскрашенное тело на пути от гримерной к сцене успевало покрыться гусиной кожей, под звуки джаза довольно скоро ее пудра промокала от пота. И тот, кто чересчур внимательно наблюдал за движениями ее ног, будто бы живших своей отдельной и беззаботной жизнью, вряд ли мог представить себе, что бечева соединяла их с одним-единственным мужчиной. Я говорю «соединяла бечева», но на самом-то деле это именно Ранко привязывала мужа за ногу.
Было уже десять вечера, когда Ранко залезла в ванну при гримерной. Только четыре дня из десяти она могла позволить себе такое. В остальные шесть репетиции заканчивались в два, в три, а то и на рассвете. И хотя в ее доме возле парка Асакуса проживало немало людей из театрального мира, все равно в час ночи парадную дверь запирали на «собачку», так что открыть ее можно было только изнутри.
В гримерной Ранко как-то нечаянно обмолвилась:
– Мы живем на третьем этаже и делаем так: спускаем из окна веревку. А веревку он привязывает к ноге. Я снизу подергаю – он проснется и откроет мне дверь.
– То есть ты живешь с настоящим канатом?
(«Канатом» в театральном мире называют мужчину, который живет за счет женщины.)
– Ранко, ты говоришь ужасные вещи. Ты только вообрази себе. Вот я подергаю за веревку, а он подумает, что это ты, и откроет дверь. Он ведь со сна ничего не соображает. До самой постели меня доведет. Надо будет попробовать. Неплохая идея.
Ладно бы над ее секретом подсмеивались только в гримерной. Но – вот ведь неудача! – о нем стало известно и неким юным хулиганам. Они получали контрамарки за то, чтобы со своей галерки хором выкрикивать имена соответствующих актрис. Такое у них было занятие. И вот они-то и решили подергать Ранко за ее секрет.
– Слушай-ка внимательно. Какие-то наглецы вознамерились подергать сегодня за нашу с тобой веревочку, – сообщила мужу Ранко по телефону из гримерной.
Муж сонно промямлил:
– Вот как… Ну что ж, поднимаю ее наверх.
– Нет, подожди, у меня есть идея, – засмеялась Ранко. – Ты только пойми, это, конечно, юные разбойники. Но они ведь вызывают на бис и меня. Так что они работают на мою славу. И я хочу их отблагодарить по-умному. Ты им на свой конец веревки привяжи чего-нибудь вкусненького. Ну, например, булочку. Эти ребята, наверное, ничего с утра и не ели. Доставим им удовольствие. Пусть говорят, какая я добрая – моей славе это не повредит.
– Хорошо. – Нищий поэт на другом конце провода утвердительно зевнул, хотя у него не было денег даже на то, чтобы купить простого хлеба. Он осмотрелся. В комнате не было ничего подходящего, кроме букета цветов, который достался Ранко в театре. Ну что ж, посмотрим, обрадуются ли озорники цветам, а не булке.
Когда один из этих веселых хулиганов со всей силы дернул за веревку, она подалась на удивление легко, и к ним спустилось нечто завернутое в газету. Они задрали головы – окно на третьем этаже было затворено. Они развернули газету – там были цветы. Это были искусственные цветы, надерганные мужем Ранко из букета. Мальчишки обрадованно закричали:
– Шикарно, ну ты даешь, Ранко! Здорово придумала, уважаем!
– Нужно завтра эти цветы бросить ей на сцену!
Каждый мальчишка засунул себе по цветку за отворот кимоно, рукава отвисали под тяжестью искусственных цветов.
– Ребята, а с чего это мы взяли, что это фокусы Ранко?
– И вправду. Она ведь еще в гримерной.
– Тогда это проделки ее мужа.
– Еще лучше!
– Он ведь как-никак поэт!
Как бы то ни было, но на следующий день цветы были брошены к ногам Ранко.
Однако Ранко не была бы актрисой в Асакуса, если бы она возвращалась домой так поздно только из-за ночных репетиций.
Со своими коллегами она частенько заходила в одну закусочную в веселом квартале Ёсивара, где сакэ подавали до трех ночи. Бывало, что клиент приглашал ее и в какое-нибудь более освещенное заведение. Про все это было прекрасно известно нашим озорникам. После того, как они получили в подарок цветы, их симпатии были на стороне мужа.
