Цикл «Аратта». Книги 1-7 — страница 2 из 79

— О нет, мой государь! — Ширам стремительно опустился на корточки около трупа, сорвал с его головы шлем. Лицо мертвеца было смуглым, как и у самого Ширама.

— Так все же измена вьет гнезда в ваших сердцах…

Ширам качнул головой и резко провел указательным пальцем по щеке неудачливого убийцы. На коже осталась светлая полоса.

— Это не накх. — Он приподнял веко и поглядел на голубой зрачок. — Это арий.

Часть 1Зверь из Бездны

Глава 1Змеиный Язык

— Привал закончен! Выступаем! Остался всего один переход — и мы попадем в землю Великой Охоты!

Аюр встал с ковра, торопливо дожевал соленую полоску вяленого мяса (такая пища только в пути и кажется вкусной, а дома совершенно несъедобна) и зябко завернулся в плащ — алый, расшитый золотыми конями, с подкладкой и оторочкой из меха рыси. Дикари-погонщики, отдыхавшие поодаль, рядом со своими мамонтами, тут же подняли глаза, раскрыли рты, да так и замерли, глядя на чудесный плащ как зачарованные.

Святое Солнце, какой же тут холод — а ведь нынче лето! И ветер все время дует, сырой и студеный, и от земли веет морозом. «Что ж ты хочешь, — сказал на это Ширам, глава его телохранителей. — Приятное место Змеиным Языком не назовут!»

Аюр уныло посмотрел по сторонам. Так оно и было. Издалека Змеиный Язык казался загадочным и полным чудес, а вблизи — однообразные безлесные плоскогорья с торчащими из высокой травы причудливыми скалами. Первое время царевича занимало все — езда на мамонтах, косматые мохначи в шкурах, непривычные, стелющиеся по земле горные растения, незнакомые голоса ночных птиц… Аюр еще никогда прежде не покидал окрестностей столицы. Но так долго предвкушаемое путешествие на Змеиный Язык уже успело ему порядком наскучить.

— Все будет, — успокаивал его Ширам. — Потерпи, царевич. Мы еще даже не поднялись на плато…

— Скорее бы, — ворчал Аюр, представляя себе обещанные земли Великой Охоты — как ему их расписывали в столице.

Куда ни глянь, раскинулись просторы, сплошь покрытые цветущим разнотравьем. Когда по траве пробегает ветер, кажется, что колышутся зеленые волны. И там, в этом травяном море, пасутся неисчислимые стада. Олени, мамонты, длиннорогие туры… Поодаль вертятся гиены… А где-то еле качнутся метелки трав — это подбирается к стаду пятнистый саблезубец…

При мысли о саблезубцах у Аюра всякий раз невольно холодело в глубине живота. Все дорогу царевич очень внимательно прислушивался к разговорам ловчих, особенно когда те вспоминали прежние охотничьи вылазки в южные степи Аратты, и все старательно запоминал, чтобы не опозориться, когда дойдет до дела. Нет, конечно, он ездил на конную охоту за винторогами и метко бил из лука по мишеням. Но что может сравниться с Охотой Силы — первой в жизни юноши встречей один на один с огромным, смертельно опасным хищником! Только после нее, вернувшись с достойной добычей, он сможет по праву назвать себя мужчиной.

Аюр хорошо помнил, как в детстве впервые увидел саблезубца, как с криком шарахнулся от оскаленной пасти и выпущенных в прыжке когтей. Хорошо еще, что это было всего лишь чучело! Потом страшный зверь гонялся за ним во сне. И вот теперь ему предстоит выйти против него с оружием — уже не во сне, а в яви…

Впрочем, это все впереди — а пока отряд идет, шаг за шагом поднимаясь вверх. Дорога не слишком крутая и не опасная, только холоднее с каждым днем. И пустынно. До чего же тут пустынно! За все дни пути не встретили ни одного зверя, даже суслика… Аюр потребовал объяснений у Варака, почтенного доверием раба-распорядителя из дворцовой охотничьей палаты, а у того на все один ответ: «Все идет замечательно, о божественный сын Солнца!» И подобострастная улыбка, как пришитая. Надо бы спросить мохначей, только они человеческого языка не знают. Да и не пристало наследнику Аратты разговаривать с косматыми зверолюдьми.

Аюр расправил крепкие плечи, погладил покрытую золотой чеканкой рукоять кинжала — еще одного предмета мечтаний дикарей. Даже среди ариев царевич считался красавцем и знал об этом. Его длинные волосы, прихваченные на макушке, свободно падали на спину, а на груди, в ушах и на запястьях сверкали украшения. Но яснее всяких сокровищ о знатности говорили его золотистая кожа и яркие светлые глаза. Вот — отличие, данное Солнцем своим первородным сыновьям! Господь Исварха недаром полюбил ариев и даровал им силу и власть. В отличие от всех этих низкорослых, неказистых рабов или звероподобных мохначей. И конечно же, детей ночи — накхов.

Послышались громкие странные возгласы, фырканье. Дикари поднимали в дорогу мамонтов. Небо потемнело: над юношей нависла ходячая гора длинного, свалявшегося грязно-белого меха, над которой вились рои злющих оводов. Варак сказал, что в прежние годы их здесь бывало гораздо меньше. Впрочем, пообещал, что оводы вот-вот отстанут.

Аюр посмотрел наверх — оттуда широко улыбалась, сверкая зубищами, погонщица Айха. Юношу мутило от ее грубого конопатого лица, он даже жалел эту бедолагу, которую угораздило родиться такой уродиной. Впрочем, у соплеменников она наверняка считалась первой красавицей, с ее пышными светло-рыжими волосами — если бы еще убрать из них вплетенные птичьи кости и мышиные черепа. Айха хоть была приветлива, в отличие от своих соплеменников. У тех лица как тупым ножом из дерева вырезаны, такие же неподвижные и ко всему равнодушные. Ширам сказал: боги наказали мохначей родиться такими за тяжелые прегрешения в прошлых жизнях. Потомки накхов упорно верили в перерождения, хоть их странная, темная религия была уже много веков запрещена в Аратте.

Но все-таки одно Аюра в дикарях восхищало. Как они повелевают своими исполинскими зверями! Никогда не кричат и не бьют их, как погонщики быков, у них даже и бичей нет. Шепнут что-то на ухо, а то просто рукой махнут особым образом — и мамонт делает все, что ему повелят.

Повинуясь возгласу погонщицы, рядом с Аюром свесился хобот. Мамонт свернул его кольцом и подставил под ноги юноше — вставай сюда, подниму!

— Как он умен! Как послушен! — воскликнул Аюр, в восторге глядя на белого мамонта. — Подари его мне!

Мохначка продолжала улыбаться, не понимая вопроса. Тут же рядом возник Варак, задрал голову и принялся что-то втолковывать дикарке. Беседа затянулась.

— Господин, — с виноватым видом повернулся к Аюру дворцовый раб. — Она сказала, что не хочет.

— Что значит «не хочет»? — Аюр грозно свел брови. — Разве не достаточно, что этого хочу я?

— Дикая женщина говорит, что они со своей скотиной как брат и сестра, — не скрывая презрения, перевел Варак. — Дескать, они выбрали друг друга в детстве, вместе росли, питались из одного корыта…

Аюр нахмурился еще сильнее. Сзади беззвучно подошел Ширам. Невысокий и жилистый, как все накхи, он с ног до головы был в черном, из украшений — золотой обручальный браслет на запястье да свернувшаяся в спираль серебряная змейка у ворота плаща.

— Чем это ты тут занят, солнцеликий?

— Она не хочет дарить мне мамонта! — воскликнул царевич. — Как она вообще смеет мне отказывать?

Сообразив, в чем дело, Ширам усмехнулся:

— Зачем тебе мамонт, Аюр? Даже если он добредет до столицы, не подохнув по пути от жары, то непременно застрянет в городских воротах…

За его спиной послышались приглушенные смешки телохранителей. Аюр сделал вид, что не услышал. Он вообще считал, что эти отборные воины-арии из Полуденных Жезлоносцев слишком много себе позволяют и смеют относиться к нему покровительственно. Но воины, хоть и считались его личной охраной, подчинялись не ему — ими командовал Джериш.

— Дикарка не подарит тебе своего зверя, даже если ты посулишь ей в обмен свой великолепный плащ и охотничий лук в придачу, — продолжал Ширам. — Забудь. Все равно мамонты никого не слушаются, кроме собственных погонщиков. Их когда-то пробовали забирать силой, так они начинали беситься — не уймешь, пока не убьешь. Зато со своими погонщиками даже на саблезубца пойдут.

— А я все-таки думаю: она просто жадина, — пробурчал Аюр и вдруг просиял. — Тогда я забираю мамонта вместе с погонщиком! Мохначи иногда живут в Аратте, я знаю. У дяди Тулума один такой служит при храме с детских лет, Аоранг его зовут — лечит людей и животных, даже научился говорить по-человечески… Мамонту во дворце будет очень хорошо, а городские ворота мы ради него разберем.

— Так и будет, если божественный сын Солнца даст повеление, — подхватил Варак. — А сейчас пора выступать…

— И Солнца сын, вскочив на коня, полночный край обозрел! — донеслось со стороны костра.

Там сутулился над свитками жрец Хаста. Не обращая внимания на сборы, он торопливо покрывал телячью кожу ровными строчками. Рядом стоял глиняный горшок — обиталище неугасимого священного пламени, духа Исвархи. Другой обязанностью жреца было вести записи обо всем, что происходит в пути. Он и вел их слогом, достойным героев.

— Не на коня, а на мамонта, — с усмешкой поправил Ширам. — Скажи, огнехранитель, почему бог песен всегда посещает тебя в самое неподходящее время?

— Для бога нет неподходящего времени! — ни на миг не смутившись, заявил Хаста. — И Солнца сын, на мамонта сев, полночный край обозрел!

Священная гадательная собака, развалившаяся рядом с ним, широко зевнула, распахнув узкую зубастую пасть.

— «Какие дивы, — промолвил он, — меня сюда занесли?» Ай! Ты опять?! — Хаста подскочил на месте, схватившись за голову. Довольная Айха шмыгнула прочь, унося с собой волосок, выдранный из его рыжих свалявшихся косм, не стриженных, как и положено жрецу, с самого посвящения. — Отойди от меня, о ужасная женщина с бородой!

— У нее нет бороды, — хихикая, заметил Аюр.

— Лучше бы была, мы б хоть ее лица не видели! — И, понизив голос, Хаста предположил: — Мне кажется, она хочет меня съесть, светозарный! Уже начала ощипывать… Потом проснусь оттого, что меня поджаривают над костром…

— Она просто в тебя влюбилась, — возразил Аюр, глядя, как Айха благоговейно прячет выдранный волосок. — Спроси ее, Варак, почему она ходит за жрецом как хвост и дергает из него то волосы, то нитки?

Варак, выслушав мохначку, фыркнул:

— Глупая дикая женщина считает почтенного огнехранителя Хасту волшебным существом, кем-то вроде полубога. В ее вшивую голову никак не уместится, как это можно записывать слова. Она говорит: это великое колдовство — останавливать мгновения…

Жрец на миг задумался и ухмыльнулся.

— Ну-ка дай! — Он схватил дикарку за руку и еще непросохшей кистью начертал ей на тыльной стороне ладони «ард» — знак Солнца. Погонщица ахнула и застыла, глядя на свою руку как на нечто отдельное и бесценное…

— Молодец, Хаста! — захохотал Аюр. — Теперь они отрежут ей руку, засушат и будут поклоняться!

— Подобное отношение к письменности у звероподобного племени само по себе достойно уважения, а не насмешек, — заметил Ширам. — Начертанные знаки порой таят скрытую силу…

— Воистину это слова мудрости! — льстиво заявил Хаста, убирая свиток и как бы невзначай кинув взгляд на татуировку на запястье у Ширама — ползущую эфу. Слухи о тайных обществах накхов ходили, пожалуй, с тех самых времен, как двенадцати родам Накхарана запретили собственное жречество. Может, байки, а может, и нет…

— Выступаем! — важно объявил Аюр. Поставил ногу в кольцо хобота и был в мгновение вознесен на высоту. Айха помогла ему устроиться в башенке, а сама скатилась по мохнатому боку мамонта вниз и пошла рядом, любуясь знаком Солнца на своей руке и счастливо улыбаясь.

— Почему встали?

Ширам вышел вперед и остановился, глядя под ноги. Поперек тропы зияла трещина. Неширокая, можно перешагнуть без усилия, но длинная. Трещина уходила в обе стороны и терялась в невысокой траве.

— Это еще что? — спросил Ширам. — На Змеином Языке бывают землетрясения? Почему мне не сообщили?

Варак, тут же оказавшийся рядом, сразу пожалел, что так торопился. Все рабы и слуги боялись накха, особенно когда он начинал говорить таким вот негромким, лишенным выражения голосом. Даже воины охраны предпочли хранить молчание, ожидая, чем кончится дело.

— Ерунда! — дрогнувшим голосом заявил Варак. — Ее и ребенок перешагнет! Нет причин для беспокойства, господин!

— А если обвалится край? — Голос Ширама стал еще тише и неприятнее.

Мохначи тем временем слезли с мамонтов и столпились перед препятствием, что-то обсуждая. Затем двое ушли в разные стороны от тропы, внимательно осматривая землю.

— Какой она глубины?

Ширам подошел, наклонился над краем, заглядывая в темную, отливающую синевой бездну. Оттуда на него дохнуло таким потусторонним морозом, что накх невольно отступил на шаг, помянув Храваша, царя голодных дивов. Кинул в щель камешек, но тот беззвучно сгинул где-то внизу.

— Хаста, — мгновение подумав, позвал он, — где твой пес?

Жрец торопливо вышел вперед, ведя собаку. Все столпились у щели, затаив дыхание. Станет ли священная собака прыгать через трещину? И если прыгнет, то какой лапой ступит — правой или левой?

Собака легко перемахнула на другую сторону и обернулась, помахивая хвостом. Она явно не понимала, как такое ничтожное препятствие могло остановить отряд. Над толпой пролетел дружный вздох облегчения. Никому не хотелось тащиться назад, когда цель была так близко.

— Хорошо, — кивнул Ширам, — знамения благоприятны. Но первыми пусть пройдут мамонты.

Вернулись дикари, поднялись на мамонтов, и самый большой, белый, вышел вперед. Перед трещиной он остановился, обнюхал ее, взволнованно затрубил, но все же перешагнул. Ничего не случилось. За ним пошли следующие.

Когда караван миновал подозрительное место, Ширам пропустил всех вперед, а сам пошел сзади, сделав знак Вараку подойти.

— А ну выкладывай, — приказал он.

— Что? — пролепетал тот.

— Что-то неладно. Этот край как вымер! Где звери? Почему так промозгло? Тут должно быть гораздо суше в это время! Откуда столько мух?

— Все идет как следует, пресветлый господин, ни о чем не беспокойтесь… — привычно завел свою песню Варак.

— Нет, не все! Вчера мы должны были ночевать в стойбище мохначей. Я прекрасно помню, как ты распинался в дворцовой охотничьей палате — дескать, на каждой стоянке нас будет ждать подготовленный удобный ночлег… И где оно, твое стойбище?

— Может, откочевали? — пискнул Варак. — Это же дикари! Они сворачивают свои шатры из шкур, садятся на мамонтов и уходят, куда им вздумается… Ой!

Пальцы Ширама легли Вараку на плечо и слегка сжались — вроде и несильно, но все тело раба как иглой пронзила острая боль. Варак вспомнил рассказы о том, что накхи могут и убить, просто ткнув пальцем в нужное место, и весь взмок, несмотря на холод.

— Не говори пустых слов, — протянул Ширам, не торопясь его отпускать. — Ты ведь знаешь, что такое Охота Силы? Представляешь, что будет, если царевич вернется без добычи?

— Да-а… — просипел распорядитель. — Мне больно, добрый господин…

— Храваш будет тебе добрым господином, если что-то пойдет не так!

Варак зажмурился. Царь голодных дивов казался ему сейчас куда предпочтительнее.

— Завтра вечером, — выдавил он, — мы выйдем на большую равнину… И там нас точно ждут…

Ширам наконец отпустил плечо «устранителя хлопот» и ушел вперед, догоняя караван. Варак выдохнул. Разминая плечо и мысленно осыпая накха проклятиями, он оглянулся на трещину. В сумерках она ухмылялась ему вслед, словно узкая черная пасть.

Вечерело. Заходящее солнце окрасило горные склоны в цвета пламени. В низинах и промоинах легли лиловые тени. А караван все шел. Перевал, за которым начинались травянистые равнины, казался уже совсем близким, рукой подать.

Мамонт при ходьбе сильно раскачивался. Первые дни Аюра невыносимо тошнило, плоскогорья плясали перед глазами, но потом он привык. Царевич лежал на набитых душистыми травами тюфяках, грыз медовые сладости и мечтал, как, вернувшись с добычей в столицу, станет рассказывать о своих охотничьих подвигах друзьям и подругам. По сторонам тропы уже пошли первые пятна высокой травы — пока еще не равнины до края неба, но в такой траве вполне мог укрыться саблезубец-другой.

Легко можно представить, как страшный зверь внезапно выскакивает — да хоть из-за вон того обломка скалы! Бросается на мамонта и вонзает свои жуткие клыки в его ногу! Вслед за ним с ужасающим воем появляется целая стая хищников. Взбесившийся мамонт вырывается вперед и несется по равнине… Земля содрогается от топота… Воины и погонщики остались далеко позади, слышны только отдаленные крики страха да рычание настигающих зверей…

И вот сзади с ужасным ревом на мамонта бросается огромный, с клыками в руку длиной… ну ладно, с локоть, мощный самец в расцвете сил и свирепости. Зверь начинает ползти вверх по обезумевшему, скачущему галопом мамонту. А мохнатый великан, несмотря на всю мощь, настолько испуган, что даже не пытается сбросить его…

И тут он, Аюр, встает (юноша с восхищением представил со стороны эту картину) — длинные волосы развеваются по ветру, одной рукой вскидывает выгнутый из турьих рогов лук, другой стремительно, но плавно накладывает стрелу и одним движением, как учили, оттягивает ее к уху. Стрела вонзается зверю прямо в глаз! Потом прыгает следующий… потом еще один…

Гора убитых саблезубцев росла прямо на глазах…

От сладких мечтаний Аюра пробудили ругань воинов охраны, испуганная скороговорка Варака и зловещее шипение накха. Он выглянул из-за занавесей и обнаружил, что караван стоит. Неподалеку от его мамонта столпились все участники охоты, включая воинов, ловчих, мохначей и слуг. В середине круга скорчился несчастный Варак, которого воины бранили последними словами. Ширам смотрел на него не мигая. В руке у него была лунная коса — слегка изогнутый клинок на длинном древке, любимое оружие накхов.

— Почему ты не спросил мохначей? — слышался его голос, полный уже нескрываемой ярости. — Они не могли не знать!

— А может, и спросил, да нам сказать побоялся? — добавил один из ловчих. — Правда, Варак? Ты ведь знал, что дичь ушла?

— Нет! — раздался полный страха вопль раба-распорядителя. — Я не знал!

— Давайте дождемся следопытов, — проговорил второй ловчий. — Может, они принесут добрые вести?

Аюр распахнул занавеси с другой стороны, высунулся, огляделся и ахнул. Вокруг простирался исполненный величественной красоты вид. До самого края неба огромными плоскими ступенями спускалась озаренная заходящим солнцем равнина. Порывами налетал ветер, гнал по травяному морю длинные извилистые волны. Зеленый цвет разнотравья уже постепенно сменялся на рыжий. Дальний край равнины терялся в голубой дымке. Облака над равниной багровели и золотились…

И на всем этом бесконечном пространстве не было заметно ни единого зверя. Ни мамонта, ни носорога, ни оленя. Ни саблезубца…

Глава 2Куда идти дальше?

— Но тут должны быть звери, господин, великое множество зверей, огромные стада! — причитал Варак, озираясь по сторонам. — Их тут всегда было так много, что местами сама земля сложена из их костей!

— И где же они все?

— Их нет, — беспомощно развел руками Варак.

— А мы и не заметили! — съязвил кто-то.

Между тем из высокой травы вынырнули следопыты. На них обратились взгляды остальных.

— Свежих следов нет, — растерянно покачал головой Дакша, немолодой опытный охотник, не раз сопровождавший государя Ардвана в облавных охотах в степях Аратты. — Ни мамонтов, ни оленей, ни хищников. Все ушли.

— Почему же они ушли? — спросил Ширам, бросая взгляд на невозмутимых мохначей.

Старый ловчий хлопнул себя по шее.

— Даже не знаю… Может, оводы прогнали? Вишь, как сыро стало? — Дакша копнул носком сапога землю. — Мох! Змеиный Язык давно с юга подтапливает. Скоро там будут сплошные болота… Если тут зимой валит столько снега, неудивительно, что звери уходят. Они сейчас наверняка далеко на севере, там их не жалят насекомые и легче добывать корм…

— И что же ты посоветуешь — идти догонять их?

Дакша нахмурился.

— Мы к такому походу не готовы. Это здесь пока тепло и сыро, а там, севернее, уже осень, и скверная осень! Да и согласятся ли проводники? Они на это не подряжались… Ну-ка, — окликнул он переводчика, — спроси ту лохматую образину, поведет он нас на север за зверем?

Варак перевел вопрос, обращаясь к старшему из мохначей с полуседой гривой и пегой бородой, заплетенной в косы. Мохнач, по имени Умги, почесал в затылке и надолго впал в задумчивость. Южане хотят идти искать зверей? Как они собираются это делать? Они не знают ни пути, ни края, ни обычаев, а люди Ползучих гор не любят чужаков…

— Эй, ты заснул, что ли? — нетерпеливо окликнул мохнача глава жезлоносцев Джериш.

Тот что-то рыкнул в ответ.

— Он говорит, что размышляет, — перевел Варак. — Он должен хорошо все обдумать.

— Да что тут думать? — с досадой сказал Дакша. — У нас нет ни достаточных припасов, ни теплой одежды, и только боги знают, куда ушли стада.

Ширам кивнул. Он тоже понимал, что шататься по Змеиному Языку в поисках неведомо куда откочевавших животных — не лучший выход.

— Что мы еще можем сделать?

— Вернуться назад.

Лицо накха застыло.

— А что делать-то? — развел руками Дакша. — Сами виноваты. Переложили все хлопоты на распорядителя, а он не разузнал про зверей, пока было время. Или разузнал, да сказать побоялся. Сейчас это уже не важно. Эх, сколько времени, сколько средств потрачено впустую! Снаряжение, припасы, подарки дикарям…

Варак, обманутый спокойным лицом накха, подхватил:

— Господин, ну ведь бывает, что дичь уйдет! Это же звери… В прошлом году были, в этом нет… Может, следопыты плохо искали, давайте их снова отправим…

Рука накха взметнулась и кончиками пальцев хлестнула переводчика по лицу. Варак вскрикнул и ничком рухнул на землю.

— Может, тебя отправить в прошлый год, чтобы ты поискал там зверя? — вкрадчиво спросил Ширам.

Варак уткнулся носом в траву, не смея вздохнуть. Он не сомневался, что накх убьет его, если пожелает, и никто бы тут не стал его останавливать. Вокруг все затихли.

А мохнач Умги тем временем все обдумывал заданный ему вопрос и как раз добрался до его сердцевины. Надо узнать, где звери, тогда и ответ: догонять их или нет, будет ясен. Он закрыл глаза, пытаясь позвать духов зверей… Отклика почти не было. Стада очень далеко и продолжают уходить, за ними уходят хищники. Как быстро они идут, словно спасаются от чего-то! От чего? Вокруг не видать никакой угрозы. Ни на земле, ни в небе…

Мысленным взором Умги взглянул вниз и задохнулся от страха. Там, под землей, разевала пасть голодная тьма…

Седой мохнач шумно вздохнул, содрогнувшись всем телом.

«Правильно, бойтесь», — подумал Ширам, заметив его дрожь, и с отвращением опустил взгляд на раба-распорядителя. Из-за этого ничтожества торный путь к вершинам власти, только-только приоткрывшийся перед ним, оказался под угрозой. Он задумался, какое наказание, сопоставимое с огромной виной Варака, избрать — такое, чтобы запомнилось всем…

— Приятно посмотреть на суд справедливости! — раздался из толпы голос жреца. — Пусть кровь жалкого раба прольется росой на пламя твоего гнева, благородный накх! И ничего, что он единственный среди нас, кто владеет языком дикарей…

Ширам косо взглянул на огнехранителя.

— Бог решил сказать свое слово?

— Если ему дадут высказаться, он бы не возражал, — со смиренным видом подтвердил жрец.

Над толпой пролетели смешки. Ширам нахмурился.

— Хаста верно говорит, — важно поддержал жреца Аюр. — Мы, арии, ничего не делаем, пока не явил свою волю Господь Солнце.

— Твоя гадательная собака учуяла след ушедших зверей? — недоверчиво спросил Ширам.

— Не об ушедших зверях нам сейчас надо думать. Господь Солнце ясно говорит, что нам пришло время выбирать новую дорогу!

Жрец протянул перед собой глиняный горшок с угольками, в которых дремал негасимый Священный Огонь.

— Вечному Огню ведомо прошлое и грядущее. Но чтобы он поделился запретным знанием со смертными, нужно накормить его влагой жизни…

Варак, быстрее всех сообразив, чем это ему грозит, метнулся в сторону, собираясь нырнуть в траву, но был пойман, сбит с ног и прижат к земле древками копий.

— Приступайте, — чуть поразмыслив, согласился Ширам.

Хаста огляделся, выбирая место для жертвоприношения. Двое рабов из обоза уже тащили большой бронзовый поднос — Священный Огонь, рожденный в небе, не должен был касаться земли — и тяжелый расписной короб, полный удивительных вещей, склянок, порошков и зелий.

— Сено быстро прогорит, хватит всего на одно вопрошание, — заметил Хаста, проводя рукой над ворохом сухой травы. Толпа издала единый вздох изумления — над подносом заплясали синеватые огоньки…

Потянуло горьким дымом. Жрец снова провел над подносом ладонью, и дым из горького мгновенно стал приторно-сладким, пьянящим. Мамонты начали беспокойно топтаться, пытаясь хоть на шаг отойти от огненно-дымного круга.

— Приведите жертву!

Варак взвыл и принялся отчаянно вырываться. Упирающегося переводчика силком поволокли к костру.

— Ох уж эти простолюдины! — вздохнул стоящий рядом с царевичем Джериш. — Никакого достоинства. А ведь на него сейчас смотрит Господь Солнце!

— Земляные люди всегда так, — отмахнулся Аюр, впрочем увлеченно наблюдая за подготовкой к церемонии. — Вопят, будто их ничтожная жизнь что-то значит. Помню, когда море забрало моего старшего брата, началась смута и было много казней. Глупцы и бунтовщики нагло болтали, что небеса отвернулись от дома Ардвана, но, когда наступал их срок, все они вели себя так же позорно, как этот раб. Помнишь, Ширам?

— Помню, — сухо ответил тот. — Все, кроме ариев.

— Еще б тебе не помнить. Вы, накхи, любите резать глотки, — заметил Джериш. Телохранитель царевича отлично уловил презрение в его голосе.

— Чтобы уметь, любить необязательно, — холодно ответил он.

— Разве вам приходилось казнить и ариев? — удивился Аюр.

Но вместо накха ответил Джериш:

— Арии никогда не позволят грязным рукам палача прикоснуться к себе! Они сами приносят себя в жертву Исвархе, собственным клинком!

— Так это воины, — уточнил Аюр и спросил телохранителя с любопытством: — А как казнят в Накхаране?

Но Ширам не успел ответить. Приготовления к жертвоприношению были завершены.

— Огонь жаждет! — нараспев возгласил Хаста ритуальную фразу.

— Я готов! — объявил Аюр выступая вперед. — Я уже знаю, о чем спрошу Священный Огонь!

Как сын государя — живого бога ариев, — он с детства принимал участие в разнообразных ритуалах и разбирался в них не хуже любого жреца.

Мохначи, стоя возле своих мамонтов, молча смотрели на действо. Чужаки, похоже, задумали отдать своего соплеменника в дар огню? Что ж, их дело. Смерть и жизнь ходят рука об руку на Ползучих горах. Жизнь человека, жизнь зверя, жизнь мельчайшего гнуса стоят здесь одинаково много и одинаково мало. Но южане ничего этим не добьются. Их огненный бог тут слаб и бессилен. У Ползучих гор, от снежных равнин полночи до водопадов полудня, свои хозяева.

Чужаки с теплых низин приезжали охотиться давно. Убивали не ради пищи. Сперва люди гор не могли ничего понять, но потом дело наладилось. Гости пьянели от богатой добычи. Убитое зверье оставляли загонщикам или просто бросали в траве, увозя с собой одни рога или бивни. По-настоящему ценились только шкуры хищников. Но тут понятно — охота на хищника была испытанием отваги и ловкости. Юные люди гор тоже так делали, выходя против саблезубца или мохнатого тура с копьем один на один. Правда, копья у них были не бронзовые, а костяные или каменные…

Умги, наконец преодолев свой ужас перед привидевшейся ему алчущей бездной, подошел к прочим погонщикам и принялся о чем-то тихо с ними толковать…

Тем временем по знаку Хасты вперед вытолкнули Варака, и один из телохранителей царевича протянул жрецу кинжал.

— Нет-нет, не так! — Хаста торжественно достал устрашающего вида нож из черного стекла, что родится в подземном пламени. — Поближе его сюда!

Воины потащили раба к металлическому подносу, на котором, пожирая тлеющую траву, подмигивали угли.

— Да взглянет Господь Исварха милостивым оком на пути прошлого и будущего, открытые ему и скрытые от нас!

Хаста привычным жестом схватил раба за волосы и чиркнул ножом поперек груди. В огонь струйкой побежала кровь. Пламя мгновенно переменило цвет, вспыхнуло, метнулось вверх, опалив Вараку бородку и брови. Раб с криком отшатнулся.

— Пошел вон, — тихо пробормотал жрец, не глядя на него, и погрузил руки прямо в пламя.

Вокруг все снова дружно ахнули. Руки жреца невредимо проходили сквозь огонь.

«Святой огонь слушается его! Он ему подчиняется!..»

— Пусть сын повелителя подойдет и взглянет на мир глазами бога!

Аюр выступил вперед, наклонился над огнем и глубоко вдохнул густой пряный дым.

Лоб его мгновенно покрылся испариной, руки задрожали, веки сонно сомкнулись — и вдруг длинные ресницы взметнулись вверх, а глаза вспыхнули, словно пораженные невиданным зрелищем.

— Крылатые корабли! — воскликнул он с изумлением и восторгом. — Смотрите, они летят клином, как осенние гуси!

Воины и слуги в почтительном страхе внимали нездешним видениям сына государя, в котором пробудилась божественная часть его существа. Сейчас он на земле лишь телом — а дух его вместе с отцом всех ариев Исвархой плывет в сияющих звездных морях.

— Вниз, вниз смотри, светозарный, — подсказал ему на ухо Хаста, поддерживая пошатнувшегося Аюра под руку. — Ищи своего зверя на земле, он не в небесных пределах…

Царевич нахмурился, но, видно, услышал, и глаза его снова закрылись. Было видно, как быстро двигаются зрачки под опущенными веками.

— Вижу! — закричал он вдруг и вздрогнул, будто узрел нечто страшное. — Вижу моего зверя! Он идет среди сосен на закат! Он зол и очень голоден! Он…

Аюр закашлялся и отшатнулся от костра. Покрасневшие от дыма глаза отчаянно слезились. Хаста помог ему опуститься на землю.

— Дайте ему пить, скорее!

— Слава Солнцу! — довольно произнес Джериш. — Он увидел своего зверя. Охота все же состоится! Мы-то с парнями уж думали — все, поворачиваем обратно…

— Среди сосен? — с недоумением произнес Ширам, окидывая взглядом голую равнину вокруг. — На закате?

— Позволь сказать, маханвир, — выступил ловчий Дакша. — Я вроде бы знаю, где может быть этот зверь. Там, за Змеиным Языком, — он указал рукой на запад, — простирается огромный и почти неизведанный лесной Затуманный край. Он покорился Аратте еще при дедах, но долгая дорога туда идет с юга, в обход Алаунских гор, через земли непокорных вендов. Однако я слышал, что если пройти Змеиный Язык насквозь и спуститься с его западных склонов, то мы попадем в лесные земли с севера.

— Обитаемы ли эти места? — спросил Ширам.

— Они населены немногочисленными племенами дикарей, живущих охотой. Они вроде бы не так звероподобны, как мохначи, платят нам ежегодную дань, и с ними можно иметь дело. Оттуда порой привозят хорошие меха. Я видел своими глазами шкуру огромного медведя…

— Медведя? — заинтересовался Аюр. — Я еще никогда не охотился на медведя!

— Потому что в Аратте их давно истребили, — объяснил Джериш, внимательно вглядываясь в царевича. — Что-то беспокоит тебя, солнцеликий? Ты так побледнел…

— Это все тот зверь, — буркнул Аюр, с его помощью поднимаясь на ноги. — Я видел его лишь мгновение, но его вид смутил меня. В нем было что-то неестественное и ужасное…

— Так это же замечательно, — радостно отозвался Джериш. — Подумай, когда ты убьешь его и вернешься в Аратту с невиданной добычей — ты же сразу попадешь в легенды! Одним этим прославишься в веках!

Аюр не ответил, только провел по лицу ладонью, словно стирая морок.

Дым рассеивался. Уже не колдовской, а обычный, горький, травяной. Жрец, кашляя, сгребал угли обратно в горшок и собирал принадлежности гадания.

— В лесах будет несложно прокормиться охотой, да и дикари с окраин обычно счастливы обменять еду и кров за наши безделушки, — задумчиво произнес Дакша, обращаясь к накху. — Твое слово, маханвир?

— Выступаем, — кивнул Ширам. — Где гнусный раб? — Он нашел взглядом за спинами слуг хнычущего, окровавленного Варака. — Скажи погонщикам, что мы пойдем дальше — через Змеиный Язык, в закатные леса.

Приказ был немедленно передан, но никто из погонщиков не шевельнулся. Они лишь переглянулись — да так, что Шираму на миг показалось, будто они обменялись мыслями. Потом седой мохнач неспешно то ли прохрипел, то ли прорычал длинную фразу.

— Дикарь говорит: они не пойдут, — заикаясь, перевел Варак. — Дикарь говорит: им надо на север! Они чего-то боятся… Чего-то, что приближается оттуда. — Он махнул рукой на юг. — Дескать, с ними договаривались только довезти до великой равнины и обратно…

Сказал и съежился, ожидая, что его самого сейчас прибьют за неповиновение мохначей. Воины и ловчие выслушали его с недоумением.

— Что происходит? — спросил Аюр. — Нас не хотят везти дальше? Ну что ж, верно, путь стал длиннее — так заплатите им еще, и не будем терять время!

Варак перевел его слова, выслушал раздражающе-медлительный ответ и сообщил:

— Дикари не желают новой платы. Они просто не хотят идти. Говорят, жители лесного края очень коварны и жестоки. Они стреляют в людей из засады, поклоняются страшному рогатому богу и вдобавок людоеды.

— Чепуха! В землях Аратты нет никаких людоедов! Мы бы давно их истребили!

— Еще они волнуются за свое племя, которое откочевало неизвестно куда. Они, впрочем, согласны по уговору отвезти нас обратно…

— Что значит «они согласны»? — возмутился Аюр. — Кто вообще спрашивает, чего они хотят? Я прикажу им — и они пойдут! Их надо заставить! А если откажутся — наказать! Да, Ширам?

— Позволь напомнить, солнцеликий, — негромко сказал Дакша. — Здесь дюжина мамонтов, послушных лишь дикарям. А чтобы растоптать нас всех, хватит и пары…

Аюр недоверчиво хмыкнул:

— Они не боятся мощи Аратты? Может, они не знают, чей я сын? Скажи им, пусть трепещут!

— Боюсь, им нет никакого дела до твоего почтенного отца, — отозвался Ширам. — Мохначи прекрасно понимают, что на этих проклятых богами плоскогорьях их никто не найдет, да и искать не станет…

— Ария — уступить дикарям? Невозможно!

— Воистину, солнцеликий! — поддержал его Джериш, бросая на воинов взгляд, который те прекрасно поняли.

— Эти полузвери не знают ни боли, ни страха, — неодобрительно проворчал Дакша. — Может, лучше предложить им кафтан царевича? Они с него глаз не сводят…

— Не дам! — вознегодовал Аюр. — Ширам, скажи им!

Ширам рассеянно кивнул, как будто погрузившись в глубокую задумчивость. Он всегда становился тихим и незаметным перед боем. Накх прикидывал, что можно сделать. Как подавить волю дикарей, которые стоят и смотрят с тупой наглостью, непоколебимо уверенные в своем превосходстве?

Конечно, кое-какие средства найдутся. Например, Укус Молнии… Возглас: «Умри, ничтожный», особым образом вскинутая рука — и жертва падает замертво, пораженная бронзовым шипом… Отлично действует на простолюдинов Аратты, но впечатлит ли этих? С кого начать? Да хоть с бородатого наглеца…

Мохнач Умги, старшина погонщиков, поглядел на Ширама, чуть прищурился, и его глаза быстро пересчитали южан. Пришлецы с теплых низин почему-то полагают, что люди Ползучих гор никогда не воюют и вообще очень миролюбивы. Но это только потому, что люди гор никогда не нападают первыми. Пусть только этот чернявый шевельнет рукой, и Умги подаст знак братьям — мамонтам… А дальше — просто найти подходящую трещину… И то немногое, что останется от южан, исчезнет в морозных глубинах без следа. Мало ли кого забирали себе горы? А их чудесное оружие и красивые вещи во вьюках останутся…

Ширам поглядел на мохнача… и по его прищуренным глазам ясно понял: тот ждет нападения.

«Когда я себя выдал? — огорчился он. — Как он догадался? Не мысли же прочитал…»

— Высокородный Ширам, — раздался рядом с ним негромкий голос Хасты. — Мне кажется, Господь Солнце удручен дерзким поведением дикарей. Возможно, он готов даже разгневаться…

— Так пусть он разразит их молнией! — с досадой отозвался накх.

— Именно об этом я и хотел поговорить…

Ширам обернулся к жрецу:

— Ты о чем?

— Господь Исварха слишком занят, чтобы лично уничтожать ослушников, — объяснил тот, кося глазами в сторону своего короба с зельями, — но послать своего сына, громовержца Шиндру…

— А-а. — Ширам сразу смекнул, о чем речь. — Так яви же им Гнев Шиндры! Пусть устрашатся!

— Гнев Шиндры? — громко переспросил Хаста. — Господин, ты хочешь уронить на нас солнце? Погубить землю ради нескольких зверей?!

Воины, ловчие и слуги настороженно затихли. Они понятия не имели, о чем идет речь. Даже Аюр в изумлении уставился на жреца. Что за гнев такой?

— Ослушники должны быть наказаны!

— Но это очень опасно…

— Я приказал — выполняй!

Огнехранитель дрожащими руками раскрыл короб. Ширам бросил Вараку:

— Скажи дерзким дикарям: если они не выполнят приказ, то будут уничтожены прямо здесь и сейчас. Останется одна зола. Серая, горячая зола!

Умги выслушал, пренебрежительно глядя на жреца, и прорычал что-то в ответ без малейшего страха.

— Он говорит, — перевел Варак, — здесь ваши боги ничего не могут. Здесь правят их поганые звериные духи…

— Тогда на них обрушится Гнев Шиндры. Готово, жрец?

Хаста осторожно доставал из короба что-то вроде человеческой головы, только маленькой — в половину настоящей. Раскрашенную, синюю, с тремя багровыми глазами и красногубым смеющимся ртом… Изо рта свисал длинный, блестящий черный язык.

— Падите ниц пред ликом разгневанного бога грома! — возгласил жрец. — Да обрушится его смертоносный гнев на тех, кто его не почтит!

Он осторожно передал голову Шираму, быстро прошептав:

— Только не забудь отбросить его подальше от себя, как только Шиндра начнет смеяться, иначе он откусит тебе руку!

Ширам выхватил голову у жреца из рук и поднял повыше.

— Смотрите, дикари! — прозвенел его голос. — Бог смеется над вами! Как бы вашим женам не пришлось над вами плакать!

На конце высунутого языка вспыхнул маленький огонек и с треском пополз вверх, к распахнутому рту.

Все попятились. Лишь наглый дикарь Умги остался стоять на месте, даже плечами пожать поленился.

— Кто не поклонится богу, тот погибнет! — внезапно завопил Хаста, ничком падая на землю.

Воины, все как один, бросились на землю. Что до рабов и слуг, кто тоже попадал, кто кинулся наутек, а кто застыл, ничего не понимая. Аюр и тот промешкал, зачарованно следя, как все короче становится огненный язык Шиндры. Сколько же он еще не знает о тайнах храма?!

Б-ба-а-ахх!

Полыхнула ослепительная вспышка, ужасный удар грома потряс окрестности. Огненная рука подхватила Аюра, пронесла над землей и швырнула в траву, осыпав грязью. Твердь содрогнулась, как будто пошевелился, роняя с плеч горы, сам Первочеловек… Откуда-то из глубин донесся глухой грохот. Земля снова качнулась… Все, кто пытался встать, вновь попадали. Постепенно к Аюру вернулся слух, но лучше бы не возвращался! Оглушительно трубили мамонты, дикари метались между ними и орали по-своему. Визжала гадательная собака, голосили рабы…

Постепенно улеглась пыль, холодный ветер снес дым, утихли крики. Остался лишь треск горящей травы да черное пятно посреди дороги. Арии осторожно поднимались на ноги, с ужасом и изумлением разглядывая обгорелую яму в том месте, куда Ширам в последний миг отбросил голову Шиндры.

— Да восславится святое Солнце! — кашляя и утирая лицо, провозгласил Хаста. — Все целы? Господин, я предупреждал…

Ширам только сверкнул глазами в его сторону.

Все были живы, никто особенно не пострадал. Даже чересчур любознательный Аюр, которого ударом огненного ветра отбросило в траву. Больше всех досталось дикарям и их огромным зверюгам — их побило комьями твердой как камень почвы.

Когда все понемногу успокоились, Ширам с удовольствием отметил, что колдовство выполнило свою задачу. У мохначей был очень подавленный, встревоженный вид. Уняв мамонтов, они что-то принялись втолковывать Вараку.

— Дикари покорились! — радостно объявил тот. — Они пойдут туда, куда повелит господин!

«Так-то!» — подумал Ширам, но согнал с лица ухмылку и строго сказал:

— Повинуйтесь, и все будет благополучно.

Дикарь добавил что-то еще.

— Он смиренно просит, пусть жрец огненного бога больше не баламутит Воды Гибели, иначе мы все умрем.

— Какие еще воды?

Мохнач молча указал на землю под собой.

Глава 3Голос глины

Пласт глины голубоватой полосой проступал на буром илистом берегу ручья. Вот так подарок от водяниц!

Мазайка спрыгнул с плотины и принялся выворачивать его из песка. От ледяной воды ломило руки. Но все же достал, отмыл от ила и тины, взобрался снова на плотину и принялся комкать в ладонях.

