Цикл «Аратта». Книги 1-7 — страница 7 из 79

Глава 1. Дети Толмая

Челн-однодревка, спрятанный в утиной заводи, чуть просел, когда Высокая Локша и ее «дочери» втащили в него упирающихся Кирью и Мазайку. Одна из добродей встала с веслом, еще одна села сзади, рядом с пленниками, а Локша расположилась впереди, где лодка становилась узкой и острой.

— Ведите себя тихо, — устраиваясь поудобнее, объявила верховная жрица Ивовой керемети. — Незачем ерепениться. Ваш путь уже вас навсегда выбрал. Если захотите свернуть — сколько бы ни блуждали, все равно на него вернетесь. Так что ни к чему руками махать.

— Это мы еще посмотрим, к чему или ни к чему, — буркнул Мазайка. — Никто меня не выбирал! Все ты придумала!

Высокая Локша расхохоталась. Лицо ее выглядело будто замершим во времени. Ей можно было дать тридцать, и сорок зим, и даже сотню — таких лиц не бывает у живых женщин. Ее полуседые волосы свисали лохмами до пояса, подхваченные только расшитой речным жемчугом повязкой. Было в ее смехе что-то неприятное, каркающее, отчего неуютно стало не только похищенным детям, но даже молодым жрицам. Та из них, что стояла у весла, наклонилась, с силой оттолкнулась от берега и начала грести — умело, без плеска и брызг, опуская широкую лопасть весла.

— Никогда впредь со мной не спорьте! — ледяным голосом сказала добродея. — Глупы еще, ума не набрались.

— Набрались не набрались — наше дело, — дерзко ответил Мазай. — Мне есть кому ум в голову вложить. Меня дед обучит.

— Вергиз-то? Этот обучит! Помолчал бы уж.

Мазайка хмыкнул и отвернулся. Он много слышал об Ивовой керемети и живущих там добродеях. О дарах, которые привозят туда из всех земель ингри и даже дальше. Вот этот челн — тоже из даров. Такие народ Бобра делает, ходкие и остроносые. Вроде все как у всех, но нет — за таким не угонишься…

Локша восприняла молчание пленника как знак покорности и отвернулась, задумавшись о чем-то своем. Мазайка откинулся назад так, что губы его оказались совсем рядом с ухом Кирьи.

— Как буза пойдет, за борт прыгай, — еле слышно прошептал он.

— Какая буза? — в тон ему ответила девочка.

— Тихо, сама увидишь.

Он сел поудобнее и затянул негромко и заунывно, так что у сомов под водой от этой песни, должно быть, заныли зубы.

— Замучу я воду, замучу,

Ключевую воду закручу…

Дальше песня призывала водяников и всех, кого они забрали к себе на дно с начала времен, прийти на зов, дабы забрать чужаков, посмевших стоять на пути у колдуна.

— А ну замолчи! — озираясь по сторонам, прикрикнула жрица, сидевшая рядом с ним.

— В том дому песен не слыхать… — тянул Мазайка.

— Умолкни!

Но парень не унимался, расписывая, как хозяин речной возьмет утопленниц в жены да изукрасит их раками, словно бусами. Жрица возмущенно схватила его за плечо и тряхнула — но не тут-то было. Мазайка обвил ее обеими руками за шею, обхватил затылок, резко запрокинул голову и лбом, будто камнем, ударил ее по носу. Добродея взвыла, зажимая разбитый в кровь нос и падая на дно долбленки. Ее подруга с веслом наперевес попыталась было развернуться, но поздно — Мазайка уже был рядом. Схватив ее руками за лодыжки, толкнул под колено плечом, дернул ноги на себя — и вторая жрица с возмущенным криком полетела в воду.

— Прыгай! — крикнул Мазайка и тут же бросился в воду с противоположной от барахтающейся жрицы стороны.

Не ожидавшая такой прыти Кирья первое мгновение замерла было. Этакими прихватками могли бы похвалиться ее братья Урхо или Учай, но никак не волчий пастушок! В тот миг, когда девочка пришла в себя и наклонилась над бортом, крепкая рука сцапала ее за ворот и бросила на дно возле стонущей от боли молодой жрицы.

— Ишь, злыдень, — прошипела Высокая Локша. — Вот, значит, как говорить будем? Ну так и по-иному можно!

Она повернулась к «дочери», подплывающей к долбленке с зажатым в руке веслом:

— Давай поскорее! А ты, — она сурово глянула на отрока, — отправляйся к своему деду, коли тебе ее участь без разницы! Давай плыви! Гнаться не буду, сам далеко ли убежишь!

Добравшийся уже почти до камышей Мазайка оглянулся. Увидел Кирью с глазами, полными слез. Сдвинул брови и повернул обратно к челну, будто его тянула к нему неведомая сила.

* * *

Учай запнулся перед дверью на пороге отчего дома и закрыл лицо руками, словно не желая отпускать видения последней схватки. Он уже почти победил. Оставалось совсем чуть-чуть! Едва живой Ширам позорно сбежал от него, бросив всю добычу. Еще день погони, от силы два — и в родовых песнях ингри на празднествах прославлялась бы его победа. Начало его великого правления!

А теперь он вернулся в родное селение, плетясь хвостом позади недавних соратников. Лишь пятеро самых молодых шли рядом с ним, браня трусость соплеменников. Угрюмые охотники ингри шагали впереди понурившись, словно с тяжелого похмелья. Многие из тех, кто вышел из селения в погоне за арьяльцами, больше никогда не увидят родной берег Вержи. Не сядут за стол, не лягут с женами, не отведают свежего хлеба. Преследование чужаков, вначале сулившее успех и богатую добычу, принесло много крови и мало толку.

У ворот селения возвращающихся из похода ждала толпа родичей. Вместо победных кличей воздух полнился стонами и плачем. Каждый третий из тех, кто отправлялся в погоню, раньше срока отправится нынче в Дом Дедов. Словно моровое поветрие вошло в земли рода Хирвы.

Затылок Учаю жгли неприязненные взгляды родовичей. Невысокий, тощий, нескладный, почти отрок — как они могли пойти за ним? Уж не злой ли дух овладел ими всеми? Будто прошел тот морок, когда сын вождя вел их в битву и они откликались с той же буйной яростью, с какой он взывал к ним. Никто не радовался его возвращению. Даже младшая сестра не вышла его встретить.

— Эй, Кирья! — крикнул он, переступая через порог.

Отчий дом встретил его тишиной и сумраком — только сестрин ручной ужик темной лентой проскользнул по земляному полу. Очаг совершенно остыл — было видно, что его не растапливали уже несколько дней. Под крышу прокралась зябкая сырость, влага проступила из земли и стен. Из еды в доме нашлась только крынка со скисшим молоком да зачерствевшая краюха хлеба. Из лаавы пищу никто не приносил — хочешь, так сиди, хочешь, иди на двор. Там все запасы на дереве, в клети на человеческий рост от земли от зверей упрятаны.

Учай вдруг ощутил, насколько устал. Он уселся на лавку, пустыми глазами оглядел темные закопченные стены, чувствуя, насколько чужой он под отчим кровом. Словно поход на Холодную Спину выдернул его из привычного круговорота жизни и выбросил, как занозу.

И все же где сестра? Девчонка непременно должна была выскочить вперед всех, дабы приветствовать старшего брата. А теперь и не просто брата, а старшего в роду! Но ее нет. И в дом она, похоже, давненько не заходила.

И дружка ее Мазайку в толпе вержан тоже видно не было. А это уже совсем нехорошо. От сестрицы пользы немного, одна радость — дом выметен да каша сварена. А вот внук Вергиза с его волчьей стаей — совсем другое дело… Там, на Лосиных Рогах, он, похоже, не на шутку разобиделся на Учая. Но обиды мальчишки — дело пустое! А вот оставлять селение без волчьей стражи…

Учай принялся грызть найденный сухарь, раздумывая, что ему делать дальше.

Мысли его метались; он знал, что надо действовать быстро. Сын Толмая отлично понимал: когда отступит первая острая скорбь, вержане будут искать виновного в поражении и гибели сородичей. И найти такового будет совсем не сложно… Стало быть, нужно опередить их.

Уж точно просить о милости нельзя. Жить в селении из жалости — хуже не придумаешь. Последнего ужа и то больше привечают, чем его. Что же делать-то?

Ища ответы на мучивший его вопрос, Учай вдруг кое-что вспомнил. Он встал, подошел к маленькой божнице и нашарил на полке давнишний подарок отца. Много лет назад, когда Учай еще и ходить-то не умел, Толмай привез с торжища в Ладьве мальцу потешку — сверху ручка, снизу шип и бегущие по кругу восемь глубоких, загнутых на концах прорезей — солнечных лучей.

— Это не просто забава, — назидательно сказал тогда Толмай. — Дривы такие вертушки из кости режут, чтобы вопрошать богов. Вот погляди сюда. — Он поставил подарок на стол и крутанул.

Солнечное колесо начало бег; резные дуги сплелись в дивном танце, завораживая и притягивая взгляд.

— Если крутишь его посолонь — вопрошай о грядущем. Если богам будет угодно, они тебе ответят. А если не знаешь, что прежде было, — крути противосолонь.

Толмай закрутил волчок в обратную сторону, и дуги начали разбегаться к краям.

— А когда боги-то заговорят? — нетерпеливо спросил маленький Учайка.

— Ну теперь жди, — усмехнулся отец. — Думай, гляди и спрашивай. Если суждено узнать — узнаешь…

Прежде Учаю никогда не доводилось испробовать отцов подарок ради вопрошания богов. Наигравшись в детстве, он о нем надолго забыл. Ну, видать, пришел срок…

— Что мне дальше делать? — прошептал он. — Тут ли мне жить?

Он крутанул волчок посолонь. Тот резво пробежался по столешнице, спрыгнул на пол и продолжил крутиться там.

За дверью послышались шаги.

— Учай! — послышался встревоженный голос Кежи, его лучшего друга и первейшего из его соратников. — Тебя там старейшины зовут!

Ну вот все само и решилось. Сын Толмая поднял с пола волчок, сунул в поясную суму и выдохнул:

— Пора.

За порогом столпились его друзья и соратники — жалкая кучка растерянных юнцов. Учай прикусил губу с досады. Его охватила злость. К чему уныние и страх? Сдаваться нет причин. Он все еще военный вождь ингри, и старикам придется с ним считаться!

— Вы еще заплачьте тут! — бросил он. — Идите за мной!

Дверь общинной избы распахнулась, и собравшиеся на совет старейшины дружно повернули голову к вошедшему. Их хмурые лица совсем не понравились Учаю. Старики глядели на него так, будто он был не сын Толмая, а невесть откуда взявшийся чужак.

— Я пришел говорить с вами, — громко и властно произнес Учай, чтобы не дать старейшинам опомниться.

— Говори, — помедлив, кивнул седобородый дед Райну, помнящий еще те времена, когда Толмай ходил на свою первую охоту.

— Мы гнали врага из наших пределов, так что он не мог остановиться, — заговорил Учай, вскинув голову и расправив костлявые плечи. — Мы преследовали его даже на Холодной Спине, в землях мохначей, и едва не истребили его окончательно. Но страх овладел сердцами охотников. Почти настигнув добычу, они стали мягкими как воск и трусливыми как зайцы. Не я — они потребовали возвращаться домой! Взрослые мужи, ходившие на медведя и росомаху, сбежали, так и не отведав вкуса настоящей победы! Они не добили раненого зверя! И теперь, зализав раны, враг вернется к нам, горя жаждой мести. Чем мы его встретим? Кто встанет частоколом копий на пути арьяльцев?

— Помолчи, слепень борзоязыкий! — сердито прервал его старик. — О каком частоколе ты твердишь? Ты напоил нашу землю кровью! Напоил допьяна! И что ж, думаешь, теперь из нее вырастут воины, как мухоморы после дождя? Посмотри, сколько из тех, кто пошел за тобой, не вернулись назад. Ты хочешь, чтобы и все остальные легли рядом с ними? Ты желаешь, чтобы арьяльцы пришли сюда и сожгли наши дома? Чтобы они засыпали солью раны нашей земли?

— Так что ж, — вспыхнул Учай, — вы станете ужами под пятой врага еще до того, как он придет сюда?

— У ингри нет врагов, — угрюмо сказал другой старейшина. — Мы не станем ни с кем биться. Ты поднял оружие, возмутив своими речами добрый люд. Ты — наш враг. Мы изгоняем тебя.

— Сами вы слепни, не видящие дальше собственного носа! — яростно заорал Учай, подавляя невольный ужас. — Я, только я — ваша единственная защита! Без меня вы ничто! Думаете, если вы отдадите арьяльцам все, что награбили в их лагере, они помилуют вас?! Только это, — он выхватил кинжал, и клинок его блеснул в тусклом мигающем свете лучин, — дарует крепкую защиту. В нем и право, и правда!

Старейшины ничего не ответили. Кряхтя, они начали разворачиваться спиной к Учаю.

— Ступай прочь! Ты изгнан, — гневно провозгласил седобородый Райну. — Тебя больше нет в роду Хирвы.

Он поднялся и нарочито медленно подошел к очагу, будто ожидая, что Учай бросится к нему в ноги, моля о пощаде. Зачерпнул горсть остывшей золы, поднес к губам… Сын Толмая видел, как старейшина шепчет слова, призывающие богов и предков забыть о том, что в роду Хирвы родился и жил Учай, сын Толмая. Вслед за Райну к погасшему очагу один за другим начали подходить и остальные старейшины.

Учай опасался такого исхода, но сейчас все леденело у него внутри от этих страшных слов. Он вернул кинжал в ножны и направился к двери. Злость и ужас душили его, ища выхода. Не выдержав, он повернулся на пороге и заорал:

— Я уйду! Но я еще вернусь, чтобы плюнуть на ваше пепелище!

— Прочь, чужак! Мы тебя не знаем!

Учай открыл ногой дверь и сбежал с крыльца.

Старший из дедов, подойдя к порогу, швырнул ему вслед горсть золы и, чтобы защититься от сглаза, трижды сплюнул на землю.

Пятеро молодых охотников ждали своего предводителя возле общинной избы.

— Что, что там? — наперебой принялись спрашивать они.

— Страх отнял разум у стариков, — презрительно процедил Учай. — Они гонят меня, потому что боятся смотреть дальше собственных ворот. Все они обречены. Я ухожу. Кто со мной?

— Мы идем с тобой, Учай! — в один голос закричали собравшиеся. — Веди нас! Отомстим арьяльцам!

Глава 2. Похищенные

Если отправиться утром вниз по течению Вержи через сырой, местами подтопленный лес, пробираясь сквозь густой осиновый и березовый подрост, то на закате выйдешь на длинный песчаный мыс, утопающий в зарослях камыша. Река огибает его, разливаясь довольно широко, и течет медленно, с трудом пробираясь через плавни.

На дальней оконечности мыса торчат из воды серые, замшелые мостки. Если встать там и покричать — рано или поздно из камышиной затоки появится лодка. Тут главное — не забыть, зачем пришел. Добродеи страх как не любят, когда их беспокоят понапрасну. Если обидятся — потом можно и шею себе сломать. Но если просьба названа и принята, то лодка понесет гостя на остров, который за густыми камышами темнеет посреди реки. Как раз на полпути между чуждыми, полными злых духов землями Холодной Спины и Кромкой, с которой срываются, падая в мир мертвых, воды всех рек, стоит Ивовая кереметь, словно на страже мира людей.

Остров служительниц Видяны делился на две неравные части: священную и жилую, где селились добродеи и могли заночевать те, кто приплывал к ним за помощью. В той части, что смотрела на закат, днями и ночами шепталась с рекой заповедная роща. Раскидистые березы, сплошь увешанные оберегами, полотенцами, яркой пряжей; старые ивы, опустившие свои длинные ветви в воду; темные липы — материнские древа, дом берегинь, которые защищают рожениц; обережные рябины, отгоняющие нечисть… В камышах вокруг видимо-невидимо птиц: утки, гуси и даже редкие в землях ингри птицы — лебеди. Кирья как увидела их — ахнула от такой красоты. Лебеди священные, к ним даже приближаться нельзя. Это птицы Видяны — верный знак, что и сама мать водяниц где-то рядом.