– Давайте-ка проучим ее. Кто-то из нас пойдет прогуляться с ее мужем. Другой в это время поднимется к ним в комнату, соберет сверток с ее одеждой и косметикой и привяжет его. Когда она пьяная вернется домой и дернет за веревочку, к ее ногам упадут ее пожитки. Вместе с записочкой: «Хватит, мне надоело, убирайся!»
Приготовления были закончены. Ранко прогуливалась вместе со своим клиентом. И вдруг откуда ни возьмись – мальчишка.
– Послушай, Ранко, а ты не боишься, что за твои номера муж тебя выгонит из дому?
– Брось! Он у меня там привязанным спит.
Лилия
Это было, когда девочка по имени Юрико, что значит Лилия, только-только пошла в школу. Была у нее любимая подруга, Умэко.
«Бедняжка Умэко! И карандаш у нее совсем коротенький – с пальчик, и учебники она носит в старом портфеле своего старшего брата».
И вот, чтобы ничем не отличаться от своей лучшей подруги, Юрико пилочкой перочинного ножа отпилила от своего длинного карандаша маленький кусочек и со слезами настояла на том, чтобы родители купили ей мальчишечий ранец – у нее ведь не было старшего брата.
Когда Юрико подросла и училась уже в старшем классе, ее лучшей подругой стала Мацуко – «Сосенка».
«Мацуко такая красивая! Но ей всегда зябко, уши и пальцы у нее красные от холода. Бедная, бедная Мацуко!»
И вот, чтобы ничем не отличаться от своей лучшей подруги, Юрико подолгу держала руки в ледяной воде, обжигала лицо и уши холодной водой из умывальника и как была, мокрая, бежала в школу, дрожа под пронизывающим утренним ветром.
Пришло время, и Юрико вышла замуж. Нечего и говорить, что она без памяти полюбила своего мужа. И чтобы во всем походить на самого любимого человека, чтобы все делать так, как делает он, Юрико решила остричь волосы, нацепить на нос очки с толстыми стеклами и даже вознамерилась отрастить усы. Она пробовала курить матросскую трубку, говорила мужу «Эй, ты!» и в довершение всего собралась записаться в армию. Однако, как ни странно, ничего из задуманного муж ей выполнить не позволил. Он даже отчитал жену за то, что та стала носить такую же, как у него, нижнюю рубашку, недовольно хмурился оттого, что жена совершенно не пользовалась ни помадой, ни пудрой – так же, впрочем, как и он сам. А посему любовь Юрико, лишенная свободы в самых лучших проявлениях, увядала, словно сорванный цветок.
«Какой бездушный человек! Ну почему, почему он не позволяет мне быть такой же, как он?! Ведь так больно чувствовать, что ты хоть чем-то отличаешься от любимого!»
И возлюбила тогда Юрико Господа Бога. «Господи, прошу Тебя, яви мне Свой прекрасный лик! Позволь мне взглянуть на Тебя хотя бы краешком глаза. Я так хочу, чтобы Твой облик стал и моим обликом, я так хочу во всем следовать Твоим делам!» – так молилась Юрико.
И небеса вняли ее молитве. Донесся с высот божественный глас: «Женщина по имени Юрико! Повелеваю тебе стать лилией. Будь как лилия – не люби никого. Будь как лилия – возлюби каждого!»
«Повинуюсь, мой господин», – послушно ответила Юрико и превратилась в белоснежную лилию.
Сортирный Будда
Давным-давно, Арасияма, Киото, весна…
Дамы из знатных домов, их дочери, гейши из веселых кварталов и проститутки прибыли полюбоваться пышным цветением сакуры.
– Прошу прощения, но не могли бы мы воспользоваться вашей уборной? – с поклоном спросили зардевшиеся женщины возле обшарпанного деревенского дома. Они зашли внутрь и – о ужас! – обнаружили это, занавешенное старыми циновками. При каждом порыве весеннего ветерка циновки колебались, отчего по коже столичных дам пробегал холодок. Слышался детский плач.
Видя то неудобство, которое испытывают столичные штучки, крестьянин построил небольшую уборную и повесил вывеску с надписью тушью: «Платный туалет. Вход – три монеты». Во время цветения сакуры эта уборная пользовалась невероятным успехом, и хозяин сколотил приличное состояние.
Один деревенский завистник сказал своей жене так:
– Хатихэй разбогател на своей уборной. Этой весной я тоже отгрохаю уборную и переплюну его.
Жена отвечала:
– Твой план никуда не годится. Ты, конечно, можешь открыть новое заведение, но преимущество соседа в том, что у него есть старая клиентура. А потому мы станем только еще беднее.