Плотина была новая, только вчера ее поставили. Еловые бревна сильно пахли смолой. Быстрая речка Вержа, на которой стояло селение ингри, была с норовом — то разольется, то возьмет да русло поменяет. Особенно весной, когда с Холодной Спины в долины устремляются потоки студеных вод. А бывает, летом вдруг нахлынет, поднимется, затопит выгоны и огороды. Вот и поставили воде городню, вбили бревна в илистое дно, а между ними насыпали песка и мелких камней. Говорили уже, что лучше бы строиться подальше от воды, но как быть, если все селение с реки кормится?

Мазайка задумчиво посмотрел на ком глины. Разломил его надвое, одну часть отложил, а вторую принялся раскатывать в толстый блин.

Вокруг было еще совсем тихо. Все блестело от росы, над заливным лугом на другом берегу Вержи висел туман. И это летом! А осенью туманы здесь такие, что кажется, будто живешь в облаках.

Мальчик, прищурившись, поглядел на восход, где над белесым пологом тумана уже розовела громада Холодной Спины. Вот-вот проснется солнце — батюшка Юмо, взглянет добрым оком на свой мир, глубоко вздохнет и станет в землях ингри, покрытых сверкающей сетью ледяных ручьев, шумно, свежо и ясно.

За спиной мальчика тянулись огороды, упираясь в приземистые избы с поросшими густой травой крышами. Дальше, теряясь в тумане, маячил лес. На другом берегу ручья пестрело разнотравье, в высокой траве посвистывали ранние птички. Все спешило цвести.

Мазайка, склонив голову, вылепил из глиняного блина чашку с плоским донцем — будущее тело сойки. Осторожно проткнул в двух местах камышинкой. Тут важно не ошибиться, иначе голос глины будет визгливый или сиплый.

У правильно сделанной сойки голос задумчивый. Как будто она вздыхает, прежде чем запеть. С ней всегда поешь вместе. Твое дыхание — ее голос и есть. Мазайка не любил, когда сойку тащили на посиделки и высвистывали на ней развеселые песенки. На ней хорошо играть одному, в лесу или на берегу укромного озера. Иногда, когда мальчик увлекался игрой, ему порой виделась прекрасная женщина, как мать, которую он не помнил, но рожденная из воды, тумана и прибрежной тины, беловолосая и синеглазая, украшенная речным жемчугом и плавучими цветами, — не иначе как сама Видяна, госпожа всех водяниц.

Мальчик свесился с плотины, сорвал камышинку потоньше и проткнул в боках почти готовой свистульки восемь дырочек — по четыре с каждой стороны. Осталось только высушить и обжечь в печи. Ах да, самое главное забыл! Острой щепкой Мазайка нарисовал на брюшке сойки спираль вихря.

— Прими дар, Варма, батюшка-ветер!

Камыши шевельнулись и ответили шелестом. В зарослях неподалеку возмущенно закрякала утка, с шумом вылетела из зарослей и опустилась на воду шагах в десяти. Мазайка положил глиняный блин рядом с собой и внимательно поглядел в ту сторону. Не песок ли там скрипнул? Метелки камышей мерно покачивались над водой. Мальчик принюхался, ухмыльнулся и негромко свистнул. В ответ ему донесся резкий звук травянички.

Мазайка взял двумя руками раскрашенную синим сойку с раскинутыми крыльями, висевшую на ремешке у него на шее, поднес к губам. Сойка запела, подхватив простенький напев. Не пронзительно, как травяничка, а переливчато.

Из камышей поднялась рыжая голова.

— Как она так поет? Научи меня!

— Привет тебе, Кирья!

— И тебе привет, Мазайка! Шла к реке, глядь, а ты тут сидишь. Много ль рыбы наловил?

— Я не рыбу ловлю, а готовлю дар Господину Ветру, — ответил мальчик, поглядывая на подругу с любопытством.

Кирья легко взобралась на городню и уселась рядом, болтая ногами, обутыми в кожаные поршни. За спиной у нее висел плетеный короб. В руках Кирья держала свистульку из свернутого листа, которую тут же и выбросила. Ни удочки, ни остроги у нее Мазайка тоже не приметил.

— Далеко ли собралась в такую рань? — не выдержал он.

Девочка не сразу ответила, поглядела на приятеля и вздохнула. Мазайка выглядел как истинный ингри — белобрысый, скуластый, с узкими льдистыми глазами. Имя его и означало «красавчик». Кирья же была совсем другой. Маленькая и худая, глаза темные и сумрачные, глубоко посаженные, а волосы, напротив, кудлатые, вихрастые и рыжие, что у летней лисицы. Видать, боги ее такой неказистой создали, чтобы людям было над кем посмеяться!

Кирья помрачнела, вспомнив о своих обидах.

— Мне нынче не спалось, — заговорила она. — Как рассвело, так я и ушла на реку. Не хочу домой возвращаться.

— Что опять стряслось? — со вздохом спросил Мазайка.

Кирья нахмурилась еще сильнее, сжала тонкие губы.

— Братец Учай сказал давеча, что я никудышная. Тебя, говорит, никто и замуж не возьмет, — глядя на бегущую внизу воду, сказала она. — Я ему нечаянно горячей похлебкой на колени плеснула. А он обозлился и говорит — ну что ты за девка такая! Ты, говорит, и на человека-то не похожа. Диво лесное! Ничего, говорит, в тебе доброго нет, ни вида, ни нрава…

— Кто бы говорил! — фыркнул Мазай. — Он сам-то больше похож на хорька. А уж про нрав и вовсе промолчу…

Кирья фыркнула — в самом деле ее брат походил на хорька и ликом, и повадками.

— А старшак, Урхо, не вступился?

— Вступился, — еще мрачнее сказала Кирья. — Ничего, говорит, не возьмут, так невелика беда — будешь с нами вековать. Хоть ты и лесное диво, а мы тебя и такой любим.

— Ну молодец. Утешил! Но он не со зла.

— Да я знаю, что Урхо не со зла. А прочие?

— Что прочие?

— Думаешь, только Учайка такой злоязыкий? Я тебе просто не рассказываю. Девочки дразнят меня, — Кирья вздохнула, — то лисицей, то белкой зовут… Вот возьму да и уйду из дому!

— Куда? — недоверчиво спросил Мазайка.

— Да хоть в Ивовую кереметь! Попрошусь к добродеям в ученицы, вдруг возьмут?

Ее друг молча покачал головой.

— С чего ты решила, что в керемети легче будет? Знаешь, что про тамошние обряды рассказывают? Как начнут тебя добродеи в омут макать, покуда своими глазами всех водяников не увидишь…

— А ты почем знаешь? — недоверчиво спросила Кирья. — Туда же мужей не пускают.

Мазайка отложил сойку в сторону.

— В добродеи тебя не возьмут, — рассудительно, как взрослый, произнес он. — Они там при кереметях и живут поколениями, у них свои роды. Там детей с младенчества посвящают богам. Вспомни Ашега, жреца Вармы с Лосиных Рогов, — думаешь, для чего он дочь растит, для чего учит ее с лесными духами разговаривать и петь славословия в Доме Ветра? Чтобы потом отдать за рыболова?

— И куда мне деваться? — горько воскликнула Кирья. — Так и быть при отце и братьях? Мне такая жизнь не по нраву. День за днем по кругу ходит… Я так не хочу. Знаешь, какой сон мне недавно приснился? — Кирья робко взглянула на друга. — Золотые корабли летят по небу, раскинув крылья… И голос что-то шепчет в ухо — да так явственно! Я проснулась — и сама словно крылатая стала. Сердце колотится, кровь так и стучит в висках, будто меня позвали, а кто, куда — не знаю… Не веришь?

— Отчего ж, верю, — кивнул Мазайка. — Меня Дядьки тоже неслышимо зовут. Я всегда знаю, когда им нужно меня увидеть… — Он поглядел на девочку с любопытством. — Тот голос, что он шептал-то?

— Я не знаю. На чужом наречии.

Кирья вздохнула, сняла с плеч короб, поставила рядом.

— Думаю, боги тебя сами найдут, если ты им нужна, — сказал Мазайка. — А этим ребятам, кто дразнится, скажи… Я им…

— Что ты им? — Кирья покосилась на малорослого парнишку.

— Скажи — Мазай, внук Вергиза, велел, чтоб молчали. Иначе к ним ночью гости придут поговорить…

Кирья бросила взгляд на пояс приятеля, за который была заткнула костяная дудочка-манок, вырезанная в виде скалящейся звериной головы. Все ребята в селении знали, что это за дудочка, но лишь охотникам, и то не всем, доводилось слышать ее пение. Да никто особо и не рвался… Сказки о том, как кто-то сдуру решил проследить за Дядьками в их владениях, а потом нашли в лесу только его обглоданные кости, были любимейшими на посиделках темными зимним вечерами.

— Не трогай, — предупредил Мазайка.

— А я бы поглядела, как ты их зовешь, — сказала Кирья. — Может, и меня научишь?

— Что?!

— Я хочу уметь что-то такое, чтобы меня никто не обижал. Как тебя.

— Не знаешь, о чем просишь, — отмахнулся парень. — Дядек призвать — это лишь начало дела, а вот чтобы они потом добром ушли… А что до защиты, так у тебя отец есть и братья — какая защита лучше? А у меня — только дед…

— Ничего себе «только»!

Дед Мазайки хоть жил наособицу, в глухой чаще, а был важным человеком в роду Хирвы. Порой и жизнь, и безопасность всех зависели только от него. В последние годы он одряхлел и вовсе не появлялся в селении, однако успел обучить внука весьма многому. Сможет ли Мазайка когда-нибудь заменить его?

— Не уходи в кереметь, — повторил он. — Подумай, как отец горевать будет.

— Твой дед всем нужен, и ты тоже, — вторя его мыслям, ответила Кирья. — А я никому тут не нужна. И зачем я на свет уродилась…

Мазайка посмотрел на загрустившую подругу и внезапно решился:

— Научить призыву — не могу, это великая тайна. А показать тебя Дядькам могу. Со мной они тебя не тронут… Не забоишься?

Глаза Кирьи вспыхнули, она быстро замотала головой:

— Когда пойдем?

— Скоро. — Мазайка поглядел на тающее, уже совсем прозрачное око луны в небе. — Может, даже нынче ночью… А чем это так вкусно пахнет у тебя из короба?

Кирья засмеялась, вынула из короба только что испеченную ковригу. Половину отдала другу, а вторую кинула водяницам. Коврига поплыла, кружась, и скоро утонула. Дети сидели рядом, беспечно жуя вкусный хлеб, и глядели вдаль, на темную громаду, из-за которой уже показался ослепительный край солнца.

— Я порой думаю, — сказала Кирья, — вот бы туда забраться! На самый-самый верх!

— Туда?!

Мазайка прищурился, подставляя лицо ветру. В этом ветре — студеном, горском — даже в середине лета всегда ощущался привкус льда. Недаром огромную, длинную гору, что дыбится на востоке, прозвали Холодной Спиной.

— Ну уж нет, — сказал он. — Чтоб меня там съели? Туда даже Дядьки не ходят, что уж наши охотники…

Он представил себе бескрайние плоскогорья, поросшие высокой рыжей травой. Ни единого деревца там не видать, некуда спрятаться, все на виду — от одной мысли мурашки по коже! А среди трав крадутся жуткие хищники с клыками в руку длиной, бродят огромные горы мяса и меха — клыкастые мамонты, кочуют зверолюди-мохряки, их дикие погонщики. Мохряков ингри очень опасались — те же звери, только на двух ногах. Они, по слухам, поклоняются всякой нечисти и людей едят.

— А куда Вержа течет? — Мысли Кирьи обратились в другую сторону. — Вниз по течению, за дальним мысом — Ивовая кереметь, а потом куда?

— На тот свет, — уверенно ответил Мазайка. — Это всем известно. Дотекает до края земли и падает прямо в Нижный мир.

— И на закат нельзя, — с досадой произнесла девочка. — Здесь мне никто не рад, и самой безрадостно. А уйти-то и некуда…

— Всегда есть куда, — возразил Мазай. — Только что ты будешь делать в чужих краях одна? Ну сама подумай. Это же хуже, чем там, на горах, очутиться, — стоишь на открытом ветру, и всякий зверь тебя сожрать готов.

— А если этот зверь и есть твой родич? — еле слышно пробормотала Кирья.

Озаренная солнцем огромная гора притягивала ее взгляд и думы. И снова, как во сне, ей почудилось, что кто-то смотрит на нее и зовет, — но кто, откуда?

— Дай-ка сойку, — попросила она.

Мазайка пожал плечами и протянул ей синюю птичку с раскинутыми крыльями.

— Эта простенькая, а вот та, что я сейчас слепил, будет певучей…

Кирья опустила ресницы, поднесла сойку к губам и слегка дунула, согревая глину дыханием.

И, словно в ответ, ей пришел могучий порыв с северо-востока, посреди лета пробирающий морозом, будто выдох огромного снежного зверя.

Восходящее солнце потускнело, будто зашло за тучу. Воздух над горами вдруг задрожал, подернулся дымкой и осветился изнутри. Мазайка поглядел на небо и вдруг замер, пораженный.

— Ты это видишь, Кирья?!

Что это в небе — не Варма ли ветер раскинул свой плащ из медвежьей шкуры? Нет, это перевернутое плоскогорье, словно расшитое узорами бесчисленных речушек и ручьев! Какие-то точки, словно блохи ползут… нет, это не блохи, это же мамонты! Кирья и Мазайка сразу узнали их, хоть живьем никогда и не видели. Идут чередой, плавно покачивая хоботами. Рядом ковыляют приземистые косматые дикари в шкурах. Колышется на студеном ветру высокая трава. Впереди — самый огромный белый мамонт. А на спине у него — избушка! Да какая разукрашенная! А что там блестит?

— Мохряки! А с ними — люди в скорлупе! Как много, целое племя! — воскликнул Мазайка. — По воздуху идут, прямо к нам! Видишь, видишь?!

«Вижу!» — хотела отозваться девочка. Но не успела — рыжие травы бросились в лицо, как будто она упала ничком в траву. Расступилась земля, стало темно.

Бегут ручьи, сочатся сквозь суглинок, сквозь мерзлоту, сливаются в потоки, рушатся водопадами в гигантские ледяные полости, от создания мира не видавшие солнечного света. Точат себе дорогу, словно жуки в дереве. Пробираются среди корней и костей, сквозь перегной и слои слежавшейся хвои и снова выходят на солнечный свет — в тумане хвойных лесов… Даже летом вынося на поверхность осколки льда…

Осколки всё крупнее, вот уже весь ручей ими запружен… И вот где-то в мрачной глубине стена льда идет трещинами, и в пещеру врывается свет. И вечный мрак озаряется ослепительным, переливчатым, ярко-синим сиянием!

Видения обрушились на нее снежной лавиной. Где-то откалывается и рушится целый снежный склон, ломая, как соломинки, столетние сосны… Дикими скачками несутся какие-то страшные, невиданные лесные звери, уходя от белой смерти…

Кирья свалилась бы в воду с плотины, если бы Мазайка не поймал ее за руку. Тут она распахнула глаза, приходя в себя. Что случилось?! Над горами голубело ясное небо. Вдалеке снова что-то глухо пророкотало, словно отголосок далекой грозы…

— Боги явили нам дивное! — возбужденно воскликнул мальчик, указывая на Холодную Спину, над которой мирно всходило солнце и не было уже никакого медвежьего плаща в небе. — Надо сказать жрецу!

Кирья не отвечала. Она провела рукой по лбу. По коже девочки вдруг побежали мурашки, стало холодно и мрачно, как будто среди ясного неба набежала угрюмая туча. Что это было за знамение? Может, боги наконец услышали ее жалобы? А если услышали — к добру ли?

Мазайка протянул руку, чтобы забрать сойку, и вдруг замер, глядя на воду.

— Льдины плывут, — сказал он напряженно.

Река прямо на глазах наполнялась ледяным крошевом. В том месте, где Мазайка копал глину, на берег накатилась волна. Потом еще одна.

— Паводок! — воскликнул мальчик, вскакивая на ноги. — Бежим!

— Стой, ты куда?

— В селение! Надо предупредить…

Новая волна, посильнее прежних, ударила в плотину, и та заскрипела.

— Скорее!

Они соскочили с плотины как раз в тот миг, когда накатила следующая волна, быстро затапливая берег. Кирью вода сбила с ног, подхватила, понесла. Она погрузилась под воду, мигом потеряв верх и низ. Только и успела ощутить непреодолимую силу потока — как будто великан лениво подтолкнул ее огромным пальцем.

Она вынырнула, задыхаясь, — тут ее поймал Мазайка, выволок из воды, потащил в горку. Оказалось, там всего-то было по колено. Но вода все прибывала. Они выбрались на высокий берег, мокрые и вымазанные в грязи. От домов уже неслись испуганные крики. Вода подступала, заливая берег, затапливая прибрежные баньки и унося лодки.

— До изб не дойдет, — задыхаясь, сообщил Мазайка. С сожалением он посмотрел на уже покосившуюся, расползающуюся городню. — Эх, только вчера закончили!

Кирья подняла взгляд, посмотрев на Холодную Спину. Она вдруг представилась ей огромным многоруким существом, протянувшим длань к землям ингри, к ее родному дому.

Глава 4Дядькин пригорок

Кирья опасалась, что после утреннего паводка и утомительной борьбы всем миром с причиненными им разрушениями Мазайка уже никуда не пойдет и не позовет ее с собой. Но на всякий случай, как стемнело, выскользнула из избы и направилась к лесу. Обычно в этот час отец и братья уже ложились спать после дневных трудов, но нынче они были слишком заняты, и никто ее не остановил.

Огородами и пастбищем она добралась до условленного места — приметной раздвоенный сосны на опушке леса — и радостно вскрикнула, когда из папоротников поднялась белобрысая голова ее друга.

— Я уж решил, ты не придешь, — сказал Мазайка, поднимаясь с земли. На боку у него висела большая, пахнущая вяленым мясом сумка. — Думал, твой отец или кто-то из братьев тебя задержали…

— А, им сейчас не до меня! — беспечно ответила девочка. — Братья весь вечер ругались и спорили, кто виноват в том, что размыло плотину. А сейчас все старшие в общинном доме — пришла важная жрица из Ивовой керемети, сказала, что желает говорить с большаком… Ох и чудно выглядит эта добродея, какие страшные у нее глаза! Я бы и сама ее послушала, но батюшка сказал, что меня туда не пустят.

— Зачем она пришла? — пробормотал Мазай. Ему стало тревожно. Ясно, что паводок добрался до керемети и наверняка учинил разорение и там. Не вздумали бы жрицы обвинить в нем ингри…

Он постарался выкинуть тревожные мысли из головы. Дядьки сразу же учуют и страх, и тревогу, а он должен быть уверен в себе и спокоен. Мальчик поглядел на небо, где в легких синеватых облачках сквозила луна. Нынче не время для споров — сегодня у него дело поважнее.

«Если они зовут тебя, никогда не пропускай зов. Пропустишь раз, другой, а на третий раз Дядьки не позовут и сами не придут — так говорил дед Вергиз. — И уже не докличешься их…»

Взявшись за руки, дети пошли по тропе среди сосен. Эта тропа была не слишком-то хоженой, хоть и очень древней, — она вела прямиком к Дому Дедов.

Кирья никогда тут прежде не бывала, и теперь ей было не по себе. Именно сюда переселялись старейшие ингри, когда им приходил срок, — в тесные, замшелые бревенчатые избушки без окон и без дверей, поднятые высоко над землей, чтобы лесные звери не могли до них добраться и потревожить покой высыхающих костей. Вот тропа нырнула в темный овраг, сам по себе казавшийся вратами в подземный мир. С обеих сторон тропы топорщились раскидистые, в пол человеческого роста заросли папоротников — это колдовское растение, проросшее прямо из мира костей и корней, звалось у ингри «ложем умершего».

Не просто так ингри хоронят своих мертвецов на деревьях — они возвращают их тела земле и лесу, а души — Мировому Древу. А уж дальше боги сами разберутся, куда пойдет душа. Добрая — в Крону и свет, вкушать золотые яблочки. Злая, дурная — к Корням, в перегной и тьму.

Тропа вынырнула из оврага, пошла вверх. Кирья наконец разглядела в сумраке темные четырехугольные пятна на деревьях, и слева, и справа. Повеяло плесенью и тленом… Вот они, посмертные избы дедов. Страшное, молчаливое место! Даже ветер тут какой-то нездешний — словно дует из темных, полных чудовищ подземных лесов, где светятся во мраке их голодные красные глаза… И папоротники шелестят, слово шепчут злые наговоры…

Ладони Кирьи вспотели, и она крепче сжала пальцы Мазайки.

— Не бойся, — тихо проговорил он. Мальчик не раз и не два ходил ночью этой тропой и знал, что не мертвых следует им нынче опасаться. — Чего ты? Это же наши деды и бабки, они нас оберегают! Чуешь, как они смотрят на нас?

— Да, — содрогнулась Кирья. — Мне кажется, я слышу их. «Ты чужая» — вот что они бормочут. «Зачем ты здесь? Уходи!»

— Как же ты чужая? Опять злых девчонок наслушалась? Не выдумывай, — отмахнулся Мазай, но на всякий случай ускорил шаг.

Вскоре деревья начали редеть. Темные четырехугольники пропали, стало светлее. По земле протянулись белые полосы лунного света. Тропа вышла на гору — круглый холм, озаренный луной. Сердце Кирьи забилось быстрее. Наконец-то она увидит тех, кого призывает манок — звериная голова!

Они поднялись на самую вершину холма. Девочка тихо вскрикнула, чуть не наступив на расколотую бедренную кость. Земля была усеяна ими — звериные черепа, ребра, обглоданные мослы…

— Это щенки игрались, — успокаивающе произнес Мазайка. — Сейчас они уже выросли… Стой здесь и держись ко мне поближе. Будь смелой. Иначе Дядьки почуют твой страх…

— Я не боюсь, — одними губами прошептала окаменевшая от такого подбадривания Кирья.

Мальчик достал из-за пояса вырезанную из кости короткую дудочку и поклонился на три стороны.

— Дед Хирва, отвори врата Зеленого Дома, выпусти своих ночных псов!

И подул в манок. Над лесом полился долгий переливчатый звук, очень похожий на тонкий, заунывный вой.

Зов отзвучал, и стало тихо — куда тише, чем до него. Кирья стояла как каменная, только глаза ее бегали, да сердце колотилось. Откуда придут Дядьки?

И все равно она пропустила миг их появления. Да и никто бы не заметил, как из ночных теней между деревьями, будто клочья тумана, проступили очертания звериных тел. Даже когда Дядьки словно потекли вверх по склонам холма, Кирья сомневалась, привиделись они ей, или это в самом деле пришли древние волки, хранители их рода. Никто никогда не видел их при дневном свете, и мало кто смел упоминать их другое имя — Ночные Гости, — оставшееся с тех времен, когда Дядьки и ингри еще не считали друг друга родней.

Они поднялись беззвучно на холм и один за другим улеглись в нескольких шагах от Мазайки, будто ожидая чего-то. Кирья глядела во все глаза, замерев, стараясь не дрожать от страха. «Я не боюсь, я не боюсь», — крутилось у нее в голове. Порой туда стучалось предательское «а если вдруг?», но она гнала из сердца непрошеные сомнения.

Дядьки были огромны, куда больше самого крупного из обычных волков. Толстые и могучие лапы, широкие челюсти и большие лобастые головы придавали их облику нечто жутковатое и в то же время щенячье. Но рассмотреть их толком было невозможно — их переливчатая шерсть, то непроглядно-черная, то серебристая, окутывала их туманной дымкой. В тени их было не видно вовсе, при свете луны они казались призраками, особенно когда не двигались.

Последним на холм поднялся вожак, матерый самец. Он поглядел на Кирью пристальным взглядом, который показался ей почти человеческим, и чуть приоткрыл зубастую пасть. Его холодные желтые глаза вдруг словно потеплели, когда вожак увидел Мазайку. Он бросился к нему так стремительно, что у Кирьи чуть не подкосились ноги от ужаса. Однако ее спутник явно ждал этого и вовремя подставил руки. Вожак водрузил свои лапы ему на плечи и начал облизывать лицо.

— Здравствуй, здравствуй, дружок! — с трудом удерживая мощного волка, с улыбкой приветствовал его Мазайка. — Она со мной, ее не трожьте!

Вожак уселся рядом и, как показалось Кирье, согласно кивнул.

— Вот, получай свое лакомство!

Мазайка достал из висевшей на боку объемистой сумки довольно крупный пахучий шарик. Волчьи челюсти клацнули, и шарик исчез в пасти.

— Что это? — шепотом спросила девочка. — Охотничья дорожная еда?

— Она самая, — кивнул Мазайка. — Дядьки ее страсть как любят. Там и мясо, и жир, и черника сушеная, и мед… Ну что, еще хочешь, друже?

Волк снова открыл пасть.

— Ну на́ тебе еще. Только смотри, я на всех принес. Зови длинноухую.

— Длинноухая — это кто?

— Мать-волчица. Она после вожака первая кормится. Так от века повелось. Ты погоди, вот у них волчата пойдут — у меня дел прибавится…

— Какие ж тут дела? — спросила Кирья, глядя, как волки один за другим подходят к мальчику.

Несмотря на явное нетерпение, они строго блюли порядок старшинства.

«Надо же, как у людей за столом — сперва батюшка, потом остальные», — подумалось ей.

— Ясное дело какие. Стая их уму-разуму научит — охотиться, прятаться, по лесу ходить бесшумно, на луну выть — всему, чему положено. А обучить их повиноваться людской воле да манок мой слушать — тут уж мне надо потрудиться. Им же от века это не предписано — стало быть, приучать их надо со щенков. Я ведь тут полстаи на руках носил!

— Волчат?

Мазайка нежно улыбнулся.

— Ты бы их видела, до чего славные! Они пока маленькие — ласковые, ко всем бегут, а чем старше, тем недоверчивее. Зато уже если привязались к тебе в детстве, так на всю жизнь.

Кирья смотрела на друга с восхищением. Страх ее отступил. Конечно, все знают, что Дядьки — лесная родня. Что стая живет рядом с ингри со времен прадедов. И все же, все же! Какая нужна отвага, чтобы водиться с Ночными Гостями, какая воля, чтобы они приходили на зов и слушались. Они ведь умные и гордые звери, страшные в бою и на охоте. Но они делают то, что скажет им волчий пастырь.

— Как так вышло, что Дядьки твою родню слушаются? — спросила Кирья.

— Меня с детства учили. И дед мой Вергиз так делал, и мне так завещано. Волки, они же не псы — их сколько ни корми, они имеют свою волю. Так что надо их приучить, что над их волей моя всегда главнее.

— А с чего началось-то?

— С холодной весны, — ответил мальчик. — Дед рассказывал: как-то один из наших пращуров, чуть ли не сам Хирва, пошел в лес силки проверять. А в том году все никак не теплело, долго снег лежал. Вот он ходил-ходил да и наткнулся на волчье логово. А в нем — волчица и волчата. Большие, головастые, лежат тихо, как невидимки. Пращур их тронул — а они мертвые, только те, кто в середке лежал, еще живы…

— Погоди, а как же волчица?

— Волчица отдала их…

— Да быть того не может!

— Может, — ответил Мазайка. — Ты и не представишь, до чего они умны.

Пращур забрал волчат, отогрел и вырастил… Так и повелось: как весна запаздывает, так люди моего рода забирают волчат в избу. Иначе у Дядек весь помет вымерзнет. Видать, раньше-то в наших краях потеплее было…

— Что ж они не ушли в теплые края? — подумала вслух Кирья.

— Может, другие стаи и ушли. Или погибли. А эти остались, потому что ингри не дают им помереть. Как холода не уходят, так Дядьки сами нам волчат тащат…

Кирья покачала головой. Звучало все это как сказки. Но вот они, Дядьки, — глядят на нее, как будто нарочно взгляд ловят. Один из переярков, разглядывавший гостью и так и этак, в конце концов подтолкнул к ней носом старую кость, и Кирья явственно ощутила исходящий от него вопрос.

«Что он хочет от меня? Угощает, что ли?»

Молодой волк посмотрел чуть ли не лукаво, склонил голову набок, и сразу стало ясно — играть!

— Понемногу приучали волчат к манку. А потом, как подрастали, в лес их выпускали, — продолжал свой рассказ Мазайка. — И тут уже другое дело — от селения их отвадить. Шутка ли — прямо за околицей ночами бродят такие страшилища! Их ведь долго нечистью считали, сродни древним зверям из Лесной Избы, — да я думаю, в этом много правды…

Черные волки один за другим подходили к Мазайке, и для каждого из них у него находилось угощение и почесывание за ухом. У Кирьи уже руки так и тянулись прикоснуться к густой волчьей шерсти. В лунном свете казалось, что она легкая и нежная, словно пух. Но она не осмеливалась. Кто ж не знает, как волки добычу режут? А этакий хищник, пожалуй, одним движением руку отхватит!

— Но Дядьки — понятливые. Больше они в деревню не ходили, а только сюда, на гору, — закончил Мазайка. — А уж потом стая разрослась, тут-то и выяснилось, что они и в охоте помогают, и от других лютых зверей селение берегут. Да не только от зверей. Видеть-то их никто не видел, но наслышаны все. Какой злодей к нам полезет, зная, что тут Ночные Гости покой стерегут?

Наконец, прихрамывая на заднюю лапу, к Мазайке подошел самый старый волк. Внук Вергиза скормил ему остатки угощения. Зверь ткнулся ему носом в ладонь, выказывая благодарность и спрашивая, нет ли еще немножко еды.

— Мало ему осталось, — вздохнул Мазайка, глядя на тощие и облезлые бока старого волка. — Когда дед меня первый раз привел, клыкач ох как силен был! А потом беда приключилась — деревом ему лапу придавило. Мы с дедом лапу ему выправили, но не до конца — вишь, ковыляет? С той поры он не охотится, за молодняком следит… Он ведь и нынешнего вожака научил меня слушаться. Он хорошо помнит и деда, и голос манка. Порой боюсь: вот придет новый молодой и дерзкий да и откажется меня слушаться. Даже и не знаю, что делать буду…

Вдруг Дядьки подняли головы и все, как один, повернулись в сторону оврага. Кирья увидела, как приподнялась верхняя губа у вожака, обнажая ярко белеющие в лунном свете клыки.

Мазайка, прищурившись, поглядел в сторону оврага и с досадой воскликнул:

— Да зачем же они сюда-то заявились? С огнем еще!

Теперь и девочка заметила — среди деревьев вдалеке двигались огоньки.

— Сюда же нельзя… — Мазайка быстро поднес к губам манок и издал короткую трель.

Дядек как ветром сдуло. Миг — и на пригорке никого.

Огни приближались. Стали слышны голоса.

— Сколько там народу!.. — пробормотал с тревогой Мазайка. — Нехорошее дело…

Наверх, на холм, однако, старшие не пошли, почтительно остановились внизу.

— Кирья! — раздался издалека зычный голос.

— Батюшка? — пробормотала она с удивлением.

— А ну иди сюда! Тут до тебя дело есть!

Среди людей, толпившихся близ холма, обнаружилось чуть ли не половину родичей. И не только родичей. При виде женщины, стоящей впереди всех, сразу стало ясно, кто осмелился привести ингри на запретный холм, пренебрегая всеми обычаями.

Ее прозвище было Высокая Локша. Немолодая женщина с прямой спиной, огненным взглядом и сурово сжатыми губами. Длинные полуседые волосы распущены по спине, на голове — расшитая речным жемчугом повязка, у висков покачивались подвески-уточки. Поверх длинной, богато вышитой рубахи Высокая Локша не носила юбки-поневы, как все женщины, только душегрейку и пояс с подвешенным к нему ножом, однако не только не выглядела нелепой, а напротив, все вокруг казались оробевшими в ее присутствии.

Высокая Локша была добродея — знающая женщина, настолько угодная речным богам, что достойна кормить их вареным мясом и теплой кровью. Еще она устраивала моления, лечила живых и провожала души в Дом Дедов. В деревне она бывала редко и только когда случалось что-то очень важное.

Резким движением Локша ткнула пальцем, указывая на Кирью:

— Вот она!

Борода Толмая, вождя рода Хирвы, уже поседела, но широкие плечи и зоркий взгляд говорили о могучей жизненной силе, которой далеко еще до истощения. Лучше его охотника не было в селении.

Весь прошедший день до заката ингри провозились в медленно отступающей ледяной воде, пытаясь спасти то, что могло уцелеть, огорченно глядели на вывороченные бревна городни и бранились между собой. Все ли было сделано как следует? Старший сын Толмая, силач Урхо, сокрушался, что бревна надо было вбивать глубже. Младший, дерзкий Учайка, спорил с ним, намекая на колдовство и порчу. Глава рода помалкивал, задумчиво глядя поверх голов на речку и темнеющий на дальнем мысу лес. Он ждал оттуда неприятностей — и дождался.

— А я первый сказал, что богов прогневили, — приглушенно прозвучал в толпе голос Учая.

— Так и есть, — громко произнесла в тишине Высокая Локша. — Нельзя призывать богов тому, кто ими не избран! Они за дерзость весь род карают.

Вытянутый палец ее взметнулся и уперся в оторопевшую Кирью.

— Как ты посмела взывать к богам, дева? Или ты посвященная добродея?

— Я не взывала… — начала Кирья и осеклась под пристальным взглядом ведуньи.

— А может, это я виноват? — выступил побледневший Мазайка. — Я глину под плотиной копал…

— Она, она, — уверенно повторила ведунья. — Я вижу. У нее отравленная кровь, или сами не чуете? Да что я спрашиваю, куда вам…

По толпе пронесся ропот. Кирья невольно съежилась под злобными, испуганными и неприязненными взглядами. Да и какие они ей сородичи? Даже Дядьки не смотрели на нее так недобро!

— Погоди-ка, ведунья, — выступил вперед Толмай. — Сейчас я ребят попытаю. Вы были утром на городне, когда нахлынула вода?

— Были, — признался Мазайка.

— И что там делали? Рыбу ловили?

Мальчик помотал головой.

— Я новую сойку лепил. Кирья рядом сидела…

— Просто сидела? — язвительно спросила Высокая Локша. — Не лги, отрок, я рыб спрошу, они мне правду расскажут!

— Это правда!

— Кирья, ты что скажешь? — повернулся к дочери Толмай.

Девочка мрачно промолчала.

— Что ты делала на плотине? — сурово повторил вопрос отец.

— Ничего дурного она не делала! — воскликнул Мазайка. — Только один раз…

Рука его сама дернулась к синей глиняной птичке, висящей на груди на кожаном ремешке.

— А ведь говорят — не свисти у воды, не дразни водяниц! — первым догадался Учай.

— Вот и выяснилось, — удовлетворенно кивнула Локша. — Она насвистела паводок! Верно говорю — на ней порча!

Тут уж все шарахнулись от Кирьи, как от заразной, чтобы ненароком, не приведи боги, не коснуться. Кроме Мазайки, конечно, — тот лишь крепче сжал ее ладонь.

А ведунья, повернувшись к Толмаю, властно сказала:

— Отдай ее нам, большак. Вода под священными ивами все очищает. Даже отравленную кровь…

Кирья попятилась, прижимаясь к Мазайке. Странное дело — еще утром она сама собиралась в кереметь и даже мечтала о том, как ведуньи примут ее к себе как одну из них. Но сейчас даже мысль о том, что добродея заберет ее и будет каким-то колдовством отмывать ее «отравленную» кровь, внушала ей ужас.

— Батюшка, не отдавай меня, — прошептала она, умоляюще взглянув на Толмая.

Вождь рода Хирвы нахмурился. Самоуправство добродеи в его селении не очень-то ему нравилось — пусть у себя в керемети распоряжается! Тем более речь шла о его дочери. Он заметил и быстрый взгляд Мазайки, брошенный в сторону леса, и то, что в руке мальчик все еще держал свой звериный манок… Толмай поднял голову и поглядел на восход, где, скрытые ночной тьмой, высились поросшие соснами крутые Лосиные Рога. День и ночь там, на самой вершине, нездешние голоса поют славу Варме, Господину Ветру…

— Дай-ка мне ту свистульку, — велел он Мазайке.

Тот послушно снял с шеи синюю сойку.

— Посветите мне! — Большак перевернул птичку и указал добродее на знак вихря у нее на брюшке. — Вон оно!

— Что там? — сварливо спросила ведунья.

— Ты была права, знающая. Тут нужно слово богов. Но не в керемети. Водяницы тут ни при чем. Мы отведем детей в Дом Ветра, к Ашегу, жрецу Вармы.

Мазайка переглянулся с Кирьей. Того не легче!

— А сейчас домой пошли оба, — произнес Толмай. — Мазай, у меня заночуешь. А утром вместе пойдем к Лосиным Рогам.

Вскоре все побрели обратно, шушукаясь между собой. Одна Высокая Локша осталась недовольна, однако спорить с Толмаем не стала. Лишь сказала ему:

— Попомни мои слова, большак, в крови этой девы — смертоносная сила, с которой ей самой не совладать! Она еще накличет на нашу землю зло…

Глава 5Ширам, саарсан накхов

Колючие Горбы — так мохначи называли лесистые предгорья, куда понемногу спускалась тропа с холодных равнин Змеиного Языка. Да и тропы там толком не было. Погонщики выбрали путь вдоль одного из бесчисленных ручьев, сбегающих в долины. Поросшие травами просторы скоро сменились склонами, изборожденными следами осыпей, утыканными обломками скал. Крошечные кривые деревца, стелившиеся по земле, чтобы укрыться от ветра, робко начинали выпрямляться. И вот уже по обеим сторонам ручья во весь рост встали высокие раскидистые ели.

Мохначи прозвали эту местность Колючими Горбами вовсе не в похвалу. Им тут было не по себе. Как можно жить среди стоящих глухой стеной деревьев и громоздящихся повсюду валунов? Ведь всякий миг из-за ближайшей ели может броситься хищник, или вылетит стрела злобного лесовика! Да и за братьев-мамонтов мохначи переживали — ходить по каменным осыпям неудобно и опасно, повредить ногу — легче легкого. Хорошо хоть нашли русло наполовину пересохшего по летней поре ручья, устеленное мелкой, обкатанной галькой. Сам ручей, холодный до ломоты, тихо журчал посередине.

— А хорошо, что сейчас не весна, — проворчал Дакша, переступая через торчащий из земли острый край скалы.

— Почему? — весело спросил Аюр, шагающий рядом налегке. В руках царевич нес лук и поглядывал по сторонам в поисках какой-нибудь случайной добычи — птицы или белки.

— Нас бы попросту снесло потоком. Представляю, что тут творится в сезон таяния! И так-то глянь, господин…

Охотник повел подбородком в одну сторону, потом в другую. Не нравилось ему именно то, что Аюра и прочих ариев восхищало, — водопады! Они грохотали повсюду. Некоторые, вдалеке, падали с огромной высоты, их белые струи с глухим ревом разбивались где-то внизу среди деревьев, и над ними висело облако тумана. Другие сочились прямо из-под ног, убегая по скалам, словно по ступеням вытесанных горными богами лестниц, — звенели, булькали, рокотали…

— До чего же тут красиво! Я назову эту местность — Гремящий край! — торжественно заявил Аюр.

Он был наконец доволен путешествием. Вот это совсем другое дело, не то что надоевшие бесконечные переходы по унылым плоскогорьям!

Старый охотник не был с ним согласен.

— Нехорошее место, — покачал головой он. — Лучше бы нам скорее выбираться отсюда. Вон там, видишь, солнцеликий?

Он указал на юг, где на солнце слепяще сияла острая вершина горы. Вдруг глухой далекий гром прокатился, сотрясая воздух, и целый склон пугающе медленно пополз вниз, обнажая белоснежное нутро горы.

— Ого, там был лед! — воскликнул Аюр, завороженный величественным зрелищем.

— Поднимемся повыше, — приказал Ширам, который сам вырос в горах и знал, чем чреваты подобные оползни.

Они ушли из русла ручья, на случай если оползень вызовет паводок. Но паводок, если и был, прошел стороной.

Ручей внезапно оборвался крутым уступом — пришлось искать обход. Зато с обрыва на запад раскинулся вид до самого края земли — мягкие лесистые холмы, волнистые дали, плавно перетекающие из зеленого в голубой и теряющиеся в дымке на кромке земли и неба.

— Вот и он, Затуманный край! — Дакша покопался в памяти. — Ингри — так зовут себя эти племена. Они считают себя потомками то ли лосей, то ли волков…

— Обычное дело у дикарей, — заметил Джериш, насмешливо поглядев на Ширама. — У них каждый род ведет начало от какого-то зверя.

— А как они называют свою землю, не припомнишь? — спросил охотника Аюр.

— Ингри-маа — Прекрасная мать-земля.

— И они правы! — заключил Джериш, подходя к краю уступа, глубоко вдохнул и заорал во всю мощь:

— Э-ге-гей!

Воины подхватили клич. Над лесным краем полетело, многократно повторяясь, эхо. Позади в горах что-то словно проворчало в ответ.

— Заткнитесь! — резко повернулся к ним Ширам. — Хотите сорвать лавину?

— Откуда тут лавины? Эти горы в разы ниже снежного Накхарана. Бояться нечего, — с насмешкой ответил Джериш.

— А давай еще что-нибудь крикнем? — воскликнул Аюр.

Джериш бросил на накха лукавый взгляд и запел во весь голос:

Не ходите, девы,

На реку купаться!

Змей узнает, где вы, —

Сможет подобраться!

Голос у начальника Полуденных Жезлоносцев был такой мощный, что о приближении Охоты Силы могли бы услышать и спящие в берлогах медведи.

Обовьет он ноги

Да ухватит груди.

Ой, спасите боги,

Помогите люди!

Телохранители разом грянули припев. Ширам поморщился от досады.

Ему казалось, что Джериш прекрасно видит, насколько это пение ему не нравится, и потому нарочно дразнит его, стараясь горланить во всю мощь. А почему бы и нет? Ведь царевич Аюр и сам беспечно подхватывает веселые слова не слишком пристойной песенки.

Ширам припомнил их первую встречу — вечером того самого дня, когда повелитель Ардван назначил его руководить Охотой Силы. Тогда он и увидел своего будущего соратника в первый раз. Вернее, в первый раз толком рассмотрел его. Прежде ему доводилось встречать могучего арью во время смены постов — теперь же они сошлись глаза в глаза в караульном помещении дворца правителя. Джериш хлебал из миски пряную похлебку. Увидев в дверях Ширама, он лишь косо глянул на него, не предложив ни войти, ни разделить трапезу.

— Царевич Аюр отправляется на Охоту Силы, — начал Ширам, решив сразу перейти к делу. — Главой охоты назначен я. Это приказ государя.

— Знаю. А сейчас иди, не мешай есть.

«Ах вот как!» — подумал Ширам и сказал:

— Послушай — я знаю, что по праву и обычаю Охотой Силы должен был руководить кто-то из высших ариев. Но не я принимал решение, не я давал советы государю. И ты, и я выполняем его приказы. Надеюсь, мы поладим. Хотя бы чтобы выполнить приказ наилучшим образом.

Джериш молча отодвинул миску, бросил в нее ложку и встал, разводя плечи. Макушка Ширама едва достигала его подбородка.

— Нет, ты послушай, накх. Конечно, ты не даешь советы повелителю, куда уж тебе! Но если ты и впрямь хочешь, чтобы мы поладили, — запомни раз и навсегда. Я командую своими людьми — не ты, а я! А ты, если что-то будет нужно, меня попросишь, и я, может быть, исполню. Ты понял?