Заходить в кереметь нельзя было никому, кроме добродей. Войдешь без дозволения, духи взглянут на тебя недовольно — и все. Заболеешь, никакой знахарь не вылечит. А если хоть веточку сломишь — сразу рука отсохнет. Говорят, один хотел ветку оторвать, так у него сразу и руки и ноги отнялись. Так и лежал, слюни пускал, пока вконец не помер.

В жилой части острова стояли привычные длинные, приземистые дома под дерновыми крышами. Там обитали сами добродеи, их дети и внуки, воспитанницы, тетки и бабки. Кирья и не знала, что тут целое селение и все сплошь женщины! Среди детишек встречались мальчуганы, но только совсем малыши. Потом их, видно, отдавали в отчий род. Взрослым мужам постоянно жить на острове запрещалось. Рядом с избами стояли сенники, клети, навесы для сушеной и копченой рыбы — добродеи не только с богами беседовали, но и вели большое хозяйство.

Недалеко от ровного, поросшего травой берега, на котором сохли вытащенные из воды лодки, был огорожен загон для дойных лосих и жертвенного скота, который привозили просители. Впрочем, животных в жертву богам керемети приносили редко. Только на большие праздники или если просьба была уж очень непростой, резали козу или лосенка.

Верховодила всем в керемети Высокая Локша — властная, резкая женщина в годах, ровесница Кирьиного отца. Были на острове жрицы и куда старше ее, но главной считалась она. Локша не боялась ничего — ни людского гнева, ни чужой нечисти. Кирья как-то раз пригрозила ей, что вот вернется брат Учай из похода да придет за ней, — добродея лишь презрительно расхохоталась.

Впрочем, ладно вержане — те, может, и рады были, что Кирью с ее опасным даром забрали в кереметь. Но Локша не побоялась сделать своим врагом и Вергиза, Мазайкиного деда. Не каждый осмелился бы поссориться с тем, кого слушаются дикие звери и лесные духи. А Локше, казалось, не было до того никакого дела. Она проводила дни в привычных хлопотах, управляя своим небольшим поселением, совершая обряды и повсюду таская за собой Кирью. Ходила, звеня оберегами, и над ней, точно стая комаров, вились духи — от мирных и послушных до хищных, алчущих крови.

Волей-неволей Кирья, следуя за Локшей, узнавала много нового.

Что незримый мир совсем близко и может открыться в любой миг. Так что лучше заранее ведать, какие духи хотят зла, с какими можно договориться, а на каких можно попросту не обращать внимания.

Что у мужчины пять душ, а у женщины четыре и она всю жизнь ищет пятую. И, сама того не зная, призывает к себе души из-за Кромки — так и появляются на свет дети.

Что кукушка — это душа женщины, которая умерла родами, и теперь она вечно дите свое ищет, да найти не может.

Что пиво — любимый напиток леших и берегинь и оно вовсе не для того, чтобы хлестать его на посиделках, а чтобы поливать им корни священных берез.

Но больше всего Кирью поражало другое. Раньше она думала, что остров добродей — это их, рода Хирвы, кереметь, а дальше и человеческого жилья-то нет, только лес да край земли. Но как бы не так! Что ни день к полуденному берегу приставали лодки и в кереметь приходили люди, которые и одевались диковинно, и говорили чудно́. И все они тоже звали себя ингри! Положим, о ближних соседях, роде Карью, девочка знала — по большим праздникам они ходили друг к другу в гости, и покойный брат Урхо сватал оттуда невесту. Другое селение стояло у истока Охто, Медвежьего ручья, что впадал в Вержу за излучиной, выше Лосиных Рогов, но там никто из рода Хирвы уже давно не бывал.

А был еще род Эквы — огромный, из пяти деревень, что раскинулись вдоль болот по кромке Мокрого леса. Болотные ингри гордились своей прародительницей — Древней Голой Женщиной, а попросту лягушкой. Сказания утверждали, что на нее, отдыхающую на камне, некогда наступил сам Юмо. Смущенный своей неловкостью, Отец-Солнце пожалел бедняжку и вдохнул в шкурку свой огненный дух. Вот бы к кому пойти солнцепоклонникам-арьяльцам!

Приплывали и другие, из дальних полуденных лесов, называвшие себя «дривы». Смешно выговаривая знакомые слова, рассказывали, что их род живет на берегу такого большого моря, что дальний берег еле видать, а крутые волны могут перевернуть лодку. А люди на той стороне озера вообще по-человечески не говорят и поклоняются Матери-Щуке.

— Смотри, еще немного, и тоже добродеей станешь, — говорил Мазайка, когда ему удавалось перекинуться словом с подругой.

Он сидел на мостках с прочей ребятней, занятой ловлей рыбы. В отличие от неприкосновенных птиц, рыба считалась даром водяниц — не забывать только благодарить их.

— Не стану, — отвечала Кирья, оглянувшись, нет ли где Локши, и усаживаясь рядом с ним. — Я к ней в ученицы не просилась. Она меня украла.

— Нас, — уточнил Мазайка. — И тебя-то хоть понятно зачем. А меня что здесь держат?

На Мазайку в самом деле будто никто и внимания не обращал. Хочешь, бездельничай, хочешь, рыбу лови — только с острова ни ногой. Казалось бы, что мешает сбежать? Берег-то вот он, и лодки никто не сторожит!

Но все было не так просто. Мазайка задумчиво тронул новую, только что вылепленную свистульку и вновь задумался над тем, что не давало ему покоя уже несколько дней подряд…

— Ты не спрашивала Локшу, как она отогнала Дядек? — спросил он.

Кирья покачала головой:

— Что ты, она разве скажет!

— Она дунула в какую-то тростинку…

— Это перо, — сказала Кирья. — Обрезок лебяжьего или гусиного пера. Он всегда при ней, висит на шее. Мы как-то плавали с ней там, за ивами. Вдруг по воде пошли большие круги — такие, что лодка закачалась. Локша тут же вытащила перо и подула. Никакого свиста я не слышала, но круги исчезли…

— Вот! — воскликнул Мазайка и быстро оглянулся — не подслушивают ли добродеины дети. Но те были заняты ловлей и болтовней.

— Это колдовской манок, — прошептал он. — Ах, как бы мне его раздобыть! С тех пор как я сломал костяную дудку, волки не приходят, и я не слышу их. И от деда ни слуху ни духу. От вержан так никто и не приплывал?

— Нет, — вздохнула Кирья.

— А ведь у тебя там брат, — напомнил волчий пастушок. — А у меня — дед. Почему он не приходит за мной? Может, с ним случилось что-то плохое?

— Не тревожься понапрасну, Мазайка, — с сочувствием глядя на него, сказала Кирья. — Тут другие боги. Лесным духам сюда путь закрыт. А что может Вергиз без их помощи — обругать Локшу да треснуть ее веслом? Он уже старый…

— Тсс! — Мазайка схватил подругу за руку, призывая к тишине.

Мимо мостков проходили, смеясь, две молодые добродеи. Одну Кирья уже знала — разговорчивая охтянка по имени Айне. Другая, румяная и курносая, вовсе непонятно какого племени. Будь она обычной девицей, по вышивке на ее платье легко было бы сказать не только из какого она рода, но даже из какой семьи. Но, уходя в кереметь, девы навсегда порывали с домом. Все они считались дочерьми Матери Видяны.

— …Помолитесь, говорит, о дожде, чтобы наконец перестал! У них, понимаешь, выжиги заливает, льны на корню гниют…

— Так ведь о дожде — это в Дом Ветра!

— Я им и говорю — что ж вы к Варме-то не пошли? А они — дескать, обрушился на Дом Ветра божий гнев! Все как есть развалило. Жрец тамошний Ашег получил небесным камнем по голове, почти ослеп…

— А ты что?

— А я им сказала — Видяну о дожде не просят! И не повезла его в кереметь.

— А Высокая что сказала?

— Все правильно, говорит, сделала… Эй, Кирья! Тебя Мать Локша ищет. Пора травы собирать!

Кирья со вздохом поднялась на ноги.

— Не понимаю я, чего она от меня хочет, — сердито сказала она. — Я же ничего не смыслю в травах. А она все спрашивает — эту брать? Ту брать?

— Может, не травы она ищет? — пробормотал, будто про себя, Мазайка.

— А что?

Мазайка повернул белобрысую голову, убедился, что молодые добродеи отошли подальше, и тихо сказал, потянув за висящий у него на шее кожаный ремешок:

— Погляди-ка…

— Ух ты! Новую сойку сделал?

— Это не сойка…

И в самом деле, свистулька в его руках имела с сойкой мало общего. Кирья пригляделась и хмыкнула:

— Щука, что ли? Поющая рыба? А лапы у нее зачем?

— Так… Хочешь опробовать?

— Давай.

Кирья поднесла глиняную рыбу к губам и легонько дунула. Щука отозвалась высокой, несколько гнусавой трелью. Дети, удившие рыбу, дружно оглянулись и наперебой принялись клянчить поглядеть свистульку. Мазайка же не отрываясь смотрел на воду.

— Что там? — тоже наклонилась над мостками Кирья.

Друг тут же схватил ее за руку и оттащил от края.

— Ничего, — буркнул он, отворачиваясь. — Оно и к лучшему…

— Да чего же ты ждал? — воскликнула Кирья, рассерженная этой таинственностью.

— А вот послушай, — ответил Мазайка, спрыгивая с мостков на песок и отходя вместе с подругой к деревьям. — Давеча я на закате ловил с лодки окуней. И тут ветер такой хороший к бережку подул, что я решил — не буду ему мешать…

— Сбежать хотел?! А меня почему не позвал?

Мазайка бросил на нее мрачный взгляд:

— Мне в первый же день Локша сказала: «Попытаешься сбежать — до берега не доплывешь».

— Вот как? И что же, ветер сменился?

— Нет. Не успел я отплыть и на три весла от берега, как вода забурлила и пошла большими кругами… И мне почудилось, что под лодкой проплыло что-то большое, темное…

Кирья содрогнулась. Она вспомнила, как страшно ей вдруг стало, когда она собирала с Локшей семена и корни кувшинок и тут в борт ни с того ни с сего плеснула волна. А ведь это кереметь, где Локша старшая среди жриц! Каково было Мазайке — в сумраке, одному…

— Старики рассказывают басни об огромной щуке, на которой сама Видяна ездит верхом, как мы на лосе, — глухим голосом продолжал Мазайка. — Такой лодку опрокинуть — только раз хвостом ударить. А ты видела щучьи челюсти? У нее все зубы внутрь загнуты — чтобы жертва вырваться не могла…

— Хватит! — оборвала его Кирья, пытаясь отогнать пугающее видение. — Видел же — я подула, и никакая щука не явилась!

— А может, она только на закате…

Их разговор прервали отдаленные крики. Малышня повскакала с мостков и понеслась за жрицами. Айне с подругой уже спешили к ближайшей лодке. На опушке под ивами показалась Высокая Локша и встала там, скрестив на груди руки, — высокая и прямая, сама чем-то похожая на щуку. При виде ее застывшего лица и хмурого взгляда Кирья сразу ощутила непонятную тревогу. Посмотрела туда, куда были устремлены водянистые глаза добродеи, — и сразу все поняла.

— С полуденного берега в кереметь просители прибыли, — прищурившись, говорил Мазайка, который пока ничего особенного не заметил. — Один, два… Там, кажется, беременная баба.

— Дедовы слюдяные чешуйки при тебе?

— Да, а что?

— Погляди-ка туда. Там худо дело, — сдавленным голосом отозвалась Кирья. — Так худо, что я и без чешуек вижу.

Мазайка глянул на людей на дальнем берегу через слюдяную чешуйку и аж побледнел, поминая Видяну, отца Хирву, берегинь и всех богов-защитников, какие только приходили ему на ум.

— На. — Кирья быстро сунула ему в руки глиняную рыбу. — Спрячь с глаз подальше. И не говори никому, что я на ней играла.

— Да при чем тут ты-то?!

— Ох, надеюсь, ни при чем…

Глава 3. Голодные духи

Плоскодонка подплывала все ближе. Она сидела в воде совсем низко, почти черпая бортом воду, как будто еле-еле несла тяжесть четырех человек. Но Кирья — да и не только она — видела, как грузно нависает над лодкой незримая обычным глазом шевелящаяся туча. Словно клубок скользких черных змей, над головами гостей мелькали и извивались десятки нетерпеливых голодных духов. А надо всеми, раскинув кожистые крылья, висел Кирьин недобрый знакомец — длинноклювый зубастый ящер.

— Да как он посмел? — вырвалось у нее гневно. — Сюда, в заповедное место!

— Близкая добыча их за собой тянет, — раздался рядом с ней холодный голос Высокой Локши. — Чуешь, дева, как из-за Кромки мертвечиной повеяло? Будет у нас сегодня тяжкая работа!

Она повела в воздухе рукой, и щек Кирьи в самом деле как будто коснулся нездешний стылый ветерок. А может, просто уже потянуло вечерней сыростью от реки.

Обжанские ингри из рода Карью, прибывшие на остров, однако, ничуть не выглядели нездоровыми — разве что у женщины, что постарше, было встревоженное лицо. Ее дочь, беременная на сносях, круглая и румяная, казалась скорее недовольной. Зачем ее побеспокоили, заставили идти через лес в такую даль, если все, что ей хочется, — не спеша прогуливаться подле дома, переваливаясь по-утиному, да с улыбкой прислушиваться, как в чреве играет дитя?

— Знамения уж больно нехороши, — принялись наперебой объяснять ее мать и дядька. — Проводили моление у Матери-Вербы на Обже — ковш опрокинулся, пиво разлилось… Хотели лучшую ленту из косы на ветку повесить — развязалась, в воду упала и потонула…

— Старухи стращают… — Женщина покосилась на дочку и прошептала: — Как бы родами не померла… Помоги, Высокая!

Она переглянулась с братом и еле слышно добавила:

— А родится девочка — так забирайте себе, в кереметь…

Локша слушала, ощупывая взглядом беременную. Что же с ней не так? Крепкая, сильная молодка. Разве живот слишком широкий. Близнецов, что ли, носит? Но почему над ней стаей вьются голодные духи, облизываясь, как на свежий хлеб?

— Отдохните пока, — подумав, сказала Локша. — Сестры, проводите карью в дом, накормите с дороги. Айне, позови повитух. Идем со мной, Кирья…

Они вышли из-под деревьев и зашагали через небольшой луг в сторону священной рощи. Через луг тянулась широкая тропа, поднимавшаяся на некрутой взгорок.

— Ну, что скажешь? — неожиданно спросила Локша, остановившись на взгорке и глядя назад.

Кирья угрюмо посмотрела на крышу общинного дома, который казался травянистым холмом в подступающих сумерках. Сквозь оконце, затянутое рыбьим пузырем, светился огонек, изнутри доносились голоса. А над крышей на окрестных деревьях, словно черные во́роны, расселись голодные духи.

— Беременная обжанка скоро умрет, — неохотно сказала она. — Может, нынешней ночью.

— Ты уверена? — бросила на нее пронизывающий взгляд Локша.

— Они, — Кирья показала на духов, — уверены. Видишь, ждут?

Старшая добродея не ответила. Она молчала так долго, что девочка не выдержала:

— Что делать будешь? Берегинь молить? Жертвовать вареное мясо Видяне?

— Посмотрим сперва, что повитухи скажут, — отозвалась та. — Ступай-ка ты к ним. Помогай, если попросят. Только при гостях помалкивай о них. — Она коротко кивнула в сторону нависающих над домом деревьев и черных тенях на их ветках.

До самого заката самые старые добродеи не отходили от молодой обжанки. Зажгли лучины, растопили очаг; пели долгие песни, положив морщинистые ладони беременной на живот. Потом, кряхтя, поднялись на ноги и одна за другой пошли из общинного дома на двор.

— Поздно они пришли, — сказала одна, сморщенная и скрюченная, как сушеный корешок, с тонкими седыми косами, самая опытная повитуха в керемети. — Молодка родит со дня на день. Вот если бы на солнцеворот явились, так еще можно было бы что-то сделать…

— Да что там, мать? — спросила Локша.

— Дитя в чреве неправильно улеглось. Уже не повернется и само на свет не выйдет.

— Ничего тут не сделать, — вздохнула другая.