Он положил ладони на стол и как бы невзначай сжал кулаки.

— Я и не собираюсь отдавать приказы твоим воинам. Но глава похода — я, и ты будешь повиноваться мне, — нарочито спокойно ответил Ширам. — И твои люди тоже будут повиноваться мне, если у нас возникнут разногласия.

— А если они не захотят?

— Если нет, это будет считаться мятежом против государя. Знаешь ли ты, как накхи поступают с мятежниками?

Джериш на мгновение замер, будто пытаясь понять, насколько серьезен его собеседник. Затем вдруг расхохотался.

— Накх угрожает ариям казнью за мятеж против государя ариев! Давно так не смеялся!

— Накхи, — тихо произнес Ширам, — никогда и никому не угрожают. Я лишь передаю тебе слова нашего общего повелителя. И от себя настоятельно прошу их услышать.

Он повернулся и бросил через плечо:

— Доброй тебе еды. Завтра я жду тебя и прочих жезлоносцев у конюшен.

Та беседа, очевидно, возымела действие — всю дорогу у Ширама не было повода усомниться в Жезлоносцах Полудня. Пожалуй, лишь эти песни да порой ехидные шуточки за спиной намекали на истинный настрой телохранителей царевича. Ширам не обращал на них внимания. Его воля должна была сломить кичливых детей Солнца, и он знал, что не остановится, пока они не признают его право на власть.

Потому что они так и останутся телохранителями. А он — если будет на то воля богов и повелителя Ардвана — пойдет дальше. И насколько высоко — напрямую зависит от Великой Охоты.

Ширам хорошо помнил тот день, когда великий государь неожиданно призвал его к себе. Мог ли он вообразить, что ему желают дать поручение, достойное лучшего воина Аратты! И посулить награду, о которой ни один из накхов и помыслить не мог…

Придворная стража в начищенных до блеска бронзовых доспехах раздвинула копья, пропуская Ширама, сына Гауранга, наследника благородного дома Афайи, под зеленую сень запретного Сада Возвышенных Раздумий. Представители знатнейшего рода накхов были нечастыми гостями тут, в самом сердце Лазурного дворца. Сюда вообще мало кто допускался — и всякий раз с особого разрешения государя.

Но Ширам был не просто знатным вельможей и маханвиром Полуночной Стражи. Накхи всерьез именовали его законным наследником престола своего народа. Уже три сотни лет в разрушенной и опустевшей столице Накхарана селились лишь совы да змеи. Уже давным-давно было объявлено, что из многих разноязыких племен Господь Солнце выплавил единый народ Аратты. А все равно накхи — в своем кругу, конечно, — упорно величали Ширама саарсаном. Впрочем, у государя не было причин беспокоиться. Молодой воин служил в столице не первый год, неизменно являя разумную отвагу и преданность властителю ариев.

И все же стража не спускала с накха глаз. Все знали, насколько они ловки в ближнем бою и как умеют превращать в оружие любые, казалось бы вовсе неподходящие, предметы. Сейчас на приближающегося к государю Ширама с резных беломраморных галерей, окружавших сад, глядело семь пар очень зорких глаз, и семь стрел лежало на тетивах — на случай, если гость вдруг решит нарушить святость сокровенного места.

Ширам чувствовал устремленные на него взгляды и потому шел нарочито медленно, почтительно разведя в стороны руки, словно обращаясь с молитвой к Солнцу.

Сад Возвышенных Раздумий воплощал собой мечту о стране вечной весны, в которой обитают боги. Именно таким он и представлялся Шираму, который вырос в куда более суровых краях. Пьянящий аромат бесчисленных цветов, раскинувшиеся над головой широкие резные листья диковинных растений, вывезенных с далекого юга, тихий плеск воды в фонтанах — все это казалось накху даже чрезмерным для смертных людей. Но государь Аратты, разумеется, к таковым не относился.

Все дорожки в саду сходились к центру, где белела увитая цветущими лианами мраморная беседка. Там-то и ожидал гостя солнцеликий властитель.

Ширам приблизился к ступеням беседки и преклонил колено, не доходя до государя, как заведено, десяти шагов.

Ардван смерил его внимательным изучающим взглядом. Да, Ширам, сын Гауранга, именно таков, как о нем рассказывали. Черные волосы, зеленые глаза — признак прямого происхождения от Первородного Змея, который, согласно верованиям накхов, вылупился из Земного Яйца и стал предком всего живущего. Истинному арию он, пожалуй, чуть выше плеча. Однако не стоит тягаться с ним ни в силе, ни в ловкости. Хрупкость его обманчива, как, впрочем, всегда обманчив вид любого накха.

Повелитель глядел молча, еще раз проверяя свои расчеты. Можно ли довериться ему? Уж точно не менее, чем ближним советникам, замышляющим недоброе за его спиной. Но ими он займется отдельно. Не сейчас, но очень скоро…

— Ты служишь мне верой и правдой уже седьмой год, — начал Ардван, делая саарсану знак подняться с земли. — Мне рассказывали о тебе немало лестного…

Тот встал нарочито медленно, чувствуя, как упираются между лопаток пристальные взгляды лучников.

— Я желаю приблизить тебя.

— Это высокая честь, и я счастлив, если заслужил ее, — негромко промолвил воин.

«Как же, заслужил! — крутилось у него в голове. — Реши я сейчас отмахнуться от мотылька — и вместо острых взглядов в меня воткнутся отточенные стрелы. Уж что-что, а бить из лука арии умеют превосходно… Но государь что-то задумал, это бесспорно. Что и для чего? Будет ли мне от этого какая-то выгода? Или же я буду одной из палок, которые бросают под колесо застрявшей телеги? И тут же забывают, когда колесо, с хрустом переломив ее, катится дальше…»

— Я знаю, что твой род правил землями древнего Накхарана, до того как туда пришли мои предки, — продолжил Ардван. — И знаю, что между ними в те давние годы произошло сражение, решившее участь народов…

Государь смотрел прямо в лицо Шираму, ожидая, что тот выдаст свое отношение к битве, именовавшейся в его народе Битвой Позора. Непобедимые в личной схватке накхи прежде не встречали организованного врага и легко расправлялись со всеми, кто смел им противиться. Однако здесь их ждало нечто прежде невиданное. Тысячи всадников, повиновавшиеся единому слову и единому взмаху руки. Десятки колесниц с косами по бокам, наводящие ужас на пеших воинов, лавиной двигались по их земле. Накхи собрали огромное войско. Все, кто мог держать оружие, выступили под стены Накхарана. Их было в три, а может, и в четыре раза больше, чем пришельцев.

Но то, что произошло дальше, могло именоваться никак не боем, а скорее избиением. Всадники-арии, держась на расстоянии выстрела из лука, обошли фланги стоявшей на поле огромной разрозненной толпы накхов и с радостным улюлюканьем принялись осыпать их стрелами, сгоняя в середину поля, словно псы — овечью отару. Когда же толпа окончательно перестала походить на войско, под низкий рев громогласных труб на потерявших надежду защитников столицы ринулись боевые колесницы.

Афайя, предок Ширама, тогда бегом устремился навстречу передовой колеснице, на которой с луком в руках стоял предок Ардвана. Возница едва успел натянуть вожжи, но царственный арья даже не шелохнулся, будто врос в днище колесницы. А предок Ширама рухнул на колени возле колеса, моля о милости. Там он и принес клятву верности в обмен на сохранение остатков его несчастного народа.

Предок Ардвана был милостив и мудр. Он приблизил к себе Афайю. И хотя так до конца и не доверился ему, но все же держал при себе безотлучно, поручая зачастую весьма ответственные задания.

«Неужели что-то меняется? — думал Ширам, глядя на повелителя. — Что и почему?»

— Я хочу укрепить связь между ариями и накхами, — неспешно говорил тот. — У меня две руки, и, хотя одна из них левая, а другая правая, они дороги мне обе. И если я хочу, чтобы мои стрелы достигали цели, я не стану пользоваться лишь одной рукой.

— Это мудрое решение, мой государь, — по достоинству оценив паузу в речи Ардвана, негромко проговорил саарсан.

— Спасибо, что ты это заметил, — усмехнулся владыка.

Ширам невольно прикусил язык. Но Ардван явно не был настроен гневаться.

— Мне рассказывали о тебе много лестного, — повторил он, — и потому я принял решение, которое, возможно, удивит тебя.

Ширам напрягся, ожидая подвоха.

— Я желаю выдать за тебя свою младшую дочь, царевну Аюну.

Ширам в первое мгновение застыл с открытым ртом. Он ожидал всякого, но не этого. Он сам бы сейчас затруднился ответить, сколько наложниц живет в его древнем дворце-крепости в Накхаране. Не считая шести жен из знатнейших накхских родов, украшающих собой его обиталище. Но дочь повелителя?! Это не просто седьмая жена. Это позволение стать ближним родичем государя!

— Что же ты молчишь?

— Я польщен, — выдавил Ширам.

Он попытался вспомнить, как выглядит царевна Аюна, но, к стыду своему, не смог. Он и видел-то ее изредка на больших приемах и храмовых праздниках, всегда в толпе придворных — тонкая и стройная девушка с гордой осанкой, медово-золотистыми волосами и яркими глазами, увешанная украшениями, словно статуя богини. Его бросило в жар. Какие они, знатнейшие женщины ариев?

— Я онемел от восхищения. Я и помыслить не мог о такой милости ко мне!

— Ты заслужил ее. — Ардван поднял руку в останавливающем жесте. — Но прежде я желаю, чтобы ты сопроводил моего сына Аюра в Великой Охоте Силы. Я верю тебе, а потому поставлю главой всей охоты…

Ширам склонился в поклоне, как будто обрушившаяся на него неслыханная честь пригнула его к земле. Мысли его метались. Ему, накху, — возглавить Охоту Силы?! Но это не только огромная милость, но и величайшая ответственность. И это точно не делается просто так!

— Ты будешь не только руководить походом, но и лично охранять Аюра, — продолжал государь. — Ты станешь его тенью и, если нужно, его щитом.

Он замолчал, проверяя, услышал ли накх его слова. Ширам их услышал и уловил скрытый смысл.

Почему же Ардван не пожелал довериться своим сородичам?

— Ты сам знаешь, в какое тяжелое время мы живем, — словно отвечая на его невысказанный вопрос, со вздохом произнес властитель. — Сколько враждебных сил ополчилось на наш царствующий дом… А море, что подступает на севере, дает моим врагам повод говорить о гневе небес…

— Только прикажи, государь, и злые языки замолчат навсегда.

Ардван махнул рукой.

— Те, кто молча вынашивает измену, хуже площадных крикунов… Не о них сейчас речь. Я желаю как можно больше узнать о землях, лежащих на запад от наших границ. Во всех подробностях, не упуская ничего. Когда ты вернешься, Аюна станет твоей женой — это я тебе обещаю. Я не забуду твоего верного служения. И полагаю, мой сын найдет за что ему быть благодарным тебе.

— Я сделаю все, что могу, мой государь, — склонил голову Ширам. — И мои воины…

— В этом тебе помогут полторы дюжины Жезлоносцев Полуденной Стражи.

Саарсан постарался скрыть удивление, но переспросил:

— Полуденной Стражи?

— Ты удивлен?

— Я полагал взять накхов…

— Да, твои земляки — прирожденные воины, с этим никто не спорит. Однако, как тебе известно, и арии славятся этим, — иронично добавил Ардван. — А вот что есть у них — и, увы, не водится за твоими сородичами — это умение блистать.

— Это правда, — подтвердил Ширам. — Но разве блеск важен для безопасности царевича?

Повелитель усмехнулся, не скрывая превосходства.

— Вы поедете через всю страну и дальше, в дикие земли. Их обитатели должны видеть в вас не опасных чужаков, а непоколебимое, безусловное величие нашей державы. Поверь — если бы какое-либо из этих племен взбунтовалось, я послал бы накхов. Но это лишь одна причина, а я тебе назову еще одну…

— Я весь превратился в слух, — почтительно произнес Ширам, невольно стараясь подражать велеречивым царедворцам. Получилось весьма неуклюже, так что Ардван не смог удержать улыбку.

— Когда ты вернешься из похода, у меня будет достойное основание возвысить и приблизить тебя. Ты перестанешь быть просто накхским саарсаном — да-да, я знаю, что вы по-прежнему употребляете этот отживший титул, — но прикоснешься к истинной власти. А потому я не дозволяю тебе брать в этот поход никого из сородичей.

— Государь…

— Тебе предстоит научиться управлять ариями — знатными ариями. И они должны привыкнуть к этому… Ступай.

Ардван взмахнул рукой, отсылая гостя.

— И вот еще что. Я желаю, чтобы Аюр отправился на охоту как можно раньше, без каких-либо задержек. Если что-то будет служить тебе помехой, действуй моим именем.

Ширам не вполне понял, на что на этот раз намекает государь, но вновь молча поклонился, отступил на несколько шагов, повернулся и направился к выходу.

— Ступай, — вслед ему тихо проговорил государь. — Отправляйтесь — чем раньше, тем лучше. Как только вы покинете наши пределы, я начну.

Глава 6Дом Ветра

До скал, называемых Лосиными Рогами, было не так уж и далеко — не больше дня пути. Утром вышли на заре все вместе — Толмай, его сыновья и Кирья с Мазайкой — и направились напрямик через лес, Зеленый Дом, как звали его ингри.

Тропа вилась среди елей, стрелы солнца пронзали колючие ветви, золотыми полосками лежали на хвое. Где-то стучал дятел, пахло грибами — жить да радоваться! Только Мазайке с Кирьей было не до веселья. Братья Учай и Урхо шагали позади, беспечно болтая между собой и заодно приглядывая, чтобы дети не сбежали. У тех и так ноги сами подгибались. Но никто из них и виду не подавал. Кирья шагала, подняв голову и холодно улыбаясь. Насмешник Учай посматривал на нее, скривив губы, — вот каменная девка! И богов не боится! На самом деле Кирье, конечно, было страшно. Одно дело — видеть богов во сне, другое — когда тебя ведут к ним на суд.

Жреца Ашега она видела пару раз в жизни, и то издалека. Не так часто обитатели деревни сталкивались с тем, кто служил одному из великих богов, да еще в его земном доме. По особым случаям к Ашегу обращались с просьбой выбрать жертвенных животных, а в ночь солнцеворота он торжественно возжигал на высоком берегу огромный ежегодный костер. Обычно Ашег вместе с семьей жил в лесу, неподалеку от Лосиных Рогов, где на священной скале стоял Дом Ветра, и в деревне не показывался. Ингри жреца очень уважали и побаивались — ведь только он осмеливался подниматься в дом бога и возвращался оттуда невредимым.

Мазайка, в отличие от подруги, не раз ходил вместе с Дядьками к Лосиным Рогам и видел Дом Ветра — издалека, конечно. Правда, храбрости ему это не прибавляло. Однажды он хотел было подобраться поближе к каменной избе, вознесшейся в небеса на отвесном скалистом выступе, но оттуда вдруг донесся такой пугающий, нечеловеческий вой, что отрок чуть не сверзился с кручи прямо на острые камни. Нет уж, пусть с богами видятся те, кто знает правила и обряды. Немало сказок у ингри о тех, кто ненароком оскорбил богов. Порой боги милостивы, если им угодишь, но могут быть и жестоки. А еще они любят живую кровь и вареное мясо… Видяна предпочитает белых гусей, громовик Шкай раз в год требует бычка, причем непременно рыжего, без единого пятнышка…

Мазайка содрогнулся. Кто знает, чьей кровью кормит Господина Ветра жрец Ашег?

В сыром воздухе потянуло дымом. Жилище Ашега было уже где-то поблизости.

Когда семейство Толмая столпилось перед приземистой избой, упрятанной под плоской наклонившейся скалой, и Мазайку с Кирьей выпихнули вперед, ничего особенно страшного они не увидели. Колдун, по пояс голый, рубил на колоде дрова. Заметив гостей, он выпрямился и махнул им рукой, чтобы подходили ближе. Мазайка удивился, поняв, что колдун еще не так уж стар. Его длинные седеющие волосы были обвязаны пеньковой веревочкой, чтобы не лезли в глаза. Худое тело было покрыто красными и синими узорами, на шее и запястьях — связки оберегов.

— С чем пришли?

Ашег воткнул топор в колоду, выпрямился и окинул острым взглядом гостей. Глаза у него были как у Мазайки — светлые-светлые, прищуренные, слегка раскосые. Сразу ясно — эти глаза богов видали и не зажмурились…

Толмай выступил вперед, поклонился и принялся рассказывать все по порядку: и про паводок, и про плотину, и про обвинения добродеи… Жрец Вармы внимательно слушал, разглядывая Кирью. Та бесстрашно смотрела на него. Ашег почему-то не показался ей столь опасным, как Локша.

— Покажи-ка сойку, — приказал жрец Мазайке.

— Вот, — протянул свистульку мальчик.

Колдун еще подумал, зачем-то подкинул сойку на ладони и сказал Толмаю:

— Пока оставь дочку здесь. Это дело непростое. Если на ней нет порчи — я ее завтра отпущу, сама прибежит домой. Если есть…

— Я с ней останусь, — быстро заявил Мазайка. — Это ведь я ту сойку слепил! И тоже свистел…

— Оставайся, — неожиданно просто согласился Ашег. — А вы ступайте, — кивнул он Толмаю и его сыновьям. — Ну иди сюда, дева.

Кирья и хотела шагнуть, но словно в землю вросла.

— Иди давай, — легко подтолкнул ее отец.

Внутри Кирьи словно невидимая нитка порвалась. Она вздохнула, подошла к Ашегу и встала рядом с ним, глядя себе под ноги.

— Да будут добры к вам боги, — с сочувствием глядя на сестру, пожелал Урхо.

— Что им боги! Как бы эти двое тут бурю не насвистели! — услышала Кирья ехидный ответ Учая. Отец ответил им только глубоким вздохом, и вскоре родичи скрылись среди деревьев.

Дождавшись, когда они отойдут подальше, Ашег неожиданно свистнул по-птичьи. Из-под скалы тут же выскочила босоногая девочка с ковшом, полила ему на руки. Умывшись, колдун проверил, осталась ли в ковше вода, и приказал:

— А теперь принеси яйцо. Сейчас все про вас узнаем, — подмигнул он с недоумением глядящим на него детям.

Когда еще теплое яйцо из-под курицы было принесено, Ашег осторожно разбил его и вылил желток в воду, после чего водрузил ковш Мазайке прямо на макушку.

— И что мне делать? — шепотом спросил мальчик.

— Постоять спокойно.

Мазайка послушно застыл на месте, стараясь даже не дышать. Вскоре Ашег снял у него с головы ковш, поглядел в него и с некоторым разочарованием сказал:

— Ничего! Хоть бы свернулись, что ли… Ну теперь ты, дева!

Ковш с плавающим в нем яйцом оказался на голове Кирьи. В лесу закуковала кукушка, и не в лад ее размеренному кукованию торопливо колотилось ее сердце.

— Ну-ка посмотрим, что там за порча… — пробормотал жрец, снимая ковшик с головы и с любопытством в него заглядывая. — Господин Ветер, это еще что такое?!

Мазайка тоже сунул нос в ковш.

— А где яйцо? — не понял он.

В воде, распустив во все стороны нити-щупальца, плавал непонятный, но зловещий с виду красный шар.

— Хватайся крепче, да не повисай на корнях, тут некоторые деревья сами еле держатся…

Ашег, Мазайка и Кирья поднимались на Лосиные Рога по извилистой и опасной тропинке. Даже и тропой ее сложно было назвать — перебираешься с выступа на выступ, цепляясь за чахлые стволы сосенок, и вниз лучше даже не глядеть. Мазайка, вспоминая, как пытался забраться на эту кручу год назад, все сильнее хотел зажмуриться и на пузе сползти вниз, пока руки сами не разжались. Если сорвешься — катиться будешь долго, пока не рухнешь на камни там, где омывает священную скалу быстрая Вержа.

— Почему желток стал красным? — услышал он голос Кирьи — на удивление спокойный.

— Если бы я знал! — ответил Ашег, слегка задыхаясь от крутизны подъема. — Вот если б не изменился, значит и нет на тебе никаких чар. Распустится белыми нитями во все стороны — кто-то косо на тебя посмотрел, пожелал нехорошего. Свернется яйцо, будто вареное, — некто тебе зла желает. Почернеет — я сам такого не видел, но в старые времена бывало, — тут намеренно наведены темные чары. Но такого, чтобы желток покраснел, я не слыхивал и не видывал…

Ашег подтянулся, взобрался на широкую площадку, от которой тропа уже полого шла на самую вершину скалы, подсадил Кирью, протянул руку Мазайке и выдернул его наверх, как репку.

— Такое удивительное знамение! — повторил он задумчиво. — Теперь я понимаю, почему испугалась добродея… Тут надобно спросить самого Варму!

Мазайка стоял на краю пропасти, перебарывая головокружение и с восхищением глядя вдаль. Озаренная солнцем Холодная Спина пламенела на востоке, словно облитая ало-золотым огнем. Окружающая ее сизая стена туманов казалась облаками, что под собственной тяжестью легли на землю. К северу и югу, куда глаза глядят, голубыми волнами расходились еловые леса. Далеко внизу глухо шумела река.

— Не спи, — поторопил его Ашег. — Я еще должен все подготовить до заката.

Налетел порыв ветра, зашелестели кроны сосен, и вдруг прямо позади Мазайки раздался тот самый вой, который так напугал его в прошлый раз. Таких голосов не было ни у людей, ни у зверей. Даже пение Дядек в полнолуние не звучит так жутко!

Мазайка вскрикнул, чуть не сорвавшись с края скалы, — Ашег еле успел поймать его.

— Что творишь? — сердито закричал он. — Крылья небось пока не отрастил?!

— Она поет! — раздался позади восхищенный голос Кирьи. — Как она это делает?

Мазайка обернулся — прямо у него за спиной раскинула резные крылья птица с хищным клювом и человеческими глазами. Вместо лап у нее были узловатые корни, уходящие в трещины скалы. Перед птицей стоял небольшой каменный жертвенник с остатками подношений. В груди удивительного деревянного существа было просверлено несколько отверстий. Из них-то и раздавался вой.

— Это ветер! — мигом догадался мальчик. — Ветряная дудка! Так вот оно что! А я-то боялся…

— Я тебе дам «дудка», — фыркнул Ашег. — Поклонись стражу Дома Ветра!

Только теперь Мазайка осознал, что наконец он там, куда его давно тянуло любопытство, — у порога дома самого бога Вармы.

Святилище на Лосиных Рогах существовало с незапамятных времен. Вернее, священными почитались сами скалы, гигантскими каменными рогами торчащие в небеса посреди лесистой низины, в которой обитал народ ингри. Сказания утверждали, что эти скалы и есть не что иное, как сброшенные рога первородного Великого Лося, который по велению Вармы сошел с небес, чтобы сразиться в бою за Мать-Лосиху. Она и породила хозяина леса, бога Хирву, от которого пошел род ингри.

«Беда придет с гор, и спасение на горах найдете», — гласило древнее пророчество. Правда, что оно означало, Ашег понятия не имел. Но он делал то, что ему положено, — обустраивал святилище, чтобы Варме было удобно и приятно гостить тут между небом и землей. Иногда жрец приносил жертвы, но нечасто — по пустякам Варму никогда не беспокоили. Для обыденных дел вполне годились керемети — священные рощи.

Поклонившись птице-стражу, Ашег и дети прошли дальше, к небольшой каменной избе на круглой поляне. Мазайка никогда прежде таких домов не видал. Больше всего эта чудная изба напоминала домик предков из Дома Дедов. Но те были без окон и без дверей, а эта наоборот — в каждой стене по узкому окну. Как объяснил Ашег, чтобы Господин Ветер мог влетать с любой стороны, с какой ему вздумается.

— Сейчас его здесь нет, — сказал Ашег, заметив, что мальчик со страхом смотрит на Дом Ветра. — Но я призову его и, если он придет, задам вопрос.

— Про паводок? — спросила Кирья.

— И про яйцо тоже.

Жрец улыбнулся и потрепал ее по кудлатой голове.

— Не бойся.

— Я не боюсь, — решительно ответила девочка. — Чего мне бояться? Я ничего дурного не делала и богов не оскорбляла.

— Ты — нет, — согласился Ашег, а сам мысленно добавил: «Но что-то в тебе вызывает беды и знамения помимо твоей воли…»

Разводя огонь на каменном жертвеннике в центре избы, жрец думал о том, что понять, в чем дело, будет очень непросто. Его с юных лет учили видеть и распознавать знамения, замечать в обыденном жизненном течении знаки богов, понимать, кому и для чего они посылаются. Но сейчас знамения что-то уж очень грозны! Что творится с этой девочкой, которая ни обличьем, ни нравом не похожа на ингри? Какую весть она им несет? Ашег, привыкший жить близ богов и угадывать их намерения, чувствовал — нечто приближается, что-то сдвигается в мире. Зреют, накапливаются перемены и, если не понять, не предотвратить, однажды обрушатся потопом… И тогда будет уже поздно.

Искры посыпались с кресала, затлел сухой мох, вспыхнула береста, и сумрачное нутро каменной избы озарилось теплым светом. Ашег бросил в костер несколько веточек душистого можжевельника, подождал, пока разгорится пламя, достал из принесенного с собой короба большую берестяную баклажку и выдернул пробку. По воздуху поплыл сильный сладкий запах, мешаясь с ароматом можжевельника. Шепча моления Варме, Ашег налил питье в глиняную плошку с длинной ручкой и начал греть на огне.

Под потолком что-то негромко зашелестело. Мазайка, пристроившийся у жертвенника, поднял глаза и увидел, что над его головой плавно кружится деревянная птица. Изба была почти пустой, только по стенкам висела кое-какая утварь и посуда для приношений. А что это там в углу?

— Что это? — спросил мальчик, забыв о страхе. — Можно посмотреть?

Ашег поднялся и снял со стены короб с натянутыми на него струнами.

— Это гусли, — ответил он. — Такие делают на юге, в землях вендов. Эти — священные, как и каждая вещь тут, в божьем доме. На этих гуслях только сам Господь Варма играет. Если он посетит нас, — может быть, сам услышишь.

— Я бы тоже хотел, — признался мальчик.

— Может, когда-нибудь и сыграешь. Варма к певцам и музыкантам благосклонен.

— Нет, — сказала вдруг Кирья.

— Что — нет?

— Я только начала играть на сойке, как по реке поплыли льдины и вода начала подниматься. Значит, моя игра его не порадовала!

— Как знать! — сказал Ашег. — Ты полагаешь, что Варма решил покарать тебя за плохую игру? А может, он, напротив, хотел предупредить вас?

— Нет, — снова сказала Кирья. — Он показал нам Холодную Спину, по которой идут мамонты с избушками на спинах. А еще огромные ледяные пещеры, которые размывает вода. Эта вода и вырвалась на свободу, когда я заиграла…

— Мамонты? Избушки на спинах? — с изумлением повторил Ашег.

— Я их тоже видел, — подтвердил Мазайка. — А пещеры — нет. Только паводок. Но он и так, почитай, каждый год приходит…

Жидкость на огне вскипела и поднялась буро-золотистой пеной. Ашег поставил ее на край жертвенника, чтобы слегка остудить.

— Это морочный мед, — объяснил он. — Сейчас я его вам дам, и вы уснете. Проснетесь только завтра утром. Голова будет болеть очень сильно, но тут уж ничего не поделаешь — придется потерпеть.

— А когда прилетит Господин Ветер? — спросила Кирья, послушно принимаясь за питье.

Первый же глоток жгучего, приторно-сладкого зелья ударил ей в голову, туманя сознание. После второго изба поплыла у нее перед глазами. Но Ашег заставил выпить все до капли. Только после этого он отпустил девочку, которая тут же заснула, где сидела.

Потом Ашег напоил морочным медом Мазайку, уложил на пол и его, а сам сел рядом поудобнее и приготовился ждать. Дело зелья — выпустить дух из тела, как птицу из клетки. Но в полете может случиться все, что угодно. Может быть, дети просто проспят всю ночь, а утром расскажут, что видели. А могут и вовсе не вернуться в тело — и такое порой бывало. Или вернутся, но не одни…

Качнулось пламя.

Затрепетали деревянные перья у небесной птицы.

Ашег склонился перед жертвенником, прижимая к груди ладони.

— Приветствую тебя в твоем доме, Господин Ветер…

Мазайка беспечно посапывал на полу. Ему снился Зеленый Дом и лесной бог Хирва, его владыка и прародитель всех ингри. Косматый великан ласково кивал головой, увенчанной тяжелыми лосиными рогами, — зазывал волчьего пастушка в гости…

А Кирья в беспокойном сне опять летела молнией над выцветшими плоскогорьями Холодной Спины, над ее ледяными обрывами и снежными склонами. Она снова видела сходящие в вечном тумане лавины и невиданных зверей, огромными скачками уходящих от гибели… Они все ближе…

Дикий вопль заставил подскочить на месте задремавшего у очага Ашега.

Жрец схватил Кирью за плечи, приподнял с пола:

— Что?! Что ты видишь?!

Глаза девочки широко распахнулись, по лбу потекли капли пота. Скрюченными пальцами она вцепилась в рукава вышитой жреческой рубахи.

— Зверь! — прохрипела он. — Чудовище!

— Какое чудовище?!

— Оно идет сюда…

Глаза Кирьи закрылись, тело ее тряпкой повисло в руках жреца.

«Это все?» — успел разочарованно подумать Ашег.

Но тут ослабшее тело выгнулось дугой. На этот раз не было ни воплей, ни вытаращенных глаз. Кирья села ровно и спокойным голосом заговорила нараспев:

— Смерть идет в земли ингри. Берегитесь зверя! Но больше всего берегитесь ненависти!

— Какой зверь? О чем ты? — торопливо спрашивал Ашег, хоть и понимал, что девочка его не слышит. Дух ее не здесь, а где — неведомо.

— Чудовище убьет одного, ненависть убьет всех…

Ашег видел, что слова начинают звучать все медленнее, все тяжелее. Нечеловеческое напряжение провидческого сна-яви вот-вот сменится бесконечной усталостью. Сейчас Кирья снова свалится в беспамятстве…

— Какое чудовище идет в земли ингри?

Кирья вяло помотала головой, хотела ответить — и уже не смогла.

Ашег разжал руки, бережно уложил детей у очага, накрыл для таких случаев припасенной в избе волчьей шкурой. Мазайка сопел во сне, Кирья же лежала холодная и неподвижная, как мертвая. Кажется, даже не дышала. Но Ашега это не пугало. Слабость была обычным делом после видений. Завтра она проснется измученной, но ничего не вспомнит.

«Парня я завтра отправлю обратно. Но что же мне с тобой дальше делать? — подумал Ашег, глядя на Кирью. — У себя оставить?»

Похоже, эта дева способна проникать взглядом в мир богов, а может, и заглядывать в Бездну. Значит, ей одна судьба — в ведуньи. Но кто будет учить ее? Каждое новое знамение было страшнее предыдущего. И теперь еще эти предсказания! Что близится некое зло, он и сам чуял. Но какое?

И что еще за зверь? Может, зверь-защитник? В древние времена такие звери были у каждого ведуна. Да и сейчас порой приходили. Но почему тогда Кирья так испугалась? Видно, этот зверь очень страшен и силен. Тогда тем более нельзя отпускать ее, надо учить, пока она сама себе не навредила…

Жрец бога ветра задумчиво посмотрел на берестяную флягу с морочным медом. Потом взял и отпил несколько глотков.

— Господин Варма! — прошептал он, засыпая. — Что увидела Кирья?

Но во сне Ашег увидел только снежную пустыню. Ветер гонит поземку по бескрайней равнине. Глазу не за что зацепиться. Сам он стоит на пороге Дома Вармы, озираясь в недоумении. Где земли ингри, где бескрайние леса, где Холодная Спина? Ничего нет! Ветер сметает снег, но под ним не земля — черный лед… И тут Ашег понимает, что это не равнина, а замерзшая вода — от края до края неба.

Глава 7Взгляд в спину

Мамонты ступали так плавно и неспешно, что со стороны казались спящими на ходу. Они двигались один за другим вдоль берега Длинной Воды, как мохначи между собой прозвали шумный ручей. Когда Колючие Горбы сменились лесистой равниной, ручей перестал скакать по камням, успокоился, затих и превратился в полноводную речку.

Дорога по берегу была довольно узкой. Местами из земли выпирали покрытые мхом скалы. Порою к берегу подступал густой сосновый лес, доходивший иногда и до самой кромки обрыва. В этом случае мохначам, а заодно и охотникам приходилось спешиваться, валить деревья, а то и устраивать стоянку, прежде чем удавалось расчистить путь.

— За теми скалами — земля лесовиков, — пояснила Хасте мохначка Айха и ткнула пятерней в дикое, поросшее сосняком нагромождение огромных скал впереди. — Они называют это место Лосиное Горло. Вон там — рога. Видишь, скалы торчат? А сам Великий Лось будто пьет из реки.

— Откуда ты знаешь о лесовиках?

— Старые люди говорили.

— А им откуда известно?

— Много ходили. Много знают.

— И что, в тех краях в самом деле хорошая охота?

Мохначка кивнула:

— Мех хороший, мягкий.

— А большой зверь?

— Большой зверь — плохо. — Она погладила ладонью макушку своего шерстистого побратима. — Большой зверь на Айхо прыгал. Пятнистый, клыки вот такие! — Она выпрямила ладонь. — Очень злой!

— Здесь живет? — заинтересовался Хаста.

— Здесь — не знаю. Там. — Она махнула назад, в сторону скальной гряды, с которой они недавно спустились в лесистую долину. Ей очень хотелось рассказать этому волшебному человеку столько всего интересного. Но она знала так мало, что сама себе казалась никчемной тупицей рядом с ним.

— А лесовики, что они за люди?

— Люди? — озадаченно повторила Айха.

Она не знала, что ей ответить. Конечно, жители этих мест ходили и даже бегали на двух ногах. Но были ли они настоящими людьми? Старики рассказывали, что они помесь людей и лесного зверья. Что с ними всегда нужно быть настороже. Однако сама она видела лесовиков лишь издалека.

— Кто их вождь? Ценят ли они бронзу или золото? Какое у них оружие? Какие боги?

Погонщица мамонта поглядела на собеседника с благоговейным трепетом. Разве мог кто-либо из живущих знать так много?

— О чем ты с ней говоришь? — крикнул, высунувшись из закрепленного на спине бредущего следом мамонта шатра, Аюр. — Расспрашивай о нравах народа, в чьи земли мы входим!

Вслед за ним выглянул наружу Ширам.

— Что ты делаешь?! — В голосе начальника телохранителей слышалось неподдельное изумление.

— Разговариваю с ней. Она умная девушка.

В ответ ему послышался хохот.

— Что смешного я сказал? — недовольно оглянулся жрец.

— Это лучшая шутка сегодняшнего дня! Разве не смешно? Мохначка — девушка, да еще и умная! А вот это существо, — Ширам легонько прикоснулся острием лунной косы к холке своего мамонта, — по-твоему, юноша? И тоже явно неглупый…

— Судя по тому, что молчит, вместо того чтобы сотрясать воздух глупыми шутками, — уж точно не дурнее некоторых, — отрезал Хаста.

Накх побледнел от гнева. Наглый простолюдин с длинным языком! Навязанный ему рыжий жрец и так не слишком радовал его своим присутствием. Ширам предпочел бы обходиться и без него, и без шумной пятнистой шавки, перевозимой им в плетеной корзине. Но невзрачного человечка прислали из главного храма Исвархи, и спорить с его жрецами не было никакой возможности. Кроме того, парень приносил пользу. Он был сведущ в лечебных настойках и огненных зельях и очень скоро осваивал новые языки. За время путешествия из Аратты он наловчился болтать с мохначами на их невнятном мычании почти так же ловко, как обученный переводчик Варак.

— Если ты станешь дерзить мне, я спущу с тебя шкуру и натяну на барабан, — посулил Ширам жрецу.

— И тогда ты услышишь правду в его звуках, — ни мгновения не задумываясь, ответил Хаста.

Накх скрипнул зубами. Конечно же, казнить нахала он не смел. Но мало ли какой тяжелый камень может свалиться на голову… Он хотел было крикнуть зарвавшемуся жрецу, чтобы тот помнил свое место, — но вдруг, как это с ним часто бывало, почувствовал мерзкий холодок между лопаток. Кто-то смотрел на него пристально, не сводя глаз. Это Ширам ощущал так же ясно, как видел дневной свет.

Много лет тому назад, когда он едва научился владеть оружием, отец отвел его в горную пещеру, оставил ему немного еды и ушел, завалив камнями выход. Ширам стер пальцы в кровь, пытаясь отвалить камни. Он выбивался из сил, но все без толку. Он не знал, сколько времени провел в непроглядно темной пещере, — но именно тогда он впервые кожей почувствовал обращенный на него голодный, недобрый взгляд. Он быстро обернулся — и сделал это очень вовремя. К корзине с его едой уже тянул лапы страховидный мохнач! Ширам схватил оставленную ему отцом дубину и набросился на пещерного жителя. Тот, не принимая боя, метнулся вглубь пещеры. А мальчик снова принялся разбирать камни. И вновь почувствовал взгляд…

Он не спал и еле держался на ногах, то и дело бросая работу, чтобы отогнать врага от остатков пищи. С каждым днем тот, видя, что мальчик слабеет, становился все наглее. Но в конце концов Ширам дал возможность мохначу дотянуться до оставленной на камне ячменной лепешки и что есть силы ударил его дубиной по затылку. Хруст позвонков прозвучал для него победной песней. Когда же наконец ему удалось проделать лаз и, сдирая кожу на боках, выбраться к солнцу, у входа в пещеру его поджидали отец и дед. Осмотрев место заточения внука, старый накх покачал головой и проговорил неодобрительно:

— Он будет славным воином, но плохим князем.

— Почему? — робко осведомился мальчик.

— Мохнач был вдвое крупнее и втрое сильнее тебя. Ты победил его. Победил, найдя способ заманить его в засаду. Но он не угрожал тебе. Он был просто голоден. Его запустили в пещеру за два дня перед тобой, и с той поры он не съел ни крошки. Ты бы мог дать ему часть еды, и он бы с радостью помог тебе отваливать камни. Ему не меньше твоего хотелось увидеть солнечный свет. Ты не годишься, чтобы быть правителем накхов — саарсаном.

Ширам бросил на деда взгляд исподлобья:

— Дикарь был врагом. Он хотел украсть мою еду!

Старый накх печально взглянул на него:

— Ты увидел врага там, где настоящий правитель увидел бы возможность. Но, убивая одних врагов, ты порождаешь новых. Тебе придется уничтожить всех, чтобы избавиться от недругов. Ни один князь не смог добиться этого. А если не сделаешь этого — всегда жди удара в спину. Потому я и говорю — ты будешь плохим саарсаном.

— Но он еще очень юн, — вступился отец. — Он наберется ума.

Дед покачал головой:

— Пока что можно сказать одно. Он навсегда запомнит обращенный на него взгляд из темноты. Это поможет ему сохранить жизнь. Обо всем остальном поговорим, когда он сможет доказать, что он прав, а я ошибаюсь…

…Сейчас Ширам вдруг почувствовал такой вот взгляд, и колкости рыжего наглеца перестали занимать его. Он обернулся к царевичу:

— Я на время уйду в лес.

Аюр поглядел на него с недоумением:

— Ты что же, вздумал поохотиться без меня?

«Это моя охота», — хотел привычно ответить Ширам. Но тут он вспомнил лицо деда, сухое и хищно-насмешливое. Дед был силен, очень силен. Мог убивать не то что одним ударом — несильным касанием. И его усмешка пугала тех, кто способен был читать по лицам, куда больше, чем любая гримаса ярости. Да, он давно покинул этот мир, но его слова, брошенные тогда у входа в пещеру, по-прежнему звенели в ушах воина.

«Нет, дед все же ошибался, — внезапно подумал Ширам. — И я буду отличным вождем. Лучшим саарсаном из всех, кого помнили летописцы накхов!»

— Пойдем со мной, Аюр, — произнес он.

— Охотиться? — обрадовался тот.

— Не совсем. Я покажу тебе, как надо договариваться.

Урхо опустил ветку, и тяжелые еловые лапы закрыли убежище между камней.

— Ты погляди! На этот раз с восхода идет не только солнце! Ашег-то верно говорил про чудовище…

— Жрец сказал иначе, — перебил брата Учай.

Он был годом младше и намного мельче своего могучего погодка, но не желал уступать ему никогда и ни в чем. Старший брат поглядел на него снисходительно, как обычно смотрит очень сильный человек на любимого родича, который изо всех сил тщится показать свое превосходство. Накануне вечером Толмай отправился обратно в деревню, братья же задержались на Лосиных Рогах, дожидаясь сестру и, главное, решения жреца Господина Ветра. Оказалось — не напрасно ждали…

— Вспомни, что сказал ведун, — продолжил Учай, глядя со скалы на проходящую снизу тропу вдоль реки. — Будьте настороже — дескать, Кирье было видение, что в наши земли идет некое чудовище…

— Так и есть. Разве они не чудовища?

— Кто, мохряки?

— Да я про их зверей…

Урхо ткнул пальцем в медленно ступающих мамонтов. Они были еще далеко, но, несомненно, направлялись как раз в их сторону.

— Я однажды видел, как один такой потерял своего погонщика. Мохряки пригнали их пастись в предгорья Холодной Спины на молодых травах, как всегда делают по весне, а мы следили за ними со скал. Один из пастухов тогда помер — то ли от болезни, то ли просто от старости. И его мамонт будто взбесился. Он мчался не разбирая дороги и крушил все на своем пути, покуда не завяз в болоте. Вот тебе и чудовище.

Учай мотнул головой, не желая признавать за братом правоту.

— Ты погляди, на спинах мамонтов какие-то шатры. Уж не собрались ли мохряки перебраться сюда насовсем?!

— Пойди спроси у них, — усмехнулся старший брат и с удовольствием рассмеялся, заметив брезгливую гримасу на лице Учая. Конечно же, спрашивать о чем-либо мохряков было плохой мыслью. Во-первых, их рычание и мычание с трудом можно было назвать осмысленной речью. А во-вторых, кому же хочется, чтоб его убили и сожрали?

Между тем мамонты все ближе подходили к отвесным скалам Лосиных Рогов. Шатры на их спинах можно было разглядеть, не особо напрягая глаза.

— Смотри, смотри! — Зоркий, как пустельга, Учай схватил брата за плечо. — Там в шатре — люди в скорлупе!

— Ерунда, — Урхо глянул на него досадливо, — тебе почудилось.

— Я говорю тебе! Я разглядел их!

— В скорлупе… — Урхо задумался. — А я про таких слыхал! Но они не приходили в наши края со времен дедов. Да и что им тут делать? Мы исправно даем им меха по уговору, они к нам не ходят. А мы не трогаем их посланцев…

При этих словах он невольно улыбнулся. Последний раз людей этого далекого народа видели в землях ингри, когда отец был еще ребенком. Конечно же, они их не трогали!

— Вот оно, зло. — Учай ткнул пальцем в сторону людей в скорлупе. — Вот то, о чем говорил Ашег!

— Мы не трогаем их, они не трогают нас, — пожал плечами Урхо. — Надо послать весточку отцу. Он все решит. Я сам думаю — нам следует уйти в Зеленый Дом.