— Можно сделать, — возразила третья, переглядываясь с остальными. — Дитя спасти можно. Оно уже созрело. Если Видяна повитухе нож направит, то дите выживет…

— А мать как же? — не удержавшись, спросила Кирья.

Все промолчали. Только Локша опять уставилась на девочку своими рыбьими глазами и спросила:

— Ну, что скажешь? Отдадим мать голодным духам за жизнь младенца?

Кирья поглядела на нее исподлобья, стиснув кулаки.

«Опять испытывает меня!»

— Зачем ты ее о таком спрашиваешь? — рассердилась одна из повитух. — Зачем девку мучаешь? А ты, Кирья, запомни — ничего голодным духам никогда не давай! Не обещай и сразу плюй в их сторону да призывай Видяну! Они и обещанное возьмут, и твое возьмут. А потом и тебя возьмут!

Локша недовольно глянула на бабку, но ничего не сказала. Потом отозвала трех старух под липы и принялась с ними шептаться. Кирья услышала немного, однако и того хватило, чтобы похолодеть. Добродеи обсуждали, какой отвар дать матери, чтобы опоить ее насмерть и не навредить младенцу…

Кирья невольно бросила взгляд под навес, на обжанку. Та, расправив понёву и вытянув отекшие ноги, беспечно болтала с матерью. Голодные духи спустились с ветвей и медленно подбирались к ней. Кирья хорошо видела, как они черными зверьками перебегают в траве. Только крылатый ящер так и сидел на крыше, словно огромная когтистая ворона. В отличие от прочих духов, которые были заметны лишь краем глаза, а при попытке разглядеть их будто растворялись, этого Кирья четко видела даже в упор. И он ее узнал — в этом она была уверена.

Беременная же не замечала обступивших ее голодных духов. Кирью это не удивляло. За Кромку могут заглядывать умирающие, увечные или те, кого учат от рождения. Или такие, как Кирья, — сами невесть кто, нечисти сродни.

«Кто ж ее сглазил-то?» — задумалась она, с горечью глядя на молодую женщину.

— Принесите жертвы, — проговорила Локша, появляясь из темноты и обращаясь к старшим карью. — Отведем ее в кереметь. Там нечисть до нее не дотянется.

— Духи будут очень злы, — проскрипела одна из старух. — Они хотят крови. Останутся тут, будут мстить…

— Пусть попробуют, — оскалилась Локша. — Но хоть душа ее не переродится в кукушку. Хуже нет — умереть, не разродившись. Моли Видяну, мать, — повернулась она к старшей женщине, которая уже начала всхлипывать. — Если дитя выживет, мы вам его отдадим…

Плач стал громче.

— Матушка? — с тревогой оглянулась беременная. — О чем они говорят?

— Повернуть можно, — раздался вдруг голос Мазайки.

Локша подняла голову так резко, что все подвески звякнули разом, увидела отрока, стоящего в дверях, и вспыхнула от гнева:

— А тебя кто сюда звал? Да как ты посмел явиться?!

— Можно повернуть дитя во чреве, — отступив на шаг, упрямо повторил Мазайка. — Я так раз делал у щенной волчицы. Только боязно. Что-нибудь оборвется внутри… Волчата-то маленькие, а дитя большое…

— Поздно поворачивать, — проворчала старейшая повитуха. — Вот если б на солнцеворот…

— Пусть поворачивает. Я ему помогу, — внезапно выступила Кирья. — Прослежу, чтобы ничего не оборвалось.

— Ты поможешь? — изумленно уставилась на нее мать, обнимавшая молодку. — Ты разве повитуха?

Кирья посмотрела на двух женщин с лицами мокрыми от слез и ничего не ответила. Она сама не знала, откуда в ней уверенность, что она справится. Второй раз в жизни что-то в ее мире грозило сломаться, но теперь дочь Толмая чувствовала в себе силы пройти по самому краю и поставить сломанное на место. Главное, не оступиться…

— Я делом займусь, а вы духов отгоняйте, — сказала она Высокой Локше.

Та посмотрела на нее чуть насмешливо:

— Ну попытайся, коли не боишься. А вы, — обратилась она к повитухам, — погодите пока варить зелье.

— Пусть ляжет на спину, — принялся распоряжаться Мазайка, заходя внутрь. — И понёву пусть снимет…

Юная обжанка послушно улеглась на солому, оставшись в длинной рубахе. Мазайка глубоко вздохнул, положил руки ей на живот и начал медленно и чутко водить — то в одну сторону, то в другую, стараясь понять, как лежит дите. Оно тут же ответило сбоку, ударило его в ладонь ножкой. Ну так и есть — лежит поперек, само путь наружу не сыщет. Долгие муки и гибель ждут их с матерью, если он не сумеет развернуть его как надо…

Он и не заметил, как с другой стороны подсела Кирья, тоже приложила ладонь к животу и закрыла глаза. Все ее чувства обострились, будто мир сейчас протекал сквозь нее. Кончиками пальцев она видела, как растягивается матка, лопаются мелкие сосуды и натягиваются большие; как пережимается пуповина и ребенок начинает беспокойно шевелиться, задыхаясь… Чуяла спиной пристальный взгляд крылатого ящера, чудища из Бездны, двенадцать лет назад убитого ее отцом; ощущала, как подкрадываются голодные духи, нависают за плечами, несмотря на слаженное обережное пение добродей…

— Нет, не так, — отрывисто сказала она. — Посолонь поверни.

Мазайке было непросто. Дитя противилось, не хотело сдвигаться так, как ему неудобно. Оно уже улеглось и теперь было недовольно. Молодая обжанка поморщилась, охнула от боли, попыталась привстать…

— Лежи! — шикнул на нее Мазайка.

Он понимал — дитя все равно потом повернется обратно, как ему привычнее. Лучше бы ей родить как можно скорее… Наконец он почувствовал, как твердая голова младенца вошла в кольцо костей и встала там ровно.

— Получилось? — тихо спросила Локша.

Мазайка молча кивнул.

Словно тяжесть свалилась с плеч Кирьи. Она выдохнула, встряхнула руками и оглянулась. Голодных духов не было — ни единого! Ни за спиной, ни за порогом! Только крылан сидел на ветке липы, разевая зубастый клюв. Кирья поглядела на него торжествующе — что, съел?

И тут что-то лопнуло во чреве обжанки. Мгновенно намокла рубаха. Беременная испугалась, завопила во весь голос. Оборвалось пение, подскочили повитухи.

— Не пугайся, это воды отошли! — раздался голос одной из старух. — Что крик подняла? Все рожают! А вы, дети, ступайте отсюда. Девке нечего на это смотреть, а парню и подавно…

— Я у волчиц роды принимал, — обиженно возразил Мазайка.

— Кыш отсюда! Сестры, ведите ее в кереметь!

Обжанку подхватили под руки, поставили на ноги и с пением повели через луг в рощу. Издалека Кирья услышала, как роженица тоже дрожащим голосом подхватила песню….

Кирья с Мазайкой сидели на мостках, глядя, как мимо них в черной речной воде проплывают желтые листочки — первые знаки близких холодов. Им не спалось. Да и не больно уснешь тут! Самые древние березы не видали на острове добродей такой кутерьмы.

Когда рождается дите, врата в иные миры распахиваются во всю ширь. Кто угодно может появиться оттуда, и не угадаешь, благой это будет дух или нечистый. А может, зверь-прародитель придет за дитем или его собственный неупокоенный предок. Могут и проклясть, и наградить, и младенца подменить… А потому в керемети песни поют — и будут петь всю ночь. Повсюду жгут очистительные костры. Куда ни глянь, трещат ветки в пламени и огненными мошками летят к небу искры. Светло как днем!

Но Кирья не смотрела по сторонам, погруженная в свои мысли.

— Какой страшный выбор, Мазайка! — проговорила она наконец. — Ведь повитухи ее отравой опоить хотели…

— Она умерла бы, сама знаешь, — развел руками мальчик. — Так бы хоть младенец выжил. Хвала богам, все кончилось благополучно!

— Это благодаря тебе, — возразила девочка. — А если бы тут тебя не было? Как считаешь, можно жизнь за жизнь отдавать?

Мазайка задумался.

— Иногда и куда больше можно отдать, — медленно проговорил он. — А иногда ни за что нельзя. Не в жизнях тут дело.

— А в чем?

— Не знаю… Как-то внутри понимаю, но словами сказать не могу.

— Вот и я не знаю! — Кирья вспомнила Локшу и вновь рассердилась. — Зачем она меня спрашивала? Она все ждет от меня каких-то ответов, а я не пойму, чего она хочет!

— Тебя хоть спрашивает, — хмыкнул Мазайка. — А меня просто выгнать хотели, хоть сами ничего не могли сделать. Сегодня, пока вы там пели, опять думал — всем не до меня, а на берегу полдюжины лодок сохнут…

— Смотри! — вскрикнула Кирья, указывая пальцем куда-то в реку.

Ей на миг показалось, что среди проплывающих березовых листочков бледным огнем загорелись круглые желтые глаза. В темноте громко плеснула вода, побежали круги… Пленница добродей вскрикнула и шарахнулась с заскрипевших мостков к берегу.

— Что там, что там? — подскочил Мазайка. Он ничего не видел, как ни всматривался.

Река снова плеснула, желтые глаза обратились листочками и погасли.

Глава 4. Новый род

В приоткрытых воротах брошенного арьяльского острожка гулял ветер, заставляя створки натужно скрипеть на кожаных петлях. Шестеро вошли внутрь укрепления, настороженно оглядываясь по сторонам. Не встал ли кто из мертвецов, чтобы холодным дыханием заледенить теплую кровь своих убийц? Но ни призраков, ни упырей, о которых ночами рассказывали страшные былички, тут не оказалось. Все оставалось таким же, как тем грозным и славным днем, когда отряд Учая растерзал оставленных в остроге арьяльцев, словно волчья стая — безрогих оленух. Теперь Учай вступал в пустой острожек безродным изгнанником без отчего дома. И те, кто шел за ним, разделяли эту участь.

— Отныне здесь наша земля, — провозгласил Учай, обводя рукой обгорелые останки недавних построек.

— Это же совсем близко, — засомневался Кежа, первейший из его друзей и неизменный товарищ во всех затеях. — Старейшины не позволят…

— У нас больше нет старейшин, — оборвал его вожак. — Теперь мы сами по себе род. Я вам старшак, а вы мне — меньшие братья. И все мы отныне друг за друга, и в жизни, и в смерти. И на том кровь мешать будем.

— Будем, будем! — загомонили все пятеро.

— А ну как придут нас гнать? — не унимался Кежа.

— С чем придут, с тем и уйдут!

— Оно бы и хорошо. А то ведь вон они карабкаются!

Учай вернулся к воротам и поглядел в сторону селения. И впрямь Кежа не шутил. Вверх по склону поднимались трое мужей, суровых, как зимний день.

— Ежели позову, выходите ко мне, — кинул соратникам Учай и неспешным шагом отправился навстречу гостям.

— С чем пожаловали? — глумливо спросил он, сунув большие пальцы за ремень. — Не в мое ли воинство вступать?

— Зря ты, Учай, тут встал, — не отвечая на насмешку, проговорил один из пришедших. — Эта земля — наша. Старейшины велят тебе ступать прочь.

— Велят? Мне? — Учай оскалился и расхохотался. — В горшках с просяной кашей ума больше, чем в их головах! Воротись и передай старикам мои речи от слова до слова.

— Ты меня не учи, сопляк, что делать! — вспылил бородатый ингри. — Сказано убираться — так и убирайтесь!

— А я вот что тогда скажу, — чуть подумав, ответил Учай. — Отец мой, Толмай, по доброй воле и с вашего согласия отдал этот берег арьяльцам. А я его у арьяльцев силой своего оружия отнял. — Он положил пятерню на рукоять кинжала. — Стало быть, земля эта — моя и моих ближних! Если желаешь, иди ко мне в род и тоже будешь на этой земле хозяин. А нет — ступай прочь, покуда цел.

— Ты, Учай, говори, да не заговаривайся! — Мужчина схватил было парня за плечо, но тот резко сбросил его руку и пнул посланника по голени. От боли и неожиданности тот взвыл и, забыв об Учае, запрыгал на одной ноге.

— Ты что ж, крысеныш, вытворяешь?!

Слова застряли у него в горле — острие кинжала едва не уперлось ему в нос. Сотоварищи переговорщика метнулись было на помощь, но тут из ворот выскочили пятеро побратимов Учая с копьями наперевес.

— Мы с вами за одним столом едали, одни хлеба ломали. Убивать вас у меня охоты нет, — ровным голосом сказал Учай. — Только потому вы сейчас еще и живы. Но кто нас гнать станет, быстро к Дедам уйдет. Как арьяльцев тут порешили, так и вас порешу.

— Не стращай, не стращай!

— Проваливайте!

Учай вернул клинок в ножны, повернулся и зашагал к острожку.

— Да про кашу просяную старейшинам передать не забудьте, — бросил он через плечо. — Впредь тут кого чужого увижу — прибью. И не говорите, что не предупреждал.

— Эк ты их! — с восхищением воскликнул Вечка, самый младший из соратников молодого вождя.

— Оно-то да… — Кежа с тревогой глядел вслед уходящему посольству. — Да вот только в другой раз они не втроем, а втридцатером придут. Зря ты старикам про горшок сказал.

— Ты отныне для тех стариков никто, — буркнул Учай. — Стало быть, и они тебе чужие. Что их слушать? Волос сед — умишка нет! У себя дома пусть приказы раздают.

— Да все равно нам со всей оравой не справиться. Вот ежели б у нас скорлупы были, как у тех арьяльцев, — мечтательно протянул Кежа. — Да их дивные луки… Тогда, может, и потягались бы.

— Ну-ка помолчи! — оборвал его Учай, а сам призадумался.

В его памяти снова всплыло видение недавней охоты. Отец, вышедший один на один с чудищем; страшные челюсти, сокрушающие его, будто утиное яйцо… Конечно, Толмаю арьяльцы подсунули околдованную, порченую скорлупу, но та, в которой они сами ходили, была вполне годной! А если так…

— Когда я вел царевича и его людей к медвежьему народу, — заговорил он, — воины туда в скорлупах шли. Оттуда сами видели, сколько вернулось… Стало быть, все прочие там остались. И доспехи их там же лежат…

— Медвежьим людям они ни к чему, — подхватил понятливый Кежа.

Учай кивнул.

— Надо бы сходить к скалам и глянуть. — Он ухмыльнулся. — Медвежьи люди объедки в реку кидают, чтоб та весь непотреб из их земли выносила. Ну́ как арьяльцы нам гостинцев там оставили? Тогда-то уж точно разъясним старикам, кто на этом берегу главный!

Вдалеке, будто подтверждая эти слова, пророкотал раскат грома надвигающейся грозы.

— Вот, вот! — воскликнул Учай, указывая в темнеющее небо. — Боги нас услышали!

* * *

К ночи дождь, хлынувший, словно бабьи слезы на тризне, унялся, и обитатели острожка улеглись спать под наскоро отстроенным навесом из лапника. Ночь выдалась неожиданно холодной. Костер то и дело норовил погаснуть, не желая лакомиться сырыми дровами. В свой черед каждый из новых родичей Учая сидел, подкармливая пламя. Выискивал в куче хвороста ветви посуше, сдирал кору с березовых поленьев, давая пляшущим жарким языкам угощение.

Под утро настал черед Учая. Он сидел на поваленном бревне, бывшем когда-то частью коновязи, стараясь увидеть в огне зыбкие приметы своего будущего. Отец когда-то рассказывал, что если внимательно смотреть, то обязательно увидишь… Но сейчас, как ни таращил новый старшак глаза, не было видно ничего, кроме скукоживающейся черной коры, обугленных веток и вечно голодного огня.

«Ничего, все придет, — успокаивал себя сын Толмая. — Сходим в земли медвежьего народа, вернемся с арьяльскими скорлупами и мечами — тут всякому ясно будет, за кем сила! Вот только перед уходом непременно кровь смешать… Чтобы уж там, в походе, точно сжатый кулак, заедино быть…»

Учай устало прикрыл глаза. Веки казались такими тяжелыми, что хоть пальцами держи. Вдруг ему показалось, что он слышит шорох откуда-то из дальнего конца острожка. Учай схватился за рукоять кинжала. Звук становился все явственнее, множился… Казалось, теперь шуршание слышалось со всех сторон. Тихое-тихое, но оттого еще более страшное.