— Всем родом?

— Да, всем. Ни мохряки, ни чужаки не отыщут нас там.

— Да? А если эти, в блестящих скорлупках, пожелают отдать нашу землю мохрякам? Зачем они иначе явились сюда все вместе? Если они поселят этих людоедов в наших избах, что ты тогда скажешь?

— Мы не трогаем их, они не трогают нас, — вновь напомнил Урхо.

— Это лишь слова. Кто спросит с них, если они пожелают обмануть тебя?

— Они клялись перед богами! И наши деды тоже.

— Быть может, ты и прав, — осклабился Учай. — И боги накажут их. Но ты будешь уже мертв. Мы должны отвадить их от наших земель. — Он поглядел в небо. — Скоро начнет темнеть. Они остановятся на ночевку здесь, на Лосиных Рогах…

Рука его потянулась к луку.

— Даже не думай об этом! — прервал его Урхо. — Будем покуда за ними тихо следить. И вот что — пусть этот волчий пастух, Мазайка, подкрадется к ним поближе…

— И посчитает зверей и людей, — кивнул Учай.

След человеческих ног был едва заметен, но все же для Ширама было достаточно признаков, чтобы обнаружить его. Отброшенная в сторону сухая ветка, раздавленный гриб — все это говорило о наличии поблизости соглядатая так же явно, как если бы он привязывал на своем пути красные тряпки. Накх склонился над вмятой в мох шишкой, затем посмотрел вперед, измеряя расстояние между шагами.

— Видишь? — сказал он Аюру, который внимательно следил за его поисками, не очень понимая их смысл. — Вон следы наблюдателя. Я их давно уже вижу…

— Почему ты думаешь, что он следит за нами? — спросил царевич. — Может, дикарь просто шел мимо?

— Отпечатков пяток не видно, шаг короткий. Что это значит? Он не торопился, крался осторожно, стараясь не спугнуть дичь — в данном случае нас…

Ширам разведенными пальцами измерил длину следа и, чуть прикрыв глаза, прикинул рост и стать преследователя.

— Тот, кто следит за нами, ростом не выше трех локтей… Ветер есть, но след четкий — значит прошел совсем недавно…

— Он был один?

Ширам внимательно огляделся в поисках других следов. Нет, похоже, это единственные.

— Да. Крался ловко, почем зря веток не ломал — умеет по лесу ходить…

Аюр слушал накха, с каждым мигом проникаясь почтением к его знаниям и чувствуя, как нарастает азарт. Вот это настоящая охота!

— А где дикарь сейчас? Надеюсь, не целится в нас из-за кустов?

Ширам задумался, вспоминая увиденную со скалы округу… Так и есть. Дорога шла над берегом реки, повторяя ее изгибы, и всякий раз соглядатай, следуя за ними вдоль опушки леса, выбирал такие места, откуда открывался весь путь целиком. Значит, сейчас он должен быть справа и впереди. А потом… Ширам улыбнулся, становясь в этот миг неуловимо похожим на покойного деда.

— Иди за мной как можно тише, — сказал он Аюру и скользнул в сторону от цепочки оставленных соглядатаем следов.

Мазайка умел ходить по лесу — как же иначе в его ремесле? Он двигался быстро и бесшумно, так что зверь не услышал бы его шагов. Он выбирал хорошие места для слежки и умел затаиваться, подолгу сидеть не шелохнувшись, будто превращаясь в ствол дерева или поросший мхом валун. Вот и в этот раз он подкрался к торчащей над утесом согнутой ветрами сосне, взобрался на нее, прильнул к шершавой коре и притаился, глядя на простиравшийся снизу берег Вержи, по которому неспешно двигались мамонты. И принялся, как велел Урхо, считать.

Зверей — обе руки и еще два пальца. Людей в скорлупе — чуть больше дюжины. Оружных людей без скорлупы — четыре руки. А кроме них, пешие без оружия — мохначи и какие-то еще люди. Мазайка насчитал целых шесть рук. Это было очень много — во всем их роду не набралось бы столько мужчин… Впрочем, дед рассказывал, что однажды в землях южных ингри случилось нашествие — чужаков пришло целых сто рук. Он не слишком-то верил. Во всех племенах, что собирались раз в год на осеннем торгу в Ладьве, большом селении на пути в земли вендов, не набралось бы столько.

Мазайка вслушивался в голоса чужаков, в дикие окрики и рычание погонщиков, стараясь вникнуть в их замыслы, но ничего толком не услышал и не понял. Когда что-то коснулось его плеча, он вздрогнул и резко повернулся. Перед ним стоял незнакомец, похожий на ночную тень, — черные волосы, смуглое лицо, темная, не сковывающая движений одежда. На широком кожаном поясе чужака на первый взгляд не было заметно никакого оружия, но через оба плеча за спину уходили перевязи.

— Здравствуй, — коротко проговорил он, глядя на него немигающими зелеными глазами.

Мальчик отпрянул, едва не сорвавшись с края обрыва, и схватился за манок, висевший на поясе. Однако странный незнакомец вел себя так спокойно, будто ни кость, ни железо не могли причинить ему вреда. Он лишь перехватил запястье волчьего пастуха в тот миг, когда пальцы его еще не сомкнулись на дудочке, и потянул на себя. Удивленный Мазайка ощутил, как небо поворачивается и он вдруг оказывается лежащим на земле. Незнакомец тут же отпустил его и вновь повторил:

— Здравствуй.

— Кто ты такой?! — выпалил мальчик.

— О! Я понимаю его речь! — раздался рядом звонкий голос, и из-за скалы появился второй чужестранец, большеглазый юноша с луком в руках. — Он говорит на языке слуг и рабов. Но как же чудно он выговаривает слова…

— Это весьма удачно, — отозвался его старший товарищ. — Помнится, с вендами у нас язык был совершенно не схож — очень мешало при допросах…

— Неужели здешние дикари родственны нашим «земляным людям»? — Юноша с любопытством уставился на юного ингри. — По виду и не скажешь. Смотри, какие у него чудные волосы — почти белые, хотя он не старик!

Мазайка припал к земле, не шевелясь. Он отлично понимал, что победа не стоила его противнику ни малейшего труда. При желании тот мог попросту свернуть ему шею или столкнуть вниз — он бы и не понял, что случилось, — но не сделал даже попытки. А значит, у него совсем иные замыслы.

— Ты следишь за нами? — спросил черноволосый.

— Вы пришли в земли ингри, — набравшись храбрости, заявил Мазайка. — Мы тут хозяева!

— Мы вам не враги. Этот юноша, — Ширам почтительно указал на Аюра, — сын правителя великой Аратты. Он пожелал навестить свои отдаленные владения. Если он останется доволен, то щедро одарит вас…

Он полез за пазуху, достал несколько круглых металлических пластинок и протянул охотнику. Блестящие кругляши были покрыты неведомыми значками. Стоящий рядом юноша с луком встрепенулся, хотел что-то спросить, но встретил взгляд старшего и умолк.

— Держи, это тебе, — сказал мальчику темнолицый незнакомец. — Отнеси это тому, кто тебя послал, и скажи, что мы пришли с миром. Сын нашего общего повелителя ищет место для хорошей охоты. Порадуйте его, и он будет добр к вам.

Мазайка с опаской поднялся на ноги и взял кусочки сероватого блестящего металла. Оглядываясь, не пожелает ли темнолицый наброситься на него со спины, он поспешил в лес. Но тот стоял, будто и не глядя на него, — смотрел, как проходит внизу длинная вереница мамонтов.

Костер, разложенный между двумя поваленными деревьями, горел тихо, не вздымая языки к небу, будто стелясь по земле. Для того чтобы поджарить набранные поблизости грибы, этого было вполне достаточно. Учай сидел на стволе рухнувшей сосны, держа над углями согнувшуюся под тяжестью почищенных грибов ветку. С другой стороны со своей веткой, унизанной грибами, устроилась Кирья. Ее старший брат Урхо дремал неподалеку, подложив под голову мощные руки. В тот миг, когда Мазайка, запыхавшись, появился на поляне, это вызвало скорее недоумение. Что могло заставить волчьего пастуха вернуться, бросив слежку?

Не пускаясь в долгие объяснения, парень бросился к Учаю. Урхо приоткрыл глаза и поднялся на локте, желая услышать речь следопыта.

— Я говорил с одним из них! — выпалил Мазайка. — Они не желают нам зла! С ними сын их вождя, он приехал охотиться…

Учай едва не задохнулся от гнева. Зачем вообще высылать наблюдателей, если враг без труда находит их? Да еще и беседует, будто со старым приятелем?!

— И ты ему поверил?

— Он преподнес дары, — оправдываясь, проговорил Мазайка и достал пригоршню изукрашенных металлических пластин.

— Вот как? — Учай взял одну из пластин и принялся разглядывать ее, будто стараясь угадать смысл неведомых знаков. — Говоришь, дары?

— Да, и обещал еще много, если мы порадуем сына его повелителя!

— Ты глупее токующего глухаря!

Учай рывком поднялся на ноги и шагнул к мальчику, держа подарок накха в двух пальцах.

— Бывал ли ты на осеннем торгу в Ладьве?

— Н-нет…

— А я бывал — и видел любимую забаву смуглолицых торговцев. Один из них становится в круг, чтобы иметь возможность сделать шаг в сторону. В руках у него два клинка, и больше ничего. И еще пять человек, а то и больше становятся в пяти шагах за границей того круга. Прыгая из стороны в сторону, они кидают вот такие вот штуки, стараясь попасть в того, кто остался внутри. Тот отпрыгивает, уклоняется, отбивает кругляши, но не смеет выйти за пределы круга. Выигрывает тот, кто увернется от наибольшего количества кругляшей. Вот чем тебя одарили.

— Но я думал, это что-то ценное, — расстроился Мазайка. — Он их так дал, как будто вручил сокровище…

— Он обхитрил тебя. И сейчас чужаки свободно идут по нашим землям неведомо зачем и куда…

Кусты за спиной Учая шелохнулись. И когда тот стремительно повернулся, то обнаружил стоящего перед ним человека в темном одеянии.

— Ты кто?! — рявкнул младший сын вождя, хватаясь за охотничье копье. Урхо за его спиной легко вскочил на ноги. Кирья ахнула и уронила ветку с грибами в костер.

— Я служу сыну повелителя и оберегаю его, — произнес незнакомец. — Не бойтесь меня. Я и впрямь обманул мальчика, чтобы найти вас, — но только в этом. Мы пришли с миром. Отведите нас к своему вождю. Пусть он преклонит колени перед сыном могущественного владыки Аратты.

— Я не верю тебе, — хмуро процедил Учай. — Что делать сыну великого вождя дальних земель в наших лесах?

— Мой господин не обсуждает свои дела с простолюдинами. А поверить все же придется. В ту игру, которую ты так верно описал, играют не только те, кто стоит в круге, но и те, кто бросает.

Он сделал неуловимое движение кистью, и в древко копья Учая вонзилась небольшая металлическая пластина.

— Я мог убить тебя и всех вас, пока он, — Ширам кивнул на смущенного Мазайку, — рассказывал тебе о нашей встрече. Но не сделал этого, ибо нам нужно совсем другое — ваше гостеприимство.

— Мне думается, он правду говорит, — пророкотал Урхо. — Проводим чужаков к отцу. Пусть сам решает, как быть. А ты, чернявый, кем бы ты ни был, не держи зла на моего младшего брата. Он лишь оберегает наши земли. Ингри не любят мохряков, а вы пришли с ними. Но мудрый Толмай все решит по справедливости. Мазайка, сбегаешь?

— Нет! Я сам пойду предупредить отца, — злобно глянув на чужаков, сказал Учай.

Когда ингри ушли, кусты на краю поляны вновь шевельнулись и из них показался царевич.

— Ловко ты с ними обошелся! Сперва они хотели метать в тебя копья, но потом просили прощения и помчались к своему вождю, чтобы тот готовил нам встречу, — не скрывая восхищения, сказал Аюр. — Но почему ты просил меня не показываться им?

— Они увидят тебя в свое время, во всем блеске, — ответил Ширам.

Накх был очень доволен собой. Он все сделал безупречно, преподал полезный урок царевичу и заодно поднялся в его глазах. Кто теперь скажет, что он пригоден только для войны?

«Дед гордился бы мной сегодня», — подумал он.

Глава 8Первая встреча

Учай долго шел быстрым, размашистым волчьим шагом, покуда впереди на берегу Вержи не замаячило селение. Тогда он сбавил ход. В конце концов, может быть, Урхо прав и ничего ужасного не произошло. Чужаки выглядят и ведут себя диковинно, но враждебности не проявляют, хоть и пришли вместе с мохряками. Даже этот чернявый хитрец, обманувший простака Мазайку, — что и говорить, ловок, но ведь ловкость не порок…

Младший сын вождя перешел на обычный шаг и направился к воротам селения. Располагавшееся на излучине реки, защищавшей его с двух сторон, с третьей оно было обнесено невысокой изгородью — не столько от какого врага, сколько от дикого зверя. Ворота были распахнуты, как всегда, средь бела дня. Мальчишки, увидев возвращающегося Учая, подняли радостный крик. Младший сын большака возвращался с Лосиных Рогов с вестями! Спеша разнести эту новость, они бросились к просторной большаковой избе, вереща без умолку.

Толмай вышел на крыльцо и остановился, засунув пальцы за широкий кушак, в ожидании сына.

— Здравия тебе, отец! — приблизился тот.

— И тебе поздорову быть. Случилось что — или как?

— Случилось, — ответил Учай. — К добру ли, к худу — не мне то решать.

— Заходи в избу, рассказывай.

Учай поднялся по ступеням крыльца, склонился, проходя под прибитыми над входом лосиными рогами — знаком Хирвы, — а охочие до новостей мальчишки облепили дом, надеясь раньше других услышать, какую новость принес от ведуна Учай.

Однако младший сын и вовсе не стал говорить ни о Кирье, ни о порче, ни о Доме Ветра.

— Чужаки к нам пожаловали, — отвесив поклоны духам-покровителям очага, угла и порога, сразу выложил он.

Толмай сел на лавку, внимательно глядя на сына.

— Толком говори: что за чужаки, откуда, много ли?

— Спустились с Холодной Спины, да так и идут высоким берегом Вержи — скоро до нас доберутся. Одни высокие, статные, вот прямо как Урхо. Все, как один, в этакой блестящей скорлупе. Другие — вроде как пожиже и тем служат, но тоже не хлипкие, и у всех луки со стрелами и рогатины. А еще, — Учай скривился, вспоминая недавнюю встречу в лесу, — есть там человек, ликом темен и нравом крут, а быстрый, что куница…

— Вон оно как, — протянул Толмай. — Все или еще что?

— Куда ж все! С ними еще всякого люду тянется — целое племя! И самое главное, — Учай прервался, чтобы оттенить важность своих слов, — они сюда не своими ногами идут. Они на мамонтах едут, с мохряками!

— Вот как… — Вождь нахмурился. — В скорлупе, говоришь… и с мохряками?

— Все как есть рассказал! Своими глазами видел!

— Верю, верю я тебе. Те, что в скорлупе, копья и луки носят, и волосы у них длинные, в пучки увязаны, да?

— Нешто видеть доводилось? — затаил дыхание Учай.

— Видеть — нет. А слышать — от отца слышал. Сколько, говоришь, их пришло?

— Ох, много! Ежели оружных считать, то мужчин примерно как у нас. А если с безоружными, то, может, и вдвое будет… А с мохряками и вовсе…

Толмай встал, подошел к оконцу и глянул сквозь него на реку, шумящую за мысом.

— Вот что тебе скажу. Люди эти пришли сюда из далекой страны Арьялы. Много лет назад они уже заходили сюда несметным числом. Как рассказывал дед — куда большим, чем ныне. Правда, с юга, а не с Холодной Спины. Старейшины тогда порешили чужаков оружием не гнать, кровь попусту не лить. Селиться в наших землях длинноволосые все равно не собирались. А чтобы леса наши не портили да местный люд не обижали, решено им выход было дать: с каждого рта по куньей шкурке да черных бобров со двора по одному. Да волчьих шкур с селения по три дюжины… Для того на торжище в Ладьве отдельный лабаз поставили. Приезжают туда раз в год гости из Арьялы, выход забирают, заодно и привозят всяких диковин — тоже на шкурки меняют. Там, — он махнул рукой в сторону восходной земли, — цен-то настоящих не ведают. Сам посуди — за хороший топор из желтой бронзы берут шкурок всего-навсего столько, сколько пролезает в проушину того самого топора…

Он улыбнулся столь вопиющему невежеству чужаков, но тут же снова стал серьезен.

— Если в этом году на торжище не пошли, а сюда направляются — значит есть тому важная причина.

— Какая? — спросил Учай, пораженный обширными знаниями отца.

Он и не думал, что Толмай так хорошо изучил мир до самых дальних его пределов. Его собственные знания о нем не простирались за пределы Зеленого Дома. Учай пообещал себе восполнить это упущение и вызнать о земле чужаков как можно больше.

— Мы покуда не ведаем. Но стало быть, надо все потихоньку разузнать. С чужаками следует быть радушными и приветливыми. Кто знает, с чем они пожаловали и когда вдругорядь сюда намереваются? Лучше их не злить. Их больше, чем нас… А скорлупу эту ни стрелы, ни копья не берут — в том наши предки убедились. Я вот что думаю… — Толмай подошел к сыну. — Если мы нынче хорошо гостей примем, то и в иной раз они нас за друзей посчитают. Какое нам с того благо?

— А такое, — чуть подумав, отозвался Учай. — С их дружбы нам много пользы прийти может. Что, если приманить их везти свой товар к нам, а не в Ладьву?

Толмай усмехнулся и кивнул:

— Разумно мыслишь. А еще?

— А если тут большое торжище устроить — тогда и все иные рода к нам придут! — догадался Учай. — Ну а если еще и выход у нас тут собирать…

— Стало быть, так. — Толмай положил тяжелую руку на плечо сына. — Ступай к Урхо да передай ему, что мы гостей тут ждем. И в честь их прихода устроим большой праздник. Пускай люд порадуется.

— А мы как раз все, что нужно, прознаем да выведаем, — радостно подхватил Учай.

Он уже выходил, когда отец с беспокойством спросил его в спину:

— А что там Кирья-то наша? Что Ашег говорит — есть на ней порча или нет?

Младший сын озадаченно взглянул на него. Прибытие чужаков совершенно затмило паводок и обвинения Высокой Локши. В другое время о них бы судачили не один год, но теперь Учаю уже казалось, что все это случилось давным-давно.

— Насчет порчи Ашег ничего не сказал. Но все твердил о каком-то сне, который Кирье послал бог ветра. Остерегайтесь, говорил, зла, что идет в наши земли. Урхо думает, что это мохряки.

— Я с Ашегом потом потолкую, — сказал Толмай. — Ну ступай. А я буду готовить встречу…

Огнехранитель Хаста сидел на верхушке пологого холма над рекой и бездельничал, как показалось бы досужему наблюдателю. На самом деле он предавался важным раздумьям и заодно наслаждался окрестным видом. Вид с вершины в самом деле открывался прекрасный. Южный склон круто обрывался к реке, за которой простирались заливные луга, обрамленные зубчатой кромкой леса, подсвеченной заходящим солнцем. А если глядеть в обратную сторону, то совсем неподалеку виднелись поросшие травой крыши приземистых бревенчатых домишек, величаемых ингри избами.

Впрочем, Хаста был далек от мысли пренебрежительно смотреть на чужие жилища, ибо знал, что не у всех есть и такие. Он задумчиво глядел на раскинувшийся внизу поселок, пытаясь мысленно подсчитать, сколько жителей в нем обитает. Конечно, скоро это станет известно, но занятно будет сравнить его предположения с истиной.

Интересно, какими ремеслами они владеют? Он припомнил содержимое корзин со всякими безделушками, которые выдал ему для обмена казначей храма. Здесь пригодится все: и бронзовые украшения, и бусины из яшмы, сердолика и горной сини. В обмен можно получить порой весьма любопытные вещицы, которым дикари не знают настоящей цены, а заодно и услышать много полезного о неизведанных местах, нравах обитающих поблизости незнакомых пока племен…

Первое впечатление об этих самых ингри осталось довольно жалкое, хоть они и называют свой край Прекрасной землей. Когда их старейшины во главе с племенным вождем величаво взошли на этот самый холм навстречу царевичу Аюру, тот едва сдержался, чтобы не рассмеяться при виде бородачей, обряженных в долгополые рубахи и душегрейки из волчьих шкур. Хаста, больше понимающий в обычаях дикарей, с любопытством наблюдал, как ингри стараются защитить себя от сглаза. На головах у них красовались нелепые подобия шлемов с лосиными рогами, будто отдавая их владельцев под защиту зверей-прародителей. Среди связок оберегов почетное место занимали потускневшие медные ожерелья из тех, которые в Аратте юнцы из простонародья дарят своим еще более несмышленым подругам, — литые сердечки, цветочки, птички с расправленными крылышками. Здешние же старейшины несли эти украшения как знаки высшей доблести вроде священных шнуров с черными агатовыми бусинами у Ширама и Джериша.

Слава Солнцу, Аюр все же удержался от смеха. Впрочем, одежды ингри, расшитые речным жемчугам и густо покрытые вышивкой, вблизи оказались весьма красивы и удобны. А сами лесовики плохо, но владели человеческой речью. По крайней мере, рядом с мохначами они почти походили на людей.

По взмаху руки вождя местные беловолосые девушки, скромно толпившиеся за спинами старейшин, выступили вперед и поднесли Аюру пару огромных рыбин на узких деревянных блюдах и березовые туески с грибами и ягодами. Царевич, в свою очередь, с милостивым видом раздал встречающим яшмовые бусы, а вождю подарил сверток яркой ткани.

Хасте было очень занятно следить за тем, как бурно радуются безделушкам седобородые мужи. Но куда занятнее было взглянуть на Ширама. В тот самый момент, когда принесшие рыбу девушки повернули обратно и накх увидел длинные косы за их спинами, его лицо вытянулось, а все тело напряглось так, будто он едва удержался от резкого движения. Еще бы, для любого накха воинская коса — предмет гордости. Недаром поговорка «дергать накха за косу» означала заведомо безумный поступок. Ширам краснел, бледнел и в конце концов отвернулся, чтобы не видеть этакого паскудства. Встретившись взглядом с Хастой, поджал губы, точно собираясь разразиться бранью.

Тем временем старейшина ингри, благообразного вида кряжистый муж во цвете лет, сообщил, как он рад приветствовать гостей из далекой Арьялы в землях ингри, и разрешил царевичу выбрать любое понравившееся место для стоянки.

— Позвольте мне, — предложил наследнику Ширам и, получив утвердительный ответ, мгновенно скрылся из виду…

Из задумчивости Хасту вывел громкий как труба голос Джериша.

— Зачем тут частокол?! — доносилось снизу. — Для чего ров? Ты видел этих грязеедов? Мои парни смогут разогнать все их селение пинками! А от диких зверей хватит и простой изгороди…

— Здесь должен быть частокол и ров, — будто не слушая его, ровным голосом говорил Ширам. — А там, ниже, мохначи устроят загон для мамонтов. Там же следует поставить дозорного…

— Зачем? Скажи мне — зачем?!

— …скрытно, чтобы никто не знал об этом. Лучше всего смастерить небольшую засидку в кроне дерева…

— Ха! От кого все эти предосторожности? От белок?

— Делать правильно нужно всегда, — холодно сказал накх. — А не только когда думаешь, что прав. Частокол необходим.

— Я так не считаю…

— А после того как он будет поставлен, нужно будет расчистить дорогу от кустарников. Впрочем, этим, пожалуй, займутся ловчие. Рабы пусть выкопают выгребные ямы и устроят костровища. Еще пошли трех человек со слугами в лес, пусть укажут, какие деревья рубить на бревна для частокола…

— Ты что же, не слышишь меня, Ширам? — гневно рявкнул жезлоносец. — Под моей рукой арии! Быть может, вы, накхи, и любите копаться в земле, подобно всяким ползучим гадам, но я тебе скажу — это не наше дело.

— Семь поколений назад, — ответил Ширам, — накхи думали и говорили так же. Никто у нас не взялся бы за лопату или заступ.

— А я слышал, что и сейчас тот, кто хотя бы случайно прикоснется у вас к плугу, в следующей жизни будет наказан рождением в теле простолюдина!

— К плугу — да, — согласился Ширам. — Но искусство построения крепостей — благородное дело. Кстати, мы обучились ему у вас… Так что оставь никчемные разговоры, глава жезлоносцев. Как глава Великой Охоты и телохранитель царевича, я не допущу, чтобы его священная особа подвергалась опасности. До заката здесь должно стоять укрепление, и, клянусь Первородным Змеем, оно тут появится!

Огнехранителю даже издалека послышался зубовный скрежет и сдавленное проклятие знатного ария. Но похоже, накху не было до этого дела.

— Где этот рыжий бездельник? — Будто позабыв о Джерише, Ширам повернулся и оглядел холм. — Я видел его где-то здесь! Во всяком случае, его шавка крутилась под ногами, клянча еду у всех подряд…

Хаста вздохнул, поднимаясь на ноги. Саарсан порой напоминал ему дикого зверя, по случаю обретшего человеческую речь и раздраженного необходимостью изъясняться с окружающими. Если, говоря с ариями, он все же следил за словами, то с «земляными людьми» нисколько не стеснялся — легендарная вежливость накхов на них явно не распространялась.

— Эй, жрец! Ты уже решил, где будет алтарь?

— Господь Исварха укажет мне место.

— Попроси его поторопиться. И ткни пальцем слугам, чтобы они ненароком не выкопали в этом месте нужник.

— Тем, кого любит Господь Солнце, он дарует свет и в нужнике, — с благостным видом ответил Хаста. — Тот же, кто злословит его, и среди бела дня блуждает во тьме.

— Все это очень занимательно. Расскажешь тем, кто пошел за бревнами. Если к закату здесь не будет частокола, им как раз понадобится свет… А ты укажи слугам, где будет стоять алтарь, и ступай к мохначам.

— Зачем?

— Не перебивай. Я пошлю туда раба-переводчика, а ты за ним приглядишь. Его словам не больше веры, чем сорочьему треску. Послушай, что он будет говорить, и, если вздумает юлить, объясни сам. Не думаю, чтобы ингри решили напасть, но что-нибудь стянуть они вполне способны. Все дикари считают своим то, что им нравится, а у нас, похоже, им понравилось многое. Я хочу, чтобы мохначи, если увидят, что лесовики подбираются к холму, подняли шум. Ты понял меня?

— Понял, господин. Но я еще недостаточно владею языком…

— Послушай меня, рыжий наглец. Я неоднократно видел, как ты шушукался с этим существом, которое язык не поворачивается назвать женщиной. Я уверен, что ты сможешь ей объяснить все, что пожелаешь. Не обмани моих надежд, иначе тебе придется каждый раз просить своего бога, чтобы он подкинул мяса в твою похлебку!

Предупреждение накха было прямым и недвусмысленным. Похлебку без мяса в отряде ели только рабы. Какое оскорбление для жреца-огнехранителя! По своему положению Хаста мог бы претендовать на обеды вместе с самим Ширамом. Но этот нелюдим всегда ел в одиночестве. Да и особые права жрецов явно интересовали его не больше, чем сухие листья в окрестном лесу.

Хаста удалился, сожалея о безвозвратно испорченном вечере. Следовало поскорее сгрузить и принести сюда походный алтарь, разбить шатер до темноты… Он несколько растерянно огляделся, ища помощников. Рабы и слуги были заняты делом, лишь у края обрыва в ожидании бревен для частокола торчала полудюжина телохранителей. Жрец направился к ним. Хмурые арии, казалось, не замечали его. Они топтались на месте, переговариваясь между собою, не особо скрывая недовольство.

— Этот накх чересчур много на себя берет! Мы здесь не в военном походе. Наше дело — охранять царевича, а не столбы вкапывать…

— Ишь ты, всем работу придумал, а сам возле Аюра трется — мол, погляди, какой я толковый! Как есть собачка, на нас лает и скалится, а потом подачки выпрашивает.

— Так ясное дело, — произнес третий, воин в зрелых годах, — он же не арий — вот и выслуживается. А только я бы поостерегся строить что-либо под руководством выходца из рода Афайи.

— Это еще почему? — спросил кто-то из телохранителей.

— Да как же почему? Он же сын Ратханского Душегуба. Не слыхали прежде? А, ну да, эта история больше известна у нас на севере. Да и молод ты еще… Словом, в тот год в Ратханском уделе море сильно подступало, землю грызло, вот как ты лепешку. Ясное дело, народ оттуда бежал, спасался кто как мог. Многие уж думали, что спаслись, а тут им навстречу отец Ширама, маханвир Гауранг с войском. Уж как его умоляли пропустить — ни в какую. Только стариков и детей выпустил, остальных развернул и в пинки погнал к берегу — строить огромную плотину. С теми, кто противился, у него разговор был короткий…

— Накхи вообще народ неразговорчивый, — хмыкнул кто-то.

— И то верно. А только в тот раз он вообще без слов обходился. Кому меч, кому петля… Остальные, рыдая, побрели обратно. И началось великое строительство. Кто землю в короба насыпает, кто бревна в землю загоняет — вроде и стоят, а только невдомек, что этими самыми столбами да землекопством только хуже делают. И вот как-то посреди ночи грохот, гул, да такой, что выжившие потом заиками остались. И прямо у всех на глазах и берег, и плотину, и все, что понастроили, и всех людей, коих там была тьма-тьмущая, единым разом море поглотило. Да такая волна, что над крепостной стеной прошла бы.

— Ишь ты, а тебе откуда сие ведомо?

— А я потом Хранителя Покоя в Ратхан сопровождал, когда государь назначил выяснить, что там случилось.

— И что ж Гауранг?

— Тоже потонул. Должно быть, просчитался и не успел сбежать. А может, из природной злостности. И он утоп, и все войско его. Так что кто знает, может, в роду у них обычаи такие? Может, они меж собой решили наш народ извести. Видите же, какая подлюка?

Хаста тихо кашлянул, желая привлечь к себе внимание.

— Чего тебе? — повернулся к нему воин.

— Полагаю, что если то, что вы сейчас поведали, правда, то нам не обойтись без помощи Исвархи. А потому, парни, помогите-ка мне поставить алтарь!

С мохначами Хаста объяснялся уже при свете костров, когда ночь укрыла мраком берег реки, окрестные леса и деревню ингри. Как и предупреждал Ширам, от переводчика толку оказалось мало. Казалось, Варак не вполне в себе и вряд ли способен выполнять свои обязанности — руки его дрожали, лицо дергалось. Не сразу Хаста понял, что «устранителя хлопот» трясет от злости. Поняли ли его мохначи или нет, оставалось только гадать — во всяком случае, они ничего ему не ответили, молча удалившись на указанное место к подножию холма. Как показалось жрецу, охранять острожек от воров, равно как и вообще выполнять любые приказы своих нанимателей, они определенно не собирались.

— Сейчас бы выпить вина, — мечтательно произнес Хаста, зевая. — И спать…

— Спать?! Да если бы! — Варака словно прорвало, и из него хлынул поток жалоб. Он жаловался на все подряд, но особенно — на Ширама. Под укорами скрывалась не слишком глубоко упрятанная лютая ненависть.

— Я что, виноват, что не было зверей? Я разве ловчий? — на все лады повторял он, когда они возвращались обратно на холм. — Мое дело было сделать поход удобным и приятным. Запасы еды, вина, хорошие стоянки, переговоры с дикарями… А теперь нас занесло в неведомые края, и я вообще не знаю, что делать! Я стал для него бесполезен. — Варак со злобой и страхом кинул взгляд в ту сторону, где, по его предположениям, находился сейчас накх. — Вот увидишь, рано или поздно ему опять понадобится жертва для какого-нибудь обряда, и он убьет меня, как наверняка сразу и задумал!

Хаста слушал с сочувствующим видом, размышляя о кувшине вина. Варак с его нытьем был слишком утомителен.

— Я не простой раб, а придворный! У меня, если хочешь знать, почтенный жрец, свои рабы и дом в столице… А здесь я вынужден заниматься черной работой! Знаешь, что он велел? Все рабы должны носить воду и рыть ямы! Вот сейчас мне надо в темноте спускаться за водой… Подверну ногу, и прощай…

«Боги подсказывают мне, что этот человек не доживет до возвращения домой, — лениво подумал Хаста. — Хоть бы поблагодарил за то, что я сохранил ему жизнь на Холодной Спине…»

— Как на языке мохначей будет «доброго пути»? — неожиданно спросил он. — Ага… А «солнце»? Удели-ка мне немного времени, пока я записываю слова, — тебе-то всяко лучше, чем таскать воду в темноте…

Отпустив Варака, Хаста вовсе не ушел спать, а устроился у костра со своими путевыми записками. Измученные тяжелыми трудами люди уже давно спали, только дозорные медленно бродили вдоль недостроенного частокола.

Огнехранитель неутомимо покрывал значками выделанную кожу свитка. Сейчас-то и начиналась его настоящая работа — а вовсе не та, которой он обязан был напоказ заниматься целыми днями. Хаста писал подробные заметки обо всем, что видел и слышал в чужих землях, лишь время от времени, исключительно для забавы, переходя на стихи.

Мимо его костра прошел Ширам. Бросил подозрительный взгляд на записи, поджал губы. Он вообще когда-нибудь спит?

Хаста усмехнулся ему в спину.

«Спесивый накх… Я знаю твою тайну. Знаю, о какой награде ты мечтаешь. И почему Охота Силы была собрана и отправлена в такой спешке. А ты мою — нет… И не узнаешь…»

Глава 9«Смотри и слушай»

Литые бронзовые псы, установленные возле двери лаборатории, будто по команде, повернули головы в сторону подходящего к дверям человека и взревели, заставляя гостя остановиться. Тот знал, что стоит ему ступить хоть шаг дальше, не огласив своего имени и не получив разрешения войти, — две струи пламени метнутся ему навстречу, испепеляя непрошеного посетителя.

— Благородный Артанак, Видящий Звезды, к Познавшему Тайное, святейшему Тулуму!

Псы, словно услышав немой приказ, опустили бронзовые морды и вновь застыли. Вслед за этим послышался глухой рокот ворота, поднимающего тяжеленный засов. Двери сами собой отворились, и Артанак, склонив голову, вошел в помещение. Он знал, что тут поджидает еще одна ловушка, и для того, кто попытается войти в храм Высшего Знания, не склонив головы, приуготовлена балка, незаметная обычному глазу из-за хитроумно выставленного освещения.

Тулум, верховный жрец храма Исвархи, сидел за заваленным свитками просторным столом, повернувшись ко входу спиной, и разглядывал таблички с письменами, сличая их между собой и грустно качая головой. Он был очень сходен лицом с государем Ардваном, что и неудивительно — ведь Тулум был его младшим братом. Но никто бы не спутал их, ибо Ардван был величав, горд и вспыльчив, Тулум же тих, спокоен и ровен, как морская гладь. И так же скрытен.

— Я отвлеку тебя, о многомудрый?

— Ты уже это сделал, — откладывая записи, повернулся великий жрец. — Итак, я весь обратился в слух. Что привело сюда человека, надзирающего за покоем в стране?

— Забота о покое в стране, что же еще? — хмыкнул Артанак.

— Вот как? — В голосе мудреца послышалась легкая насмешка. Он встал и подошел к одному из виднейших сановников державы. — Разве эти вопросы теперь решаются жрецами?

— Есть вопросы, на которые не ответить без божественного участия, — уклончиво ответил Артанак.

— Что же это за вопросы?

— Они касаются не просто мира и покоя в стране. От их решения зависит само наше существование.

На лице верховного жреца промелькнуло любопытство.

— Уж не говоришь ли ты о наступающей воде? Стало известно что-то новое?

Хранитель Покоя ответил не сразу, подбирая слова. От предстоящей беседы для него — и не только для него — зависело очень многое. Возможно, все будущее Аратты…

— Да, — сказал он медленно. — Я думал об этом много дней и ночей. И когда луч солнца истины осветил мне путь, я вдруг осознал все так ясно, будто это было известно всегда.

— Тебе было откровение от бога? — пристально глядя на него, спросил Тулум. — Что ж, если так — поведай, что тебе было явлено!

— Как известно тебе, многомудрый, уже который год подряд мы получаем удручающие известия из северных уделов, — заговорил мрачным голосом Хранитель Покоя. — Вода, во времена наших дедов безропотно утолявшая жажду и насыщавшая посевы, будто взбунтовалась и наступает на города и земли. Я раз за разом задавал себе вопрос — как такое могло произойти? Чем провинились избранные богом дети Солнца? В чем причина того, что море ведет себя, словно воинство тьмы?

— Неужели боги явили тебе причину? — с сомнением произнес жрец. — И что это было — вещий сон, внезапное озарение?

Хранитель Покоя торжественно кивнул.

— В последней моей поездке на север, прибыв на пустынный и разоренный стихией берег, еще недавно бывший в полудне пути от края моря, я вдруг заметил выползающую на камни змею. Сперва я принял ее за ствол поваленного дерева. Но тут она пошевелилась, и я понял, что это живое существо и что оно — огромно! Я сперва обомлел. Но когда ясность мысли снова вернулась ко мне, я понял — это накхи! Злокозненные накхи! Это они запретным колдовством пробудили своего Первородного Змея. Он ворочается там, в подземной темнице, насылая на наши берега своих детей, и норовит снова вырваться наружу, чтобы поглотить тех, кто заставил его некогда скрыться в бездне…

— Я поражен, — чуть заметно усмехнулся великий жрец. — Ты знаешь о нравах Первородного Змея не меньше, чем посвященные накхи. Но скажи, ты с этим шел ко мне?

Вельможа опять замялся с ответом, соображая, как ему воспринимать слова высокородного собеседника. Младший брат государя, много лет назад принявший жреческий сан и вступивший на путь Знания, редко выходил в свет, и чаще всего его место в тайном совете так и оставалось пустым. Однако при дворе каждый знал, что ни одного серьезного решения Ардван не принимает, прежде не посоветовавшись с верховным жрецом.

И сейчас Артанак ощущал недоумение и досаду. Невзирая на всю свою книжную премудрость, Тулум вовсе не был оторван от мира, и образный рассказ не произвел на него заметного впечатления. А Видящему Звезды не хотелось говорить четко и однозначно. В такой ситуации ему бы больше понравилось, чтобы верховный жрец понимал его без слов, по одним лишь намекам. Однако тот был непрост и решительно не желал подхватывать опасную беседу.

— Я говорю, что в затоплении наших северных земель виновны накхи! — бухнул Артанак, утомившись говорить околичностями.

— Может и так, но у меня нет тому никаких доказательств, — столь же прямо ответил Тулум.

— Эти скрытные твари умеют прятаться сами и, уж конечно, умеют прятать свидетельства своих преступлений. Но все же сегодня их коварство было явлено миру!

— О чем ты говоришь?

Артанак вздохнул:

— Меня давно тревожит то расположение, которое наш повелитель, оказывает знати этого народа. В последние годы он завел опасную привычку ставить накхов на высокие посты. Порою даже он делает их начальниками крепостей и дает под их руку воинские отряды!

— Опыт и мудрость моего брата не подлежат сомнению, — пожал плечами верховный жрец.

— Как и коварство накхов. Нам кажется, что они верны, ибо триста лет никто из них не поднимал оружия на ариев и не участвовал ни в едином мятеже. Но это не так. Они готовят удар. Я знаю это!

— А доказательства? — со скукой в голосе повторил верховный жрец.

— Вот доказательства. Сегодня утром твой брат призвал к себе саарсана накхов Ширама, сына Гауранга, и поручил ему охранять наследника во время Охоты Силы.

Тулум призадумался. Это известие было для него новостью.

— Значит, малыш Аюр отправляется на свою Охоту Силы… Поистине время летит как стрела! Что же до этого Ширама, мне весьма мало о нем известно — только то, что выкрикивают глашатаи на улицах столицы… Он вроде бы славный воин, не так ли?

— Прежде всего он — саарсан накхов, — с нажимом повторил Артанак. — А еще ваш брат желает выдать за него замуж свою младшую дочь.

— Царевну Аюну?

Тулум не смог скрыть неприятного удивления. В душе он не мог не признать, что это, пожалуй, уже слишком.

— Воистину колдовские чары этого злокозненного племени накрыли пеленой разум вашего брата! — с притворной горечью воскликнул воодушевленный Артанак. — Увы, свершить это было несложно — государь Ардван всегда был им не особенно крепок. Говорят, в юные года он страдал от видений, слышал голоса…

Тулум усмехнулся.

— Видения свойственны знатнейшим ариям. Они лишь доказывают, что мы — прямые наследники Господа Исвархи, — спокойно ответил он. — Это память о тех временах, когда наши души жили в иных мирах. И ничего нового в этом нет, Видящий Звезды. Не говори, что в отрочестве тебя во сне не звали неведомо чьи голоса… Ты прекрасно знаешь, что с возрастом это проходит.

— Не уверен, что у государя прошло, — проворчал Артанак. — Уж не знаю, голоса каких неведомых богов велят ему передавать накхам власть в стране в обход нас, ее законных владык! Ардвану бы следовало уединиться в горах и умолять Господа Исварху вернуть ему ясность ума!

И Видящий Звезды выжидательно поглядел на младшего брата государя.

— Господь Исварха в своей безграничной милости хранит наш род, — напомнил ему Тулум, ужаснувшись про себя, сколь далеко зашли замыслы тех, по чьему поручению пришел к нему Хранитель Покоя.

— Как он его хранит, мы все отлично знаем, — ядовито ответил Артанак. — Разве не безумие — потеряв двух сыновей, отсылать в дикие земли своего единственного наследника? Ардвану нужны доказательства, что Господь Солнце от него отвернулся? Что будет, если вдруг зверь растерзает Аюра? Если он отравится гнилой водой или упадет в пропасть? Кто взойдет на престол?

Тулум промолчал, задумчиво разглядывая уходящие под своды ряды полок со свитками и приборами. То были сокровища знания со всех концов земли, которые он собирал годами, бесконечно дорогие ему — куда дороже, чем все великолепие государева Лазурного дворца.

— А теперь наследнику престола угрожают не просто опасности долгого пути в диком краю, — продолжал гнуть свое Артанак. — Коварство накхов и силы Первородного Змея — вот что подстерегает Аюра! Как человек, призванный сохранять покой в стране, я не могу не тревожиться о царевиче, вашем родном племяннике. И потому я здесь. Я, — тут Артанак делано запнулся, — да что я, мы все — те, кто встревожен судьбой великой Аратты, — смотрим на вас и ждем помощи. А возможно, и защиты. Кому, как не вам…

Тулум сделал останавливающий жест.

— Молчи! Не говори то, о чем можешь пожалеть! Ступай, я буду думать о твоих словах.

На лице Артанака промелькнуло недовольство. Не такого он ожидал ответа от брата государя.

— Но что сказать…

— Ступай. В свое время я призову тебя.

Тяжелые двери затворились за спиной Хранителя Покоя. Тулум прислушался. Ни его шагов, ни бряцания висящего на поясе меча слышно не было. Он еще чуть помедлил и негромко окликнул:

— Иди сюда, Хаста.

Невысокий мужчина с копной рыжих волос, кажущийся куда младше своих лет, появился из-за занавеса, висевшего около дверей.

— Ты все слышал?