— Кто тут?! — вскочил сын Толмая.

И увидел их. Белесые, полупрозрачные, они двигались со стороны реки. Они появлялись над черной водой, словно огромные пузыри, и медленно плыли вверх по склону, к костру, в поисках утраченного тепла. Кажется, они не видели ничего, но лица их с пустыми бессмысленными глазами смотрели прямо на Учая.

— А, это вы, — хищно оскалился новый вождь. — Что, вернулись? Решили у меня погостить? Ну нет! Убирайтесь! Вы мне никто, вам меня не испугать!

Ему показалось, что одна тень громко прошелестела совсем рядом, — Учай дернулся, открыл глаза и обнаружил себя по-прежнему сидящем на поваленном бревне. Рядом, выискивая что-то в траве, шебуршал еж.

— Привидится же, — фыркнул Учай, понимая, что не будет рассказывать побратимам о том, как задремал в свою стражу.

Он подбросил в огонь еще несколько веток, вздохнул, покачал головой и снова почувствовал, как наливаются тяжестью веки. Он собрался было тряхнуть головой, поднял взгляд наверх и вдруг осознал, что темное небо черно не просто так. Куда только ни достигал взор Учая, в небе крыло к крылу летели огромные черные во́роны. Прежде он никогда таких не видывал — чуть не с волка величиной. Каждый держал в когтях призрачный белесый человеческий остов.

— Куда это они? — прошептал Учай, потрясенный зрелищем. — Зачем?

И будто бездна отворилась перед ним.

Где-то вдали сверкало что-то столь яркое и столь восхитительное, что Учай не мог разглядеть, что же там находится. Однако сердце его стучало неведомой ему прежде радостью и восторгом. Он вскочил и бросился вслед за воронами, и сияние внезапно стало быстро приближаться. Скоро он оказался уже совсем рядом. И увидел Ее.

Она парила среди звезд, между небом и землей, держа в руках веретено и прялку. Ее белое сияющее лицо с черными прорезями немигающих глаз показалось Учаю самым красивым, что он только видел в жизни. Вороны роняли к ее ногам свою ношу и тут же разлетались в стороны. Едва белесый призрак оказывался там, к нему устремлялись тонконогие тени невиданных паучих, глядевших вокруг множеством осмысленных глаз. Они бросались на бестелесную тень и мгновенно раздергивали ее на длинные тонкие нити, которые сами собой мотались на веретено в руках богини. А вокруг сновали вечные прядильщицы, превращая нити в незримое сияющее одеяние, словно властительница облачалась в звездный свет.

— Вот ты и пришел. Я рада видеть тебя! — улыбнулась Учаю неизвестная богиня, не прекращая крутить веретено. — Ты принес мне хороший дар. Мне он по нраву. Приноси мне еще больше таких даров — и я всегда буду держать над тобой руку…

— Как мне называть тебя? — прохрипел ошеломленный Учай.

— Тебе незачем меня называть. В свое время ты узнаешь мое имя.

В голове у молодого вождя шумело, будто он с вечера перебрал хмельной браги, хотя ничего такого и в помине не было.

— Пока ты будешь мне верен, я не дам тебя в обиду. Но не смей изменять мне! Едва свернешь с выбранного пути…

Она поддернула полупрозрачную нить, и Учай с ужасом осознал, что на его глазах исчезает остов одного из воинов, погибших в схватке на Лосиных Рогах.

— Нет-нет, я не сверну, — забормотал он.

Остов исчезал, обращаясь в искристую нить.

— Пусть так и будет…

Богиня протянула руку и ласково запустила пальцы ему в волосы. Ощутив ее прикосновение, пронзившее его, словно молния, Учай чуть не умер от восторга. Голова его закружилась, истома охватила все тело; он почти лишился сознания, но тут что-то холодное скользнуло по его лицу, потом еще и еще…

Учай резко, словно желая убить комара, шлепнул себя по щеке и открыл глаза. Уже начинало светать.

«Неужели это был сон?»

Он глянул на свою ладонь. Ему на миг показалось, что пальцы залиты кровью. Нет, никакой крови — обычные дождевые капли. Опять начинался дождь.

«Или все же не сон?»

Он подбросил в затухающий костер новую охапку хвороста и смахнул с лица прилипшую паутинку.

Глава 5. Утопленник

Третий день пути был на исходе. Отряд Учая остановился на ночевку у вывороченной скалы, закрывавшей стоянку от холодного ночного ветра. Охота в этом краю была легкой и богатой. Непуганая дичь не сторонилась человека. Но все же на ночь следовало оставить дозорного. Мало ли какая тварь примет их самих за добычу?

Учаю не спалось. Он сидел, опершись на скалу, и ладил оперение к древкам новых стрел. Чем ближе к медвежьим скалам, тем все более жуткой представлялась ему затея. В прежние времена с отцом и братом ему уже доводилось сюда ходить — каждый раз сторожко оглядываясь, готовясь в любой миг задать стрекача. Медвежьих людей он видел лишь издалека, над водопадом, но все говорило о том, что время от времени они все же спускаются со своих скал и забредают в Зеленый Дом. А что, если, завидев или учуяв пришельцев, они решат напасть? Помогут ли тут стрелы? Уж что-что, а стрелять арьяльцы умели получше ингри — и где теперь те арьяльцы?

Учай старался отогнать от себя тоскливые мысли. Он теперь не просто предводитель воинов, а глава рода. Если уж он себя напугает, так чего ожидать от младших?

Он оглядел спящих подле костра побратимов, вспоминая, как тем дождливым утром перед выходом, проснувшись, они вдруг уставились на него, точно не видали прежде.

— А что это с тобой? — спросил Вечка, не спуская глаз с его головы.

— Да вроде ничего. — Учай провел рукой по волосам. — Коры, что ли, нападало?

— Какая уж тут кора! Волосы темные, будто в золе измазаны, а в них борозды седые! Брр!

Учаю тут же припомнилось ночное видение, и его охватила радость. Да, это был не сон!

— Это знак…

Он хотел было рассказать соратникам о богине, но оборвал себя на полуслове. Нет, это не для них. Она — его, только его. Никто не должен знать о повелительнице воронов, плетущей нити людских судеб. Для побратимов хватит Шкая.

Не говоря больше ни слова, Учай огляделся, срезал костяным ножом с поваленного березового ствола пласт коры, чиркнул себя острием по ладони и, дождавшись, когда та наполнится, поставил на подкорье кровавый оттиск. И каждый из его новых родичей последовал его примеру, прижимая ладони к его оттиску, смешивая кровь и признавая его старшинство. Отныне они — единое целое и кровь их — общая кровь.

— Кору эту зароем тут, — сказал потом Учай. — А само место упрячем под дерном, так чтоб было не найти. Отныне эта земля нашей кровью вспоена. И стало быть, наша — до конца времен!

Его слова были приняты дружными возгласами одобрения. Такой обряд им прежде был неизвестен. Но теперь у них свой бог — небесный смутьян и забияка Шкай-громовик, что первым из высших откликнулся на слова Учая. И пусть он не самый старший и сильный среди прочих богов, таких как великий Варма или Мать-Лосиха, но ничего — зато он так же юн и свиреп, как они!

— Наша кровь — тебе жертва! — нараспев проговорил глава нового рода, и отдаленные раскаты грома вторили его словам. — Наша жизнь — в твоей руке! Даруй нам победу, сокруши наших врагов, как молниями сокрушаешь деревья и скалы!

— Мы все — одно, мы все — твои сыны! — восторженно закричали юнцы, чувствуя себя в этот миг частью полыхающей над лесами небесной силы, вестниками божьей ярости…

Сейчас Учай бодрствовал один в темноте, у порога чужой земли, и ему было холодно и страшно. За каждым деревом или скалой ему чудились огромные призраки подкрадывающихся медвежьих людей. Но показать этот страх значило сдаться, открыть дорогу пожирающему разум ужасу. Он нахмурился и с удвоенным рвением принялся за работу. Прорезал узкую щель в древке будущей стрелы, смазал ее растопленным рыбьим клеем, осторожно вставил стебель костяного наконечника и неспешно, чтобы тот не искривился, принялся обматывать тонкой жилой. Закончив, придирчиво оглядел, ровно ли тот встал, не будет ли рыскать в полете, словно раздумывая, какую цель выбрать…

От костра послышались всхлипы.

— Что еще такое? — недовольно прошептал Учай, встал и направился к огню.

Сидевший настороже Вечка подхватился было, сжал копье, но, увидев старшака, облегченно вздохнул. И тут же, не удержавшись, всхлипнул.

— Ты что же здесь, болото решил устроить? — насмешливо спросил старшак. — Чтобы мы тут поутру в твоих слезах потонули? Так страшно, что ли?

— Нет, я не о том… — начал оправдываться мальчишка. — Я по матушке скучаю. По сестрам, по отцу. Как они там? Им небось тоже несладко…

— Сладко, не сладко! Ты что, сюда мед есть пришел? Угомонись, Вечка.

— Да я что? — Вечка прерывисто вздохнул. — Я и сам не хочу, а они текут… Что-то жжет внутри, точно угольев тут, — он хлопнул себя по груди, — насыпано!

— Ладно тебе. — Учай приобнял отрока за плечи. — Или я не понимаю! Всем сейчас тяжко. Но ты одно пойми: род Хирвы теперь как петух без головы. Сколько-то бежать может, да только далеко все равно не убежит и в ощип пойдет. Старейшины из лет выжили, трусами сделались, уже тени своей боятся! А ныне трус и мертвец, считай, одно и то же. Пока это у сородичей наших в голове не уляжется, дорога им — в Дом Дедов. Не тужи, Вечка. Они еще придут к нам, и поклонятся, и попросят защиты.

— Вправду так думаешь? — пытливо глядя на вождя, спросил подросток.

— Так и будет, — подтвердил Учай. — Ты, главное, мне верь. Мне о том сам Шкай сказал. Помнишь, как в небе громыхнуло? Слова те все слышали, да не все поняли.

— Хорошо, — кивнул Вечка, утирая слезы. — Пусть только его воля исполнился поскорее!

— Поскорее так поскорее. Буди братьев. Пора начинать.

* * *

Учай вынырнул из реки и запрыгал на месте, чтобы согреться.

— Еще одного нашел! — объявил он, перекрикивая шум водопада. — Раки его объели, зато коряг рядом нет — тащить будет легко!

На берегу уже лежало несколько доспехов, боевых поясов, кинжалов. Были и луки, но все эти дни пролежавшие в воде и потому непригодные. Распухшие, обглоданные раками тела арьяльцев были сложены в стороне, заставляя юношей то и дело озираться, будто ожидая, что мертвецы вдруг поднимутся и учинят расправу с грабителями.

— Схоронить бы их надо, — буркнул здоровяк Каргай.

Отец его был из тех, кто погиб в погоне за арьяльцами, и он считал месть своим священным долгом. Но мертвые, да как должно не упокоенные, — дело другое. Они уже не люди — они слуги Маны, грозного бога смерти, и его ужасной матери Калмы.

— Это еще для чего? — презрительно глянув на тела врагов, спросил Учай. — Они небось к отцу на тризну идти не пожелали.

— Вот ты плетешь невесть что! — поддакнул Кежа. — Разве ты знаешь, как арьяльцев нужно хоронить? В воду кинем, и довольно. Пусть их там раки доедают.

— А ну как ночью полезут за схищенным добром? — мрачно спросил Каргай. — И скорлупы заберут, и нас утянут к Мане.

— Говорят, у бабки Калмы зубы железные и руки в десять локтей, — испуганно добавил Вечка.

— Ты давай оттирай песком скорлупу, а не болтай! — сердито приказал Учай. — Ты что, дите малое — бабки Калмы бояться? Утащат, утащат… С чего бы им нас за Кромку тащить? Разве это мы их убили? Нет, не мы.

— А если встанут? — не отставал Каргай.

— Тогда отойдем от них задом наперед, так что даже если они и встанут, то враз со следа собьются.

— А как по лесу бродить начнут?

— Нам-то что с того? Пусть себе бродят. Мы добычу заберем и уйдем. Лучшее себе оставим, прочее снесем в Ладьву на торжище…

— Если в Ладьву, то нас там могут узнать и сразу спросят, где мы их взяли, — заметил Кежа.

Учай кивнул:

— Ты прав. Самим сгодится — для новых побратимов. А на торжище все же идти надо. Там всякий люд бывает, из разных мест едут. Если где искать людей для войска, то там…

Он осекся на полуслове и замер, стиснув в руках бронзовый панцирь. Раздался громкий всплеск, и из воды показалась голова. Мощные руки вцепились в камень у берега, и речной обитатель, глотая воздух, полез на сушу.

— А-а-а! Мертвец лезет! — заорал Вечка и бросился наутек.

За ним припустили и остальные побратимы, спотыкаясь и крича в ужасе. Только раздетый донага Учай остался на месте, не в силах отвести взгляд от упыря. Он бы и рад был убежать, да окаменел от страха. Даже в сгущающихся сумерках он узнал силача Джериша, первейшего из телохранителей царевича Аюра. Тот наконец вылез, встал во весь рост и уставился на сына Толмая, отплевываясь и вытряхивая воду из ушей.

— На, на! Все забирай, только меня не трогай! — завопил Учай и бросил грудную пластину доспеха под ноги мертвеца.

Бронзовая «скорлупа» ударила того по пальцам, и предводитель Жезлоносцев Полудня взвыл от боли:

— Ты что творишь, змеево отродье?!

Учай вгляделся в могучего воина и изумленно спросил:

— Ты что, жив?!

— Я-то жив, а вот ты сейчас будешь мертв!

— Постой, постой! — Учай выставил перед собой руки. — Без нас тебе отсюда не выбраться!

— Ты что, меня дурачить вздумал? — Разъяренный Джериш схватил его за горло и приподнял над землей.

— Погоди! Выслушай меня! — хрипел Учай. — Ты успеешь меня убить, когда захочешь…

— И то верно. — Джериш с негодованием швырнул грабителя на землю. — Говори, но только быстро и толково, если не хочешь, чтобы я притопил тебя, а затем и всех прочих крысенышей!

— Я не убивал твоих людей!

— Это я знаю. Куда уж тебе! Просто завел на погибель, чтобы обворовать трупы.

Он наклонился, поднял с земли боевой кинжал, вытащил его из ножен и шагнул к новоявленному вождю.

— Есть еще что сказать?

— Да-да, есть! — Мысли быстро мелькали в сознании Учая. — Я был верным! Я привел вас сюда, как велел царевич! Вспомни, я предупреждал, что здесь живут враги, к которым не надо ходить…

— Я в этом убедился, — мрачно ответил Джериш. — Все?

— Нет, не все! Пока я вел вас сюда, мои сородичи учинили ужасное злодейство! Они напали на ваш стан. Не выжил никто!

— Что? — медленно повторил Джериш.

— Только я и те, кто со мной, остались верными клятве моего отца Толмая! Ведь это мы помогли сбежать царевичу и некоторым его людям — и нас за это изгнали из рода!

Эти слова Учай кричал во все горло — не столько чтобы убедить Джериша, сколько чтобы рассказать притаившимся неподалеку собратьям о том, что следует им говорить, если спросят.

— Твои сородичи убили наших слуг? — глухим голосом повторил глава жезлоносцев. — Это верно?

— Так же верно, как то, что я вижу тебя! Они изгнали нас и, конечно, мечтают убить. Нас всего шестеро… — Учай принялся всхлипывать. Его била крупная дрожь, то ли от холода, то ли от страха. — Нам нужно было оружие и доспехи… Я подумал, что они больше вам не нужны. А нам они помогут спастись, чтобы защитить дело, за которое отдал жизнь мой отец. Прости, если я нарушил покой ваших мертвецов, — у нас не было злого умысла…

— Лесные дикари перебили свиту царевича, — вновь повторил Джериш, сжимая и разжимая кулаки. — Хорошо, что ты рассказал мне это.

Он поглядел туда, где среди кустов прятались прочие:

— Эй, вы! Бегом сюда! Если будете мне послушны, я сохраню вам жизнь.