— О да, я слышал даже больше, чем сказал сей почтенный сановник.

— Что ты имеешь в виду?

— Я слышал, каким гулом отдавались в его черепе произнесенные слова. Это напоминало колокол, раскачиваемый ветром…

— Ты что же, хочешь назвать пустоголовым знатного ария? — поднял бровь верховный жрец.

— О нет, если в голове имеется язык, она уже не пуста, — ухмыльнулся жрец. — А здесь еще и зубы, и глаза…

— Замолчи! И впредь никому не смей такого говорить. Хочешь потерять голову?

— Я умею хранить тайны. — Хаста придал лицу строгое выражение. — Особенно если они касаются покоя государства.

— Скажи лучше, что ты думаешь о словах Артанака?

— У него замечательный голос…

— А если оставить в стороне твои шутки?

— То я, пожалуй, и сам постараюсь остаться в той же стороне. Но если по делу… — Хаста устремил взгляд на пышную зелень за витой решеткой окна и заговорил:

— Когда я был мал так, что еще не доставал до стремени макушкой, дед рассказывал, как Первородный Змей, должно быть во сне, решил поворочаться в своем подземном океане. Землю трясло полдня кряду. Затем пришла волна. Она была выше любого дерева. И лишь те, кто жил на холмах, подобно моему деду, спаслись от гнева тайного бога накхов… Что же касается огромного змея, увиденного вашим недавним гостем, тут все просто. В те же детские годы мать запрещала мне и братьям ходить на морской берег во время отлива. Она утверждала, что огромные черви выползают в это время на отмели, пожирая оставленную отливом рыбу, и могут унести зазевавшегося ребенка. Когда я подрос, не раз видел таких. Видящий Звезды не соврал, эти твари в самом деле существуют. Но в этом нет козней накхов, а лишь воля создавших их богов…

Тулум рассеянно слушал молодого жреца.

— Мне слабо верится, что накхи задумали какую-то каверзу против нас, — сказал он, отвечая скорее своим мыслям. — Слишком давно мы живем вместе. Да и что получат накхи, даже если смогут захватить власть? Вода подступает… Ее все больше… — Тулум бросил полный горечи взгляд на исписанные таблички, покрывающие стол. — Если море будет поглощать наши северные пределы с такой же скоростью, как сейчас, через десять — двадцать лет большая часть Аратты окажется под водой! И это еще по самым благоприятным расчетам! А они желают драться за власть, не понимая, что очень скоро, возможно, править будет просто нечем…

Хаста промолчал. Он глубоко почитал Тулума — не только как верховного жреца и своего наставника, но и как величайшего ученого. Однако его слова о том, что великая и бессмертная Аратта, вероятно, очень скоро может исчезнуть, казались такой же неправдоподобной выдумкой, как сказки о волшебном мече без клинка, разрубающем камни.

— Мало кто сегодня печет тот хлеб, который желает съесть через десять лет, — ответил он в конце концов. — Всем хочется верить, что боги смилостивятся. Быть может, повелитель приближает к себе накхов, потому что полагает Первородного Змея и впрямь виновным в надвигающемся потопе? Может, он пытается задобрить тайного бога накхов?

— Нет. Ардван крепок в истинной вере, — убежденно сказал великий жрец. — Просто он ясно видит, что потомки наших знатнейших родов больше не желают служить опорой трону. Они хотят быть самостоятельными властителями в своих землях. Потому-то брат и не доверяет им. Потому-то и ставит начальниками главных крепостей в их землях верных ему накхов. Те, кто поумнее, спешат приблизиться к престолу, пока повелитель оставил там места для единоплеменников. Другие же злоумышляют на своего государя. В заговор они хотят втянуть и меня…

Тулум тряхнул головой, возвращаясь к насущным вопросам.

— Слушай, Хаста. Должно быть, и впрямь мой брат решил поставить Ширама, сына Гауранга, во главе Великой Охоты. Не мне осуждать его выбор… Допускаю даже, что он пообещал отдать этому храбрецу в жены свою дочь — если священная охота царевича будет удачной. Пока мы об этом ничего не знаем, кроме того, что услышали сейчас. Надеюсь, скоро узнаем. А сейчас мы должны извлечь всю возможную для нас выгоду из этого дела. Ты отправишься в поход вместе с Аюром. Смотри, слушай. Я должен знать обо всем, что происходит вокруг наследника. Кроме того, меня интересуют земли, далекие от моря. И лучше всего — расположенные в горах.

— Плоскогорья Змеиного Языка?

Тулум кивнул.

— Два года назад я с тем же поручением отправил на юг верных людей, которых возглавил мой воспитанник Аоранг. На днях они должны вернуться…

— Если только Аоранг не встретил по пути родственного мамонта и не решил провести с ним остаток дней, — не удержался от колкости Хаста.

Верховный жрец строго покачал головой, скрывая невольную улыбку.

— Он хоть мохнач по рождению, но все же не менее смышлен, наблюдателен и отважен, чем ты. А ты, насколько мне известно, не спешишь забраться на всякое дерево лишь потому, что там есть птичье гнездо… Так вот, его задачей было разведать путь в полуденные земли. Ты же будешь моими глазами в землях заката. Замечай все, насколько там холодно зимой и тепло летом; есть ли там реки и насколько они полноводны; какие там водятся животные; что там за племена; годятся ли земли для земледелия и сколько народу они способны прокормить…

— Исполню все, как прикажете, — поклонился Хаста.

Мысли метались у него в голове. Новые земли? Неужели втайне готовится переселение? Тогда к чему начато строительство того огромного канала, на которое согнали почитай все уцелевшее население разоренных морем северных уделов?

— Это еще не все, — продолжал Тулум. — Аюр должен вернуться целым и невредимым. Даже если всем остальным его спутникам надлежит умереть. И запомни еще вот что, — нахмурившись, добавил он. — Если вдруг Ширам выступит против наследника, он не должен пережить этого дня.

Взгляд Хасты застыл.

— Так и будет, — пообещал он.

— А о помощи богов я позабочусь сам. Во всех же прочих случаях помогай Шираму чем сможешь. Если накх сбережет жизнь и здоровье царевича ариев, никто больше не сможет говорить об их враждебности. Иначе может вновь разразиться смута, которая смоет нашу державу еще до того, как земли ее поглотят волны…

Глава 10Игры храбрецов

Собака спросонья повела носом, тявкнула, подскочила и разразилась диким лаем. Хаста, спавший на кипе елового лапника, накрытого грубым плащом, вскинулся и растерянно оглянулся. До восхода было еще далеко, все тонуло в сером мареве. Священный пес прыгал вокруг, то гавкая в сторону частокола, то отскакивая назад и поджимая хвост. Жрец послюнявил палец, поднял руку вверх, чтобы поймать ветер. Впрочем, и без того морда пса указывала, где искать источник тревоги. Стражи, несколько ловчих и пара всполошившихся слуг уже были у стены. Потрепав по холке собаку, Хаста подошел к ограде, поглядел между зубцов и оцепенел.

По лесной опушке длинной цепочкой призрачно-серых теней двигалась стая. С виду это были волки — но такие огромные, каких Хаста никогда прежде не видал. Жрец поморгал и даже протер глаза, дабы убедиться, что ему это не мерещится, — звери то появлялись, то исчезали, временами растворяясь в тумане. Он даже не мог сказать, какой они масти — черной или серой, она как будто все время менялась…

«Я сплю», — убежденно подумал Хаста. Впрочем, продолжал смотреть во все глаза.

Сейчас странные волки, кажется, не охотились. Хаста заметил матерого зверя, шедшего последним, чуть в отдалении от всех прочих. Человек, не знакомый с обычаями волков, мог бы предположить, что это какой-то изгой или старик, доедающий объедки после молодых и сильных. Но Хаста знал, что первыми идут как раз старики. Если кто-то вздумает напасть, его добычей станут пожившие звери, потеря которых не слишком огорчит стаю. Охотиться они уже не могут, но свою жизнь так просто не отдадут. А за это время вожак решит — нападать, прятаться или спасаться бегством. В любой миг он готов защитить сородичей или развернуть стаю обратно в лес…

«Куда собрались эти страшилища? — разглядывая беззвучно проходящих вдоль леса волков, думал жрец. — Не к ингри ли? Может, надо разбудить их? Такая стая может всю скотину вырезать так же быстро, как пастух щелкает бичом…»

В предрассветной дымке взвились к небу жаворонки, словно оповещая жителей селения о приближении лесных гостей.

— Думаешь, как ингри предупредить? — раздалось за спиной огнехранителя.

Тот резко обернулся — позади стоял Ширам, как обычно подкравшийся совершенно беззвучно.

— Не беспокойся, — сказал накх. — Там есть кому бодрствовать. Поутру их лазутчик тут ходил, высматривал.

— Но что это за звери? Я таких прежде не встречал.

— Я тоже…

Между тем стая остановилась на опушке, вероятно учуяв стоящих у подножия холма мамонтов. Хаста решил, что близость огромных животных отпугнет их. Но волки, кажется, просто остановились. Жрец прислушался — ему показалось, что где-то чуть слышно играет дудочка. Короткие переливчатые трели, сами напоминающие то ли вой, то ли плач, время от времени доносились из леса. «Неужели пастух гонит стадо на выпас и стая поджидает скотину, чтобы напасть?» — напрягаясь, подумал он.

Волки и впрямь улеглись в высокую траву и стали совершенно невидны со стороны.

«Надо попросить ловчих! Их стрелы наверняка долетят до подножия холма…»

Он не успел додумать эту мысль. На лесной опушке появился мальчонка лет двенадцати. Хасту прошиб холодный пот. Он увидел, как вскакивают с земли волки и, как один, бросаются навстречу пастушку.

«Сейчас они разорвут его!» — с ужасом подумал он, готовясь придти на помощь. Однако дальнейшее заставило его замереть на месте и не отрываясь следить за происходящим. Матерые хищники окружили мальца и начали тереться о его плечи, тыкаться мордой в ладони. Убрав свою свистульку в поясную суму, тот совал им в разинутые пасти какие-то лакомства, трепал их за ухом, чесал спины… Раздав принесенную снедь, пастушок что-то воскликнул, и волки прыснули в сторону леса, торопясь скрыться из вида. А пастушок как ни в чем не бывало направился обратно в сторону просыпающегося селения.

— Поистине диковинное место! — прошептал Хаста.

— И обычаи тут диковинные… Разузнай-ка на празднике у ингри об этой стае, — тихо произнес Ширам. — Если буду спрашивать я, они побоятся и ничего не скажут.

Он поглядел на восход, где небо уже начинало светлеть.

— Жаль, не удалось выспаться. Сегодня будет долгий день. Я уж и забыл, как утомительны буйные празднества дикарей…

Пряный мед Хасте понравился. А вот мутное питье, которое местные жители варили из ячменя, показалось ему на вкус горьким и до того противным, что в первый миг он решил, не задумал ли вождь ингри подшутить над ним. Он искоса поглядел на Толмая и его сыновей — те хлестали темное пойло так, будто ничего вкуснее отродясь не пивали.

— Что это? — словно между прочим поинтересовался жрец.

— Это жидкий хлеб, дарованный нам богами, — воскликнул Урхо. — Он насыщает брюхо и веселит сердце!

— Сегодня у нас радостный день, — произнес Толмай, вставая с огромной глиняной кружкой в руке. — Сегодня в наши леса пришли гости из далекой Арьялы! А значит, боги нынче, невидимые глазу, пируют с нами за этим столом! Славься, Хирва, наш пращур, владыка Зеленого Дома! — Он поклонился вырезанному из дерева рогатому существу, отдаленно напоминающему человека. Три таких существа, раскрашенные и увешанные подношениями, стояли у дальней стенки общинной избы. В стоявшего посередине рогатого идола почти упирался длинный, поставленный на козлы стол. — Славься, Видяна, синеокая владычица вод! Будь славен, Варма, господин небес!

С каждым славословием вождь кланялся одному из идолов, а прочие ингри, пирующие с ними за столом, дружно подхватывали его возглас. Хаста с любопытством рассматривал резные столбы, увенчанные головами, — мужская, женская, нечто вроде птицы… Высверленные глаза загадочно смотрели с потрескавшихся лиц. А рогатый еще и распахнул рот, как будто в крике.

Для чего так было устроено, Хаста вскоре увидел. Толмай, а за ним и прочие мужи племени ингри по очереди вставали, подносили идолу свои кружки, полные горького напитка, и с поклоном выливали его рогатому богу в рот. «Этак бог может здорово накуролесить», — мелькнуло у жреца в голове. Но наверняка уж ингри подносили резному богу это зелье не в первый раз…

— Что они делают? — поинтересовался у него Аюр, восседающий на почетном месте.

Ради торжества царевич облекся в алый плащ и снова надел все свои украшения, которые за время пути одно за другим перебрались в дорожные короба. На его челе сверкал венец, шею украшал золотой чеканный диск с ликом Господа Солнца, пальцы унизывали перстни. Судя по виду потрясенных ингри, они уже были вполне готовы признать Аюра живым богом, благо их собственные лесные божества выглядели рядом с ним рассохшимися колодами.

— Судя по всему, — ответил ему Хаста, — они пытаются напоить своего бога.

— А зачем?

— Затем что он привел нас сюда, солнцеликий.

Царевич впал в задумчивость. Он тоже успел хлебнуть темного пойла.

— Это благодарность или наказание, чтобы он так больше не делал?

— Кажется, благодарность. Но даже если так, у их бога странный вкус…

Между тем обряд славословия подошел к концу. Местные жители толпой повалили на улицу и вскоре собрались на высоком берегу реки, образуя широкий круг. Арьяльцев проводили на заранее приготовленное для них место. Вслед за этим с дальнего конца селения, от ворот, ведущих к лесу, послышались визгливые звуки рожков, и на залитый солнцем луг, восседая на крупном лосе, въехал Урхо в белом меховом плаще до пят. За ним, косолапя, брел молодой бурый медведь. Но он Хасту мало заинтересовал — уж больно жалобное выражение было на его морде. А вот плащ…

— Это что же за шкура такая? — спросил он, подходя к Толмаю.

— Белый медведь, — охотно ответил тот.

— Что он говорит? — спросил Аюр, предполагая, что не понял ответ.

— Он утверждает, что это медвежья шкура.

— Медвежья? Он что, не знает, какого цвета медведи?

— Возможно, ингри как-то вываривают или окрашивают шкуры, — предположил жрец.

— Нет-нет, — услышав разговор царевича со жрецом, замотал головой Толмай. — Белый медведь далеко живет — там. — Он обернулся в сторону заката и махнул рукой. — Лаппы к нам приходят, на зерно меняют. И еще вот это. — Он вытянул из-за ворота рубахи белый, чуть желтоватый оберег с вырезанным на нем солнечным колесом. — Зверь там есть — громадный и клыкастый, по их словам, не меньше лося. А вместо ног у него — рыбий хвост.

— Как рыбий хвост? — ошарашенно спросил Аюр. — А клыки есть? Как же он охотится?

— На брюхе ползает. Клыки у него длинные — с руку. Так он их в лед втыкает и подтягивается.

— Да быть такого не может, — расхохотался царевич. — Врут, поди?

Хаста вдруг перехватил направленный на царевича недружелюбный, подозрительный взгляд. Младший сын вождя Учай явно недоумевал, с чего бы это гость столь непочтительно ведет себя по отношению к его отцу? Что смешного может быть в священном знаке солнцеворота?

Тем временем Урхо спрыгнул наземь, сбросил на руки подоспевшего брата меховой плащ и остался с медведем один на один. Громко рыкнув, зверь поднялся на задние лапы. Гости притихли — но, кажется, сыну вождя только это и было нужно. Он вытащил из-за пояса дудочку-жалейку и заиграл что-то веселое. Медведь довольно хрюкнул и начал притопывать, будто танцуя. Урхо продолжал играть все быстрее, при этом и сам пустился в пляс, скача вокруг бурого и размахивая рукавами, будто крыльями. Собравшийся вокруг народ хлопал в ладоши, подбадривая плясунов. На радость зевакам бурый пил молоко из глиняной крынки и махал палкой, от которой его хозяин легко уворачивался под дружный смех толпы.

Аюр обернулся к своим воинам:

— Надо бы и нам показать что-нибудь удалое! Ширам, ты славишься как умелый боец; может, ты?

Однако накх не изъявил ни малейшего желания хвалиться перед ингри своим искусством.

— Видел ли ты змею, которая жалит ради забавы, царевич?

— Но у вас же есть потешные поединки, я знаю…

— Это не то. Мы оттачиваем мастерство на поединках с пленными воинами дикарей. Среди них попадаются весьма умелые.

— На боевом оружии?

— Конечно.

— И что будет, если дикарь убьет накха? — невольно заинтересовался царевич.

— Значит, будет мертвый накх.

— И вы отпустите дикаря?

— Вот еще! Будет биться дальше…

— Позволь мне, мой господин! — перебил его Джериш, выступая вперед и не глядя на накха. — Те, кому нечего показать, всегда находят множество отговорок для оправдания своего бессилия.

— Если бы слова убивали, вокруг тебя и шагу нельзя было ступить, чтоб не наткнуться на мертвеца, — холодно ответил Ширам.

— Оставьте споры! — нахмурился Аюр. — Ты хочешь показать свое искусство, Джериш? Так покажи!

— Мое и моих людей, — уточнил воин. — Чтобы у этих дикарей не возникло мысли, что я один здесь умею обращаться с оружием.

Царевич кивнул. Джериш оглядел ровный берег реки и указал пальцем:

— Пусть вкопают вот здесь столб. Еще мне нужно полено, каким местные жители топят печи.

Заинтересованный Толмай кивнул и подозвал младшего сына:

— Сделай, как они говорят.

— Вы, ингри, хорошие охотники, не так ли? — кинув полный превосходства взгляд на Ширама, спросил вождя предводитель Жезлоносцев Полудня.

— Мы этим живем, — подтвердил большак. — Даже малые дети у нас обучены бить рыбу острогой и сбивать белку с ветки.

— Мог бы кто-нибудь из ингри выстрелить в меня из лука?

— Мои люди хорошо стреляют, — удивленно произнес Толмай, оглядываясь на Аюра, будто ожидая от него подтверждения.

— Вот и пусть кто-нибудь выстрелит мне прямо в грудь.

Джериш начал снимать панцирь.

— Так ведь…

Глаза у вождя полезли на лоб.

— …этими стрелами оленя валят…

— Вот и отлично. А пока пусть мои парни покажут себя.

Когда столб был вкопан, по приказу Джериша на него было поставлено березовое полено. Теперь в сумерках или в тумане столб вполне можно было принять за долговязого белоголового ингри. Толпа замерла, затаив дыхание. Что такое задумали чужаки? Поразить охотников стрельбой из лука? Разве такое возможно?

Джериш подошел к стоящим за спиной царевича воинам и что-то прошептал им. Те закивали — и тут началось.

Сперва, чтобы раззадорить зрителей, арии начали пускать стрелы в столб. В меткости их никто и не сомневался, но то, как они это делали — поразительно быстро, держа по три стрелы в одной руке, — это было нечто невиданное. Они стреляли с разворота, сидя, лежа… Затем один из телохранителей взял щит, другой разбежался, прыгнул, оттолкнулся ногой от щита и в прыжке сшиб из лука голову с плеч деревянного человека.

Аюр гордо поглядел на сидящего рядом с ним Толмая:

— Вот такие у меня охотники!

Лицо вождя было задумчиво. Воинская потеха возымела должный успех. Гости не просто хорошо стреляли — они вытворяли чудеса. Подбрасывали лук, кувыркались, ловили его и стреляли. Выдергивали стрелы, воткнутые в землю в нескольких шагах друг от друга, стреляли, и вновь кувыркались, и снова стреляли, неизменно поражая цель.

— Что и говорить — этакого мне отродясь видеть не доводилось, — признал Толмай, думая про себя, что неплохо было бы рассказать, а еще лучше показать соседским племенам лихое умение его новых друзей.

— А что, — радуясь успеху своих телохранителей, небрежно спросил старейшину Аюр, — есть ли в вашем крае охота для моих молодцов?

— Отчего же нет? Есть. У нас тут и секачи, и олени, и туры забредают…

— Этих и в наших землях хватает, — разочарованно отозвался Аюр. — Нам нужен особый зверь, понимаешь? Невиданный!

— Особый… — протянул Толмай и поглядел на старшего сына.

— За особыми зверями — это в Мокрый лес, — неспешно отозвался тот. — Только я бы туда и сам не пошел, и другим не советовал.

— Это где?

— На полдень от Холодной Спины. Говорят, он тянется до самых Алаунских гор, но мы так далеко не ходим. Да и никто не ходит — жизнь-то дороже…

Однако слова Урхо только раззадоривали царевича.

— И что там скверного, в этом Мокром лесу? — требовательно спросил он.

— Топь, — отозвался Толмай. — По опушке еще ничего, но чем дальше, тем хуже. А из этой топи такое порой лезет, особенно как паводок пройдет…

— Какое? — тут уж в разговор вмешался и Дакша.

— Брр… Прямо как из-за кромки! — Толмай вспомнил что-то, содрогнулся. — Хвала Хирве-хранителю, что нечасто! Тому уж дюжина лет минула, как я отвратную летучую нечисть стрелой поразил. Как жив остался, не знаю, — видно, боги надоумили, куда бить…

— О-о! — протянул Аюр со смесью любопытства и недоверия. — А шкура осталась?

— Да. Висит в Доме Хирвы, лесном охотничьем святилище… — Толмай осекся, бросил взгляд на Аюра и добавил, извиняясь: — Но тебе туда нельзя, господин.

— Почему это?

— Там обитают духи древних зверей, а Хирва, господин леса, сам бережет их, ибо он один в силах их устеречь. Туда только зрелым мужам вход дозволен…

— Ну я так и знал, — надулся царевич. — Одни байки!

— И с тех пор, хвала богам, уже много лет никто…

— Батюшка, — вмешался вдруг Учай. — А тот след, который мы видели у озера, помнишь?

Толмай нахмурился:

— И верно. Бродит тут… уж не знаем кто. Мы его покуда не встречали, только следы видели. Да и не спешим; может, сам уйдет… Копыта у него — как срез вон того бревна.

— Лось? — предположил Аюр уныло.

— Нет. Какой лось стал бы медведю двухлетнему брюхо вспарывать и все оттуда выедать?

— Так, может, это разные звери были? — спросил из-за спины царевича Дакша.

— По следам выходит — один… — Толмай задумался. — Иной секач тоже так делает. Но я таких здоровенных секачей за свою жизнь не упомню…

— Огромный секач… Ну что ж, лучше, чем ничего. Осилим? — Аюр повернулся к Дакше, намеренно не поглядев на Ширама, на которого все еще был обижен за отказ.

— Ясное дело, осилим! — вместо ловчего ответил Джериш, как раз подошедший к помосту после окончания испытаний лучников. — А сейчас позвольте мне свое искусство показать?

— Дозволяю, — кивнул царевич.

Воин неспешно поманил к себе стоящего неподалеку с луком Учая. Затем взял из его рук охотничье оружие, попробовал, явно остался доволен осмотром и вернул оружие ингри.

— Встань возле столба, а я пойду к обрыву. Когда повернусь — сразу же стреляй в меня.

— А если попаду? — недоверчиво спросил парень.

— То я умру, — хмыкнул Джериш, взял у одного из воинов лук и неспешно пошел к высокому берегу реки.

Ингри замерли, глядя ему вслед. Учай подошел к врытому в землю столбу, оглянулся, услышав чьи-то легкие шаги. Один из телохранителей ставил сбитый березовый чурбачок на место…

Наконец Джериш дошел почти до края, резко повернулся и крикнул:

— Давай!

Учай привычным движением вскинул лук. Тренькнула скрученная из оленьих жил тетива.

Промахнуться по столь крупной цели с каких-то сорока шагов ингри бы не смог. Но то, что произошло через мгновение, заставило его застыть с открытым ртом.

Арий вдруг крутанулся на месте, перехватывая стрелу на лету. В следующий миг она уже лежала на тетиве его лука, затем свистнула в воздухе — и только что поставленное ухмыляющимся чужаком полено слетело со столба наземь.

Младший сын вождя застыл на месте, глядя на дрожащее оперение его собственной стрелы, вонзившейся в сбитое полено. Внезапно его окатила волна животного ужаса — он осознал, что мгновение назад побывал на краю смерти. Учай поглядел на широко улыбающегося верзилу, довольного своей выходкой, и его ужас вдруг сменился полыхнувшей, как молния, ненавистью. Он в один миг возненавидел Джериша за испытанный страх; за то, что он явился в его дом и сразу умудрился превзойти его и всех его сородичей. Учай оглянулся по сторонам — все девушки селения с восторгом глядели на высокого красавца, который оказался вдобавок таким невероятным стрелком, — и сыну вождя вдруг стало нестерпимо обидно, что пущенная им стрела не пронзила чужака насквозь. Но он сдержался, выдавил слабое подобие улыбки и повернулся к отцу. Толмай, похоже, не знал, что сказать.

— Да… — наконец произнес он. — Я разнесу весть о столь великом воине по всем землям ингри и даже дальше. Пусть узнают лаппы на севере и вессы на юге — все окрестные племена должны знать о величии Арьялы!

Аюр горделиво вскинул голову. Слава Господу Исвархе, это его первый настоящий успех! Теперь он сможет по возвращении заявить отцу, что он утвердил славу Аратты в огромном, диком Затуманном крае. Вскоре они могут поставить здесь крепость и двигаться дальше — подчинять народы своей воле… А начать, пожалуй, с земель, где водится редкостный белый медведь и этот нелепый зверь без ног, но с клыками…

Аюр уже начал представлять, как попросит отца назвать крепость в свою честь, и решил, что будет неизменно добр и благосклонен к гостеприимным местным охотникам. Он так замечтался, что прослушал, что там громогласно объявляет Толмай, выйдя перед толпой.

— Господин, — вернул его из области грез Дакша, — что вы ответите вождю? Вы будете участвовать в поединке?

Глава 11Священный поединок

— Каком поединке? — встрепенулся Аюр. — У них еще остались сомнения в нашей доблести?

Праздник шел своим чередом, солнце начинало понемногу клониться к закату. Гости, да и сами ингри, уже изрядно проголодались. Они поглядывали в сторону длинных столов, что накрывались в отдалении, и принюхивались, глотая слюни, к заманчивым запахам разнообразного варева и печева. Но до завершения было еще далеко.

— Я так понимаю, то были лишь игры, — несколько озадаченно произнес старший ловчий. — А сейчас вождь говорит, что потешные состязания должны завершиться священной схваткой двух лучших борцов. Они соревнуются в силе и ловкости во имя своих богов, и тот, кто сможет одолеть другого, будет считаться лучшим и первейшим из мужей. От ингри хочет выйди старший сын вождя. Какова будет ваша воля?

— Мне — выйти на рукопашный поединок?! — Аюр едва не расхохотался от такого нелепого предложения. — Мне — прикасаться к этим дикарям?

Дакша спрятал в бороде ухмылку.

— Они и впрямь выглядят дико, но утверждают, что ведут свое родословие от здешних зверобогов…

— Тем более! Есть один бог — Господь Солнце, остальные суть демоны.

На это Дакша промолчал. Так утверждали при дворе и в столице, но простой народ Аратты в кого только не верил. Жрецы выкручивались как могли, объявляя очередное местное божество еще одним ликом Исвархи.

— Я имел в виду совсем другое. Будут ли арии участвовать в священном поединке? И если да, то кто?

Царевич потянулся и зевнул.

— По правде говоря, я устал и проголодался. И разве Джериш не достаточно уже блеснул? Может, хватит?

— Джериш развлекал толпу, — негромко произнес как всегда бесшумно подошедший Ширам. — Сейчас же речь идет о священнодействии. Ваш дед водил войско в эти края, но даже у стариков об этом сохранилась лишь бледная память. Молодые же охотники-ингри вообще не видели этого и знают лишь понаслышке. А значит, следует вновь явить им мощь Аратты. Пусть увидят воочию, насколько наши люди сильнее любого из них. Чтобы впредь у них не возникало глупых мыслей.

— Значит, пока я развлекал толпу, — воскликнул Джериш, закипая гневом, — ты собирался с силами, чтобы утвердить мощь Аратты в священном поединке? Солнцеликий, ты когда-нибудь сталкивался с коварством накхов? Вот оно, во всей красе!

— В самом деле, — свел брови Аюр. — Нехорошо, если мощь нашей державы в чужом краю утвердит не арий… Джериш, я поручаю тебе выбрать нашего поединщика из числа жезлоносцев. И пусть он хорошенько поглумится над соперником, чтобы у дикарей и мысли не осталось, будто кто-то из них способен противостоять моим воинам.

— Я сам пойду, — процедил тот.

Большой круг, в котором должны были встретиться борцы, был тщательно выметен, чтобы случайная шишка или сучок не помешали силачам. Оживленно галдящие ингри толпились за оградой из жердей в предвкушении долгожданного зрелища. Сегодня оно обещало быть особенно впечатляющим. Еще бы — могучий Урхо, сын Толмая, уже трижды побеждавший на подобных состязаниях, сегодня должен был схватиться с бронзоволицым великаном, который посылал стрелы, как сам небесный лучник, крылатый Варма.

Аюр, сидевший на помосте, накрытом лосиными шкурами, лениво следил за происходящим. Конечно, этот лесной парень Урхо выглядел чрезвычайно крепким, но что этот дикарь смыслил в благородном искусстве поединка без оружия?

То ли дело Джериш! Он прошелся перед умолкнувшей толпой, обнаженный по пояс, похваляясь перекатывающимися под кожей могучими шарами мышц. Прошелся легкой поступью — не так, как Урхо, вразвалочку, будто косолапя.

Зрители замерли, разглядывая чужака. Он напоминал мощного зверя, сытно отобедавшего и теперь довольного жизнью, но все же смертельно опасного и хорошо знающего это. Урхо стоял против него — широченный, насупившийся, разминая огромные, будто лопаты для хлебов, ладони. Глава жезлоносцев смерил его насмешливым взглядом и занял свое место в кругу, чуть наклоняясь и поднимая широко распахнутые руки, будто готовясь танцевать.

Толмай поднялся с места, напоминая о правилах священных поединков. Едва отзвучала его речь, Урхо шагнул навстречу чужеземцу. Тот стоял на месте, слегка согнув колени. Сын вождя внезапно заревел и бросился вперед. Но его противник, только что стоявший неподвижно, резко отпрянул в сторону. Очутившись сбоку от первого силача племени, он хлопнул его по плечу, будто напоминая: «Я здесь!»

Урхо вновь взревел, развернулся — но Джериш, будто пришитый, снова переместился к нему за спину и опять легко похлопал его по плечу, вызывая смех закованных в доспехи ариев и вопли негодования у ингри. Сын вождя попробовал было развернуться на месте, но соперник ухватил его за плечи и дернул на себя, одновременно толкая ногой в коленный сгиб. Толкнул — и тут же отпрыгнул, чтобы не очутиться под рухнувшей на расчищенную площадку тушей.

Урхо с ужасом понял, что падает. Он уже почти чувствовал, как недруг рухнет сверху и прижмет его к земле. Он зажмурился, чтобы не видеть своего позора. Но когда снова открыл глаза, то увидел, что Джериш как ни в чем не бывало приплясывает рядом, вновь выставив вперед руки.

Сын Толмая резко вскочил и, по-лосиному наклонив голову, бросился вперед, намереваясь боднуть чужака в живот. Ему показалось, что затея удалась. Чужак поддался и начал падать. Но не тут-то было. Урхо почувствовал, как сжимаются пальцы чужака на его плечах, как он тянет его за собой, падая, выставляет ногу, — и тут же могучий ингри, описав дугу, шлепается спиной на землю под улюлюканье сородичей.

— По-моему, он знатно проучил этого бородача! — Аюр наклонился к сидящему рядом Шираму. — Нужно бы теперь окончательно…

Он хотел сказать, что пора одержать убедительную победу, но не успел. Оба поединщика вскочили на ноги одновременно. Урхо ревел от обиды и ярости. Джериш продолжал легко приплясывать у него перед носом. Он качнулся было вперед, пытаясь захватить ингри, но тот вдруг извернулся, облапил противника поперек пояса, выпрямился — и тот оказался лежащим у него на плечах, как бревно. Воин пытался вырываться, дергать ногами — но тщетно. Разворот — и гордый арий вонзился головой в землю. А затем на него с резким выдохом рухнул Урхо.

Аюр вскочил с места, не веря своим глазам. Лучший из его воинов, еле шевелясь, беспомощно сучил ногами и, кажется, не слишком соображал, что происходит вокруг. И явно не способен был встать.

— Урхо победил! — выждав положенное время, объявил Толмай под восторженные крики сородичей.

— Я, я сам пойду! — взвился было Аюр.

— Это разумно и благородно, — остановил его Ширам. — Твои воины каждый час готовы отдать за тебя жизнь. Им будет приятно, что и ты готов постоять за них. Но позволь, все же это сделаю я.

— Ты? — чуть удивленно переспросил царевич. — Ты же сам сказал, что накхи не сражаются ради забавы!

— Какая уж тут забава! — проворчал накх. — Окажи мне эту честь, светозарный.

— Что ж, ступай!

Ширам ловко сбросил с себя боевой пояс, перевязи и рубаху и вышел в расчищенный круг. Соратники уже вынесли бесчувственное тело оглушенного Джериша, и довольный собой Урхо стоял посреди круга, ожидая, не пожелает ли кто еще бросить вызов победителю. Невысокий, жилистый Ширам рядом с ним смотрелся крайне невзрачно. Урхо глянул на него и не смог сдержать ухмылку. Но накх, казалось, не заметил этого.

— Быть может, мой уважаемый противник желает отдохнуть перед схваткой? — то ли сказал, то ли прошипел он, чуть заметно покачиваясь и полуприкрыв глаза.

Сын вождя расхохотался. Он в упор разглядывал нового поединщика, стараясь понять, как только в голову тому пришла безумная мысль помериться с ним силой. Конечно, тогда в лесу чернявый подкрался к ним весьма ловко, но выйти врукопашную…

— А что, все мужи испугались? — насмешливо спросил он, поглядев на длинную косу накха. — Кроме тощей девки, уже и выйти некому?

Шутка вызвала хохот среди ингри, арии же ее не поняли. Однако, что прозвучало нечто оскорбительное, было очевидно.

— Что ж, если так, то, пожалуй, начнем, — хладнокровно ответил Ширам.

Он не двинулся с места, даже не поднял рук — так и остался стоять, чуть покачиваясь. Урхо прыгнул на него, норовя одним тычком сбить наземь. Накх вскинул руку, будто отмахиваясь, едва коснулся ею локтя противника, чуть повернул ладонь, и могучий парень вдруг осознал, что бьет в пустоту. Окружавшая вокруг толпа этого не поняла, однако увидела, что Урхо почему-то со всей прыти пролетел мимо невзрачного поединщика, словно не заметил его.

Но Урхо все заметил. Взревев от досады, он развернулся, поймал накха за плечо и намеревался уже подхватить его второй рукой за пояс, но вдруг голова неприятеля странным образом проскользнула у него под мышкой, одна ладонь уперлась в подбородок, а вторая, резко скручиваясь, легла на затылок. Последнее, что почувствовал Урхо, теряя сознание, — что земля и небо меняются местами и он летит, не касаясь ни того ни другого…

Ширам поднялся с земли, оставив лежать рухнувшего сына вождя неподвижным, со странно искривленной шеей. Толпа замерла, молчаливым неодобрением провожая диковинного бойца. Затем разразилась бурными возгласами и бросилась к поверженному.

— Я прошу простить меня, солнцеликий, что не дал тебе проявить свою силу и искусство.

Ширам склонил голову перед царевичем.

— Конечно, ты прощен, ты же победил! — воскликнул Аюр. Затем понизил голос: — Он жив?

— Да. Однако некоторое время, после того как этот малый придет в себя, ему будет тяжело ворочать шеей.

— Это хорошо. Поделом. Ты заслужил награду. Скажи, что хочешь?

— Победа сама по себе награда, — уклончиво ответил Ширам.

— А скажи, — вновь полюбопытствовал сын повелителя, — ты ведь так мог и убить его?

— Конечно мог.

— Я в восхищении. — Глаза юноши загорелись. — Никогда прежде не видал ничего подобного! Это и есть тайное боевое искусство вашего народа? Неудивительно, что вы его ото всех прячете!

— Если лишний раз показывать, что ты можешь, всегда найдутся те, кто сумеет противопоставить твоему искусству свое. Знаешь, почему я победил, а он не сумел?

Ширам кивнул на лежащего неподалеку на траве Джериша, который уже понемногу приходил в себя.

— Твое боевое искусство лучше?

— Вовсе нет. Просто я следил за тем, как сын вождя готовился к поединку, пока Джериш красовался перед местными девицами. Он был самоуверен, а значит, слеп. В этом вся разница. Тот, кто презирает противника, уже проиграл — об этом особенно важно помнить ариям…

Он помолчал и добавил:

— И еще кое-что. Этот могучий боец когда-нибудь станет вождем племени. Пусть он на всю жизнь запомнит, что если ему и удастся случайно победить кого-то из нас, то расплата будет быстрой и неминуемой. А смерть лишь возбуждает недовольство соплеменников.

— Или устрашает, — возразил Аюр.

— Они здесь в силе.

Аюр пренебрежительно хмыкнул, но пожал плечами — ему было лень спорить. С поляны, где накрывали столы, уже лилась веселая музыка.

День перешел в вечер, темнота скрыла дальний берег Вержи, в небе высыпали звезды, и к ним устремились искры разведенных на пиршественной поляне костров. Праздник и не думал прекращаться — напротив, как сели за столы, веселье разгорелось с новой силой. Когда гости и ингри утолили первый голод, зазвучали застольные песни, заиграли дудочки, гуделки и жалейки, и вот уже кто-то повел хоровод среди костров…

А еду все приносили и приносили. Арьи, в походе стосковавшиеся по разнообразию, сметали все подчистую со столов и требовали добавки; от них не отставали слуги, для которых ближе к стану был накрыт еще один стол. Котлы с кашей, блюда с пирогами-калитками: со свежей рыбой, рубленым мясом, грибами, творогом, черникой, клюквой, морошкой… Бесконечное множество различной копченой, вяленой, жареной рыбы в плетеных корзинках; запеченное мясо — оленина, утятина… И конечно, кувшины с пряным стоялым медом и огромные жбаны с темным ячменным пивом.

— Экая щедрая земля! — заметил Дакша, икая от сытости. — Они тут не бедствуют в своей глуши, эти дикари!

— И то правда, — отозвался Хаста. — Они тут вряд ли знают, что такое жевать кору по весне и подбирать в полях колоски… Как бывало в некоторых уделах нашей прекрасной Аратты…

— Не клевещи на Аратту, жрец! Если где и случался голод, так это воля богов, а государь всегда делал то, что должно.

— Так восславим же его мудрость, — миролюбиво отозвался Хаста и впился зубами в жареную утиную ножку.

Вдоль столов с блюдами и ковшами ходили нарядные жены и девушки-ингри, выполняя священную обязанность хозяев — накормить гостей до отвала. Девицы таращились на красавцев-воинов с восхищением, радостно отвечая на знаки внимания. От Ширама же, хоть он и был победителем на священном круге, все старались держаться подальше, смущенные его суровым видом и черной косой.

— А эта страхолюдая баба, которая Урхо побила, она вашему царевичу кто? — простодушно спросила одна из девушек, приведя всех телохранителей в бешеный восторг.

Толмай с кружкой в руке встал, окинул взглядом стол, отметив про себя, что некоторые гости скоро будут не в состоянии не то что слушать речи, но и сидеть прямо, и торжественно заговорил:

— Как солнце топит лед, так сын и посланец солнечного государя дарит нашей земле весну!

Сидящий на почетном месте Аюр помотал головой, чтобы разогнать обволакивающий ее пьяный туман, и поднял взгляд на вождя, пытаясь изобразить милостивую улыбку.

— Держава ваша безмерно велика, и сила ее несокрушима! Не счесть ее богатств — и мы малость способствовали тому много лет и зим, посылая вам наши лучшие меха, — продолжал Толмай. — Но лишь теперь, когда луч солнца озарил наши сумрачные леса, я могу с радостью показать тебе, царевич, сколь велики богатства прекрасной Ингри-маа и ближних с нею земель. Мы ценим добро повелителей Арьялы. Тот выход, который вы запросили с ингри, — лишь скромная благодарность моего племени за право приобщиться к мощи великой державы. Эти земли могут дать много больше! Все наши соседи, от полночи до заката, с радостью придут под руку повелителю Арьялы, едва лишь прознают о его силе…

Ширам перехватил пристальный взгляд Учая, обращенный на отца. Прочие же ингри слушали вождя вполуха, не особо понимая, о чем тот толкует.

«Этот Толмай не прост, да и младший сын его тоже, — подумалось накху. — Но похоже, наши намерения совпадают. Они явно задумали прибрать к рукам окрестные земли, прикрываясь именем Аратты. Что ж, если будут верны нам — почему нет?»

Он не успел додумать. Изрядно хлебнувший темного ячменного питья Аюр вскочил, повернулся и с силой хлопнул Толмая по плечу.

— Так тому и быть! Отныне я, царевич Аюр, сын государя Ардвана, делаю тебя наместником всего этого края! И пусть дети твои будут наместниками, и дети их детей… Клянись мне в верной службе!

— Клянусь! — не закончив застольную речь, выдохнул Толмай.

Аюр обернулся к Шираму, но, увидев его хмурое лицо, решил не портить себе настроение беседой с вечно мрачным накхом.

— Эй, Джериш, где ты?

Отошедший было от стола красавец-лучник стряхнул с себя двух девиц, повисших на его мощных руках, и тут же появился рядом с царевичем.

— Я здесь! Какие будут повеления?

— Я желаю, чтобы мой наместник выглядел, как пристало его высокому сану! Принеси ему панцирь с чеканным зерцалом. Пусть, глядя на него, всякий сразу поймет, что имеет дело с вельможей Аратты, а не просто вождем лесного племени…

— Будет сделано!

Предводитель Жезлоносцев Полудня подозвал одного из телохранителей и передал ему приказ.

— Да будет нынешнее застолье празднеством в честь славного Толмая!

Аюр вдруг резко облокотился на столешницу. Голова его кружилась, и хотелось закрыть глаза и уснуть, уткнувшись лицом в мягкий пирог с морошкой… В этот миг из-за спины его появился Хаста с полным рогом какой-то травяной настойки.

— Испей, мой повелитель!

Не особо соображая, что делает, юноша схватил рог, в три глотка выпил настой, и взгляд его неожиданно просветлел.

— Пусть будет праздник! — закричал он. — Как в столице!

— Сейчас, сейчас устроим…

Рыжий жрец метнулся прочь от стола. Ширам перехватил его у самого костра.

— Ты что задумал?

— Зажечь небо! Пусть звезды в этот день падают наземь! Это будет красиво…

— Знаю, — хмыкнул накх. — Там, на Змеином Языке, тоже было красиво.

— Нет-нет, это другое! Это просто видимость…

— Тише. — Ширам поймал жреца под локоть и, не обращая внимания на попытки того остаться на месте, потащил от костра.

— Ингри поклоняются огню и воде, ветру и небу, — негромко говорил он. — Кто знает, порадуют ли их падающие звезды?

— Но это же лишь развлечение!

— Тем более. Оставим звездопад для иного случая. Как знать… Лучше слушай, что Толмай будет рассказывать про дальние земли.

— Я уже все разузнал, пока готовился пир!

— Ничего. Может, еще что скажет. — Ширам подтолкнул жреца к столу. Когда бы не был он столь утомлен сейчас, то непременно бы заметил стоящего неподалеку в кустах Учая.

— Звездопад? — пробормотал сын новоявленного наместника, подвязывая штаны. — Видимость? Что они замышляли сделать с нашим огнем? Надо бы разузнать…

Костры постепенно догорали, и вместе с ними угасало веселье праздника, сменяясь сонной усталостью. Песни постепенно становились уже не такими лихими, возгласы за столами — все бессвязнее. Кто-то спал на траве в сторонке, а кто-то и прямо за столом. Большая часть ингри уже разошлась по своим избам, только у одного из костров все еще неслись к небу нестройные голоса самых крепких певунов.

Аюр, полулежа у костра на лосиной шкуре, сонно глядел на языки пламени, всем существом отдыхая после долгого и тяжелого пути. Сперва он подпевал своим телохранителям, но потом ему надоело, и он принялся рассуждать о местных девицах.

— Поют-то они славно, — говорил он Хасте и Шираму — только они и оставались рядом с ним, остальные или разбрелись кто куда, или уже забылись пьяным сном. — Жаль, что они так некрасивы, будто Исварха закрыл глаза при их рождении. Косы белы, глаза тусклы, как дождевая вода…

— Иной раз и среди ариев рождаются такие, — зевая, отозвался жрец.

— Я знаю, мне как-то показывали девочку, — ответил царевич. — Видно, ее родители уж очень разгневали Исварху. Она была слепа, ее волосы белы, как у старухи, а лицо бледно, как у мертвой, и в ней не было совсем никакого цвета, даже губы голубоватые. Говорят, она потом неестественно быстро состарилась…

— А вашим воинам, похоже, нет никакого дела до того, что эти девицы неугодны Исвархе, — заметил Хаста, кинув взгляд в сумрак поляны.

— Так они сами к ним липнут. Бесстыжие!

Ширам усмехнулся:

— Не тебя ли, царевич, я как-то увозил с пира, где ты с сыновьями знатных ариев веселился до полного беспамятства среди толпы полуголых танцовщиц?

— Так то танцовщицы. А у этих отцы тут же сидят. А может, и мужья.

— У многих диких народов это в обычае, — сообщил всезнающий Хаста. — «Гость в дом — бог в дом», — говорят они. Иной раз мужья даже сами предлагают своих жен гостям и считают это за честь для себя…

Он что-то вспомнил и захихикал.

— А у мохначей того не легче — женщина сама выбирает себе мужчину, и попробуй откажись! Святейший Тулум, не раз бывавший на Змеином Языке, рассказывал, что крайне непросто отвертеться от подобного гостеприимства, не оскорбив хозяйку, — согласиться же на него, сами понимаете, и вовсе невозможно…

— Я думал, ты иного мнения, — насмешливо фыркнул Аюр. — Ладно, я пошутил! Но все же насколько девицы Аратты достойнее и прекраснее всех прочих! Скажи, Ширам, ты можешь вообразить, чтобы дочь моего отца явилась бы ночью в круг воинов распевать с ними песни?

— Вообразить можно все, — пожал плечами накх. — Сестра матери моего деда пришла как-то в такой круг, пела с воинами песни и поила их принесенным с собой вином.

— Да неужели?

Царевич настроился слушать длинную интересную историю.

— А к утру три десятка воинов лежало с перерезанным горлом…

— Она что же, их убила?!

Накх удивленно поглядел на подопечного, будто недоумевая, где его слова допускают иное толкование.

— Конечно. Она для того туда и пришла.

— Но разве ваши женщины не сидят тихими мышками на женской половине, дожидаясь, пока муж и господин изъявит желание их видеть?

Брови Ширама внезапно взметнулись, а спустя мгновение он захохотал, развеивая сомнения Аюра в том, что накхи вообще умеют смеяться.

— Мыши — пища змей, — прекращая смеяться, напомнил воин и провел рукой по туго заплетенной косе. — Наши женщины не участвуют в военных походах. Да, они сидят по домам и ведут хозяйство. Они распоряжаются стадами, табунами и рабами. Запасают провизию и вино. Но горе тому, кто попытается войти непрошеным в наш дом. Ибо любая благородная накхини владеет оружием не хуже мужчины. А порой и лучше.

— Лучше? — удивленно переспросил Аюр. — Но ты только что сам говорил, что ваши женщины не участвуют в походах?

— Замужние — да. Но перед тем как выйти замуж, наши девушки сражаются наравне с мужчинами. И не получат священного права продолжить род до того, как убьют своего первого врага. Моя уважаемая матушка, прежде чем стать женой моего отца, убила одиннадцать воинов…

— Ты шутишь?

— У накхов не принято шутить на эти темы. Когда она возвращалась из набега, сбрую ее коня украшали одиннадцать отрезанных бород вендов. При этом, если не считать мелких царапин, она не была ранена. Для моего отца было честью назвать ее первой женой. Но и прочие его жены не сидели взаперти на женской половине. У рода Афайи много каменных башен, и каждая из них важна. Они господствуют над пастбищами и запирают ущелья. В каждой из них должен быть верный человек. У нас считается, что надежнее всего будет одна из жен главы рода.

— Но почему не мужчина?

— Потому что там, где мужчина сломя голову бросится в бой, женщина прежде всегда подумает.

— Так вот что ты приготовил для моей сестры!

Губы царевича растянулись в широкой улыбке.

— Представляю себе Аюну с лунной косой в руках, во главе защитников какой-нибудь башни на круче…

Он не сдержался и прыснул в кулак.

— Молю тебя, мой храбрый будущий родич, приставь к ней какую-нибудь опытную тетушку, ибо если она не покалечит этой косой твоих соплеменников, то уж точно убьет себя!

— Нет. — В глазах накха появилась задумчивость. — Царевна Аюна не похожа на накхини. Она — будто нежный цветок, который растет на солнечной стороне долины, укрытый от ветра. В скалистых ущельях Накхарана он завянет…

— Ты хочешь сказать, Аюна не годится, чтобы быть женой накха?!

— Я о другом. Когда она станет моей женой, в этом мире появится новое великое родство. Мне трудно это объяснить, но, быть может, с этого начнутся совсем иные времена…

— Что ж, пусть будет так, — милостиво отозвался Аюр.

Ширам склонил голову и покосился на свой обручальный браслет, слишком броский для его темного дорожного одеяния. Внезапно ему вспомнились золотые эфы — символы его рода, — обвивавшие тонкие запястья его нареченной, царевны Аюны. Тогда, на обряде обручения, в суете шумного и многолюдного празднества, он и рассмотреть ее толком не успел. Как, скорее всего, и она — его.

Свадьба у ариев, особенно в царской семье, — священное действо, подобное великому храмовому празднику. День за днем десятки людей, вовлеченных в него, совершают одни ритуалы за другими, и каждое из таинств — очередная ступень незримой лестницы, по которой невеста переходит из семьи отца в род мужа. Простые обряды из незапамятных времен, полные глубокого смысла, освящены радостью обеих семейств, но каждый шаг, каждое движение выверены заранее, словно на представлении в честь божества. Свадьбы накхов были совсем не такими, но Ширам послушно играл свою роль — награда того стоила.

Он прикрыл глаза, вспоминая тот день.

Всюду цветы — все вокруг усыпано срезанными бутонами, от их назойливых сладких ароматов кружится голова…

Торжественные песнопения жрецов Исвархи — низкие голоса слаженно выпевают строки древнего, как само время, гимна из Ясна-Веды…

Дым благовоний, потрескивание священного костра…

Разряженная толпа гостей, придворных и родственников, самоцветы украшений и золото волос — сплошь знатнейшие арии, накхов там почти не было, кроме стражи…

И они с невестой, стоя на помосте, перед ликом божественного огня надевают друг другу на руки браслеты. Это не просто сговор — в этот миг царь передает дочь будущему зятю, и до следующего обряда, который разорвет связь девушки с отчим домом, они оба должны быть ее поддержкой и защитой.

Царевна была немного выше его ростом. Шираму вспомнился смелый, почти дерзкий взгляд, когда Аюна смотрела прямо ему в глаза.

Неожиданно для себя он задумался — а что у нее-то на уме? Рада ли она такому жениху, как он?

Глава 12Змеи на запястье

Земля ариев, обретенная ими после исхода предков из благословенных земель полудня, отнюдь не была царством богов на земле. В северных уделах случались снежные зимы, так что и всаднику не проехать, а южнее по многу дней кряду лили холодные секущие дожди, от которых на душе было уныло и зябко, хоть на улице, хоть у очага. Но под конец лета столица Аратты томилась от жары. Особенно в столице, где накаленные за день кровли и после заката продолжали полыхать, внутренние сады особняков оставались последним убежищем от зноя.

Летним вечером все окна в покоях царевны Аюны в Лазурном дворце были распахнуты настежь. Как только солнце ушло за крыши, из сада по мраморному полу протянулись длинные синие тени, и все цветы начали пахнуть еще сильнее. Джаяли, старшая сестра царевны, вздохнула, радуясь прилетевшему из сада ветерку, и сделала знак служанке, чтобы та налила ей еще освежающего напитка.

Сестры сидели за накрытым столом, лакомились сладостями и отдыхали за беседой от утомительного и важного дела — обсуждения приданого. Повсюду в покоях стояли распахнутые сундуки, а их содержимое было расстелено и развешано где только возможно. Руководить этим почти ритуальным действом должна была мать невесты, но та давно уже покинула мир, и из старших родственниц у Аюны осталась только сестра Джаяли. Когда-то такая же тонкая и порывистая, как и младшая, она с годами пополнела благодаря спокойствию и довольству, обретенному в счастливом браке с вельможей-арием. Она с улыбкой любовалась сестрой, которой две служанки заплетали великолепные волосы цвета меда в длинную и сложную, почти до колен, косу в двенадцать прядей.

— Понимаю, что во время обручения ты его толком не разглядела, — говорила Джаяли. — Это обычное дело. Да в сущности, ничего и не потеряла.

Аюна, вытянув перед собой руку, задумчиво рассматривала тяжелый золотой браслет в виде обвивающей руку змеи. Другой такой же оттягивал второе ее запястье. Браслеты были грубоватые, дикарского с виду литья. Царевне было немного неловко носить их при дворе.

— Рассказывай, Джаяли. Ты обещала спросить у мужа о Шираме.

— Ну-у, кое-что я разузнала, — протянула Джаяли, обмахиваясь веером из пышных перьев. — Твой саарсан весьма богат… Для накха, конечно.

— Богатый накх. — Аюна пренебрежительно фыркнула. — Смешно.

— Не скажи! У него огромная крепость в Накхаране, дворец в столице…

— Видела я тот дворец: две каменные стены углом и ни одного окна, даже ворот нет. По воздуху они туда попадают, что ли? Что еще, сестрица?

— У него шесть жен. — Джаяли покосилась на сестру с лукавым видом. — Достанет ли у него на тебя времени и сил?

Аюна беспечно махнула рукой:

— Да хоть двенадцать, мне-то что?

— Ах, Айя, ты так самоуверенна! Говорят, накхи держат своих жен в строгости, запирают на женской половине и запрещают выходить из дома даже в сопровождении слуг…

Царевна расхохоталась:

— Ха-ха! Запирают? Запрещают? Какие страшные слова!

— Так что жены?

— Да пусть себе живут в своем Накхаране. — Аюна бросила на сестру нарочито недоумевающий взгляд. — Или ты полагаешь, Ширам увезет меня туда?

— А разве нет?

— Конечно нет. Мой нареченный уже лет как семь служит в столице и на родину не собирается. Да и что бы ему там делать? Проводить впустую дни в горной крепости на краю земли?

Царевна с безразличным видом отпила ароматного напитка, поданного расторопной служанкой. Где-то слышалась перекличка стражников. Из сада волнами накатывало благоухание ночных цветов.

— Ты меня утешила, — вновь заговорила Джаяли. — Очень было бы грустно расстаться с тобой и увидеть, как тебя запирают, словно в темнице, или отправляют пасти коз, — уж не знаю, чем там занимаются накхини в горах… А про погребальные обряды накхов ты, разумеется, слышала?

— Я смотрю, ты немало разузнала про их обычаи!

— Конечно, милая, я же о тебе забочусь! Так вот — когда погибает знатный накх, соратники отрубают ему голову и привозят сей мрачный дар его семье. После чего разводят большой костер, и безутешная супруга бросается в пламя с головой мужа в руках…

— Но это же просто древние легенды, — недоверчиво ответила Аюна. — У нас тоже рассказывают, как преданные супруги вместе уходили в вечное пламя Исвархи, но то было во времена богов!

— У накхов это никакие не легенды, милая сестричка. Когда твой суженый вернется из похода, порасспроси его о смерти матери.

— На что ты намекаешь?

— Я не намекаю, а прямо говорю — она покончила с собой, как и положено супруге погибшего главы рода.

Царевна, хмурясь, глядела на сестру.

— Да, я слыхала, что мать Ширама ненадолго пережила его отца… Но я думала, она умерла от горя… И разве тот не исчез бесследно в морских волнах?

— И что с того? На костер возложили его меч, и вдова взошла туда же с именем супруга на устах.

Аюна призадумалась.

— Я не верю! Но даже если так, она разве не могла отказаться?

— Отказаться? — Сестра усмехнулась. — Айя, это великая честь! Причем не только честь, но и долг. Если жена саарсана не последует за умершим мужем, то дух великого воина обратится в злобного дива. И из незримого защитника Накхарана станет его проклятием.

— Какой ужасный долг! — пробормотала Аюна, осмыслив слова сестры.

— Вот-вот. И твой Ширам при этом наверняка присутствовал. Спроси-ка его при встрече, каков наиболее достойный удел для вдовы накха?

— Но я-то буду не первой женой! Ты сама сказала, что их шесть!

— Зато ты будешь самой знатной — а значит, самой главной. Так что подумай об этом, когда тебе в следующий раз подадут жареное мясо…

— Какая ты злая! — с досадой воскликнула царевна.

— Наоборот, я пытаюсь открыть тебе глаза, — проворковала Джаяли.

С мгновение Аюна испытывала горячее желание запустить в сестру расшитой подушкой, но удержалась.

— Открыть глаза на то, что мой суженый — накх? Я знаю это и без тебя! — запальчиво отозвалась она. — А еще я знаю, что он прославленный воин!

— Это хорошо, — снисходительно кивнула старшая дочь государя. — Умелый и преданный маханвир отцу не помешает.

— А что касается их диких обычаев, — даже если твои слова и правда, отец не дозволит ничего подобного, — сердито продолжала царевна. — Уверена, что отец оставит Ширама при дворе здесь, в Лазурном дворце, а значит я просто перееду в другие, еще более роскошные покои…

— Все-то ты продумала.

— Это отец, — скромно сказала Аюна. — Перед обручением он призвал меня и поделился со мной своими намерениями. Я горжусь его доверием. Если ему нужны накхи — они у него будут.

Сестра поглядела на девушку пристальным, изучающим взглядом, припоминая свой обстоятельный разговор с мужем, перед тем как пойти во дворец.

— Кто знает, как пойдет дело, — протянула она. — Накхи последнее время обнаруживаются где угодно — на высших должностях, при дворе, а скоро даже и в спальне дочери государя. Не придется ли нам всем скоро темнить кожу и подводить глаза зеленым? Брр! — Красавица с удовольствием поглядела на свое отражение в серебряной чаше. — А ты слышала эти уличные проповеди, что из-за их колдовства море затапливает северные уделы?

— Ерунда! Разве Исварха ежегодно не побеждает Первородного Змея в день солнцеворота?

— Кстати, о змеях… Про отца твоего суженого, Гауранга, рассказывают жуткие вещи, — понизив голос, продолжала Джаяли. — Дескать, в Ратхане он устроил многотысячное жертвоприношение Первородному Змею…

— Ты точно наслушалась уличных проповедников! — рассердившись не на шутку, резко оборвала ее Аюна. — Неужели ты полагаешь, что наш божественный отец выжил из ума и не ведает, что творит?

— Кто я, чтобы усомниться в его мудрости! — замахала руками Джаяли. — Ты права, милая, это просто сплетни. А может, мне просто не очень нравятся их мужчины. Уж очень они неказисты. Впрочем, твой жених на церемонии надевания браслетов выглядел неплохо. Если бы он был повыше хотя бы на полголовы и не такой смуглый…

— …то он был бы арием, сестрица, — со смехом ответила Аюна.

Несколько мгновений они молчали. Царевна злилась на старшую сестру, отгоняя от себя навязчивые видения накхского погребального костра. Джаяли смотрела на нее загадочным взглядом, не спеша делиться потаенными мыслями. Она и так сказала достаточно.

Что ж, если Аюна не желает слышать, ей же хуже…

— А что это у тебя? — спросила Джаяли, заметив вдруг длинный потрепанный свиток, покрытый пестрыми рисунками и записями. Свиток лежал на каменном полу, развернутый вдоль окон от стены до стены.

— Это? Заметки о путешествии в полуденные страны, — оживленно заговорила царевна, радуясь, что сестра решила сменить неприятную тему. — Мне дал их почитать дядя Тулум.

Аюна любила дядю-жреца — он часто приносил ей что-нибудь занимательное из истории или древних героических легенд, порой подолгу беседовал о божественном и человеческом и вообще относился к царевне и ее младшему брату Аюру куда внимательнее и сердечнее, чем родной государь-отец.

— Ты знаешь, Джаяли, что совсем недавно из дальних стран вернулись отправленные дядей люди, которые искали сказочную прародину ариев, что, по легендам, погибла в великой битве Исвархи с Первородным Змеем? Они ушли на юг два года назад. Многие тогда подсмеивались над дядюшкой, называя его мечтателем и упрекая, что он впустую тратит деньги из казны. Но он оплатил поход из собственных средств, а во главе поставил своего человека — Аоранга…

— Что такое этот Аоранг? — спросила Джаяли. — Я слыхала о нем. Какой-то удивительный дикарь, натасканный дядей?

— Воспитанный им, — поправила Аюна. — Вообрази — он из мохначей, самого дикого из подвластных нам племен. Дядя как-то рассказывал, что он обладает колдовским даром.

— Каким?

— Даром исцеления. Он лечит прикосновением, чует запах болезни, как звери, и еще много всего…

— Надо же! — недоверчиво заметила сестра. — И он умеет говорить на человеческом языке? Погоди, погоди! Мохначи — это же погонщики мамонтов? О боги! Они же почти звери! Так это существо ходит в шкурах и ужасно воняет?

— Сейчас ты сама все узнаешь.

— Да ты что?! — ужаснулась Джаяли.

Аюна весело посмотрела на нее.

— Да, я его жду. Он скоро придет за свитком и расскажет о походе сам. Может, останешься?

— Вот еще! — фыркнула Джаяли, вставая из-за стола. Служанки тут же подскочили, обувая ее в остроносые туфли и бережно укутывая в драгоценное покрывало. — Нисколько не любопытно слушать рычание и мычание косматого полузверя…

Женщина с беспокойством взглянула на младшую сестру:

— Он не опасен?

— Неужели дядя подверг бы меня опасности, присылая злобного дикаря?

— Ну-ну. Говорят, мохначи настолько сильны, что способны разорвать человека надвое голыми руками. А еще я слышала, что они подвержены внезапным приступам ярости. Не отпускай служанок да непременно вызови сюда стражу. Удачи!

Сестра неспешно удалилась, расцеловав ее на прощание. Спустя недолгое время после того, как мелодичный перезвон ее украшений затих в коридорах, в покои царевны вошел стражник.

— Госпожа, там пришел… этот… — страж помялся, не зная, как титуловать гостя, — Аоранг! За свитком достопочтенного Тулума!

У Аюны вспыхнули глаза от любопытства. Она села у стола, приняла гордую позу и величественно приказала:

— Позови его сюда! А сами останьтесь снаружи!

Эти слова Аюне подсказала гордость — но сердце ее стучало, как если бы в ее изысканные покои собирались ввести ручного саблезубца (сама царевна их никогда не видела, но, говорили, бывало и такое). Да, этот зверь еще слепым котенком появился и вырос у людей, и даже не то что приручен — он искренне считает их своими родичами. Но пусть саблезубец мурлыкает и ластится, он все же страшный хищник, и не требуется слишком много воображения, чтобы представить, на что он способен…

За раскрытыми дверями послышались тяжелые медленные шаги, и дверной проем застлала огромная тень. Вернее, огромной тень показалась принцессе — скорее она была неестественно широкой. Вошедший был плечист и светловолос, но не как арий; остановившись в дверях, он опустился на одно колено да так и замер, низко наклонив голову. То, что он был не в шкурах, а в человеческой одежде, как и его покорная поза, подбодрило царевну.

— Это ты Аоранг, воспитанник моего дяди?

— Да, солнцеликая, — приглушенным голосом ответил тот, не поднимая головы. — Святейший прислал меня за отчетом о походе в полдневные страны. Осмелюсь спросить, ты уже прочла его?

— Прочитала и желаю говорить с тобой о нем, — ответила царевна, вставая и рассматривая вошедшего. Тот, чуя ее изучающий взгляд, поднял голову и взглянул на нее ясными голубыми глазами. У Аюны отлегло от сердца. В странных и резких чертах мохнача было много непривычного, но ничего ужасного.

— Войди и садись сюда, к столу, Аоранг, — ласково велела она. — Смелее, я же приказываю тебе. Служанки, налейте ему освежающего напитка и принесите сладости. Я хочу услышать рассказ о великом походе — так, как ты видел его своими глазами…

Аоранг сидел на подушках перед низким столом, разделяя свое внимание между царевной и огромной вазой, полной сладких золотистых узелков — лакомства, которое вяжут и варят из смеси меда, топленого масла и сока лучших плодов из полуденных уделов Аратты. Ничего подобного воспитанный при храме молодой мохнач прежде не пробовал, но не хотел этого показать. И несмотря на настойчивые предложения царевны угощаться, взял только один узелок, и то как бы нехотя.

Обычно Аорангу было все равно, что о нем думают или говорят — а говорили всякое, правда по большей части за спиной, — но в глазах Аюны ему не хотелось выглядеть дикарем. Он знал ее ребенком — в том числе помнил и такое, что царевна явно забыла, иначе не говорила бы с ним сейчас как с незнакомцем, — но в его памяти она оставалась чем-то вроде роскошной куклы в золотой парче, с нарисованными глазами… Потом они много лет не встречались — а сейчас словно сам Исварха вдохнул в эту куклу божественный огонь, который сделал ее живой и невыносимо прелестной. Стараясь не таращиться на царевну слишком уж с откровенным восторгом, Аоранг рассказывал о своем походе. О нем он мог говорить без смущения и сколь угодно долго.

— Годится ли южная земля для жизни? Как тебе сказать, солнцеликая, — говорил он звучным, глубоким голосом. — Я давеча так сказал святейшему Тулуму, отдавая ему записки о походе: жить и там можно, но к чему? Там нет просторных, годных для земледелия плодородных равнин — только горы и непроходимые чащи, пропасти, бурные реки и тесные тропы…

— Похоже на земли накхов, — заметила царевна.

— О нет! Накхаран — земля скудная, но дышится там легко. А на юге… Перейдя тяжелыми снежными перевалами через великие горы, мы на радостях попытались спуститься вниз, но далеко не прошли — нас одолела невыносимая жара. Люди буквально захлебывались воздухом, как в бане, одежда намокала и липла к телу… И это в середине зимы! Дожди — внезапные потоки с неба, словно местная богиня после стирки выплескивала с неба кадку, — каждый день, да не по разу! Может быть, если бы дождались лета, было бы посуше, но мы бы не дожили… Лошадки-то наши, хоть и дети южных степей, и те начали болеть, копыта мокли, ноги у них покрывались язвами…

Аоранг почесал голову, покосился на обручальный браслет-змею на руке Аюны и содрогнулся, вспоминая.

— А сколько там змей и насекомых! Шагу не ступить, не устроить ночлег, чтобы этакая ядовитая тварь кого-то не тяпнула…

— Вы встретили там какие-нибудь племена? — спросила царевна.

— Нет, да оно и понятно — какой безумец решит поселиться в таких местах? Только обезьян.

— О, как в сказках? — всплеснула руками девушка. — Вы не привезли одну сюда?

— Ничего хорошего в них нет. Гнусного нрава, грязные существа, сотворенные в насмешку над людьми…

Аоранг нахмурился, кинул в рот еще пару сладостей и вдруг вскинул голову:

— Ты представляешь, какую мы встретили там диковину — лысого мамонта!

Он захохотал так громко и внезапно, что Аюна шарахнулась в сторону.

— Прости, солнцеликая. Вспомнил, как он выглядел. Эти голые, хлопающие на ходу уши, морщинистая задница… Я хохотал на весь лес так, что чуть не лопнул… А саблезубцы их — без клыков, да еще и полосатые. Нет, зубы у них есть, но, когда зверь закрывает пасть, их не видно! Короткозубые саблезубцы и лысые мамонты… Как эти звери там намерены выживать, уму непостижимо. Лично я бы переселился туда, только от смерти спасаясь!

Аоранг покачал головой, пододвинул к себе вазу и задумчиво зачерпнул пятерней горсть узелков, но вовремя опомнился и высыпал их обратно.

Аюна не заметила его оплошности, — подперев подбородок ладонью, она увлеченно слушала. Дикарь превзошел все ее ожидания. Он в самом деле оказался нестрашным, совсем не вонял, а кроме того, интересно рассказывал. Вопреки ехидным словам сестры, он вовсе не рычал и не мычал, а изъяснялся на высоком наречии получше иных ариев. Аюна поймала себя на том, что его просто приятно слушать. А безупречный столичный выговор мохнача, несомненно, заслуга ее дяди-жреца.

Да и сам Аоранг был вовсе не так уж уродлив. Хотя, конечно, наружность его была своеобразна. Видимо подражая ариям, он ходил не скрючившись и свесив руки до колен, как погонщики мамонтов, а держал спину очень прямо. Из-за этого его невероятно широкие плечи, которые у мохначей всегда были словно поникшими под собственной тяжестью, казались еще шире. Взлохмаченные рыжевато-русые волосы копной падали на плечи, топорщась, как сухая трава. Обветренное веснушчатое лицо его было словно вырублено из камня. Крупные, резкие черты, глубоко сидящие голубые глаза и низкий скошенный лоб говорили о крови первых людей, не знающей счету лет древности.

Аюна попыталась вспомнить, что о нем знает. Почему-то ей казалось, что она видела молодого мохнача и раньше. Подумав, она решила, что в этом нет ничего странного — наверняка она в детстве не раз встречала его во время церемоний в столичном храме Солнца. Неведомо за какие заслуги дикарь с детства рос при верховном жреце Тулуме, величая его своим учителем, священным наставником и чуть ли не названым отцом. Но по закону у него не было вообще никакого титула. Он не был ни царевичем, ни жрецом, ни слугой, и даже рабом не считался. Он был просто Аоранг.

— Что ты все смотришь на меня, солнцеликая? — закончив рассказ и немного помолчав, с тревогой спросил воспитанник Тулума. — Я чем-то оскорбляю твой взор?

— Напротив, ты выглядишь совсем не так, как я ожидала, — откровенно сказала Аюна.

— Правда? И в чем же отличия?

— Ты одет…

— О да, царевна, — с добродушной усмешкой ответил он, — голый мохнач — это зрелище, которое вынесет не каждый арий…

— Да я не о том, — со смехом отвечала Аюна. — Ты в человеческой одежде. Непривычно видеть мохнача не в шкурах.

Аоранг беспечно пожал плечами:

— Учитель говорил: воспитанный человек одевается сообразно месту. Среди ариев я одеваюсь как арий. А на Ползучих горах хожу в шкурах, как мои сородичи.

— Где? — не поняла царевна.

— Ползучие горы. Так мы называем Змеиный Язык.

— А почему?

— У мохначей есть поверье, что эти горы когда-то были живыми существами и ползали. Они сами приползли туда, где пребывают сейчас. А кое-кто считает, что они продолжают ползти. Понемногу, на ладонь в год…

Аюна покачала головой.

— Ты так много знаешь о своем народе. Откуда? Ты ведь, кажется, с детства рос при храме?

Аоранг задумчиво переставил себе на колени изрядно опустошенную вазу со сладостями.

— Это долгая история. Расскажу, если пожелаешь.

— Желаю, — ответила царевна, покосившись на вазу, но ничего не сказав.

— Двадцать с лишним лет назад святейший Тулум устраивал один из своих первых походов на Змеиный Язык. Они продвигались на север вдоль одной из главных рек — как известно, все реки там текут к югу, — и вот однажды его люди увидели в снегу сани. Брошенные сани, без упряжки, и рядом никого. А в санях сидел ребенок лет пяти, и его уже заносило снегом. При виде чужаков, вышедших из метели, он ничуть не испугался, а вскочил и протянул к ним озябшие руки…

— Тебя бросили! — ахнула Аюна.

— Арии забрали меня с собой, накормили и согрели. Позднее Тулум осмотрел меня и счел весьма необычным, — продолжал Аоранг. — Я был светловолосым, а таких среди мохначей очень немного. Святейший решил, что ребенка отдали богам из-за его непохожести на других. У диких племен такое случается сплошь и рядом…

— А дальше что было?

— Что же дальше? Святейший Тулум привез меня в столицу, поселил при храме, обучил речи и обычаям ариев. А когда я подрос — всем наукам, какие следует знать жрецу истинного бога. С тех пор я живу здесь, и Аратта стала моим домом.

— Но неужели ты никогда не хотел вернуться к сородичам?

Мохнач вздохнул:

— Когда я стал подростком, мной овладело желание найти свое племя. Я хотел взглянуть в глаза тем, кто обрек ребенка на смерть…

Уголки губ Аоранга резко дернулись вниз. Аюна даже вздрогнула от того, как на миг преобразилось, став звериным и страшным, его добродушное лицо.

— Мне тогда казалось, что это самое важное. Куда важнее всех лет, что я провел при храме…Найти их и спросить, почему от меня решили избавиться! Я попросил Тулума отпустить меня на поиски. Он меня отпустил и даже не пытался отговаривать, хотя лишь Исварха знает, чего ему это стоило, — а я, в своем юношеском себялюбии, даже не подумал тогда об этом!

Аоранг стиснул вазу, запустил туда руку, сгреб горсть узелков и свирепо захрустел ими.

— И как, ты нашел свое племя? — с невольной робостью спросила царевна.

— Да! Я нашел племя, и куда легче, чем ожидал. Мохначи всегда ходят одними тропами, из года в год, следуя за стадами. Сородичи радостно меня приняли. Я прожил с ними полгода, откочевал с ними вдоль хребта Холодной Спины с юга на север и обратно… И вернулся в столицу. Святейший Тулум встретил меня без слова упрека, так ласково, что я обнял его колени и невольно разрыдался. Только тогда я осознал, что он и есть мой истинный отец…

— Радостно приняли? Но почему они бросили тебя умирать в холодной степи? — с гневом спросила Аюна, которая слушала его, затаив дыхание. Она уже забыла, что собиралась просто подивиться на воспитанного дикаря, — перед ней распахнулся целый мир…

Аоранг поставил пустую вазу на стол, виновато посмотрел на царевну и неожиданно улыбнулся. Улыбались его широкие губы, глубоко сидящие глаза и веснушчатые щеки, так что царевна сама невольно улыбнулась в ответ.

— Они меня не бросали!

— Но как же…

— На самом деле меня отнесли в степь для обряда. Я должен был встретить своего мамонта. Шаманы сказали, что там недалеко ходило стадо и один из них был рожден моим побратимом. Я должен был позвать его, а он — ответить. Тогда я, должно быть, решил, что удивительного вида люди, которые вышли из метели, — это духи, которые отведут меня к моему зверю, потому и не испугался…

— Но разве это не опасно? Маленький ребенок — и огромное волосатое чудовище…

— Очень опасно. Даже мохначи делают так не всегда. Но без этого не возникнет та связь на всю жизнь, без которой истинный человек в какой-то мере останется неполноценным…

— Истинный человек?

— Я о мохначах сейчас, царевна. Мохначи называют себя истинными людьми, ибо лишь себя такими и считают. Святейший Тулум говорит, что так рассуждают все дикие племена. Сами они и есть люди, а соседи их — опасная и подозрительная нечисть. Да и арии недалеко ушли от этого, — с усмешкой добавил он.

— Но ведь арии действительно… — Аюна осеклась, пораженная этими совершенно новыми для нее мыслями. — Разве не мы — любимые дети светоносного Господа Исвархи, не избранники его, в отличие от прочих подвластных нам племен?

— А ты полагаешь, что жителям Ползучих гор есть дело до Исвархи?

— Что за нелепости ты говоришь, Аоранг! Перестань, это слова мятежника!

— Как прикажешь, солнцеликая, — склонил лохматую голову воспитанник жрецов.

Аюна помолчала, борясь с досадой и невольным гневом. Как он мог сказать подобные крамольные слова об ариях? Кем себя вообразил?!

«Ладно, какой спрос с мохнача?» — милостиво решила она и спросила:

— А почему ты не остался со своим племенем?

— Зачем? Я рад, что знаю теперь своих предков. Но у меня уже есть семья. Святейший Тулум — мой воспитатель и драгоценный наставник — стал мне больше чем отцом, — с глубоким почтением произнес Аоранг. — Во всем свете я люблю его больше всех. И где бы, скажи, я получил столько знаний, столько божественной мудрости? Мохначам тоже кое-что ведомо, куда больше, чем высокомерно полагают арии, — но во многом они как дети. Их сознание не пробудилось, они любят сказки и не понимают науку. Они смотрят на звезды, а видят глаза своих предков.

— А что ты видишь, когда смотришь на звезды? — спросила царевна, недоверчиво улыбаясь.

Аоранг задумался. Потом устремил на нее взгляд, и глаза его вспыхнули под густыми бровями, словно в темных пещерах зажглись голубые огни.

— Знаешь ли ты, что такое фраваши? — спросил он.

— Добрые духи?

— Нет, не совсем. Это мирской взгляд. Божественная Ясна-Веда говорит нам, — начал он с детской серьезностью, — что есть чистые предвечные души, созданные Исвархой в тех высших сферах бытия, которых не достигает никакое зло. Часто они невидимо сопровождают праведников, давая им советы и ограждая от дивов. А порой они воплощаются в нашем мире и незримо горят в людском обличье. Такие рожденные во плоти фраваши невообразимо прекрасны, и ни одна истинно зрячая душа не может остаться к ним равнодушной…

Говоря это, Аоранг смотрел на царевну, не отрывая взгляда, так что у Аюны понемногу запылали щеки и снова заколотилось сердце. Она даже слегка испугалась. «Что творится со мной? Он так смотрит на меня, рассуждая о предвечных душах, будто говорит обо мне…»

Они беседовали еще долго — куда дольше, чем предписывали приличия. Небосвод усыпали звезды, один за другим гасли светильники. Служанки зевали за рукоделием в углах… Наконец царевна спохватилась.

— Уходи, Аоранг, — сказала она, вставая. — Я была рада беседовать с тобой. Право, мне сейчас кажется, будто я вообще беседовала по-настоящему впервые в жизни. Ты воистину необычный человек, я совсем не ожидала… Ладно, не важно. Это было… — Аюна попыталась найти слово, но так и не нашла того, которое передало бы весь сияющий хаос ее впечатлений, и закончила неловко: — Хорошо.

Аоранг встал, сразу стал огромным и неуместным в ее утонченно-роскошных покоях, посмотрел на нее с робкой мольбой.

— Я могу прийти еще, солнцеликая?

Царевна удивленно посмотрела на него. Но не успела возмутиться дерзкой просьбе, как, сама того не ожидая, ответила:

— Приходи завтра.

Глава 13Испытать себя

Праздник ингри хоть и казался бесконечным, однако наконец угас, как костер, в котором прогорели все поленья и остались лишь подернутые пеплом, едва рдеющие угли. Над берегом витал запах браги и разносился храп тех гуляк, которые не смогли добрести до своего ложа и заснули в траве или прямо под длинными столами.

Хаста тоже пытался спать рядом со своим алтарем, закутавшись с головой в одеяло и обняв для тепла гадательную собаку. Он бы и рад был уснуть, но ему не давали это сделать комары. Они противно пищали в темноте и больно кусались; главное же, что с реки их налетела целая свора, которая все увеличивалась. Такое ощущение, что комары ингри тоже решили устроить себе праздничный пир.

— Отродясь не встречал таких кровожадных и свирепых тварей, — раздраженно бормотал жрец, вертясь на своем ложе и шлепая по себе ладонями. — Это какие-то дикари, убийцы! То ли дело комары Аратты — скромные, воспитанные, миролюбивые существа! Если и укусят, то предупредительно остаются на месте, чтобы ты мог их прихлопнуть. Эти же мигом напьются крови и улепетывают, освобождая место для родни…

Из-за высокого шатра царевича донесся громкий хохот. Хаста приподнялся и прислушался. Похоже, еще кто-то неугомонный не спал. Жрец встал и, завернувшись в одеяло, побрел на голоса. За шатром у догорающего костра он обнаружил группу ловчих. На углях лежала сырая ветка и дымила, отпугивая комаров. Ловчие обсуждали предстоящую охоту.

— Что за зверя будем брать, слыхивали?

— Ингри говорят — секач. Только страх какой большущий.

— Мы что, за секачом в этакую даль тащились? — разочарованно протянул кто-то из ловчих. — Что их, в Аратте мало?

— Но этот вроде как куда поболее наших. Я с их охотниками беседовал, они мне в березовый срез тычут, показывают, что, мол, следы в толщину этой самой колоды.

— Может, они тебе говорили, чтобы ты ее в огонь подбросил? — беззлобно пошутил кто-то.

— У страха-то глаза велики, — проговорил Дакша, который полулежа дремал у огня. — Он бы тебе и в пень ткнул, если бы тот поблизости оказался. Их послушать, так завтрашняя тварь чуть меньше мамонта.

— А кто его знает? — возразил первый. — На Змеином Языке, помните, как жрец царевичу в дыму зверя показывал? Как потом царевич с лица сбледнул…

— Да его небось от дыма замутило.

Над поляной пролетели смешки, потом кто-то возразил:

— Секач — добыча славная, и взять его не так-то просто. Помню, гнали мы такого, а у него шкура — как броня. Стрелы отскакивают! Копьем его в бок ударил — так словно в ворота палкой стукнул. А он только обернулся — и на меня!

— И что ты?

— Да что я? Ничего. Убил он меня.

— И съел, — добавил кто-то.

Вокруг раздался радостный хохот.

— А если вправду, я на дерево взобрался, да так шустро, что и по лестнице бы так быстро не взбежал. Благо не один охотился — другие секача дальше погнали. Ну, в конце концов загнали, как иначе? Но до того он нам трех собак пропорол…

— Хорошо, что секач был, а не медведь, — добавил еще один из сидевших у костра ловчих. — Иной медведь еще и сам на дерево за тобой взберется без всякого труда. А ежели нет, то и свалить дерево может или так раскачать, что стряхнет тебя, словно еловую шишку, и шлепнешься наземь аккурат ему в лапы.

— Это да, — вторил ему третий ловчий. — Медведь — тот поопаснее будет. И на рану он крепок. Иного зверя подранишь да по кровавому следу за ним и идешь. А этот ежели со стрелой или копьем ушел, то лучше прочь бежать. Скроется — не найдешь. А потом сам к тебе придет. Когда ты не ждешь его…

— Ишь ты, прочь бежать! — хмыкнул кто-то. — Да ты с медведем-то побегай. Это он только с виду косолап, а если припустит, то и на коне не ускачешь.

Хаста устроился поблизости, там, где гуще всего дымила сырая ветка. Прикрыв нос ладонью от дыма, он слушал разговоры охотников, старательно запоминая звериные повадки. Не то чтобы он сам полагал стать ловчим, но все, что касалось мира вокруг, интересовало его столь живо, что он мог позабыть о еде и сне, в надежде разузнать что-либо новое.

— Это верно, — подтвердил слова приятеля охотник, что недавно рассказывал о секаче. — И главное, ежели с медведем нос к носу столкнешься — спиной к нему не оборачиваться. Вмиг лапой махнет и с головы всю кожу снимет, да еще и шею поломает. Потом наземь завалит, руки-ноги обгрызет, брюхо выпотрошит…

Рыжий жрец, представив себе это зрелище, невольно пожалел о сытной трапезе. А ловчий продолжал:

— А вот ежели не побежать, стоять да орать на него что есть сил — или стучать по дереву, или еще как шуметь, — вернее получится спастись. Если повезет, конечно. Но медведь — зверь разумный. А потому если удивить его, то, может, и не сунется. Ну и собак, понятное дело, крепких иметь нужно — эти завсегда помогают. У меня вот была такая, — как выйдет медведь, как на задние лапы встанет, так она сразу с лаем на него бросается. Бесстрашная!

— И что ж, где теперь твой пес?

— Задрал его медведь, — грустно поведал ловчий. — Только он на хозяина лесного бросился, тот его лапой под брюхо поймал, а когтищи-то ого! Ну и все — будто пятью ножами распорол…

— Да, медведь — зверь знатный, — зевая, заметил Дакша. — Даром что в Аратте их не водится. Но в Накхаране, в горах, эта тварь нередкая.

— Там вообще столько всяких тварей… — как бы себе под нос заметил другой ловчий.

Его слова встретили дружными негромкими смешками.

— Тебя послушать, так все зло из Накхарана.

— А разве добрый человек змеей себя кликать будет? — запальчиво возразил ловчий. — Вон у нашего видел, какая за спиной косища? И вся изукрашена словно чешуей — ни дать ни взять гадина ползучая свисает… Раньше, мне дед рассказывал, еще и лицо раскрашивали — на лбу змеиные морды рисовали. Со стороны — как будто из человека змей глядит…

— И нынче, говорят, красят, — добавил кто-то, — только в городах им это запретили, чтобы детей и женщин не пугать.

— Ага. Чтобы на них, случаем, никто не поохотился, — пошутил кто-то.

Шутка имела успех, однако, отсмеявшись, ловчие начали опасливо кидать взгляды через плечо.

— Ладно, — махнул рукой Дакша. — Спать надо идти.

Один за другим охотники вставали, потягиваясь и зевая, и расходились по своим шатрам.

— Когда выходим-то? — спросил кто-то старшего ловчего. — Не завтра, надеюсь?

— Нет, говорили же. Сперва дикари жертвы принесут, в этой их лесной избе. Иначе на неведомого зверя идти боятся.

— Что за лесная изба?

— Да ты все прослушал! Вождь их, Толмай, нынче за столом рассказывал. Есть, говорит, в старице реки каменное яйцо, а на том яйце стоит большая изба, вся черепами увешанная, — дом лесной нечисти. В ней ингри богу леса жертвы приносят за благополучную охоту. Еще он запретил туда ходить нашему царевичу — дескать, мал еще…

— Хе-хе… А мы туда пойдем?

— Вроде нас не звали. Вождь сказал — они завтра поколдуют, потом поведут нас за зверем.

— Ну и ладно. Хоть дух переведем, отоспимся…

«Кто отоспится, а кому на заре возжигать огни и петь приветствие солнцу», — угрюмо подумал Хаста, устраиваясь у костра и вновь заворачиваясь с головой в пропахшее дымом одеяло.