— Возвращайтесь! — крикнул Учай, быстро подхватывая лежащие на берегу порты и кидая недоверчивый взгляд на могучего арьяльца. Неужели тот и впрямь столь простодушен, что поверил ему? Похоже, так и есть…

— Эй, малый… — Джериш вновь поглядел на собеседника. — Как там тебя — Учай? — У вас есть хорошая еда? Мясо? А то от всех этих ягод я скоро буду щебетать, как птица! Хотя ягоды там, у медведей, с кулак величиной…

— Есть — с утра в силки попался заяц.

— Вот и отлично. Пожарьте его и найдите для меня одежду. Да подберите с земли оружие и доспехи — нечего им там валяться… — Он огляделся и добавил: — А затем — бегом в лес за дровами. Нужно будет разложить большой костер, чтобы предать тела арьев очистительному огню.

* * *

Джериш сидел у костра и жадно вгрызался в жареное заячье мясо. С каждым укусом на сердце у него становилось все радостнее и по телу разливалась приятная истома. Он с улыбкой глядел на шестерых заморышей, сидящих в стороне и с робким любопытством наблюдающих, как стремительно исчезают остатки их зайчатины.

«Наверно, думают, что стоило поймать еще одного, — благодушно подумал огромный арий. — А лучше двух. И полдюжины уток».

Он помахал в воздухе обглоданной костью:

— Давай рассказывай дальше!

— Так вот, когда царевич и его люди добрались до Лосиных Рогов, там их ждала засада, — продолжил Учай. — Но ваш солнечный бог спас их. А моего брата Урхо предки не уберегли. Он собой закрыл царевича, так его на копья и подняли…

— А где был в это время Ширам?

— Наставник царевича тяжело ранен — он упал со скалы, чуть насмерть не расшибся.

— И расшибся бы — невелика беда, — буркнул Джериш, скривившись, и сплюнул мелкую косточку. — Главное, царевич-то остался невредим?

— И юный царевич, и рыжий шаман, когда я видел их в последний раз, были живы и в добром здравии, — поспешил успокоить его Учай. — Упредив царевича о засаде, я вернулся и пытался отговорить сородичей, но они меня не слушали. Так ведь?

Он обернулся к спутникам. Те жарко закивали, не сводя голодных глаз с почти съеденного зайца.

— Ты — настоящий сын своего отца! — дожевывая кусок мяса, с чувством проговорил Джериш. — Аратта не забудет твоего деяния…

Он задумался, прикидывая, что еще похвального можно сказать Учаю. Но мысли невольно обратились к главному — что следует делать дальше.

Возвращаться в одиночку в Аратту? Пустая затея. Зима наверняка застанет его в пути. Даже если прихватить с собой этих мальчишек… Джериш живо представил себе, как взглянет на него высокородный братец Киран — как умел смотреть лишь он. Воину показалось, что он слышит обращенный к нему вопрос: «Ты увел с собой полторы дюжины отборных жезлоносцев, а привел обратно полудюжину каких-то ощипанных цыплят. Ты с ума спятил?»

Напутствуя родича в дорогу, государев зять настойчиво рекомендовал предводителю Полуденных Жезлоносцев подружиться с наследником престола, стать его ближайшим советником и товарищем. Не дать мерзкому накху оплести мальчишку своими змеиными чарами. И все складывалось просто замечательно — до этой проклятой охоты в землях медвежьих людей!

Джериш скрипнул зубами. Иметь дело с разгневанным знатным родичем ему хотелось меньше всего. От милости Кирана зависело, достигнет ли он высот, возглавит ли дворцовую стражу или так и вернется в башню отца — жить среди быков, коз и прочей домашней скотины…

Но в сущности, зачем ему спешить в Аратту? Раз он уже здесь, можно сказать, что в его лице здесь — войско повелителя Ардвана! А что, если помочь простоватому, но верному мальчишке Учаю стать вождем дикарей, а затем с его помощью привести к покорности прочие здешние рода ингри? Едва ли это займет много времени. А когда по весне государь Ардван пришлет сюда войско, чтобы покарать мятежников, он, Джериш, по сути, уже будет наместником повелителя Аратты в этом краю. Тогда, очень может быть, государь так и пожелает оставить его наместником! И тогда для Кирана он будет уже не просто бедный родственник. Тут от него и польза семье будет больше. Да и самому на здешних шкурках можно неплохо нажиться…

— Словом, сейчас доем, и пойдем, — завершил он.

— Куда? — насторожился Учай.

— В твое селение. Царевич Аюр возвысил твоего отца над всеми ингри. Твой брат до последнего вздоха стоял за него. А ты — их законный наследник. Будешь впредь повелителем над всем Затуманным краем. А кто не пожелает покориться, тому я враз голову меж ребер вколочу. Так-то! А ну-ка, мелюзга, поймайте мне еще пару зайцев!

Когда над лесом взошла луна и начало угасать пламя большого очистительного костра, Вечка бесшумно подошел и уселся на поваленное дерево рядом с Учаем. Тот жарил на огне найденный поблизости гриб.

— Этот уснул, — заговорщицки прошептал он.

— Ну и хорошо, что уснул. Пусть отдыхает.

— Да я к тому, что можно начинать!

— Что начинать? — удивился наследник Толмая.

— Как — что?! Ну сейчас он спит, нам ничего сделать не может. Ты его ловко провел! Так вот. — Младший из Сыновей Грома, как они сами себя прозвали, поудобнее ухватился за охотничье копье. — Вшестером ударим, навалимся на древка — он и дернуться не сможет!

— Ишь ты! — хмыкнул Учай. — А зачем нам на него вшестером наваливаться?

— Он же арьялец! Наш враг!

— Ты, Вечка, мал еще и глуп о таких делах размышлять. Вот скажи — мы тут скорлупы и оружие себе набрали, так они теперь чьи? Арьяльские или наши?

— Ясное дело, наши!

— То-то же. Так и этот верзила — теперь наш.

— Его, вестимо, медведи за своего приняли, оттого и не сожрали, — с ухмылкой сообщил Кежа, бесшумно появляясь из темноты. — Слушай старшака, Вечка. Он дело говорит.

— Арьялец для нас много сделает, — продолжал Учай, мечтательно глядя в ту сторону, откуда доносился раскатистый храп Джериша. — Да мы с ним всю Ингри-маа под мою руку соберем! И войско обучим… И всем покажем, что лютей арьяльца и медведь-шатун быть не может. Так и пусть себе спит, сил набирается. Копьями затыкать мы его всегда успеем…

Вечка бросил на него уважительный взгляд:

— Ну ты и хитер!

— Так что разумейте, — обратился Учай к подошедшим один за другим побратимам, — если хитрость для правого дела нужна, то она правее правды будет. — Он погладил свои темные с просединами волосы. — А потому думайте что говорите. До поры до времени вы этому Джеришу — первейшие друзья и соратники.

Глава 6. Врата Маны

— Косящие колесницы? — повторил Учай, моргая. — А что это?

Джериш поглядел на него с легкой насмешкой. Сын вождя, который сидел рядом с ним у костра, тараща глаза то ли от усталости, то ли от удивления, выглядел до смешного нелепо.

Прочие юнцы нынче и вовсе отличились. Не сказать бы, что он сильно гнал тощих беловолосых мальчишек, которые, пыхтя, волокли на себе добытые бронзовые доспехи и оружие. Любой из прежних его воинов справился бы с дневным переходом, даже и через лес, веселя себя на ходу шутками и песнями. А эти, едва разведя костер, рухнули вокруг него под стать поленьям и тут же заснули мертвым сном.

Один Учай только и держался, да и тот еле ворочал языком от усталости. Но все же упорно сидел рядом с Джеришем, расспрашивал его о походах, сражениях и нравах далекой Арьялы. Правда, иногда, после очередного вопроса, начинал клевать носом, глаза его слипались и голова клонилась к коленям. Но окрик «Хвороста подбрось!» быстро пробуждал его от сонной одури.

— Косящие колесницы-то? — произнес Джериш. — Это о-го-го какая сила! Вот представь: несутся они на тебя стеной, кони храпят, впереди таран — да такой, что если даже мне в щит ударит, то перевернет вверх тормашками. По бокам зазубренные косы вращаются. Попадешь под них — сразу кусками нарубит. На самой колеснице — лучник. Стрел у него там без счету. А как у нас стреляют, ты сам видел. Учат сызмальства — на тележку ставят и трясут со всех сторон. А ты хочешь не хочешь попадай. Отец мой лепешку подвешивал: не собьешь — не пообедаешь! Сначала просто на веревке, потом раскачивал ее влево-вправо. А когда я с легкостью по его приказу всаживал стрелу, куда б она ни качнулась, так и вовсе раскручивать начал!

— Ого, — бормотал Учай, внимательно слушая.

— Ну юнцам-то все игра. А когда я с качающейся тележки в раскрученную лепешку начал попадать, отец решил, что самое время мне всерьез ратному искусству начать учиться.

Учай сглотнул слюну. Конечно, он и сам охотился с отцом. Бил на ветке белку затупленной стрелой, чтоб не испортить шкурку. Но чтобы вот так — и только после этого начинать учиться?!

— А меня научишь? — будто вскользь спросил он.

— Отчего ж — научу, если учиться будешь…

— Конечно буду…

Учай осекся. Тонкий слух охотника уловил вдали звук хрустнувшей ветки. Затем — тишина. Никто из зверей не стал бы ходить так. Одни беззвучно подкрадываются на мягких лапах, другие ломятся через подлесок без оглядки на шум.

— Похоже, тут люди, — скороговоркой сообщил он, оглядываясь по сторонам.

— Кому бы тут ходить? — удивился Джериш.

— Не знаю…

Учай пытался сообразить, почему стало тихо. Неизвестные услышали их голоса? Скорее уж учуяли дым костра.

Жезлоносец бесшумно поднялся на ноги:

— Давай-ка глянем, что будет.

Джериш с Учаем отошли за ближайший куст и притаились. Спустя время трое мужчин вышли из лесной тьмы. Подойдя к костру, они остановились и уставились на спящих подростков.

— Ишь ты, — негромко сказал один. — Арьяльские скорлупы где-то раздобыли.

— Я ж тебе говорил — к медвежьим людям пошли. А ты — да что им там делать! Вот то и делать.

— А куда Учайка подевался? — спросил третий.

— Вот проснутся и расскажут. До Учая нам дела нет, он — отрезанный ломоть. Куда ему надо, пусть туда и уходит. Но юнцам головы морочить нечего. Погуляли — и будет. Пора домой вертаться.

— Давай буди их, — приказал первый говоривший.

— Не надо будить.

Учай вышел из-за куста.

— Что ж это вас ночью в этакую даль понесло? — ехидно спросил он, оглядывая бывших родичей. — Или, может, все же решили ко мне в войско вступить?

— Нам твои расспросы, Учай, — тьфу, — холодно ответил старший охотник. — Ты для нас все равно что умер.

— Ах вот как! Тогда и вы для меня умерли! Ступайте-ка отсюда…

Джериш возник у них за спиной так быстро, что никто ничего не успел заметить. Он поймал за головы двух ингри и столкнул их с такой силой, что черепа треснули, как пустые орехи. Третий едва успел повернуться. Арьялец ухватил его за подбородок и макушку, хекнул и в одно движение свернул ему шею.

— Так-то, — самодовольно ухмыляясь, сказал он. — С такими вояками справиться — что чихнуть. Тут и оружия не надо. Эй, парень, ты чего?

Учай скрючился чуть не вдвое, схватившись рукой за горло. Его мутило так, будто все нутро выворачивали наизнанку. Эти люди недавно были его родичами, рядом с ними он прожил всю жизнь, сидел за одним столом, ломал хлеб…

— Ты ж их убил… — выдавил он, глядя на арьяльца расширенными немигающими глазами.

— Конечно убил, — с улыбкой подтвердил Джериш. — А вот доберусь до вашего селения, там-то они узнают, как арьи карают мятежников! Всех порешу!

— Постой, постой! — вскинулся Учай, живо представляя себе предстоящую расправу. — Всех не надо! Это все старейшины виноваты! Им ведь поперек слова молвить никто не решался… Если теперь весь род Хирвы карать, кто же нас потом кормить будет? Старичье, конечно, поучить, чтобы седые дурни поперек не лезли, а всем прочим — жизнь даровать и обложить данью с каждого лба. И им урок, и нам польза…

Джериш поглядел на собеседника с одобрением:

— Да ты парень толковый! Все вперед продумал, молодец. Что ж, будь по-твоему.

— Оно и к лучшему, — быстро закивал сын Толмая. — Я-то сородичей хорошо знаю. Я тебе расскажу, как все провернуть…

— Ну гляди. Я тебя послушаю. Но если что не так… Вот эти трое умерли быстро. Не делай так, чтобы я тебе показал, как умирают медленно!

Бросив эту угрозу, Джериш вернулся к костру и уселся там как ни в чем не бывало. Учай не без труда разогнулся. Его еще мутило, но уже отпускало. На убитых вержан глядеть было страшно, но он пересиливал себя и смотрел. Один из троих был родной дядька Кежи, другой — старший брат Вечки. Вот горе-то побратимам…

«Они теперь чужаки, и горевать по ним незачем, — одернул он себя. — Они нам не родичи! Сами от нас отреклись — значит сами и виноваты!»

Нужно это принять, уговаривал он себя. Научиться радоваться гибели ближних, внезапно ставших врагами.

Ничего, он сможет.

Проснувшись поутру, Дети Грома обнаружили неподалеку от места ночевки своих убитых сородичей. Парни оторопело глядели на мертвецов, не зная, что и сказать. Еще совсем недавно они сами дерзко отгоняли бывшую родню от острожка. Но одно дело грозить, пусть даже и оружием, и совсем другое — смотреть на бездыханные тела. Кежа не мог скрыть слез, глядя на собственного дядьку. Вечка и вовсе плакал в голос, не находя сил поверить, что все это случилось на самом деле.

Дождавшись, когда Джериш отойдет подальше, Учай подошел к Кеже и обнял его за плечи.

— Держись, — тихо сказал он. — Это все Джериш. Видать, за вами ночью приходили. Он увидел их и прикончил…

— Где он? Я убью его!

— Тихо, тихо… Я тоже его ненавижу. Но сейчас он ушел. А вернется, не лезь к нему — в открытом бою он задавит тебя, как муху, даже ойкнуть не успеешь.

— Но когда мы отомстим?!

— Я скажу тебе когда… Но не сейчас. Твое время еще настанет.

Кежа схватил за руку побратима:

— Обещай мне!

— Так и будет, поверь.

* * *

Ворота селения ингри были заперты, словно на ночь. Обойти их, впрочем, не составило бы никакого труда. Но Учай подошел прямо к воротам, остановился и принялся колотить в створки кулаком.

— Я Учай, сын Толмая, призываю всех сюда! — закричал он во все горло. — Я не ступлю на землю, с которой меня изгнали! Я пришел вернуть роду Хирвы тела несчастных, убитых арьяльцами!

Пока он выкрикивал свои слова, его побратимы подтащили к воротам волокушу, сработанную из молодых елок. На волокуше лежали тела их недавних родичей.

Заслышав голос изгнанника, люд начал стекаться к воротам. Вержане из любопытства подходили ближе и застывали на месте, в ужасе глядя на мертвецов. Ворота распахнулись, и наружу кинулись женщины. Воздух наполнился криками и причитаниями.

— Видите? — срывающимся голосом воскликнул Учай. — Я же говорил, что арьяльцы вернутся мстить, а вы мне не поверили! Вы изгнали меня! Вот, получите! Если кто-то думает, что арьяльцам хватит этих жертв, пусть даже не надеется! Враги не будут знать покоя, пока не истребят каждого из вас. Мы случайно наткнулись на эти тела в лесу. Но теперь вы знаете — арьяльцы где-то рядом!

Пока одни вержане с плачем заносили внутрь тела родичей, другие молча глядели на Учая и изможденных Детей Грома за его спиной, бледных от усталости и всего пережитого. Люди пытались осмыслить произошедшее. Но Учай не позволял им задуматься.

— В последний раз говорю! — крикнул он, перекрывая стенания. — Чтобы не пропасть попусту, как зайцы в половодье, нужно созывать войско! Признайте меня военным вождем — и мы отстоим наши земли!

Толпа загудела, послышались негромкие голоса, кто-то ожесточенно заспорил… Учай, внимательно вслушиваясь и вглядываясь в лица мужей, воспрянул духом. Он не видел враждебности к себе, только растерянность и боль. «Они сейчас здорово напуганы, — возбужденно думал он, шаря взглядом по лицам ингри. — Еще немного — и они призовут меня назад!»

Но тут вперед пропихнулся худой старик Райну с яростным взглядом — тот самый, который объявил Учая изгоем, плевал и кидал золу ему вслед. За ним следовали прочие старейшины. Гул толпы смолк.

— Ты был изгнан, — выступил седобородый старец. — Эти люди отправились следом за тобой, чтобы вернуть бестолковых отроков по домам. А значит, ты и виновен в их смерти.

— Я?! Ты что мелешь?

— Сам-то что мелешь! — громким скрипучим голосом выкрикнул Райну. — Откуда тут арьяльцы? Они давно ушли! Вернутся ли — лишь боги ведают. Уж не знаю, кто погубил охотников — медвежьи люди, лесные духи или кто другой, — но вина на тебе, Учай!

— Ах так? — перебил его сын Толмая, бледнея от злости. — Тогда ты виновен, что выжил из ума, старый пень! И род свой губишь! Я не звал никого из них, — Учай указал на мертвецов, — выслеживать меня! Вам не понравилось, что мы заняли острожек на холме? Так мы ушли оттуда. Зачем же вы не унялись? Разве я пинками гнал с собой моих побратимов? Они не младенцы, они воины, Дети Грома, они решают сами! И ума у них, по всему выходит, побольше, чем в том бородатом горшке, который торчит у тебя на тощей шее!

Он плюнул под ноги старейшине. Пролетевшие было над толпой смешки тут же затихли.

— Я хотел помочь вам, — обратился к толпе Учай, нарочно отворачиваясь от стариков. — Но судьба этих бедолаг ничему вас не научила. Мы уходим — а вы скоро умрете!

Учай сделал знак соратникам. Оставив волокуши перед открытыми воротами, они, опустив плечи, последовали за ним.

— Я буду на холме, в моей крепости! — обернувшись, крикнул сын Толмая. — Если кто решит вступить в мое войско — ищите меня там. А нет, так живите как знаете. Боги ведают, вам осталось недолго!

* * *

По темному небу беззвучно текли низкие облака, то и дело закрывая большую осеннюю луну. На берегу Вержи было холодно и промозгло, ветер кружил опавшие листья и бросал в лицо редкие капли дождя.

Учай, обхватив себя руками за плечи, съежился перед тлеющим костром и мрачно поглядел туда, где в темноте раскинулось спящее селение ингри. А, нет, не спящее. Вот огонек у ворот, и там, внизу у мостков, где лодки… «Сторожат. Боятся меня. Или не меня? Неужели все-таки поверили в арьяльцев? Но и впрямь, кому, как не им, совершить такое убийство?» Он вспомнил радостное лицо Джериша, в один миг прикончившего троих взрослых мужчин, и его невольно передернуло от этого воспоминания. Может, все-таки получится обойтись без лишних смертей?

Молодой глава нового рода покосился в сторону, где под отдельным навесом спал Джериш. Вражина устроился вольготно — только длинные ноги в сапогах, снятых с мертвеца, торчат наружу. Учай скрипнул зубами и отвернулся. День за днем он сам же одергивал парней, чтобы не смотрели на арьяльца волками, сам вокруг него вился, выказывая верность, поддакивал, вел долгие задушевные беседы — и с каждым днем все сильнее его ненавидел. «Как бы только Джериш этого не заметил! Хотя он и не глядит на нас. Что ему до ненависти ползающих под ногами букашек?»

Учай встал, подошел к спящему под навесом Вечке и тряхнул его за плечо:

— Вставай!

— Что? — Мальчонка непонимающе обвел глазами острожек. — Что-то случилось?

— Домой пойдешь.

— Я же с тобой! Я клялся, я кровь с тобой мешал…

— Тихо, не шуми. А то еще, чего доброго, его разбудишь. Пойдешь и сделаешь вот что…

Он склонился к уху младшака и быстро что-то зашептал. Проснувшийся уже Вечка закивал, улыбаясь. Вскочил и тут же исчез за воротами.

Учай прошелся по острожку. Сейчас ему не сиделось на месте. Правильно ли он поступает, давая сородичам еще одну возможность сделать разумный выбор? Или, может быть…

Он поглядел в сторону спящего Джериша, привольно раскинувшегося под навесом. Один удар арьяльским кинжалом — и младший сын Толмая навсегда останется героем в роду Хирвы. Вот только сейчас ему это уже не нужно…

Он тряхнул головой, отгоняя навязчивый морок. И все же как Джериш уцелел в земле медвежьх людей? Да еще прожил там немало дней, пока не сбежал?

Эта тайна занимала всех Детей Грома. Кежа уже подступал к великану с расспросами, но остался ни с чем. Второй раз Джериш еще и наорал на него и отвесил оплеуху ни за что ни про что. Явно воспоминания приводили его в дурное расположение духа. Видно, хвалиться ему было нечем… «Да небось просто прятался в кустах, глядя, как медвежьи люди доедают его сородичей, и теперь стыдится… Но почему выскочил голый?» Парни втихомолку зубоскалили над арьяльцем, высказывая самые непристойные предположения о его жизни среди медвежьего племени.

Но так или иначе, Джериш сейчас с ними. И нынче ночью он Учаю очень пригодится.

Подумав об этом, молодой вождь опять помрачнел. Как себя ни уговаривай, но то, что он задумал, было не просто воинской уловкой. Одно дело — наблюдать, как враг — пусть и временный союзник — убивает бывших сородичей. Но совсем другое — самому привести в родной дом смерть…

Сын Толмая по-прежнему никак не мог сладить с собственным сердцем. Перед ним то и дело всплывали совершенно ненужные, глупые воспоминания. Как Райну учил его бить острогой рыбу; как те самые старейшины, которые уже скоро должны были отправиться к праотцам, собирались в доме Толмая, обсуждая общие дела. А он, совсем еще мальчонка, сидел у отца на руках и слушал, ничего не понимая, хотя ему уж точно не место было среди умудренных мужей. Что ж, теперь им суждено умереть. Они пережили свое время…

Он вдруг со страшной ясностью ощутил, что больше ему не к кому обратиться за советом. Он один на один с небесами.

Учай прикрыл глаза. Ему очень хотелось задать вопрос и получить утвердительный ответ — что он все делает правильно. Но кто может ему это сказать?! Хотя…

Он поспешно запустил руку в поясную сумку и радостно нащупал костяной волчок. Не зря прихватил его из отцовской избы!

Сын Толмая достал волчок из сумки, выбрал место поровнее на утоптанной земле и что есть силы закрутил против солнца.

— Все ли я верно делаю? — прошептал он.

Волчок заплясал на одном месте, почти неподвижный, только края его чуть содрогались. Красные дуги, которые в свете костра казались черными, побежали к краям, то расходясь, то сливаясь. Учай не отрываясь глядел на них, пока у него все не поплыло перед глазами. Где-то в лесу закричала ночная птица. Учай резко вскинул голову, озираясь. Вроде никого…

Но он знал, что это не так.

«Здесь кто-то есть, — подумал он, чувствуя, как немеют его руки и холодеет в животе. — Они смотрят на меня…»

Волчок понемногу замедлил вращение, упал набок и покатился в темноту от костра. Но Учай на него уже не глядел. Теперь ему стало ясно видно — ночная крепость полна призраков. Бледные тени, различимые лишь на границе света и тьмы, то появлялись, то исчезали, опасаясь приближаться к костру. Не духи ли это убитых арьяльских слуг, оставшихся без погребения?

Что ж, если они здесь есть, это неудивительно. Учай невольно вспомнил, как его воины разоряли стан. Слуги не сопротивлялись, просили смилостивиться. Они не были ни воинами, ни охотниками; убивать таких — что волкам резать стадо. Ингри тогда все опьянели от крови и богатой добычи. Потом многие, очнувшись, об этом жалели — да, многие, но не Учай. Он не забыл, как ему нравилось их убивать. Даже при воспоминании об этом у него теплело в груди. Отнимая чужие жизни, слушая крики и мольбы безоружных, он нутром чувствовал, как к нему течет их жизненная сила, и упивался ею.

И вот он снова готовится проливать кровь невинных. Но на этот раз своих. И они об этом знают. Нет, это не призраки слуг, понял Учай. Это мертвые охотники, его бывшие сородичи. Те, кого он повел с собой в погоню за арьяльцами, кто не вернулся: погибшие на Лосиных Рогах, убитые на Холодной Спине…

Пришли защитить свой род — от него.

Тени беззвучно обступали Учая, медленно смыкая круг. Ему стало страшно, но он не показывал виду. Он быстро схватил с земли волчок и сказал тихо и свирепо, обращаясь сразу ко всем:

— Видали солнечное колесо? Никакой мертвец не коснется того, у кого в руке — знак солнца!

Круг теней остановился. Учай ухмыльнулся, стискивая в потном кулаке оберег.

— Уходите, — властно прошипел он. — Я вас не звал! Вы трусы и плохие воины, если вас убили. Я вас и живых презирал. Думаете, я вас мертвых бояться буду?

Он поднял волчок над головой. Тени поблекли и отступили.

— Ха! Так-то!

Учай перевел дух и подкинул ветку в костер. А когда вновь поднял голову, то чуть не закричал — вот только горло стиснуло так, что и пискнуть бы не вышло.

— Отец? — одними губами прошептал он.

Они стояли прямо перед ним — Толмай и Урхо. Такими он видел их, как в последний миг перед гибелью. Отец — с раздавленной грудью, в проклятой арьяльской бронзовой скорлупе. Старший брат с опаленным колдовством лицом, выжженными глазами… За их спиной разливалась непроглядная тьма…

Руки Учая задрожали так, что он едва не выронил солнечный волчок, чуть не лишив себя единственной защиты от мертвых.

— Слушайте, — заговорил он быстро, лязгая зубами от ужаса, — я же не хочу… Клянусь… Я сам никого пальцем не трону! Я, наоборот…

Но уговоры не помогали — призраки приближались, качая во тьме головой. Вот и другие старики — из Дома Дедов, деревни мертвых, где избушки без дверей стоят на высоких столбах над папоротниковыми оврагами. Кое-кого из стариков Учай еще и сам помнил, других — нет, но было их великое множество. А что за тьма обволакивает их сзади? Не сам ли это Мана — владыка мира мертвых, открывающий врата туда, откуда не возвращаются? А рядом с ним Калма, его мать, на которую и взглянуть жутко, щерится острыми клыками и тянет к нему бесконечно длинные костистые руки…

— Иди к нам, Учай, сын Толмая, — звучали в ушах парня голоса, похожие на сухой шорох умирающей осенней травы. — Мы уже приберегли для тебя местечко…

— Не делай того, что задумал, — пробился сквозь мертвенный шелест тихий, далекий голос отца. — Деды тебя к себе не примут и не защитят тебя. Не будет тебе родни ни в этом мире, ни за Кромкой. Отправишься прямо к Калме!

Губы Учая дрожали. Больше всего ему хотелось броситься к отцу и просить прощения. За то, что не успел помочь ему на охоте, что молча стоял и смотрел, окаменев от ужаса, как чудовище убивало его… За то, что не уберег брата, тоже оставшись в безопасном отдалении. Он ведь знал, что к Шираму, с его смертоносными мечами, нельзя приближаться, но брата не остановил — да, растерялся, но разве от этого его вина меньше?!

И тут Учай ощутил прикосновение к плечу — легкое и нежное, от которого его бросило в жар и холод одновременно. Он обернулся и, никого там не увидев, вдруг всем существом понял — она здесь! Его богиня с ним!

Чувство несокрушимой уверенности в своей правоте охватило Учая.

— Отец, ты ничего не понимаешь! — с новыми силами воскликнул он. — И вы! — Он обратился к призрачным Дедам. — Вы тоже ничего не понимаете! Я же стараюсь ради вас! Ради всех ингри! Арьяльцы вернутся, я уверен в этом! И они же, эти глупые старейшины, назовут меня потом спасителем. Мне просто надо убедить вержан в том, что только я могу их защитить! Как же это сделать, если они не испугаются? Если своими глазами не увидят, как чужаки умеют убивать? Если даже убитые не заставили их поверить мне, остается только одно…

— С кем ты тут болтаешь? — раздался насмешливый голос Джериша.

Арьялец, потягиваясь, подошел к костру. В руках его был лук, тело закрывала броня, голову — легкий шлем.

Его сильный и звонкий голос, словно утреннее солнце, мгновенно прогнал призраков. Исчезли отец, брат и Деды, могильная тьма раскрытых Врат Маны обратилась обычной сырой ночью, полной запахов и звуков.

Учай вскочил на ноги, убирая волчок в сумку. Все его сомнения исчезли. У него есть лишь один путь, и он пройдет его до конца.

— Ты приготовился? — спросил он Джериша.

— Как видишь.

— Тогда пошли. Эй, Кежа, хватит спать! Буди парней, уводи в лес, и ждите там. Если вержане все же придут — их счастье. Если нет, увидишь огонь — знаешь, что делать.

Кежа, выбираясь из шатра, взглянул на него угрюмо. Он, в отличие от прочих побратимов, вполне понимал, к чему может привести Учаева затея.

— Не бойся, я все продумал, — тихо сказал ему старшак. — Скоро должен вернуться Вечка. Дашь мне знать, а он пусть подождет в сторонке…

Вечка плакал навзрыд в родной избе. Обступившие его вержане в страхе молчали.

— Я видел, видел их! Они все мертвы! Они вылезли из воды — синие, объеденные раками, — а он что-то им сказал, и они сами принесли ему доспехи и оружие. А потом пошли следом… Они здесь, совсем рядом, в реке!

Испуганная мать Вечки подала ему ковшик с водой. Тот чуть отпил — было слышно, как его зубы стучат о край.

— А потом арьяльский мертвец убил наших родичей, выпил из них жизнь и обрел плоть!

— Брось Учая, сынок, — дрожащим голосом упрашивала его мать. — Уходи от него, спасайся!

— Я не могу, — всхлипнул Вечка. — Я боюсь. Не спастись от этого проклятия — он все равно узнает. Только Учай может защитить нас от арьяльских мертвецов и от живых арьяльцев. Если ему не покориться — смерть поселится под нашими крышами… Вы же видели его, видели, как он изменился!

Но сидевший на лавке старый Райну упрямо наклонил голову:

— Хирва и Деды защитят нас от чужеземной нечисти!

— Вы все обречены, — со слезами на глазах проговорил Вечка.

Глава 7. Стрелы в ночи

Темная студеная вода едва слышно плескалась под коротким веслом. Учай греб сноровисто, привычно — гребок слева, гребок справа. Лодка-однодревка скользила по речной глади, подгоняемая течением.

На берегу под селением на мостках сидел дозорный, сонно глядя на покачивающиеся на легкой зыби лодки. Рядом лежало его охотничье копье.

— Кто тут? — встрепенулся ингри, вглядываясь в ночную тьму.

— Я, Учай.

Молодой вождь сделал несколько гребков к берегу. Дозорный вскочил на ноги, подхватывая копье:

— Мимо греби! Нет тебе здесь места!

— Вержа издалека течет. Та вода, что здесь прежде стояла, уж давно утекла. Так что вода не ваша, а всехняя.

— А я говорю, мимо проплывай! О хитростях твоих Райну прямо говорил. Велено и близко не пускать!

— Ишь ты, Райну! А своей головой как думаешь?

— Пошел прочь!

Учай подгреб почти к самым мосткам.

— Ну, раз не думаешь, стало быть, и не нужна она тебе…

Джериш молча поднялся со дна лодки. Одним стремительным движением он встал на колено, поднял лук и выпустил стрелу в дозорного. Тот выронил охотничье копье и рухнул на мостки, хрипя и пытаясь вытащить из горла торчащую стрелу.

— Не лук, а барахло, — проворчал Джериш. — Ну да ладно, лучше, чем ничего.

Учай в два гребка оказался у деревянного настила, накинул петлю на торчавшую из воды сваю, выскочил и придержал лодку, помогая Джеришу выбраться на берег.

— Все запомнил? — шепотом спросил он у могучего арьяльца.