На этот раз ему даже удалось заснуть и проспать какое-то время, пока его не разбудили вопли.

— Джериш! — орал где-то у дальней стены частокола Ширам. — Твои воины спят на посту!

Хаста услышал, как злобно огрызнулся глава жезлоносцев, и ругань пошла с удвоенной силой.

«Да что же это такое! — чуть не взвыл жрец. — Опять Ширам поцапался с ариями! В последнее время уже ни дня нет без свары! Хоть бы один из них уже прибил другого поскорее и ушел спать!»

Голоса однако не затихали. Мимо костра кто-то пробежал. Во встревоженном гомоне все чаще слышалось имя Аюра.

Хаста высунул голову из-под одеяла как раз вовремя: оба воина, забыв о ссоре, спешили к шатру царевича.

Жезлоносец, охранявший ворота, хмуро глянул на приближающегося Ширама и пробормотал ругательство, намекающее на близкое родство с накхом. Сейчас, дорвавшись до власти, этот недомерок рад поглумиться над славными воинами личной стражи государя! Это ведь его сородичам положено охранять дворец в ту пору, когда добрые люди спят, а бодрствуют только разбойники да крысы.

Вот для чего, спрашивается, сейчас нужна стража у ворот? Может, он опасается, что за ночь ингри разберут ворота на дрова?

Эта мысль неожиданно развеселила стража, и он с улыбкой поднял оружие, приветствуя обходящего посты накха.

— Все спокойно?

— А чему тут беспокоиться? — чуть насмешливо, с вызовом спросил арий. — Бревна ограды все на месте!

Он кивнул на сбитые в ряд заостренные древесные стволы в два человеческих роста, вкопанные вокруг стана.

— Вот пусть и дальше там остаются, — не вдаваясь в лишние разговоры, буркнул накх и отправился дальше.

Сейчас он особенно жалел, что рядом нет хотя бы пары его сородичей. Насколько спокойнее была бы его жизнь! Этих надменных арьев, сколько ни учи, не научишь, что война в чистом поле — слишком большая роскошь, а могильники полны тех, кто искал в битве честной схватки. Конечно, ингри кажутся народом мирным и доброжелательным. Возможно, теперь они станут не просто дикарями, которых давным-давно обложили податью да и забыли, — теперь с них начнется покорение этого отдаленного, но весьма богатого края.

Но все это только видимость — а как все обстоит на самом деле? Никто не знает. Даже этот рыжий ловкач Хаста не прочтет в своем волшебном дыму потаенных мыслей ингри. Оно и понятно — как можно доверять людям, если они не одной с тобой крови?

Он дошел до следующего поста и едва не задохнулся от негодования. Два ария, которым полагалось беспрестанно обходить свою часть стены, дремали, прислонившись спиной к бревнам частокола.

Ширам едва удержался от того, чтобы не пнуть ближайшего часового сапогом, лишь заорал:

— Джериш! Иди сюда!

— Жену свою так звать будешь, — донеслось из шатра главы Полуденных Жезлоносцев. — Чего надо?

Хмурый великан не спеша вылез наружу, накинув на плечи шерстяной походный плащ.

— Твои люди спят на посту!

— Послушай, Ширам, — нависая над накхом, процедил тот. — Мои люди за день устали и должны отдохнуть. Вон, бери охотников. Пусть они тебя развлекают сколько заблагорассудится.

— Напоминаю, мы в походе, — внешне спокойно заговорил Ширам, еле сдерживая ярость, — а значит наша крепость должна охраняться наилучшим образом…

— Да пошел ты! Эй, парни, всем спать!

— Ты соображаешь, что делаешь? — перешел на шипение накх и, обернувшись, рявкнул: — Всем стоять на месте! Кто двинется, убью!

Он вдруг осекся. Весь гнев его мгновенно пропал, сменившись нарастающей тревогой.

— Где Аюр?

Джериш взглянул на него озадаченно:

— Где-где? У себя в шатре.

— Мы тут орем как резаные. Царевич наверняка должен был услышать и выскочить!

— Я говорю — он спит! — уже не так уверенно ответил Джериш. — Вон, караульный стоит…

У большого расписного шатра и впрямь переминался с ноги на ногу молодой воин. Не говоря ни слова, Ширам развернулся и направился к временному обиталищу Аюра. Джериш последовал за ним.

— Солнцеликий спит, — попытался было сказать страж, преграждая ему путь. Но Ширам слегка качнулся и обтек его, слово пустое место. Сердце его колотилось, как бубен колдуна в день весеннего обновления, когда Великий Отец-Змей меняет кожу. Тонкий слух, воспитанный годами обучения, уловил то, что заставило его побледнеть. Из шатра не было слышно ни звука дыхания, ни биения сердца.

Ширам отвернул полог шатра и замер. Несколько мгновений он стоял так, замерев, подобно одному из бревен частокола.

— Джериш!

На этот раз предводитель жезлоносцев, должно быть понимая, что дело скверное, метнулся к накху так быстро, что смог бы опередить пущенную им же стрелу. Он заглянул в освещенный слабым огоньком глиняной светильни шатер и громко выругался — царевича внутри не было.

Ширам уже рыскал по шатру в поисках следов.

— Лука и колчана нет… И пояса с кинжалом тоже.

— И сапог, — хрипло добавил Джериш. — Должно быть, сам ушел…

— Джериш, убей этого недоноска! — Накх ткнул пальцем в побелевшего от ужаса юного воина.

Без лишних разговоров глава жезлоносцев с размаху двинул подчиненному в челюсть так, что тот рухнул без чувств, уже не услышав обещания в случае неудачных поисков снять с него шкуру и натянуть на барабан.

— Царевич наверняка где-то в крепости, — произнес Джериш. — Вокруг стража, ворота закрыты — он не мог уйти. Он ведь сам ушел, его не похитили — раз лук с ним…

— Такой лук, как у Аюра, могли и похитить, — мрачно возразил Ширам. — Не говоря уже о сапогах, поясе и кинжале из небесного железа. Возьми своих людей и обыщи стан.

— А ты?

— А я буду искать царевича, — съязвил накх, удаляясь в сторону ворот.

«Пусть хоть все перероет — я уверен, что Аюра здесь нет. Но в лесу от этих горластых ариев никакого толку. А вот от пары-тройки ловчих, пожалуй, будет польза…»

Ему вдруг припомнилась волчья стая, замеченная им в предутреннем тумане недалеко от подножия холма, и сердце его сжалось от тревоги. Только бы царевича понесло в деревню. Только бы не в чащу!

Наверняка все объяснится самым простым образом: какая-нибудь местная девица состроила блистательному красавчику глазки, он и рад. А бранил их давеча небось для отвода глаз… Ширам попытался вспомнить момент, когда кто-то из девиц успел поворковать с Аюром и договориться о тайной встрече. Нет, кажется, такого не было. Неужели пропустил? Но как?

Ширам бросил взгляд на стражей у ворот. Мог ли царевич попросту выйти и отправиться через ворота по тропинке? Вряд ли. Арии, конечно, плохие сторожа, но не настолько же! Они бы не выпустили Аюра одного. Да и мимо стоянки мохначей незаметно не проскользнешь. Мамонты учуяли бы чужака, подняли рев… Раз так, значит он перелез через частокол. Летать по небу арии, даже царского рода, пока вроде не научились… Где он мог перелезть? Конечно, не на виду у дозорного…

Ширам подошел к воротам.

— Не проходил, — не дожидаясь вопроса, замотал головой жезлоносец. — Солнцем клянусь!

Не ответив ему, накх повернулся спиной к воротам и начал внимательно осматривать частокол. Мог ли царевич перелезть возле спящих стражей? Тоже вряд ли — а если бы проснулись? Он еще раз оглядел ту часть стены, которая была видна от ворот…

— Шатер разрезан! — послышался издалека голос Джериша. — Вот здесь!

Предводитель жезлоносцев появился из-за шатра.

«Да, именно там — эта часть от ворот не видна, — подумал накх. — Похоже, юнец хорошо усвоил мои наставления в высоком искусстве оставаться невидимым…»

Не говоря ни слова, он направился к стене, взошел на дощатый настил и поглядел через зубцы на ночной лес.

«Просто уцепиться за край стены и перемахнуть через нее у Аюра бы не получилось — слишком высоко. Что-то подставил? Тогда где оно? А что, если мальчишка умудрился освоить ходьбу по деревьям? Я ведь и показал ему всего раза два…»

Ширам взмахнул рукой, и из рукава появилась недлинная веревка с множеством узлов и петлями с обоих концов. Бросок — и она обвилась вокруг одного из заостренных бревен. Еще миг — и накх легко взлетел на стену. Деревья обтесывали недавно — значит древесина еще не высохла и должна сохранить след от веревки…

Он оглядел заточенные колья — один, другой, третий… Ну вот, так и есть. Вот она, отметина!

Тут саарсан заметил посреди двора взволнованного Хасту, который тоже явно кого-то искал, и семенящую за ним собаку.

— Эй, жрец, — крикнул он с частокола, — твоя пустолайка умеет брать след?

— Моя собака посвящена богам. Она не для выслеживания, а для прорицания, — несколько обиженно ответил Хаста.

— Да? Тогда пусть проречет, куда наш славный царевич собрался среди ночи?

— Этого она не сможет.

— Вот же бесполезная тварь! — бросил Ширам, намереваясь спрыгнуть со стены. — Скажи ловчим, чтобы выходили за ограду и искали под ней следы. Пусть смотрят внимательно — Аюр не мог улететь…

— Собака не может тебе сказать, — между тем продолжал рыжий жрец, — зато я могу.

— Что?!

— Нынче ночью, после деревенского пира, ловчие у костра вели беседы о прежних и грядущих охотах. Также они вспоминали некое лесное святилище, в котором, по словам местных жителей, хранятся останки невиданных зверей, что забредают порой в этот край прямиком из Бездны…

Ширам тут же вспомнил рассказ вождя о чудовище, прилетевшем некогда на берега Вержи.

— А еще, — подтверждая его мысли, продолжал Хаста, — они говорили о том, что вождь запретил Аюру это святилище посещать, ибо тот пока еще не зрелый муж, а несмышленый отрок. Вот я и подумал: а ведь ловчие сидели прямо у шатра Аюра и ему было все прекрасно слышно…

Волосы Ширама зашевелились на затылке от этих слов. Запретное капище лесного бога! Каких угодно ловушек местные дикари могли понаставить, чтобы уберечь его от чужаков! Бог весть как поведут себя духи свирепых тварей, нашедших там свой последний дом, когда туда войдет непосвященный!

— Молись, Хаста, и приноси жертвы, — глухим голосом велел Ширам, — чтобы твои молитвы звучали громче, чем голоса лесных духов!

Он спрыгнул наружу, перекатился кувырком по склону и встал на ноги.

Да, вот здесь неподалеку — примятый мох. Значит, и Аюр спускался тем же способом.

Лес непроглядной, молчаливой стеной стоял перед ним, отпугивая чужаков одним своим видом. Что за нелегкая понесла туда Аюра! Неужели любопытство его оказалось так велико, что пересилило и усталость, и здравый смысл? Или сам он не понимает, как неуместно и опасно нарушать обычаи местных дикарей, когда они только-только наладили с ними добрые отношения?

Издалека послышались голоса ловчих, замелькали огни факелов. Ширам решил их не дожидаться. К чему? Тем не составит труда отыскать его след. Сейчас главное — как можно скорее догнать царевича и перехватить его, пока тот не добрался до капища.

Дни, проведенные когда-то в пещере, подарили глазам накха способность видеть в темноте. Теперь все предметы становились для него еще более выпуклыми, чем при свете. Все полутона стирались, оставляя лишь черный и белый цвета. Наклоняясь к земле, подобно собаке-ищейке, Ширам двинулся по следу.

Слабые отпечатки на земле говорили, что сперва Аюр явно шел осторожно, ставя ногу на носок, предварительно ощупывая им землю и уж потом опуская ступню. Должно быть, опасался, что хруст веток разбудит дремлющих сторожей и выдаст его. Но когда ограда острожка окончательно скрылась из виду, след стал вполне отчетливым. Утратив опаску, царевич беззаботно устремился вперед — и тут же поставил ногу на прикрытую мхом и листьями гнилушку. Та проломилась под его ступней, и, чтобы удержать равновесие, он опустил вторую ногу сразу на подошву. «Так-так, — хищно ухмыльнулся Ширам. — Значит, раньше он крался пригнувшись, смотрел под ноги, а потом выпрямился и пошел напролом…»

Накх вполне понимал, почему Аюр действовал именно так, поскольку сам же его обучал. Треск в ночном лесу — признак силы. Лань, на рассвете спешащая к водопою, идет бесшумно. А секач, на которого и волчья стая решается броситься лишь с большой голодухи, не разбирает пути.

При мысли о волчьей стае у Ширама заныло под ложечкой. Одной из добродетелей и обязанностей накхских вождей было истреблять волков, посягающих на пастбища в родном Накхаране. Своего первого волка Ширам убил в неполные десять лет и с той поры прекрасно знал их повадки и на что они способны в бою. Будь здешние волки обычными зверями, Аюру нечего было бы опасаться — волки боятся людей и избегают их. Но здешние звери — огромные, подобные призракам — ничего не боялись и сами приходили на зов пастушьей дудки… Неизвестно, какое колдовство связывает их с ингри. Но вряд ли они примут Аюра за одного из дикарей, если, не приведи боги, встретят его…

«Зачем же тебя понесла нелегкая на это капище? — крутилось в голове Ширама. — Отчего не посоветовался со мной?» Ответ был очевиден — накх не пустил бы его. Конечно не пустил! Стал бы объяснять, что не следует без нужды попирать обычаи дикого племени, тем более если только что возвел их вождя в наместники. «Он мог тайком попросить Джериша, — не унимался внутренний голос. — Этот крикливый болтун с радостью бы согласился, лишь бы наследник престола обратил на него внимание…»

Но нет, Аюр пожелал идти один! Не хотел раздора в отряде? Это вряд ли, на такие мелочи царевич никогда не обращал внимания… Или же захотел испытать себя? Уж скорее второе — после того как вождь прямо в лицо сказал ему, что охотничье капище не для мальчишек. Похоже, понятие разумной осторожности у всех ариев не в чести, а у царевичей его и вовсе нет…

Ширам не сразу заметил, как мир постепенно начал обретать цвета. Темень между деревьев становилась уже не такой непроницаемой, в кронах послышались первые робкие голоса ранних пташек… Он шагал через лес — и вдруг под ногами у него возник край обрыва.

Любой другой на его месте точно сделал бы еще шаг — и сорвался прямо в глубокий овраг, невидимый за густой порослью можжевельника. Ширам наклонился, внимательно осматривая кромку. Так и есть: здесь нога Аюра соскользнула, вывернув скрытый палой листвой камень, он успел схватиться за ветку — вон она, надломленная, — и все же съехал вниз.

Ширам вгляделся во тьму оврага. В том, что царевич сейчас где-то там, у накха не было сомнений. На пиру, который Толмай устраивал в честь своего высокого гостя, один из не совсем трезвых охотников-ингри расписывал, что Лесная Изба срублена на каменном яйце, снесенном диво-птицей, и что яйцо это застряло в прежнем, сухом русле Вержи, после чего вода проложила себе новое русло — там, где река сейчас. Идти во тьме, придерживаясь верха оврага, невозможно — берег густо зарос и просто не виден. Значит, Аюр пошел дальше понизу, прямо по старице. Знал ли, куда идти? Несомненно, знал. Если этот овраг — то самое старое русло, то даже при совсем высохшем дне легко разобрать, в какую сторону прежде шло течение…

А вот и след. Ширам разглядел глубокие отметины от сапог на глинистом склоне и тут же спустился вниз сам. Надежда, что дно сухое, не оправдалась. Меж обкатанных камней струился скудный ручеек, вокруг которого, засасывая ногу по голень, чавкала непролазная грязь.

Накх выругался, выбираясь из глинистой жижи и стараясь держаться ближе к стенке оврага. Одно хорошо — следы царевича были в ней отчетливо видны.

«Клянусь, я принесу богатые подношения солнечному богу ариев, если хранимый им царевич притомился и отдыхает где-нибудь поблизости! А еще лучше, если, устыдившись своей глупой затеи, он возвращается в острожек…»

— Эй-эй! — послышалось сверху оврага. — Маханвир, ты там, внизу?

Ширам узнал голос Дакши. Стало быть, ловчие догнали его.

— Аюр шел здесь, — отозвался он. — Пусть один из вас переправится на другой берег. Идите по обе стороны и старайтесь не потерять друг друга. Перекликайтесь, ищите следы — вдруг царевич решит выбраться наверх…

— Мы видели здесь и другие следы, — с тревогой сообщил старший ловчий. — Это были следы волчьей стаи!

— Значит… — нахмурился Ширам, однако договорить не успел.

Где-то впереди послышался тоскливый, надрывающий душу волчий вой.

Глава 14Огонь глаз

С того времени как чужаки вышли из леса, поднесли дары старейшинам и начали возводить крепость на высоком берегу Вержи, жителям деревни не было покоя. Любопытство боролось в них с опаской и понемногу побеждало. Один, другой, третья — скоро все ингри перебывали у арьяльцев, глядя во все глаза на смуглые лица, непривычные одеяния, изумительное оружие и утварь, дивясь и ахая… Понемногу, осмелев, начали выменивать разные вещицы и выпрашивать подарки. Арьяльцы были приветливы, щедры и радушны, охотно дарили местным обитателям всякие мелочи — хоть медный гвоздь, хоть граненую пуговицу. Правда, к вечеру суровый наставник царевича выставил любопытствующих из крепостицы, но веселье праздника снова всех объединило.

— Что ты задумал? — спросила Кирья своего друга, когда они сидели у костра вместе с прочими, слушая пение гостей. Мазайка вел себя совсем не как остальные ингри — не пытался подпевать, не приставал с расспросами и не клянчил дары. Праздник уже шел к концу, а волчий пастух все глубже погружался в какие-то свои неотвязные мысли…

— Ну, признавайся уже! Вижу ведь…

— Хочу пойти туда, к мохрякам, — тихо сказал мальчик, кивнув в сторону загона мамонтов.

— Зачем?

Кирья поглядела на него с недоумением. Хоть ингри и проявляли доходящее до назойливости дружелюбие к гостям из богатой и щедрой Арьялы, от косматых мохряков и их огромных зверей они по прежнему старались держаться как можно дальше. Дружба дружбой, а про людоедов никто не забыл.

— С тех пор как я увидел их тогда на Лосиных Рогах, когда они шли вдоль реки, только об одном и думаю, — признался Мазайка. — Такие огромные звери, такие сильные — и как они слушаются своих погонщиков? Любой из них может развернуться и уйти в лес, и никто его не остановит!

— А как тебя слушают Дядьки?

— Мне дед дал манок и обучил знакам… Ездовых лосей подгоняют хворостиной… А мохряки что делают?

— Они же тебя съедят, если поймают, — нахмурила рыжие брови Кирья. — Не боишься?

— Боюсь. Но все равно пойду. — Мазайка побледнел от собственной храбрости. — Арьяльцы уйдут скоро, и мохряки с ними — когда еще тайну узнаю?

— Тогда и я пойду, — отозвалась Кирья.

— Нет. Это опасно, сама же сказала!

— Тем более пойду! Как же иначе? Ты брал меня к Дядькам — а я пойду с тобой к мохрякам!

Они долго спорили, сидя на бревне у костра, но Кирья была непреклонна. После похода на Дядькин пригорок, где она впервые победила свой страх, и гадания в Доме Ветра, когда, по словам жреца, через нее заговорил бог Варма, она обнаружила в себе силы, которые позволяли ей настаивать на своем. И эти силы радовали ее. Раньше, когда она отмалчивалась и пряталась от глухого, а порой и открытого неприятия родичей, она была всегда дика и нелюдима. Теперь же держала голову высоко. Даже родичи, заметив это, стали смотреть на нее иначе. «Небось в кереметь уйдет, попомните мои слова. Из того же теста девка», — как-то услышала Кирья шепот соседских старух, и эти слова наполнили ее гордостью. Стало быть, она была права! Тропа ее судьбы ведет в нездешние края! Правда, после знакомства с Локшей к добродеям больше не хотелось. Но кто знает замыслы богов?

— Мы подкрадемся со стороны холма, спрячемся в тех огромных кипах сена, что зверолюди натащили для мамонтов, и оттуда последим за ними, — говорил Мазайка, который, оказывается, все уже продумал. — Оттуда будет отлично слышно. Я погляжу, как мохряки с ними разговаривают. Ночью они будут сыты с вечера и вряд ли захотят сожрать нас… Манков я у них не заметил, но, может, есть иные средства? Может, поучусь у них…

— Главное, чтобы мамонт тебя носом не ухватил, — с тревогой сказала Кирья. — Помнишь, как один такой целое дерево с места на место таскал? Раздавит, как яйцо!

— Они не злые, — возразил Мазайка. — Они не плоть едят, а сено. Те же лоси.

— Ага. Как наступит на тебя такой «лось»…

— Подождем, пусть угомонятся. Мы только посмотрим. А потом тихо уйдем…

Наконец погасли костры, затихли последние беседы. Поднялась в небо круглая, желтая, как свежее масло, луна. Холодная Спина тускло светилась вдалеке над лесом в темном небе. Кирья и Мазайка уже сидели в копне сена, прижавшись друг к другу, чтобы согреться.

Хоть вокруг и было еще зелено — только изредка, кружась в воздухе, падал сухой лист, — но осень в Ингри-маа приходила исподволь, приводя студеные ночи с ослепительной луной и звездопадами. Скоро начнут желтеть березы, и Юмо-Солнце удалится в свои небесные чертоги, уводя за собой долгие теплые дни. Грядет время Маны, время холода и мрака…

Иногда Мазайка слегка раздвигал перед собой сено, посматривая наружу. Загон с мамонтами был совсем близко. Хорошо видно было, как переступают с ноги на ногу огромные звери, покачивая длинными носами и шевеля ушами во сне. Но прямо перед ним сидели у тлеющего костерка два мохряка. Один неторопливо чинил какую-то кожаную снасть и, кажется, собирался заниматься этим до рассвета. Другой, подперев голову могучими руками, мечтательно смотрел в сторону арьяльского стана. Мазайка насторожил было уши, чтобы послушать их беседу, но подслушивать было нечего. Старший мохряк — полуседой, заросший, пузатый, в темноте можно за медведя принять — рычал что-то по своему. Сразу видно — людоед. Второй, с пушистыми светлыми волосами, что-то тихо ему отвечал.

«Ой, это же девка! — сообразил вдруг Мазайка, глядя на светловолосого мохряка. — Вот так ручищи у нее — такая по затылку огреет, так, пожалуй, насмерть зашибет! Ругает старик ее, что ли? Ах, если бы понимать!»

— Ненавижу лес, — ворчал Умги, пока его заскорузлые пальцы ловко переплетали полоски кожи и пушистые беличьи хвосты. — Ничего вокруг не видать, ходить опасно, мамонты пугаются, не углядишь — и ногу поранил… Злобные чужие аары прячутся тут под каждой корягой, только и ждут, чтобы запустить в добрых людей свои когти…

— Всем плохо, брат матери, — вздохнула Айха, глядя на луну — совсем такую, как на Ползучих горах. — Надо терпеть. Зато мы увели чужаков из нашего края, и, может, они туда не вернутся…

— Хорошо бы! Особенно тот, темный, опасный, как ядовитая муха, что призвал ужасного духа-громовика и растревожил Воды Гибели! Надеюсь, аары перегрызут ему сухожилия во сне!

И Умги оскалился так жутко, что даже Кирья с Мазайкой вздрогнули и затаились в сене, как мыши. Айха же беспечно махнула рукой.

— Пусть злые духи лесовиков скалятся из-под корней! Им не победить больших и малых ааров нашего рода. Каждый день я прилежно кормлю их кровью и мясом этих слишком любопытных зверьков…

Айха кинула дяде еще связку беличьих хвостов, которые тот вплетал в ее будущий пояс. Пояс обещал стать очень красивым.

Умги, бросив на девушку тяжелый взгляд, ляпнул без перехода:

— Я видел, как ты смотришь на шамана чужаков…

Айха багрово покраснела:

— Разве нельзя? Хочу и смотрю!

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — отрубил ее дядя.

— Почему это?

— А зачем ты ему?

Айха фыркнула и сказала запальчиво:

— Я к нему не лезу! Он сам приходит говорить со мной. — Девушка мечтательно улыбнулась. — Мы беседуем об удивительных вещах… Порой мне кажется, что этот великий и прекрасный шаман, владеющий даром превращать обычные слова в могущественные знаки, ведет мой дух за собой в степи Верхних миров…

— Он просто любопытен, как травяная крыса! — буркнул мохнач. — Ему до всего есть дело. Или ты думаешь, что кто-то, кроме тебя, выболтал бы ему столько о нашей жизни на Ползучих Горах?

— Неправда. Я вижу, что ему хорошо со мной. — Айха в упор взглянула на дядю. — Скажи, брат матери, разве женщина не вольна выбрать себе мужа? Разве моя мать Качик не избрала моего отца из чужого рода и разве не прожил он с ней столько, сколько она пожелала, прежде чем вернулся восвояси?

Умги обидно расхохотался, но его сердце наполнилось горечью.

— Размечталась, глупая! Шаман чужаков беседует с тобой ради новых знаний, но женщину в тебе не замечает. Уж поверь, со стороны мне виднее. Или я не слышу разговоры южан? За те годы, что я вожу их охотников по нашим горам, я хорошо выучил их язык. Они называют нас вонючими животными, в том числе и тебя, полагая, что мы их не понимаем…

Айха промолчала.

— Не веришь мне! А зря. Ты перед этим тщедушным хитрецом всю душу раскрываешь, как будто он один из нас, — а он тебе тем же отвечать и не думает. Все это может очень плохо кончиться…

Умги фыркнул злобно, поворочал палкой угли в костре.

— Лучше бы ты, как раньше, таскала у него нитки и шерстинки и этим была счастлива.

— Я и так счастлива… — Айха устремила полный обожания взгляд в сторону стана…

И вдруг почуяла, что рядом кто-то есть.

Даже дыхание у девушки не сбилось. Она не шевельнулась — только кинула искоса взгляд на дядю, передавая ему свое ощущение чужака, притаившегося рядом.

У народа Ползучих гор этот дар богов издревле назывался Огнем Глаз. Им владели все — мужчины, женщины, дети. Слышать разговоры растений, животных, камней и звезд — это все они умели от рождения и даже представить себе не могли, как может быть иначе. Если бы человек лишился этого дара, он счел бы себя ослепшим и оглохшим и вряд ли захотел бы жить дальше.

Многознающие, бесстрашные шаманы разжигали свой Огонь Глаз до такой силы, что могли пронзать им завесы между мирами и видеть духов умерших, а также сущности из иных миров. Отдельные колдуны могли, разозлившись, даже убивать взглядом. А уж такую простую вещь, как обменяться мыслями, могли все. Это и сделала Айха. Не слово, и не образ, а ощущение — две пары глаз за во-он той кучей сена…

Умги покосился на короткое копье, лежащее у его ног. Чтобы бросить его, и мгновения не надо. Те, кто прячется в сене, не успеют даже ахнуть… Кто они такие, кстати?

Пожилой мохнач прислушался к своим мыслям и к сбивчивому дыханию в стогу, улыбнулся и передал мысленную просьбу брату-мамонту, что хрумкал травой неподалеку.

Лесные люди даже не представляют, на что способны мамонты. Например, подобный огромный зверь может подкрасться так бесшумно, что ни один охотник не услышит…

Мазайка как раз собирался прошептать Кирье, что мохряки, похоже, ссорятся, как бы не разодрались, — как вдруг позади него раздался громкий, нечеловеческий вздох. Солома полетела во все стороны. Дети повернулись и дружно завопили — прямо над ними нависал мамонт!

Огромный зверь подхватил еще охапку сена и отшвырнул в сторону. Мазайка и Кирья, не сговариваясь, кинулись прочь. Они выкатились из копны и через миг очутились прямо возле костра, где на них с ухмылкой поглядывали совершенно не удивленные мохряки.

— Не бойтесь, — хрипло сказал старший людоед — по-человечески, хоть и с арьяльским выговором, и как будто набил полный рот горячей каши. — Айхо вас не обидит.

— Я и н-не боюсь, — пролепетал Мазайка. — Я просто удивился.

— Не ешьте нас, мохряки! — пропищала Кирья. — Мы дурного не хотели!

— А зачем прятались?

Дети переглянулись и промолчали. Пышноволосая мохрячка посмотрела на них так пристально, что Мазайка даже вздрогнул, и что-то сказала своему родичу.

— Вы не к нам пришли, — прохрипел старший погонщик. — Вы к ним пришли.

Он мотнул косматой бородой в сторону загона, откуда на них с любопытством уже глядели длинноносые животные.

Мазайка уставился на него, изумляясь. Как погонщик узнал?

Ноздри мохряка зашевелились, как у зверя. Ярко-голубые глаза смотрели жутковато, как будто насквозь.

— Айхо узнал тебя, волчий пастух. Он говорит, что ты ему не нравишься. Ты пахнешь хищными зверями, пожирателями плоти. Братья их не любят. Они топчут их и рвут на части…

И мохряк скорчил рожу, показав такие крупные зубы, что Мазайка, собравшийся было встать, шлепнулся обратно в вытоптанную траву.

— Уходите, маленькие лесовики, — буркнул мохряк, снова принимаясь за свою работу. — Айхо хочет спать.

— Не гони нас, Айхо! — вмешалась Кирья, которой вдруг стало обидно за друга. — Мазайка только хотел узнать…

Людоед расхохотался и кивнул на свою соплеменницу:

— Айхо — это ее брат!

Мазайка наконец сообразил, что мохряк говорит о мамонте. Он взглянул на зверя у себя за спиной, который уже перестал раскидывать стог сена и подошел ближе, словно чтобы послушать разговор. Из-под свалявшихся косм на мальчика недоброжелательно глядел большой и умный карий глаз.

— Не бойся меня, — сказал мамонту Мазайка, стараясь говорить так же ласково, как с щенками своей стаи.

Он протянул ему руку ладонью вверх, как много раз протягивая новым членам стаи — медленно, но без малейших сомнений. Сомнения зверями сразу воспринимаются как ложь, а ложь — верный признак врага. Ведь тот, кто обманывает, скорее всего, охотится на тебя.

«Страха с Дядьками не должно быть никогда, даже если они рычат и скалятся тебе в лицо, — говорил дед Вергиз. — Кто боится — тот добыча. Или слабак. То и другое нам не надобно. Кто стремится подчинить себе волю зверя, должен быть отважен и спокоен. Звери это понимают куда быстрее и лучше людей».

Теплый, шершавый хобот ткнулся ему в ладонь, ощупал голову. Мазайка стоял неподвижно. Кирья напряглась, но тоже не шевельнулась.

Старый мохряк исподлобья поглядел на мальчика.

— Айхо говорит, что ты такой же человек, как мы. Вот не ожидал!

— Как вы с ним понимаете друг друга? — спросил Мазайка. — Вы смотрите одними глазами?

Людоед одобрительно крякнул.

— Из твоих глаз исходит невидимое пламя, хоть ты об этом и не знаешь. Выпусти его. Оно не знает преград. Подумай о чем-нибудь и пошли образ в сердце Айхо — он увидит.

— Что они любят? Какое лакомство?

— Ваши желтые сладкие земляные плоды им очень понравилась.

Мазайка представил себе горшок с репой и уставился в полускрытые шерстью глаза мамонта. Несколько мгновений он смотрел не мигая, пока не покраснел от натуги.

— Ты не так делаешь. Сперва постарайся увидеть его — не глазами, а сердцем. Почувствуй, что и он тебя видит. А уж потом посылай ему сладкие плоды…

— Не получается, — протирая уставшие глаза, огорченно сказал волчий пастух.

— Да на самом деле ты уже умеешь! Как ты звал из лесу свою стаю?

— С помощью манка. — Мазайка показал дудочку.

— Наверняка ты мог бы призывать их и без него.

«Какая удивительная мысль, — подумал Мазайка. — А в самом деле! Может, дудочка ничего не значит? Пришли бы волки, если бы в нее подула Кирья или, скажем, Учай?» Ему почему-то казалось, что все равно нет…

От мыслей его отвлек громкий окрик. Мохначка встрепенулась.

— Как удачно, что вы не спите, — раздался голос рыжего жреца. — Привет тебе, Айха!

— Хаста, спроси лохматых, ради Солнца, не видали они царевича? — обратился к нему бородатый ловчий.

Жрец перевел вопрос. Мохряки замотали головами.

— Плохо дело. Ну, пошли в лес. — Ловчий поглядел на восток. — Скоро начнет светать. Накх уже ушел к охотничьему святилищу…

Хаста вздохнул и уселся на землю у костра.

— Впервые в жизни я готов пожалеть Ширама, — проговорил он. — Если царевич не найдется, ему придется перерезать себе горло, и это еще лучшее, на что он может рассчитывать…

— Ты не пойдешь с нами его искать? — спросил охотник.

— Я разве вижу в темноте? Или могу найти след по запаху? Нет уж — вы следопыты, вы и ищите. А я о вас помолюсь, когда взойдет солнце.

Когда охотники скрылись во тьме, Мазайка осмыслил то, что они сказали, и вдруг воскликнул:

— Дядьки!

— Что? — удивленно взглянул на него Хаста.

— Царевич пошел к Дому Хирвы?

— Мы так думаем…

— У них же там, в старице, норы!

Хаста смотрел на него, не понимая. Мазайка схватился за манок и вскочил на ноги.

— Скорее в лес! Надо отозвать их до того, как они найдут царевича!

Аюр легко и быстро шагал среди сосен. Несмотря на то что до рассвета было еще далеко, идти было несложно — сияла луна, выхватывая из темноты стволы деревьев, а подлесок тут почти не рос. Терпкий напиток, который подсунул ему на пиру Хаста, взбодрил царевича до такой степени, что уснуть оказалось совершенно невозможно. Аюр долго крутился на ложе, поневоле слушая болтовню охотников. Упоминание о лесном храме неприятно укололо его, как и смешки ловчих. Но он бы и не подумал вылезать из теплой постели, если бы не мысль о шкурах и черепах чудовищ, которые, по словам Толмая, якобы хранятся в том святилище. Перед Аюром вновь встало то видение, которое он всю дорогу неосознанно отгонял от себя, — ужасный, неестественного вида зверь, бредущий через лес… Кто это был? Чего ждать от него? Как его убивать? Может, охотничье святилище даст ответ?

Вначале все складывалось вполне удачно. Шатер царевич прорезал у самого днища, так что со стороны, пожалуй, и не заметишь. Выскользнул змеей, прокрался к частоколу. Жезлоносцы беспечно спали, отлично понимая, что никому в голову не придет, рискуя сломать шею, взбираться на частокол. Да и кто осмелится? Всякий уже знает — стрелы ариев бьют без промаха! Ухмыльнувшись, Аюр смотал с пояса веревку с множеством узлов, завязанных на ладонь друг от друга. Он присмотрел ее в тюке с оружием у Ширама. Накх пользовался такой штукой и чтобы взобраться на дерево или стену, и чтобы метать вдаль камень; упоминал также, что она хороша при допросах, но как пользоваться — не объяснил.

Подобравшись вплотную к кольям, Аюр ловко накинул петлю на один из зубцов, перелетел через тын и очень скоро уже шагал по ночному лесу. Сперва он на всякий случай крался с луком в руках, прислушиваясь к каждому шороху, но потом ему надоело, он убрал лук в налуч и двинулся дальше налегке. Так он и шагал, с удовольствием вдыхая ночной воздух и размышляя о грядущей охоте, пока не сорвался прямо в овраг. И как он проглядел его? Шел себе, раздвигая ветки, — и вдруг земли под ногами не оказалось! Одна удача — не убился. Хотя руки, ноги и спина теперь болели, как никогда раньше.

Сердито бормоча под нос проклятия, Аюр собрал выпавшие из колчана стрелы и остановился, глядя на тонкий ручеек, едва прибивающий себе дорогу сквозь илистую грязь старого русла. Лихая затея в этот миг совсем ему разонравилась. Он вымок насквозь, перепачкал одежду и чувствовал себя скверно. Что теперь — идти дальше или, может, вернуться? Аюру живо представилось лицо Ширама. Тот, конечно, будет недоволен. Ну и что? Пусть себе злится. Он, Аюр, — не малое дитя, хоть и не убил до сих пор своего Великого Зверя! В конце концов, он вполне готов его убить. Рука не дрогнет спустить тетиву. А этот Толмай… Может, и впрямь он поспешил назначить сладкоречивого вождя наместником? Этак будто ненамеренно, промеж иным, назвать его, наследника престола Аратты, мальчишкой, которому запрещено даже входить в какой-то дикарский храм! Кто смеет запрещать ему? Какой-то вождь ингри? Или, может, он полагает, что Аюр испугается духов убитых дикарями зверей? Он — сын живого божества, прямой потомок бога Солнца! Нет, бояться следует им, а не ему. Если в капище в самом деле хранятся черепа и шкуры невиданных чудовищ, то он желает их видеть. А раз желает — так тому и быть!

Аюр набрал в грудь побольше воздуха, глубоко вздохнул и побрел прямо по чавкающей грязи вверх по течению ручья. Именно там, по рассказам охотников, «на каменном яйце» стояло охотничье капище. Быстро идти не получалось, ноги тонули в вязкой глине.

«Ничего-ничего, — утешал себя Аюр. — Я все равно дойду. Посмотрю на чудовищ и вернусь. То-то жезлоносцы забегают, когда обнаружат, что меня нет в шатре!»

Но отчего-то эти мысли не бодрили юношу. Видно, действие зелья Хасты уже проходило — с таким трудом царевичу давался каждый новый шаг.

Время шло; вот уже и небо начало понемногу бледнеть. Наконец скала, и впрямь похожая на гигантское скособоченное каменное яйцо, застрявшее в прежнем русле Вержи, темным пятном нависла впереди, застилая еле брезжущий свет. Аюр, измотанный тяжелым походом, заторопился, стараясь не потерять в грязи сапоги. До скалы оставалось совсем немного — шагов, быть может, двадцать. По обе стороны каменной глыбы стекали ленивые струи холодных как лед ручьев. Опираясь на длинную палку — выломанный ствол молодого деревца, — царевич пробирался вперед, высматривая место, где бы выбраться из старого русла. Местный лесной бог явно не позаботился подготовить для него удобный подъем.

Но вот наконец Аюр разглядел над одним из ручьев то, что могло ему помочь, — деревянные мостки, переброшенные с края оврага на застрявшую меж берегов скалу. Царевич из последних сил направился туда. Чем ближе к святилищу, тем выше становилось дно. Вязкая глина уступила место каменным обломкам. Оскальзываясь, едва не плача от усталости, Аюр пробирался вперед, пока не оказался под мостками. Руки и ноги сводило от холода, но он со слезами на глазах приказал себе держаться — представил, что сверху на берегу стоит Ширам и ухмыляется, глядя на мокрого, измученного воспитанника.

«Ничего, я все равно тебе докажу», — прошептал царевич, доставая из скорлупы ореха навощенную тетиву. Он поставил тетиву на лук и привязал к древку стрелы все ту же веревку с узлами. Свистнула стрела, наверху хрустнула доска. Аюр подергал веревку — держалось крепко. Взобраться по ней было делом нескольких мгновений. Едва поднявшись, Аюр в изнеможении рухнул прямо на мостки.

«Зачем же я сюда полез? — стучало у него в мозгу. — Что за дурацкая затея…»

Некоторое время царевич лежал с закрытыми глазами, мечтая лишь о том, чтобы кто-нибудь отнес его обратно в шатер. Но лишь усталость немного отступила, он сразу перевернулся, приподнялся и огляделся по сторонам. Его окружал лес, уже озаренный лучами пока еще невидимого за деревьями солнца. Верхушки сосен, горящие как золотые факелы, поднимались в небо. Рыжие папоротники, покрытые сверкающими капельками росы, слепили глаза.

Аюр прищурился от этого блеска, глубоко вдохнул студеный воздух. Губы его невольно зашептали молитву Исвархе, которую возносят на рассвете: «Молю, яви себя миру, о Господь Солнце. Если ты считаешь, что я согрешил перед тобой, то не лишай из-за меня весь мир твоего света!» Но Господь Солнце не гневался на своего земного родича. Как всегда милостивый, он уже приближался, неся всему миру свою благость.

Царевич поднялся на ноги и сразу увидел вырубленные в камне ступени, ведущие куда-то наверх, где темнел частокол. За ним поднималась острая двускатная крыша, увенчанная рогатыми черепами.

«А все-таки я дошел!» — с гордостью подумал юноша… И тут где-то совсем близко раздался вой — тоскливый, словно погребальная песнь.

Аюр затравленно оглянулся. За деревьями быстро двигались огромные тени. Один за другим появлялись из лесу страшные и удивительные существа, окружая чужака полукольцом. Царевич в жизни не видывал ничего подобного. Да, это были волки, но почему-то они живо напомнили Аюру чучело саблезубца из отцовского дворца. Их могучие тела и широкие челюсти явно были созданы богами для охоты на туров и мамонтов, а не на мелкую лесную дичь. Дымчато-черная, переливчатая шерсть не давала их рассмотреть, если только они не стояли совершенно неподвижно. Их прозрачные зеленоватые глаза пристально глядели на незнакомца, а из приоткрытых пастей вырывалось негромкое рычание.

«Три стрелы выпустить успею, — мелькнуло в голове Аюра. — В вожака и тех, кто бросится за ним…»

Он уже видел широкогрудого зверя, которому стая уступила дорогу, давая возможность лишний раз показать силу и ловкость.

«Три стрелы», — еще раз подумал Аюр и с ужасом понял, что не успеет их выхватить, — едва он вскочит или попытается наложить стрелу на тетиву, вожак прыгнет.

— Тише, тише, — прошептал наследник престола, стараясь двигаться как можно спокойнее и незаметнее. — Все хорошо…

Он чуть привстал. Волк медлил, однако, должно быть для точности прыжка, подошел еще на шаг.

«Главное — смотреть ему в глаза и не поворачиваться спиной… Чтобы он не почувствовал страх…»

Рука Аюра сделала движение к висящему на поясе ножу. Волк недвусмысленно оскалил клыки и зарычал.

«Ну и ладно! — с внезапной отчаянной холодностью решил Аюр. — Вскакиваю и выдергиваю нож! Вожак прыгнет — вспорю ему живот, а там уж как будет!»

Он выдохнул — но тут недалеко в лесу послышался негромкий переливчатый звук костяной свистульки: долгий, протяжный, как будто зовущий. Словно только и дожидаясь его, черные волки тотчас развернулись и скрылись в чаще. А царевич, не теряя времени, бросился вверх по выдолбленным ступеням на скалу, чтобы за толстыми бревнами святилища укрыться от хищников.

Глава 15Дом древних зверей

Вряд ли частокол помог бы Аюру, вздумай волки его преследовать. Выдолбленные в камне ступени вели к почерневшим и растрескавшимся от времени воротам, которые даже не запирались, хоть и были изукрашены резьбой и увенчаны лосиным черепом с самыми большими рогами, какие царевич видел в своей жизни. Добежав до ворот, Аюр выхватил лук, кинул стрелу на тетиву и обернулся, задыхаясь. Никто его не преследовал, волки исчезли, будто их и не было. Только возле мостков стояли двое детей.