— Что спрашивать? Конечно запомнил!

— Тогда пошли.

Учай первым взошел на высокий берег по выдолбленным ступеням, укрепленным спилами бревен, притаился за кустами и огляделся. От ворот доносились негромкие голоса, — должно быть, старейшины все же услышали его предостережение и ожидали появления арьяльцев. Как это бывает во время долгого и бесплодного ожидания, дозорные у ворот уже полностью успокоились и теперь до утра развлекали друг друга беседой.

Учай подал знак Джеришу подниматься и хорьком метнулся за угол собственной избы, откуда были видны и ворота, и охранявшие их сородичи.

Джериш поднялся, тихо подкрался к общинному дому — Учай только подивился, как такой огромный человек может так бесшумно передвигаться, — и достал закрепленный за спиной смоляной факел. Высек искру кресалом, поджег бересту, поднес к ней мгновенно вспыхнувший факел и сунул его под стреху. Другой факел полетел на крышу. Сухая трава, покрывавшая дерн на крыше, вспыхнула ярким быстрым пламенем. В воздухе потянуло дымом.

— Горим! — заорал Учай.

И выпустил стрелу в первого из дозорных, бросившегося от ворот к общинному дому. Он успел узнать родича, но арьяльская стрела с втульчатым бронзовым наконечником уже ушла в полет… Вторую такую же стрелу, мигом развернувшись, выпустил Джериш. Оба ингри упали как подкошенные.

Из домов, переполошенные криками и запахом дыма, начали выскакивать люди. Не понимая толком, что происходит, они бросились к лестнице, ведущей к реке.

Джериш пропустил нескольких, затем появился сзади. Легко, будто танцуя, отвесил последнему тяжеленную затрещину, и тот полетел вниз, сбивая по пути тех, кто спускался перед ним. Арьялец захохотал, радуясь своей выходке, тут же повернулся, рубанул длинным кинжалом по руке одного, ударом ноги сбил наземь другого, локтем свернул челюсть третьему и исчез во тьме, бросившись к дому Толмая. Пришедшие в себя ингри кинулись было следом, но тут же две стрелы вылетели из темноты, и еще двое мужчин упали на землю, стеная от боли.

Наконец перед общинной избой появился тот, ради кого затевался набег, — седобородый Райну, кипящий от злости, в накинутой поверх длинной рубахи меховой безрукавке. Его резкий голос призывал сородичей перестать метаться по деревне и собраться вокруг него.

Однако первым на его надсадный крик откликнулся Джериш — очередной меткой стрелой. Старик схватился за грудь и рухнул без движения.

— Все, теперь пора уходить! — тихо окликнул его из-за угла Учай, стараясь держаться в тени.

Кто-то попробовал броситься на Джериша с охотничьим копьем. Тот, будто играя, отвел наконечник в сторону и яблоком рукояти своего кинжала врезал нападающему между глаз. Тот растянулся на земле. Джериш расхохотался, перескочил через него и бросился дальше.

— Вон он! — закричал кто-то. — Лови его!

Учай, уже добежавший до стены дома у ворот, за которой его ждал Кежа, задержался, чтобы поддержать Джериша, но вдруг увидел, как тот с ревом подраненного тура разворачивается и бросается на своих преследователей, размахивая кинжалом. Те дружно попятились, выставив перед собой копья.

— Ну что же вы? — крикнул арьялец. — А ну идите ко мне! — Джериш звонко грохнул себя по броне кулаком. — Деритесь как мужчины!

Желающих в последний раз доказать свою мужественность не нашлось. Вержане в ужасе глядели на огромного мертвеца, шепча слова оградительных заговоров. Джериш сплюнул и убрал кинжал в ножны.

— Ладно, на сегодня с вас хватит. Но я еще приду спросить за кровь арьев!

Глава Жезлоносцев Полудня повернулся, подошел к воротам, откинул засов и, пинком открыв их, с бранью ушел в сторону леса.

— Что он делает? — прошептал Учай. — Мы же сейчас должны преследовать арьяльцев! А как мы будем это делать, если все видели, что он ушел один-одинешенек!

— Кажется, там уже никто ничего не видел, — с сомнением в голосе проговорил Кежа.

Он трижды прокричал совой, и ждавшие знака Сыновья Грома с воинственными криками бросились из леса в сторону разоренного селения.

— Беги к ним, — велел товарищу Учай. — Пусть хорошенько позвенят о доспехи, прежде чем добегут сюда. Не забывай — мы отогнали арьяльцев. Но они еще могут вернуться.

— Хорошо, — кивнул Кежа, глядя в ту сторону, куда ушел Джериш. — Но я хочу спросить тебя…

— Не сейчас. Беги к братьям.

— Хорошо, — сумрачно повторил его друг. — Но потом я спрошу.

Утром над селением рода Хирвы стоял стон и плач. Шестеро мужчин, в том числе Райну, самый мудрый и уважаемый из старейшин, ушли в Дом Дедов. Вдвое больше лежали и стонали, страдая от ран. Те, кому просто достались затрещина или пинок, ощущали себя изрядными счастливчиками, с честью выдержавшими нападение страшного врага. Кто-то из них говорил, что нападавших была дюжина, кто-то утверждал, что полторы, но все сходились на одном — убитые арьяльцы в самом деле вернулись мстить. Многие своими глазами видели, как они вылезали из реки, а привел их огромный мертвый лучник — самый страшный из всех.

Когда около полудня в распахнутые ворота селения неспешно вошел Учай, окруженный побратимами, вержане уставились на недавних сородичей со смешанным чувством ужаса и почтения.

— Ну что? — прервал тишину Учай. — Вам все еще мало? Все еще желаете идти вслед за Райну? Если бы вы послушали меня в первый раз — враг бы не вернулся. Если бы послушали во второй — вы бы сейчас не хоронили родных и близких! Вы по-прежнему не желаете слышать меня? Я — изгнанник из отчего дома. Но все же я родился в роду Хирвы, и меня терзает поругание этой земли. Если вы позабудете о нелепом изгнании, придуманном выжившими из ума стариками, если примете меня военным вождем — я сам отправлюсь к арьяльцам. И сделаю так, что больше они не станут убивать вас и разорять ваши дома. Теперь я хочу услышать вас.

— Иди! — крикнул кто-то из толпы. — Иди, Учай, принеси мир!

— Учай, прогони мертвецов!

— Спаси нас, Учай, сын Толмая! Будь нам вождем!

— Я пойду, — ответил тот, упиваясь этими криками. — Если завтра не вернусь — значит я погиб. Тогда бегите отсюда, ингри! Но я верю, что праотец Хирва нам поможет!

Он развернулся и, не сказав больше ни слова, зашагал прочь от ворот.

— Постой, постой! — бросился вслед за ним Кежа, обогнав остальных побратимов.

Сын Толмая поглядел на него, будто только сейчас увидел.

— Помнишь, я хотел задать вопрос?

— Помню. Задавай.

— Когда мы принялись мстить за твоего отца, когда подстерегали здесь царевича и бились на Лосиных Рогах, мы сражались за свою землю против чужаков. И ты вел нас в бой. А теперь… — Кежа понизил голос, чтобы не услышали прочие побратимы, и яростно зашептал: — Нынче ночью мы убивали своих же! И ты сам привел в селение одного из проклятых арьяльцев! Он стрелял в наших родичей, как в зайцев, и смеялся! Как же так, Учай?!

— Да, ты прав. Я так и сделал. И арьяльский воин убил многих ингри, — холодно подтвердил Учай. — Я скорблю о них не менее, чем ты. А теперь отбрось свою скорбь и подумай. Я говорил, что надо догнать царевича и убить всех, кто остался с ним?

— Говорил.

— Но меня не послушали. И теперь наверняка арьяльцы готовят поход. Они придут и играючи убьют всех — ты теперь увидел, как они это делают. Но мои и твои сородичи, подобно глупым уткам, подняли шум и гам, когда лиса рядом. А стоило ей притаиться, принялись спокойно ловить головастиков. Но лиса никуда не ушла!

— О чем ты?

Учай скривился. Кежа был ловким и храбрым и, пожалуй, самым умным среди Детей Грома. И все же порой Учаю казалось, что побратим отчего-то попросту не может уразуметь очевидное.

— Сейчас, — терпеливо пояснил он, — когда Джериш до смерти перепугал вержан, они объявили меня военным вождем. Мы соберем под единой властью всех ингри от Вержи до Обжи! Мы наберем свое сильное войско, снарядим и обучим его. Джериш, конечно, враг, но есть многое, что знает и умеет только он и что очень нужно каждому из нас. И мы должны этому от него научиться. Ты слышишь меня? — Учай внимательно поглядел в глаза друга. — Учиться старательно и забыв о ненависти. А потом, в свое время, когда он передаст нам воинские умения Арьялы и станет бесполезным, мы расправимся с ним. — Учай кровожадно ухмыльнулся. — Прикончим его, когда он будет меньше всего этого ожидать, и так, как нам захочется… Хочешь сам его убить?

— Да, очень хочу!

— Хорошо. Но покуда он мой, с его головы не упадет ни один волосок. А потом — считай, что я тебе его подарил. И помни — если бы сегодня ночью он не убил некоторых, очень скоро его сородичи убили бы всех. Такова правда. — Учай поглядел на темнеющий впереди лес и добавил: — Оттого что ты расшибешь себе лоб, упав на камень, камень не становится плохим. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю.

Глава 8. Пустая лодка

— Слыхала, сестра? Вчера приплывали к нам женщины из рода Хирвы!

Кирья, услышав эти слова, тут же застыла на месте, стараясь стать как можно незаметнее в высоких камышах. Сердце ее забилось. Казалось бы — что ей теперь род Хирвы? Разве вержане пытались выручить ее или Мазайку? Но другой родни она не знала — и, кажется, сейчас в селении творилось недоброе.

— Давненько их не видно было, — отозвался женский голос. Затем послышался плеск, — видно, добродеи ставили у берега сети. — И с чем приходили?

— А кто его знает с чем? Как приплыли, так и уплыли. От берега волной как плеснуло — чуть лодку им не опрокинуло…

— Стало быть, не пустила их Мать, — вздохнула вторая.

— И правильно не пустила! На вержанах сейчас порча, нечего им делать в святом месте! Слыхала, как Дом Ветра божьим гневом развалило? Это из-за них! Пусть их теперь Хирва защищает…

— А зачем Мать тогда рыжую с мальчишкой сюда притащила?

— Затем и притащила. Тут хоть она за ней присмотрит, а там рыжая сама по себе такого бы наворотила…

— Ну а мальчишку-то зачем? Кому он нужен?

— О, лучше не спрашивай, сестрица! Ну ладно, расскажу. Это дело особое…

Одна жрица что-то зашептала на ухо другой, и как Кирья ни силилась, кроме аханья и оханья, не расслышала почти ничего. Донеслось до нее только слово «подарочек» — но какой, кому?

«Порча? — раздумывала девочка, выбираясь из камышей на сухое место. — Нет, не порча, а похуже. Вержане богов разгневали — гостей убили! И теперь хотят очищения, а им никто не дает его…»

Сказать ли Мазайке о том разговоре? Не рванул бы в селение, забыв о водяном страшилище! Или к деду. Тот хоть и живет в лесу, а ведь тоже из рода Хирвы.

За прошедшие дни Кирья обвыклась в керемети. Пожалуй, ей тут даже начинало понемногу нравиться. Все время следуя за Высокой Локшей, она волей-неволей училась у нее тайным умениям служительницы Видяны. Запоминала заговоры, моления и песни, помогала в целительстве и жертвоприношениях, узнавала немало прежде ей неведомого об известных, казалось бы, лечебных, колдовских и смертоносных цветах и травах. Только одно она никогда не делала — не пыталась ни на чем играть. Ни на Мазайкиных глиняных свистульках, которые он лепил, обжигал в костре и дарил всем, кто попросит, ни на тростниковой дудочке, какие любили местные детишки. Даже пищалок из листьев больше не сворачивала. Она хорошо помнила, что каждая ее попытка заставить запеть дерево, кость или глину кончалась нежданными бедствиями.

Зато здесь ее никто не обижал. А до ее темно-синих глаз и рыжих волос никому не было тут дела. Понемногу Кирья зауважала Локшу, хоть и не полюбила ее. Девочка вовсе не собиралась прощать старшей добродее, что та умыкнула их с Мазайкой и насильно удерживает на своем острове. Высокая Локша была сурова и безжалостна и к себе и к другим и уважала только силу, что у богов, что у людей. Тому же учила и Кирью, но та отмалчивалась. Уж чему-чему, а молча поступать по-своему сородичи ее с детства научили.

Если Кирья в керемети даром времени не теряла, пусть даже не по своей воле, то Мазайка с каждым днем все сильнее томился от безделья и тревоги. Его беспокоило, что дед Вергиз не дает о себе знать и не приходит за ним. И Дядьки все чаще являлись к нему во сне — стояли на берегу Вержи, сливаясь то с ночной тьмой, то с серебристым туманом, звали его… А он изо всех сил пытался прорваться к ним через этот проклятый туман, но не мог даже знака подать, и его крик не достигал дальнего берега…

Мальчик часто вспоминал про Огонь Глаз — таинственное умение, благодаря которому мохряки обмениваются мыслями со своими мамонтами. «И у тебя он есть, — звучал в его ушах голос старого косматого мохряка. — Никакая дудка тебе не нужна».

Не нужна — а все же без нее ничего не получалось, сколько бы он ни пробовал!

Проходили один за другим тихие дни, но беспокойство росло, будто гроза где-то заходила, но никак не могла созреть…

Началось все именно с грозы — ночной, с далекими зарницами. В воздухе так давило, что Кирья полночи не могла уснуть. Поворочавшись в постели, она встала, накинула на плечи платок и пошла на высокий берег, где и села над обрывом, глядя, как на востоке беззвучно полыхает небо.

«С Холодной Спины заходит, — думала она, укутываясь в платок и встряхивая головой, чтобы отогнать комаров. — То-то, наверно, сейчас страшно на Лосиных Рогах — прямо туда ведь бьет!»

— Сегодня божья ночь, — раздался рядом с ней голос Высокой Локши.

Кирья резко обернулась — добродея стояла рядом с ней, глядя в ту же сторону.

— Нынче появился в Ингри-маа новый род, — торжественно произнесла она.

— Где-то дите рождается с такими знамениями? — не поняла Кирья.

— Нет. Это там. — Локша махнула на восток. — Новое племя. Юный бог, Шкай-громовик, взял его под свое покровительство. Что скажешь об этом?

— Какое дело небесным богам до ингри? — немного подумав, спросила Кирья. — Разве не живут они в своих звездных лесах, сходя ненадолго только по особой просьбе жрецов? Так делает и Юмо-Солнце, и Варма-Ветер… Или Шкай собирается свести в наш мир небесное племя? Он ведь не великий зверь, чтобы стать прародителем людского рода…

Локша, слушая ее, одобрительно кивала.

— Вижу, не напрасно ты проводишь время в керемети, не пропускаешь мои рассказы мимо ушей! Да, мир меняется, теперь все будет иначе. И племя, что народилось сегодня, будет иное — грозное, воинственное! Пока оно мало и слабо, но может стать страшным и великим. — Локша поглядела туда, где полыхали молнии, и пробормотала себе под нос: — Если позволить ему вырасти…

— Но это же там, в землях Хирвы? — сообразила Кирья. — Откуда там новый род? Там же, кроме вержан, никто не живет!

— В свой срок узнаем, — промурлыкала Локша. — Чую, скоро сюда явятся твои сородичи и сами все расскажут. Похоже, они исторгли из себя заразу. Но как бы она не пожрала их, подрастая…

Предчувствия Локши сбылись. Прошло несколько дней, и на песчаной косе появилась целая толпа. Одни махали руками и кричали, привлекая внимание добродей. Другие сидели или молча лежали на земле.

— У них там, похоже, раненые, — прищурившись, сказала Локша. — Везите их всех сюда!

Когда здоровые и раненые вержане были переправлены на остров, вокруг них тут же собрались все обитательницы керемети. Одни — чтобы лечить, другие — из любопытства. Всем хотелось узнать, что за беды, как мука из сита, сыплются на род Хирвы?