— Стой, царевич! — окликнул его мальчик. — Туда нельзя!

Эти еще откуда здесь взялись? Девчонку Аюр сразу узнал — рыжеволосую дочь вождя с кем-то перепутать было невозможно. Белоголовый парень в домотканой одежде и кожаной безрукавке, напротив, ничем от прочих ингри не отличался. Не этого ли парня они с Ширамом поймали тогда в лесу, когда он выслеживал их с дерева? Впрочем, они все тут на одно лицо — беловолосые, светлоглазые и бледные, как будто их постирали со щелоком. В руках у него была костяная дудочка.

Но куда же делись волки?

— Будь здрав, царевич, — сказал юный ингри. — Ты не узнаешь нас? Ты мог видеть нас на празднестве, мы сидели у костра…

— Где волки? — перебил его Аюр.

— Они ушли. Не бойся, царевич. Спускайся, мы проводим тебя до деревни!

Аюр холодно посмотрел на мальчишку. Кто тут боится? И вообще, как смеет этот дикарь обращаться к нему, не преклонив коленей?

— Это и есть ваше охотничье святилище? — высокомерно спросил он, не отвечая на слова ингри.

— Да, это Дом Хирвы, лесного бога, — кивнул Мазайка. — Но туда могут приходить только жрецы и мужчины, прошедшие посвящение, охотники. Давайте скорее уйдем отсюда, пока духи зверей не разгневались…

— Уйдем? — хмыкнул Аюр. — Куда, в лес? Здесь только что была волчья стая!

— Стая не тронет тебя, — заверил мальчик. — Она стережет Дом Хирвы, но никогда не переступит его порога. Дядьки же не слепые, они видят стражей и чуют голод тех, кто заточен внутри…

Аюр с любопытством посмотрел на мальчишку. Похоже, он куда сильнее боялся того, что скрывалось за частоколом, чем этих черных страшилищ из лесу!

— Говоришь, волки сюда не пойдут? Прекрасно. Тогда я желаю осмотреть святилище, — заявил царевич, опуская лук. — Я останусь здесь, пока не подойдет моя охрана. Наверняка меня уже ищут, значит надо поторопиться… Идите сюда, расскажете мне о ваших богах!

Его слова еще сильнее смутили юного лесовика.

— В Доме Хирвы очень опасно! Дед говорил, что там такие духи, которые могут сожрать тебя за один миг! Тот, кто лезет к зверю в нору, должен быть готов к тому, что зверь захочет убить его…

— Ты, кажется, вздумал пугать наследника Аратты опасностью? — надменно ответил Аюр.

— Женам и детям нельзя даже смотреть на Дом Хирвы, — подхватила Кирья. — Они ведь не смогут себя защитить, если кто-то из древних зверей учует их!

Однако ее собственный взгляд был прикован к торчащей над частоколом рогатой крыше. Конечно, ей, девице, смотреть нельзя — но запретная изба так и притягивала взгляд. Еще ребенком она слыхала множество страшных историй о том, как отважные охотники древности побеждали чудовищ. Их духи надежно заперты, и дед Мазайки приглядывает за ними. Но если их разбудить — тут, пожалуй, и сам Хирва не поможет…

— Это я-то не смогу себя защитить?! — вспыхнул Аюр. — Может, вы полагаете, что я боюсь ваших дикарских богов? Они лишь комки грязи перед ликом истинного бога!

Царевич с почтением прикоснулся к золотому солнечному диску на своей груди.

— Не говори так о наших богах! — нахмурился Мазайка.

— Ладно, не бойся, я не буду проявлять неуважение. Просто хочу посмотреть на черепа.

— Черепа?

— Черепа и шкуры зверей-дивов, которые хранятся в святилище. Ну что, идете со мной? Или струсили?

Аюр, держа на всякий случай лук наготове, повернулся и неспешно направился внутрь. Мазайка и Кирья переглянулись.

— Так же нельзя! — пробормотал Мазайка. — Боги накажут его!

— Ну и пусть накличет беду на себя и своих сородичей!

— А если он разгневает духов? А если выпустит их? Нет! Я должен его остановить!

И мальчик бегом устремился вверх по склону.

— Меня подожди! — закричала Кирья, бросаясь за ним.

Когда Аюр вошел в ограду, с частокола и конька крыши вспорхнуло несколько ворон. Столетние, растрескавшиеся бревна, из которых было срублено святилище, казались такими же древними, как само каменное яйцо, на котором оно было возведено. За частоколом обнаружилась еще одна стена, точнее, невысокая каменная ограда. В ней прохода не было вовсе, но перелезть через нее не составляло труда. По верху ограды через равные промежутки были положены зубастые черепа волков и медведей.

— Стой, царевич, прошу тебя! — умоляюще повторил Мазайка, переминаясь с ноги на ногу в воротах. — Еще не поздно вернуться…

— Почему все черепа повернуты внутрь? — с любопытством озираясь, спросил Аюр.

— Два круга стен. Так делают… очень редко. Внешний — чтобы никакая нечисть сюда не вошла. А внутренний — чтобы не вышла…

Перед крыльцом святилища простерлась вытоптанная поляна, усыпанная золой. В золе царевич заметил обугленные кости — должно быть, следы жертвоприношений. Это доказывал и плоский камень с черными потеками, лежащий в середине поляны.

Юноша повернулся к Дому Хирвы, разглядывая причудливую резьбу, покрывающую стены и опорные столбы крыльца. Вот олень несется, закинув за спину огромные, как куст, рога. Вот вздыбленный медведь, подняв лапы, идет прямо на охотника. Вот то ли медведь, то ли волк — некто с горбатой спиной и неестественно огромной пастью пожирает… человека? Но почему человечек совсем маленький? Ребенок? Люди с медвежьими головами танцуют танец, вскидывая когтистые руки… Двое медведей едут верхом… на крылатой змее?

Вход в святилище, темневший в глубине крыльца, был завешен медвежьей шкурой — почему-то серой. При виде ее Аюр оживился и повернулся к ингри:

— Пару лет назад я своими глазами видел подобную шкуру медведя, привезенную из земель вендов, а может, и еще дальше. Если ее расстелить, она накрыла бы землю отсюда до порога. Тот медведь тоже был серым и чуть не вдвое больше тех, что водятся у нас в горном Накхаране. Неужели в ваших краях обитают подобные гиганты?

— Дед говорил, огромные медведи живут на севере отсюда, в полночном краю, где правят нечистые духи, — неохотно ответил Мазайка. — Ингри держатся от них подальше. Только тот, кто ищет смерти, вздумает поохотиться на этакого зверя.

— В том краю множество пещер, ведущих прямо в Бездну, — неожиданно добавила Кирья, тоже появляясь в воротах. — Из этих пещер в несчастливые дни выходят страшные звери. Вот раз вылезла оттуда огромная змея. Но там ей было холодно, и она направилась на юг, в земли ингри…

— А ты откуда знаешь? — удивился Мазайка.

— Батюшка сказку рассказывал. Я, когда маленькой была, все время его просила. Я и теперь сказки люблю…

— Что там дальше-то про змею? — нетерпеливо спросил Аюр.

Он впервые увидел рыжеволосую дочь вождя так близко. Оказалось, глаза у нее не черные, как ему казалось, а темно-синего цвета, как небо в начале лета. Царевич нахмурился. Что-то в ней ему сразу не понравилось. Он и сам не мог сказать что. Словно один вид ее вызвал к жизни далекие отзвуки какого-то давно забытого, но страшного несчастья. Может, дело было в ее взгляде — не восхищенно-робком, как у всех прочих девиц-ингри, а холодном и изучающем, как у тех волков…

«Сын Солнца неуязвим к порче, — напомнил он себе. — Пусть дикарка смотрит сколько хочет!»

— Раз что-то сломалось в мире, и вылезла из пещеры огромная змея, — обстоятельно начала рассказывать Кирья. — Это была не обычная змея — ее породила Бездна, подарив ей две лапы и взгляд ведуна. Змея приползла в земли ингри, поселилась на берегу реки и повадилась ловить людей. Тот, кто встречал ее взгляд, забывал все на свете и уходил за ней в камыши, где она и пожирала его, глотая целиком. Потом она спала целую луну, а потом снова пробуждалась и ползла за новой добычей…

— И как ее убили? — спросили чуть ли не хором Аюр и Мазайка.

— Э! — махнула рукой Кирья. — Как убьешь порождение Бездны? Убить его невозможно, лишь ведун или жрец может изгнать его обратно. Если даже появится великий охотник и сразит чудовище костью или железом, то оно вовсе не погибнет — его дух будет мстить роду своего убийцы. А то еще может вселиться в самого охотника. С виду человек совсем такой же — а внутри хищный зверь! Вот затем черепа чудовищ и относят в Лесную Избу…

Аюр слушал, затаив дыхание, — ведь нечто подобное и он слыхал в детстве.

— Наши легенды говорят, что прежде Аратта тоже была полна зверей — злобных дивов. Арии победили и изгнали их. Это были и удивительные существа вроде сказочного крокодила, и обычные с виду звери, только громадные… Их мог убить только великий чародей или герой в единоборстве… Выходит, чудовища ушли как раз в ваши земли? Значит, они до сих пор тут водятся?

Глаза Аюра загорелись, он жадно уставился на шкуру. В один миг он перескочил через каменную ограду и скрылся в святилище.

— Что он наделал! — всплеснул руками Мазайка. — Кирья, зачем ты вздумала рассказывать ему про змею? А если духи проснутся и растерзают его?! А потом разлетятся — по всему лесу!

Кирья нахмурилась, о чем-то думая.

— Дай мне твою дудочку! — неожиданно попросила она.

— Зачем тебе? — удивился парень. — Даже если б Дядьки ее услышали, они не послушают тебя и сюда не пойдут!

— Дай!

Девочка внезапно выхватила у него дудочку и побежала вслед за царевичем.

Несколько мгновений Аюр стоял посреди избы, ожидая, пока его глаза привыкнут к полумраку. Окон в святилище не было — свет просачивался через продушины под самой крышей. Понемногу все больше открывалось его взгляду. Внутри было почти пусто, пол — земляной. Лишь по стенам висели шкуры. Да на высоких колодах в дальнем углу что-то белело. Сердце царевича радостно забилось. Не наврал старый вождь! Вот они, черепа чудовищ!

Он медленно пошел вдоль стены, сопровождаемый взглядами мертвых глазниц. Это, конечно же, медведь — тот самый, серый. Да в такую пасть целиком поместится человеческая голова! А это кто? Даже так сразу и не скажешь. Несомненно, хищник, со странными треугольными костяными выступами на скулах, с зубами в палец длиной… Какие у него повадки, как он охотится, кто его пища?

Следующий череп был самым жутким. Аюр как глянул на него, так и не мог оторвать взгляд. Это же тот самый крокодил из древних легенд! Царевич пытался вообразить себе, как выглядела эта тварь при жизни. Длинные позвонки шеи; передние лапы — небывалые, будто между длинных когтистых пальцев натянуты огромные, больше его плаща, кожистые перепонки. Но почему будто? Так и есть — вот черная гладкая шкура на стене…

— Неужто здесь и впрямь такое чудище летало? — пожирая глазами ужасное существо, прошептал Аюр.

Странное чувство исподволь охватило его. Он порой испытывал его и в храмах Аратты, но тут это чувство было куда ярче и сильнее. Ему казалось, что лица его коснулось холодное дуновение нездешнего ветра и приоткрылись врата в иной мир. Но ничего хорошего там, в этом мире, его не ждет. Он не людской. Люди там — ничто.

Внезапно Аюру стало худо, словно невидимая тяжесть навалилась ему на плечи. Он враз ощутил себя грязным, измученным, больным и слабым. Вот он стоит здесь один, еле держась на ногах, а со всех сторон на него голодными глазами смотрят хищники. Словно присматриваются — как бы за тебя взяться, с чего начать? Сейчас как распахнет челюсти этот зубастый череп, как взмахнет черными крыльями — и волки ему покажутся щенками…

Впервые в жизни наследник Аратты ощутил себя беспомощной жертвой, брошенной на растерзание голодным зверям. И, осознав это, ужаснулся. Так вот как себя чувствуют все прочие люди — те, кто не воины! Как они вообще живут на свете?!

Аюр с усилием выпрямился и снова прижал руку к золотому знаку Солнца на груди.

— Святое Солнце, лучезарный Исварха, защити меня от такой участи! — вырвалось у него. — Никогда не отнимай у меня силу! Не дай мне заболеть или стать калекой! Что может быть хуже для воина? Лучше уж погибнуть сразу!

Ощущение теплого солнечного диска под рукой вернуло ему уверенность. Отвратительное чувство беспомощности ушло. Звери по прежнему смотрели на него пустыми глазницами. Но куда уж им дотянуться до царевича? Они сами — ничто перед ликом бессмертного Солнца! Аюр вовремя вспомнил об этом и похвалил себя.

Позади раздался шелест отодвигаемой шкуры и тихий шорох шагов. Аюр обернулся — в дверях стояла Кирья, сжимая дудочку, и смотрела на крылатое чудовище, замерев от страха.

— Не бойся, — покровительственно сказал царевич, — я не позволю духам навредить тебе. Иди сюда, погляди на этого зверя! Разве мы не попали прямо в мир древних легенд? Не случайно боги привели нас в ваш край. Они дают мне возможность превзойти подвиги предков!

Аюра захватили честолюбивые мечты.

— Все один к одному, — возбужденно говорил он. — Разве зверь, которого мне показал в дыму жрец, не одно из таких чудовищ? Теперь я уверен, что судьба подготовила его именно для меня!

Кирья не ответила. Пустой взгляд крылатого чудовища словно заморозил ее. В ушах эхом звучал его отвратительный крик. Как близко!

«Никакого страха, — вспомнила она наставления Мазайки на Дядькином пригорке. — Когда ты не боишься — ты не добыча!»

— Заберу-ка я отсюда парочку черепов, — посетила Аюра новая замечательная мысль. — То-то подивятся в Аратте!

— Нет. — Внезапно Кирья поняла, что ей надо сделать. Оставалось только собраться с духом.

— Что нет? — Аюр посмотрел на нее в упор, как будто впервые заметив. — Кто мне помешает? Ты, что ли? Или жалкий пастушок, который даже побоялся зайти внутрь? Только дикарям простительно бояться лесных богов — таких же диких, как они сами! Но арии никого не боятся и никогда не отступают. Мы встречаем врага лицом к лицу и сражаемся, пока не погибнем или не победим. Именно поэтому мы владеем миром, а не вы. Я забираю черепа.

— Не спеши, — сказала Кирья.

— Почему?

— Сперва надо спросить их…

Кирья поднесла к губам костяную дудочку и подула в нее. Даже себе она не решалась признаться, как давно ей этого хотелось…

«Я видела, как Мазайка призывает Дядек и прогоняет их и они повинуются. Но ведь древние звери тоже когда-то бегали по лесам! Отец Хирва, мать Видяна, помогите мне! Зачем же я это делаю? Потому что мне кажется — нет, я уверена, — что я могу!»

Заунывная трель, похожая то ли на плач, то ли на тонкий щенячий вой, эхом отразилась от стен и угасла где-то под кровлей.

— О! Ты призываешь духов? — скорее почувствовал, чем догадался Аюр.

— Нет. Они и так здесь, — шепотом ответила Кирья. — Разве не чуешь? Я лишь хочу, чтобы они услышали меня…

— А меня они могут услышать?

— Они тебя слышат… С каким зверем ты хочешь говорить? — Кирья вспомнила, как Мазайка протягивал ладонь мамонту, а тот касался ее длинным носом. — Прикоснись к нему!

Аюр протянул руку, чуть поколебался и коснулся зубастого, со странными выступающими костями черепа.

Тем временем Мазайка переборол робость и все-таки прокрался в святилище, услышав трель волчьего манка. Он тут же понял замысел подруги, и волосы у него встали дыбом. Как Кирья решилась на подобное?! Она сошла с ума? Мало того что девчонка вошла в запретное святилище, так еще пытается звать духов, как он зовет Дядек! Да они же разорвут ее в клочья и пожрут ее душу!

Ни Аюр, ни Кирья не обратили на него внимания. Они вообще не заметили его. Затаив дыхание, они смотрели на череп, чувствуя одно и то же — как просыпается спящий дух, как загорается в глазницах незримый голодный огонек и мертвый зверь начинает оглядываться…

Ничего ужаснее Мазайка в своей жизни не видел. Забыв про царевича, дудочку и подругу, он попятился, выскочил из святилища и кинулся прочь — только пятки засверкали. Перескочил через каменную изгородь, почти скатился с горки, чуть не сшибив поднимавшегося вверх человека, и через миг исчез в лесу.

— Спрашивай его, — прошептала Кирья, завороженно глядя на череп чудовища.

— Ты меня видишь, зверь? — с вызовом произнес Аюр. — Я хочу забрать твой череп и повесить его на стену в пиршественном зале Лазурного дворца!

Он замер в ожидании ответа.

— Я слышу его, — прошептала Кирья. — Слышу! Дух говорит: «Я не твой зверь. Твой уже ищет тебя! Скоро встретишь его — у него и заберешь череп. Если сможешь…»

— А где? Где?!

Кирья закрыла глаза, прислушиваясь… И вдруг позади кто-то сказал резким голосом, одним его звучанием прогоняя чары:

— Тебе не стоит оставаться здесь, солнцеликий.

Кирья вздрогнула от неожиданности и отступила к стенке, спрятав дудочку за спину. Аюр же испытал приступ жгучей досады. Он узнал этот голос. Ну конечно же, Ширам! Как не вовремя! Кто бы еще мог так быстро найти его и подкрасться так неслышно? Кто еще осмелился бы указывать наследнику престола, что ему следует делать?! Последняя мысль взбесила его.

— Что ты здесь делаешь, Ширам? Я тебя не звал!

Он повернулся и наткнулся на холодный взгляд, устремленный ему меж бровей.

— Надо возвращаться, — жестко сказал накх.

— Вот и ступай! — сердито бросил Аюр. — Возвращайся. Я буду здесь столько, сколько захочу, и вернусь, когда захочу. Не мешай мне!

— Твой светозарный отец, царевич, велел мне беречь тебя от всякой беды…

— Тогда иди к воротам и оберегай меня там! — съязвил Аюр.

Саарсан, казалось, не слушал его.

— Даже если эта беда, — продолжал он, — скверный нрав наследника престола…

Он быстро протянул руку и коснулся шеи Аюра чуть выше ключицы. Он лишь слегка надавил, но царевич вдруг осел безвольным кулем. Ширам подхватил его, взвалил на плечи и вышел из святилища, бросив ледяной взгляд на замершую в углу Кирью.

У мостков ждали встревоженные ловчие. Они то и дело оглядывались, пытаясь отыскать, откуда исходит опасность. Они чувствовали ее где-то поблизости тем не поддающимся осмыслению чутьем, которым умные псы находят дорогу среди метели. Завидев спускающегося Ширама с ношей на плечах, они бросились ему на помощь.

— Царевич просто устал и спит, — успокоил их накх. — Несите его бережно, чередуясь. Не трясите…

Он вдруг ясно почувствовал чей-то взгляд и резко повернулся, выдергивая из широкого пояса заточенную метательную пластину.

На опушке леса стоял Толмай.

Мысли саарсана заметались — надо было быстро что-то с этим делать. Давно ли тут стоит вождь? Попал сюда случайно или ингри следили за ними? Что он видел? Да уж достаточно, чтобы понять — святилище осквернено, запрет нарушен!

Любой, кто сражался с дикарями, знал, как опасно порой бывает трогать их богов…

Ширам встретился взглядом с большаком. Тот стоял с непроницаемым видом, поглаживая бороду, но накху почудилась тень неуверенности на его лице. «Да и он, похоже, не знает, как поступить», — понял Ширам и подошел к нему вплотную.

Большак вряд ли желает огласки — иначе бы он стоял тут сейчас не один…

— Царевич гулял по лесу, — накх сразу взял быка за рога, — и случайно забрел к святилищу.

— Гулял, — буркнул Толмай. — Угу. Ночью по лесу.

— …и на него напали волки. Стая загнала его в охотничье святилище…

— Стая охраняет святилище! Они бы не стали… — начал Толмай и прикусил язык. Он не знал, как много арьяльцам известно о Дядьках. Но воспитатель царевича, кажется, не заметил его оплошности.

— Волки напали, — повторил Ширам. — И царевич был вынужден укрыться там, чтобы его не сожрали.

— Ему нельзя было туда входить, — мрачно сказал Толмай.

— Он должен был позволить себя растерзать?

Большак промолчал.

— Мне представляется, что все это лишь досадное недоразумение, — продолжал Ширам. — Лучше, если в деревне об этом никто не узнает. Зачем делать нашу жизнь тяжелее и короче?

Толмай скривился.

— И что скажут твои сородичи, если узнают, что в запретном святилище побывала твоя дочь? — добавил накх.

— Ну я-то, допустим, промолчу, — угрюмо ответил большак. — Но святилище осквернено. Малец пробудил и выпустил очень опасных духов. Теперь они разбредаются по нашим лесам. Нужно отменить охоту…

— Я прикажу нашему жрецу-огнехранителю провести очистительный обряд, — перебил его Ширам. — Бог-Солнце ариев куда сильнее всякой нечисти…

Тут ему еще кое-что пришло на ум. Ухмыляясь, саарсан сказал:

— Отрекитесь от лесных богов, возведите алтарь Солнца, запалите Священный Огонь — и можете спать спокойно: лесные духи и близко к вам не подойдут.

Толмай посмотрел на него диким взглядом. Чего хочет этот чужеземец?

— Послушай меня, наместник Затуманного края, я говорю дело. Поставьте алтарь бога Солнца, а свои раскрашенные пеньки выкиньте. Вы же теперь подданные Аратты, а значит должны чтить Исварху как первого среди богов. Обдумай мои слова и поговори с нашим жрецом Хастой — он подскажет, что делать…

«Ну мы и влипли с этими чужаками! — ошеломленно подумал Толмай, провожая взглядом уходящих в лес арьяльцев. — Вот уж поистине: начнешь кормить волка с рук — накормишь руками! И ведь это только начало…»

Глава 16Торжество справедливости

Когда перед воротами острожка появился Ширам, сопровождаемый охотниками, которые несли на самодельных носилках неподвижное тело Аюра, вспыхнувший было крик ликования разом стих. Идущий впереди мрачный, как грозовая туча, накх смотрелся сущим дивом. Похоже, добрых вестей ждать не приходилось.

— Что с Аюром?! — выскочил навстречу Джериш.

— Царевич устал и спит. — Саарсан отодвинул его и проследовал внутрь. — Несите его в шатер, устройте на ложе. Хаста! Где Хаста?

Рыжий жрец тотчас появился перед ним.

— Я здесь, маханвир!

— Помоги царевичу избавиться от сонной одури. И дай ему какого-нибудь снадобья, чтобы прояснить разум.

— Сейчас, сейчас, все будет сделано! — заторопился Хаста, не менее Джериша, хотя и по другим причинам, радующийся возвращению наследника.

Выслушав ответ, Ширам мгновенно забыл о жреце и вернулся к застывшему неподалеку главе жезлоносцев.

— Когда я уходил, то велел казнить стража, прозевавшего исчезновение царевича. Все ли готово?

Джериш нахмурился:

— Эй, эй, не горячись, Ширам! Слава Солнцу, царевич жив. Поверь, я хорошенько проучил растяпу. До конца дней будет помнить!

— Не сомневаюсь, — резко оборвал его Ширам. — Конец его дней наступит сегодня.

— Послушай, — подавляя злость, ответил Джериш. — Этот парень, Арун, — он самый молодой из моих жезлоносцев, это его первый поход…

— Тем лучше, что он сразу доказал свою непригодность. В другой раз он прозевал бы вражеских лазутчиков в осажденной крепости.

Джериш с трудом сдерживал бешенство, в душе сетуя на злополучную судьбу, заставляющую его договариваться с каким-то там накхом.

— Арун из очень знатной и влиятельной семьи. Его отец лично просил государя взять сына в поход, чтобы Арун стал товарищем Аюру не только на пирах, но и по оружию… Разве ты не понимаешь? Хотя куда тебе понять, ты не арий…

— Все это не имеет значения. Воин совершил тяжелый проступок, — сказал Ширам, холодно глядя на него. — Из-за его невнимательности государь едва не лишился сына, а мы — чести. Он должен быть казнен.

— Это я решаю! — огрызнулся Джериш. — Он — мой человек!

— И ты, и я, и он — люди государя. Но своим словом государь наделил меня правом карать или миловать в этом походе. Ты смеешь мне противиться?

Джериш сжал кулаки. Он не хуже Ширама знал, чего заслуживает виновный. Но подчиниться воле накха?!

— Ты сам знаешь, что следует сделать, — вторя его мыслям, произнес Ширам. — Так что же медлишь? Зачем споришь со мной?

— А если я поступлю по-своему?

— Тогда это будет мятеж, и я убью тебя, — бесцветным голосом сообщил Ширам.

— Даже так? — прошипел Джериш. — А не побоишься встать один против нас всех?

Ширам отвернулся и зашагал прочь.

— Эй, ты не ответил!

Саарсан повернулся и бросил через плечо:

— Казнь состоится, как только проснется царевич. Выбирай — казнить одного виновного или тебя вместе с ним?

— Для этого тебе придется убить каждого из нас!

— Хорошо, — отворачиваясь, сказал Ширам.

Джериша словно окатило холодной волной. Он почувствовал решимость противника — устрашающую решимость. Накху не было дела, умрет он или будет жив, удастся ли ему убить одного, всех — или же никого. Он был готов делать то, что считал правильным, до последнего вздоха и, умирая, вцепиться в горло.

Предводитель Полуденных Жезлоносцев был храбрецом, нередко ставившим жизнь на кон и ради службы, и ради забавы. Но сгинуть ни за что, бесславно сложить голову в какой-то глуши… И Джериш невольно отступил, понимая, что, пожалуй, не готов зайти столь далеко в утверждении своей правоты.

От этого нового ощущения ему стало жутко. Впервые в жизни он осознал, что проиграл бой, не начав его.

— Если желаешь, — услышал он как сквозь туман, — можешь казнить своего человека по обычаю ариев. Он ведь опозорил Жезлоносцев Полудня. А если нет, я сам это сделаю — так, как за подобное казнят у нас.

— Как? — глухо отозвался Джериш.

— Велю согнуть две березы, привяжу к ним руки виновного, затем отпущу. — В голосе Ширама, как и прежде, не было слышно ни злобы, ни радости.

— Нет, — ответил подавленный воин. — Я займусь этим сам.

Аюр открыл глаза и оглянулся. Свод шатра, мягкая перина, набитая лебяжьим пухом… Он приподнялся на локте. Неужели ему все приснилось? Заболоченная старица, святилище на каменном яйце, распростершее крылья чудовище с мордой крокодила…

Он протянул руку и потрогал край шатра рядом с ложем — так и есть, разрез! Значит, не приснилось. Но как он тут очутился?

Царевич попытался вспомнить свой «сон». Волчья стая, появившаяся из леса и столь же внезапно исчезнувшая… Черепа и шкуры неведомых чудовищ… И леденящее чувство, будто кто-то смотрит холодным, плотоядным взглядом, словно готовясь разорвать на куски…

Он передернулся и крикнул:

— Эй, слуги, я проснулся!

Но никто не вбежал с радостными улыбками, будто приветствуя восход солнца в его лице. Никто не предложил наследнику воду для омовения и одежду на выбор. Полог шатра отдернулся, и вошел Ширам, еще более мрачный, чем обычно.

— Ты? Почему ты? — удивился царевич.

— Я помогу тебе одеться, а затем прошу проследовать на церемонию, которая не может без тебя состояться.

Царевич еще раз смерил телохранителя озадаченным взглядом.

— Хорошо…

Он протянул руку накху:

— Помоги мне встать. Сегодня меня отчего-то мутит…

Ширам кивнул, поднял царевича на ноги и кликнул слуг.

— Давайте побыстрее.

Не успела заладившая свою песнь в соседнем лесу кукушка устать от собственного голоса, как Аюр был уже готов принять участие в церемонии. Сопровождаемый саарсаном, он направился в дальний конец острожка. У шатра Жезлоносцев Полуденной Стражи на площадке, где всякий день происходило обучение тонкостям ратного искусства, стояло высокое кресло. Возле него почетной стражей стояли два арья в полном вооружении. Аюр увидел их и невольно содрогнулся. Это были вчерашние стражники, задремавшие у стены. Но узнать их было почти невозможно — лица обоих напоминали жуткие маски. Глаза, будто обведенные черным, скулы с багровыми кровоподтеками…

Царевич ошеломленно глянул на идущего рядом Ширама. Всякий знал, что ударить ария по лицу, как и дернуть накха за косу, — это прямой путь на тот свет.

— Что здесь происходит?

— Казнь, — ответил Ширам. — Воин, по вине которого подвергся опасности сын повелителя, подлежит смерти.

— О ком речь? — не сразу понял Аюр. — Подлежит смерти? Кто, Арун?!

Царевич застыл на месте, прикусив губу, но вовремя нашелся:

— Но ведь это в боевом походе, а у нас охота!

— У тебя охота, солнцеликий. А я и все они, — он указал на стоящих поодаль угрюмых ариев, — в боевом походе.

— Даже если так, я помилую его!

— Лишь государь может миловать в таком деле. И за всю историю Аратты ни один из твоих высоких предков не воспользовался этим правом. Ибо всякий знал, что войско стоит на порядке и повиновении. Даровав жизнь виновному — подвергаешь опасности остальных. Поэтому воин, который так плохо сторожил твой шатер, должен умереть.

— Я сам знаю, что должно, а что нет! — вспылил Аюр.

Он хотел еще что-то добавить, но вдруг понял, что ему нечего возразить саарсану, потому что тот прав. Царевича снова замутило, в коленях возникла противная слабость. Он скорее упал, чем сел в кресло.

— Но ведь это была моя затея, — через силу пробормотал он. — Я сам ушел…

— Именно поэтому воину дозволено умереть достойно. Вы готовы? — повернулся накх к Джеришу.

Тот метнул на него полный ненависти взгляд, подошел к застывшему у его палатки безоружному арию, достал из ножен на поясе кинжал и протянул ему. Знатный юноша, годами не старше Аюра, растерянно смотрел по сторонам с таким видом, словно оказался в дурном сне.

— Верни свою душу Господу Исвархе. Да очистит ее от земной скверны бронза твоего клинка, — произнес Джериш ритуальные слова. — Все мы смертны, но земляные люди уходят в землю, арии же возвращаются на небо — домой…

Арун с ужасом посмотрел на него, принимая оружие. Он тоже знал, как должно себя вести, и пытался бодриться, но как будто все никак не мог поверить, что все это происходит по-настоящему. Ему прежде не приходилось терпеть страдания более тяжкие, чем пропущенные удары в учебных боях; вся его жизнь состояла из радостей и увеселений. Он бросил отчаянный взгляд на Аюра, которому был давним приятелем и сотоварищем по придворным развлечениям, — тот отвел глаза…

Юный арий дрожащими руками поднес острие к ямке в основании горла, закрыл глаза и глубоко вздохнул, готовясь совершить то, о чем много раз слыхал, вчуже восхищаясь высоким мужеством обреченных воинов. Стиснув зубы, он ухватился двумя руками, чтобы одним махом вонзить клинок по рукоять. Текли мгновения, но Арун оставался недвижим, только руки у него дрожали все сильнее… И вдруг кинжал вывалился из них и упал на землю.

— Не могу, — одними губами прошептал он.

— Воин проявил трусость, — бесстрастно произнес Ширам.

Джериш подобрал с земли кинжал и едва удержался, чтобы не метнуть его в говорящего.

— Он проявил трусость, — с нажимом повторил накх.

— Да, — хрипло ответил глава жезлоносцев.

Он вернул кинжал в ножны и сделал знак своим воинам.

— Ты больше не человек — ты заяц. — Джериш плюнул в лицо обреченному на смерть. — Беги!

— Нет! — жалобно простонал Арун.

— Беги!

Огромный арий рывком повернул молодого воина к себе спиной и дал пинка. Обреченный метнулся в одну сторону, в другую… Защелкали тетивы, раздался крик боли… Шесть стрел почти одновременно пробили его руки, столько же — ноги, еще одна вонзилась в спину на ладонь выше пояса. Последним выстрелил Джериш. Его стрела, оперенная белыми перьями с золотым обрезом, вонзилась Аруну прямо в затылок, и тот ничком рухнул на землю.

— Восславим торжество справедливости! — нараспев произнес Ширам ритуальную фразу.

От этих слов, которые обычно выкрикивал палач после казни, Аюра чуть не стошнило прямо на шитый золотом плащ.

— Ты бледен, солнцеликий. Помочь дойти до шатра? — предложил накх.

— Я сам, — бездумно глядя на утыканного стрелами приятеля, отозвался царевич.

«Что же это такое? — крутились мысли у него в голове. — Зачем Ширам все это устроил? Неужели накхи в самом деле нас так ненавидят? Вот я вернусь и все расскажу отцу…»

Но что именно «все», он и сам не мог бы сейчас сказать.

Мазайка бежал по лесу, пока его несли ноги. Перескакивал через замшелые стволы, с треском ломился через подлесок, спотыкался, вскакивал и несся дальше. И хотел бы, да не мог остановиться. Когда наконец его ноги подломились от усталости, только тогда упал в черничник, задыхаясь и глотая воздух. Никогда в жизни он так не бегал и так не боялся. Наверно, так лосенок убегает от волка. Не осталось в нем человека, лишь насмерть перепуганный звереныш, на которого взглянул, облизываясь, ужасный хищник…

Первые несколько мгновений Мазайка просто бессильно лежал в чернике, переживая восхитительное чувство — жив, спасен! Зверь из Бездны не догнал его! Но, отдышавшись, он пришел в себя, и волчьего пастушка охватил жгучий стыд. Убежал! Кирью бросил!

«Надо вернуться», — подумал было он. Но при одной мысли об этом у него вновь отказали ноги и страх снова проснулся в сердце. А если он не спасен? Если звериные духи сейчас разбредаются по всему лесу, если идут по его следу?!

Рука его поползла к поясу, пытаясь нащупать дудочку. Позвать Дядек, они защитят… А дудочка-то осталась у Кирьи. «Если она жива, если звериные духи ее послушались, — подумал Мазайка, — теперь это ее дудочка».

Шевельнулись кусты можжевельника, и оттуда вышел волк. Мазайка узнал вожака своей стаи. В лучах восходящего солнца он казался голубовато-серым. Что привело его сюда? Дядьки были ночными зверями, в это время они уже спали в норах… Волк подошел к нему, обнюхал, ткнув мокрым носом в щеку. Позади мелькнул еще один, потом другой. Стая окружила Мазайку, а тот не мог даже встать на ноги — с трудом сел, упираясь руками в землю.

— Это вы, мои друзья… Как хорошо, что вы здесь!

Он привычно потянулся к сумке с лакомствами. Не нашел, привстал и поднял руку, чтобы потрепать вожака за ухом. Но волк вдруг попятился и не дался.

— Ты чего? — удивился Мазайка, глядя, как поднимается губа у волка, обнажая острые клыки. — Ты что, не узнаешь меня?

Страх больно уколол его. «Они что, в самом деле не узнают меня без манка? Или не хотят знать… такого? Какой теперь из меня волчий пастух?! — страдая от стыда, подумал мальчик. — Волчий пастух не знает страха. Он не удирает, утратив всякий разум. Кто я теперь?!»

Вот уже и другие волки вздыбились и обнажили клыки. Со всех сторон вокруг Мазайки слышалось угрожающее ворчание…

Парня внезапно охватила такая злость на себя, что даже страх исчез. «Да пусть хоть сожрут! Жизнь труса никому не нужна!»

Стая плотным кольцом окружила своего пастуха. Рычание становилось все громче и грознее… И тут Мазайка понял, что они рычат вовсе не на него.

Не очень близко, но и не слишком далеко, полускрытое деревьями, брело на четырех ногах высоченное, горбатое существо с низко склоненной большой головой. Вроде лось? Нет, не лось… А кто?

Волки рычали. Существо остановилось. Раздался ответный низкий, раскатистый рык. От этого звука Мазайка взмок от пота за один миг. Существо двинулось дальше и исчезло в лесу.

— Явилась, ну надо же! Так рано пришла, солнце едва взошло! — съязвил Учай, увидев тихо прокравшуюся в избу Кирью. Младший сын Толмая страдал с похмелья и с радостью проспал бы до самого полудня, если бы не отец. — И где вас с этим волчьим пастушонком нечистая сила всю ночь носила? А изба брошена! Печка не топлена! Лосиха не доена!

Урхо беспечно храпел на своей лежанке. Со двора доносился плеск — отец умывался из кадки с дождевой водой. Учай сел на лавку, уронил голову на руки:

— Ух, как мне плохо-то… Проклятые арьяльцы, все они виноваты, нарочно опоили…

Кирья молча вытащила из печи котелок с кашей, поставила на стол, схватила бадейку и побежала в хлев доить исстрадавшуюся лосиху. В сенях она едва не столкнулась с отцом. Проскочила мимо, бросив на него опасливый взгляд. Неужели он ничего ей не скажет? Ведь знает же, где она была нынче ночью!

Толмай вошел в избу, сел на лавку, достал ложку и принялся есть из горшка остывшую кашу с грибами, не кликнув к столу детей. На душе у него было скверно. Чужаки нагло вторглись в Дом Хирвы, нарушив все запреты и оскорбив богов, — а он промолчал! И последний разговор с Ширамом ясно показал большаку, что придется еще многое молча проглотить, что это только начало «дружбы» между Ингри-маа и Арьялой. Хороша дружба волка с зайцем!

«Хоть бы Дядьки унесли этого царевича! — с крайней досадой думал он. — И зачем только Мазайка отозвал их?» Впрочем, что остановить стаю, что дать ей напасть на мальчишку, было одинаково плохо. Надо было перехватить святотатца раньше. Но сейчас уже ничего не вернешь…

Одно ясно — никому в деревне ничего не говорить. Пусть себе чужаки охотятся. Скоро они уйдут в свою Арьялу и все станет по-прежнему.

А тут еще и Кирья! Толмай бросил мрачный взгляд на дочь, которая хлопотала по хозяйству, украдкой поглядывая на отца, и чуть не застонал. Ну что с ней делать! Заявилась в святилище, которое женщинам и упоминать-то нельзя! Верно говорила эта ведьма Локша: у Кирьи отравленная кровь, которая навлечет на ингри несчастья! Надо было отдать ее в кереметь, пока брали.

С другой стороны — как не пожалеть дитя? Толмай вспомнил, как долго его покойная жена мечтала о дочери, как носила дары в кереметь, как молила о ней Мать-Видяну… Как старшая добродея сказала: «Не проси богов о дочке, в ваш род она счастья не принесет!» Но жена не послушалась ее — и умерла родами…

А спустя недолгое время на богатом птицей озере, неподалеку от Дома Хирвы…

— Учай, — окликнул большак сына, — ты сидя задремал, что ли? Ступай готовь лосиную сбрую. Да умойся, а то и на человека-то не похож…

Младший сын провел рукой по лицу и с тяжким вздохом вышел из избы. Толмай отложил ложку.

— Иди сюда, дочка, — позвал он Кирью. — Я расскажу тебе сказку.

Кирья с опаской присела на край скамьи.

— Было это или не было, — начал Толмай, — жил в лесном краю один охотник. Раз пошел он бить птицу на дальнее озеро. Мало кто из других охотников в те края забирался — озеро считалось нечистым. Но охотника грызло жестокое горе, и не было ему до нечисти никакого дела…

Кирья подняла голову и удивленно взглянула на отца. А тот, словно во сне, продолжал:

— Пришел он на озеро, а там от перелетных гусей — белым-бело. И только он изготовился стрелять, как пала с неба черная тень…

…озеро вдруг словно вскипело. Крики, гогот, брызги, хлопанье крыльев! Гуси заметались в ужасе, начали забиваться в камыш. Несколько мгновений — и там, где от птицы не было видно воды, снова простерлась, понемногу успокаиваясь, озерная гладь. Переполох сменила мертвая тишина.

Толмай, не понимая, в чем дело, вжался в землю, держа стрелу на тетиве.

И тут слово тень накрыла солнце. Охотник поглядел наверх и увидел, как, широко раскинув перепончатые крылья, кружит над берегом неописуемое чудовище. Голова и тело огромной ящерицы, черные крылья нетопыря — таких существ земля не рождала, только Бездна! Но не на гусей охотилось чудовище и не на него, Толмая, — оно уже несло в пасти добычу и лишь выбирало удобное место, чтобы сожрать ее.

Хлопая крыльями, ящер опустился на берег, бросил на песок свою ношу и принялся раздирать ее когтями.

Толмай сидел тихо. Он и не собирался обнаруживать себя, только смотрел во все глаза. Экое диво! Кому рассказать — не поверят! А что оно там потрошит? Охотник чуть приподнялся, стараясь оставаться незаметным. Он разглядел нечто вроде плетеного короба, видно крепкого, поскольку он не поддавался когтям. Рассерженный ящер с силой рванул лыко — из короба донесся детский плач.

Тут уж Толмай долго не раздумывал. Он отложил стрелу на птицу и кинул на тетиву широкий острый срезень. Ящер заметил его движение и с шипением вытянул шею, распахивая зубастую пасть. Приподняв кожистые крылья, он с угрожающим видом качнулся в сторону охотника, отпугивая от своей добычи.

Толмая же занимало только одно — какая у него шкура. Если там твердая чешуя — дело плохо…

Он быстро встал во весь рост и выстрелил раз, другой. Ящер вскинул крылья, издал жуткий крик и бросился на обидчика. Но еще две стрелы ударили его в воздухе. Чудовище упало в камыши, побилось там и померло.

— Оказалось, шкура как шкура, — со вздохом закончил Толмай. — Только голая. И вовсе не чешуя…

— Батюшка, а в коробе-то что было? — затаив дыхание, спросила Кирья.

— Да ты, — просто ответил он.

«Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю, — хмуро думал охотник, глядя на вытаращенные глаза дочери. — Была бы ты обычной девчонкой, прожила бы жизнь без этого знания. Вышла бы замуж, нарожала деток и в свое время ушла бы к предкам, так и не узнав, что они тебе чужие по крови… Но обычных девчонок не приносят чудовища… Они не лезут в святилище, куда не всякий муж войти осмелится… И не выкрикивают во сне заклинания на неведомом языке…»

В избу вошел Учай, сгибаясь под тяжестью лосиной упряжи. Свалил ее на пол и бросил завистливый взгляд в красный угол, где в окружении деревянных лупоглазых духов-хранителей сияла бронзовая скорлупа, подаренная Толмаю Аюром.

— Ну до чего хороша! — протянул он. — А мне только пряжку на пояс подарили. Наденешь ее на охоту?

— Конечно, — кивнул Толмай. — Надо уважить гостей… Да и защита нам понадобится.

— А Урхо что дрыхнет?

— Урхо с нами не пойдет. Надо кому-то остаться, если…

— Если что? — подозрительно спросил Учай.

— Если боги не будут к нам милостивы, — угрюмо закончил вождь.

Он встал, взял в руки бронзовый панцирь и с помощью сына приладил его на себя. Таким — грозным и красивым, как сам бог Хирва, — навсегда запомнила Кирья отца.

Часть 2