— Ночью была лютая сеча, — плача, рассказывала одна из старших женщин, что привезли раненых. — Мертвые арьяльцы вернулись мстить! Ворвались в селение, убили старика Райну и еще пятерых мужей, а ранили вдвое больше…

— Высокая, нам нужна защита! — подхватила другая. — У нас же здоровых мужчин в роду почитай что нет! Одни в битвах с арьяльцами полегли, других на Лосиных Рогах камнями побило, молодь Учай увел… Скоро бабы да калеки останутся!

— Откуда ж я вам мужиков возьму? — съязвила Локша. — От меня они не народятся. Хотя… Вон там, видите, сидят?

Все поглядели на завалинку возле общинного дома, где расположились несколько охотников из заречного рода Карью — ближайших соседей рода Хирвы, — притащившие в кереметь задавленного деревом товарища. Кряжистые мужи с большим вниманием прислушивались к жалобам вержанок. Намек старшей добродеи был вполне внятен и тем и другим, да только женщинам он не слишком понравился.

Кирья толкалась возле вержанок вместе с прочими, однако держалась позади добродей. Она и сама не понимала, то ли рада видеть своих сородичей, то ли нет.

— Почему Дядьки не защитили род Хирвы? — раздался рядом с ней напряженный голос Мазайки.

— Так ведь ты здесь — значит и призвать их некому, — тихо ответила она.

— А как же Вергиз?!

— Откуда ему знать? Он живет на дальнем озере…

— Он всегда знает! — Мазайка запустил руки в волосы и сжал кулаки. — Ему говорят духи, он все знает, что творится в Ингри-маа… С дедкой что-то случилось!

— Не гадай попусту, — попыталась успокоить его подруга. — Мы ничего толком не знаем…

— Стало быть, разузнаем, — угрюмо отозвался он.

Следующим утром выяснилось, что Мазайка пропал, а вместе с ним — одна из плоскодонок. Лодку нашли довольно быстро — ее прибило в камыши у восточной оконечности острова. Когда добродеи вытаскивали плоскодонку на песчаный берег, Кирья с ужасом увидела внутри ее пятна крови.

— Как тому было суждено — то и случилось, — глянув на пятна, бросила Локша и отправилась бы дальше по своим делам, если бы в нее не вцепилась Кирья.

— Где Мазайка? Что с ним?!

— Ты его больше не увидишь.

— Он мертв? — Все поплыло перед глазами девочки.

Однако Локша, помолчав, сухо ответила:

— Нет.

— Но где же он?!

— Тебе это знать не положено. Он там, откуда обратной дороги нет. И вернуть ты его не сможешь.

Кирья поглядела в холодные глаза добродеи:

— А ты?

— Я могу, да не хочу.

— А я… — У Кирьи перехватило дыхание от внезапного приступа бешенства. — А я тогда тебя прокляну!

— Чем станешь проклинать? — спокойно и даже с любопытством спросила Локша. — Тут мои духи, я их кормлю, они меня знают…

— Я своими руками убью тебя, если не отдашь Мазайку! — завопила Кирья. От горя и ярости угрозы сами слетали с ее губ, как будто только и ждали подходящего мига. — Задушу тебя ночью!

— Ах вот как! — прищурилась Локша. — Дочки, оставьте-ка ее в сеннике на ночь! Да дверь снаружи заприте покрепче, чтобы не караулить глупую девку до утра. А завтра мы с ней по-иному побеседуем…

* * *

В сеннике было бы совсем неплохо, не будь он заперт. Хоть там было и темно, но сухое колкое сено вкусно пахло, и его там было много — можно зарыться поглубже и спать до утра. Но Кирья не могла спать. Тревога за Мазайку разрывала ей душу. Ее друг в беде, он ранен, а она тут как в ловушке, и время уходит впустую! Кто знает, какие чудовища его забрали? Уж не та ли тварь, что смотрит желтыми глазами из-под черной воды?

— Откройте! — в отчаянии закричала она, ощупью нашла дверь и принялась трясти ее. — Выпустите меня!

Но все попытки выбраться оказались тщетными. Засов снаружи явно был достаточно крепким, чтобы девочке не удалось сломать его. Убедившись, что на крики никто не отзывается и дверь не поддается, Кирья оставила ее в покое и бросилась в сено, кусая губы и пытаясь успокоиться. А что, если разобрать крышу? Она постаралась вспомнить, как выглядит крыша сенника — длинные слеги, выстеленные корой, сверху — земля и трава. Можно попробовать, только сперва надо туда добраться…

Она принялась сгребать сено в кучу у дальней стены. Потом взобралась на нее и потянулась к крыше, стараясь нащупать слеги. Все бы хорошо, но Кирье не хватало роста — только кончики пальцев коснулись дерева. Она подпрыгнула, пытаясь дотянуться до них, покачнулась и свалилась вниз.

Ударилась Кирья не сильно, но внутри ее что-то словно оборвалось. Лежа на присыпанной сеном земле, она, замирая, чувствовала, как струится по ее ногам горячая кровь.

Она бы так не испугалась, но вспомнила давешнюю роженицу и множество других больных, которые приплывали за помощью на остров добродей. Она уже знала, как бывает хлипко человеческое тело, как многое может в нем вмиг сломаться навсегда, как быстро можно истечь кровью…

— Помогите! — жалобно крикнула она слабым голосом. — Умираю…

Но никто, как и прежде, не отозвался. Мало ли что придумает хитрая девка, чтобы выбраться на свободу!

Кирья переползла к стогу и зарылась в солому. Ее бил озноб, руки и ноги стали холодны как лед. Единственное тепло, которое она ощущала, было тепло вытекающей из нее крови — словно сама жизнь покидала ее капля за каплей, уходя в сено, впитываясь в землю…

Во тьме, окружающей Кирью, вдруг забрезжил бледный свет, похожий на призрачное свечение болотной гнилушки. Огонек пробежал по сену, перебегая с травинки на травинку, как синеватое пламя. Один, другой… Кирья приподнялась на локте и в страхе огляделась. Ее окружали дрожащие струйки текучего огня, пробегающие по сену, по ее ногам и рукам, — как будто духи мертвой травы пробудились, напившись ее крови.

— Уходите! — прошептала Кирья побелевшими губами.

Видала она нечисть и пострашнее. Но сейчас она была слаба, а огненных змеек было много и становилось все больше. И все они лезли к ней! Вот целая стайка забралась к ней на юбку — Кирья резким движением скинула их, но другие устремились на плечи, полезли за пазуху. Девочку из холода бросило в жар.

— Пошли вон! — закричала она, вскакивая на ноги и стряхивая их с себя.

Призрачные огоньки окружили ее кольцом. Тяжело дыша, Кирья ждала дальнейшего, а они не шевелились, как будто чего-то ждали.

«Да они послушались меня!» — сообразила она наконец.

Присев на корточки, девочка протянула руку к одной из огненных змеек.

— Иди сюда, — позвала она, и огонек тут же скользнул ей на ладонь. Кирья не чувствовала его прикосновения, но отлично его видела. Маленький дух мертвой травы, дрожа, белел в ее руке, как лунный отблеск, если бы здесь светила луна. Страх Кирьи исчез, будто его и не было. Она рассмеялась. — Да вы приласкаться хотели! Бегите все сюда!

Бледные огоньки будто того и ждали. Они вмиг облепили Кирью, как стая светлячков. Девочка чувствовала, как они бегают по ней вверх-вниз, словно мыши. Она со смехом смахнула несколько травяных духов, запутавшихся у нее в волосах. Один из них, вытянувшись в светящуюся змейку, обернулся вокруг ее запястья.

Кирье внезапно стало горячо в груди. В отчем доме у нее был ужик — хранитель очага. Каждое утро она поила его молоком. Как-то он там сейчас? Кормит ли его Учай?

— Ты понимаешь меня? — прошептала она, обращаясь к огненной змейке. — Ступай к деду Вергизу. Вы все, поспешите к нему! Скажите Вергизу — его внук попал в беду! Пусть приходит к Локше и требует его назад. Пусть сражается за него!

Утром добродеи отперли сенник и нашли Кирью крепко спящей в соломе. Вся ее рубаха была в бурых пятнах. Локша, увидев кровь, сперва обеспокоилась, но потом поняла, в чем дело, и улыбнулась:

— Э, да ты девушкой стала.

— Что? — изумилась Кирья.

— Лоно шлет знак, что готово носить дитя. Можно сватать тебя!

— Меня сватать? А я думала, что нутро себе надорвала, когда хотела крышу разобрать…

— Как, ты не знала? — в свою очередь удивилась Локша, не обратив внимания на оговорку про крышу. — Ах да, ты же без матери росла, с мужиками одними…

Локша быстро объяснила ей, в чем дело. Кирья наконец поняла, что случилось с ней ночью, и совершенно успокоилась. И даже загордилась. Так вот оно что! Она теперь не дитя, а взрослая девица! Теперь ей можно расшитую жемчугом ленту с медными уточками-подвесками на голове повязывать. Можно достать из заветного короба и по праву надеть материнский, дивной красоты женский ремень с оберегами. Уже не бегать ей в неподпоясанной рубашечке и старых Учайкиных портах, не купаться голышом в реке с прочими детьми и Мазайкой…

— Выходя замуж, ведуньи порой теряют свой дар и становятся обычными женщинами, — рассказывала Локша, задумчиво глядя на Кирью. — Но мнится мне, это не про тебя. Ты еще до рождения была предназначена для иного и теперь станешь только сильнее, много сильнее! Но впредь в такие дни будь особенно осторожна! Уронишь кровь на землю, а нежить тут же и примет ее как подношение. Если злые духи начнут тебе являться — сразу меня зови…

Кирья тут же вспомнила про огненных змеек, что вылезли из травы и стали ей послушны. И куда их послала, тоже вспомнила.

А вспомнив, решила Локше ничего не говорить.

Глава 9. Схватка у керемети

Вергиз пришел к исходу другого дня. Высокая Локша вдруг, ни с того ни с сего, вздрогнула, будто ее стегнули по спине, и стала озираться по сторонам, прислушиваясь.

— Прознал, стало быть, старый упырь, — прошипела она. — Идемте!

Локша громко окликнула нескольких молодых добродей, которые развешивали на балках в овине пучки собранных на вечерней росе трав.

— К нам явился незваный гость. Если начнет что-то недоброе делать, вставайте вкруг меня и давайте подмогу.

Воспитанницы жрицы Видяны невольно переглянулись между собой. Прежде подобных гостей в керемети не водилось, и уж подавно таких предупреждений им Высокая Локша не делала. На всякий случай касаясь пальцами медных и костяных оберегов, они последовали за старшей добродеей, опасаясь спросить, что ее так встревожило.

Высокая Локша шла к берегу, не оглядываясь, уверенная, что молодые жрицы следуют за ней. Кирья увязалась следом, хоть ее и не звали. Более того, выходя из овина, Локша отстранила ее ладонью — не взглянув, будто дверь открыла. «Что же там стряслось-то?» — тихо и незаметно следуя за добродеями, гадала Кирья.

Между тем Локша остановилась у самой кромки воды. По ту сторону реки, на самом конце длинного песчаного мыса, хмуро опустив голову, стоял Вергиз. Волчья стая черными тенями окружала его, делая старика неуловимо похожим на одного из них, обернувшегося человеком.

— Зачем внука моего забрала? — без приветствия и доброго слова рыкнул Вергиз, поднимая глаза на старшую добродею. — Отдавай обратно!

— Уж не указывать ли мне ты сюда пришел, старый хрыч? — высокомерно осведомилась Локша.

— Я-то, может, и стар, да из ума порой не по старости выживают. Ты вот тому пример. Я, лебедушка, не спорить с тобой пришел. Верни Мазайку, на том и разойдемся.

— Ишь ты, волчий пастух мне приказывать будет, — хмыкнула добродея. — До сивых волос дожил, а ума не нажил. Ступай отсюда, покуда цел! А то ведь смотри рассержусь… — Она поглядела на волков — от вечерних теней они отличались разве только горящими зелеными глазами — и добавила: — И твои звери тебе здесь ничем не помогут.

— Проверим? — спросил Вергиз, вступая в воду.

То ли он желал переплыть протоку, то ли перейти как посуху, а может, надеялся на брод, Кирья не узнала. Вода между мысом и островом пошла кругами, громко всплеснула, забугрилась — и вдруг девочка ясно увидела, как в закатном луче мелькнула бурая гребенчатая спина неведомого зверя.

Вергиз резко отпрянул назад. Волки как один вскочили, вздыбились и зарычали. Стоявшие на берегу добродеи, не сговариваясь, залились радостным хохотом.

— И не защитят, — довольно усмехаясь, проговорила Локша. — Твоя сила — в лесу, моя — в воде.

— Ах ты, рыбина пересушенная! Ящера из-за Кромки привадила!

Вергиз нахмурился и сжал кулаки.

«Ящер? — про себя повторила Кирья, не отрывая взгляда от взбаламученной воды. — Так вот кто Мазайку унес!»

— Чьей кровью его кормишь, добродея? — Вергиз выглядел не на шутку разгневанным. — Смотри отвернется от тебя Видяна!

— Почему мне речной зверь служит, тебя не касается, — не смущаясь, отозвалась Локша. — Ступай-ка отсюда, старый, покуда цел!

Старик с недоброй ухмылкой поглядел на добродею.

— Таких чудищ, как твое, — проговорил он, — у меня полная сумка. Еще для одного уголок найдется.

— Лучше отошел бы от реки, пока ноги не откусили!

— Знаю, откуда они лезут… Знаю, кто их посылает… До нее бы добраться…

— Куда уж тебе! — В голосе Локши послышалось странное торжество. — Кому гибель удачей обратилась, а кто за нее до скончания жизни платить будет. И теперь не только он! Сиди в своем дупле, старый филин. А о внуке забудь — он теперь не твой…

Кирья слушала их перепалку с недоумением. Ей были не понятны ни намеки Локши, ни ее злобная радость. Что ей до Мазайкиного деда? Кто и за что должен платить? Старые счеты? Однако ясно одно — если кто-то о ящере что-то знает, кроме верховной жрицы, то это дед Вергиз.

— Ах вот оно что, — тихо сказал Вергиз. — До меня не добрались, решили забрать Мазайку? Ну ладно же…

Он наклонил голову и вдруг запел, по-старчески устало прикрыв глаза.

Впрочем, то была не песня. Кирье показалось, что он тянет один звук. А потом вдруг и звук этот исчез… Вергиз будто стоял, открывая рот, а воздух наполнялся пронизывающим до костей визгливым гулом. Кирья и сказать не могла, что это за звук такой!

Вода в реке снова всплеснула. Из-за спины Локши послышались испуганные возгласы молодых жриц.

— Перестань! — резко выкрикнула Локша, выдергивая из-под расшитой обережными узорами рубахи свистульку, изготовленную из белого пера, и поднесла к губам.

Кирье стало дурно, руки обвисли, боль колотилась в висках. Сам мир вокруг будто бы превратился в отраву. Но она все же разглядела, как побледнела и враз осунулась Высокая Локша. Она выпустила перо, тихо замычала, видать от боли, и закрыла ладонями уши. Лоб ее покрылся испариной, точно в лихорадке.

Но что она! Все прочие добродеи одна за другой падали на землю, бились в корчах и стонали, срываясь на крик, стискивая руками уши.

А вслед за Вергизом завыла стая. Ее вой пробирал до жути. Кирья потеряла счет времени и не могла сказать, как долго длится этот ужас. Ей казалось, что бесконечно долго…

Затем вдруг все в единый миг оборвалось — и песнь Мазайкиного деда, и волчьи завывания, и стоны потерявших сознание добродей.

— Возвращай внука, — приказал Вергиз. — А то я ведь из тебя все нутро выну! Все твои души как есть вымотаю!

— Не могу я мальчишку вернуть… — выдавила Локша, с трудом выпрямляясь. — Он уже не мой. Подаренное обратно не забирают…

— Не ври! Ящера своего пошли за ним. Он унес — он и принесет!

Локша закрыла глаза:

— Я все тебе сказала. Уходи!

— Я просто так не уйду. Ну что, еще спеть?

Кирья услышала глубокий — пожалуй, слишком глубокий и долгий — выдох Высокой Локши. Ей вдруг показалось, что берег заполняется прозрачными духами.

— Если хочешь там стоять — так и стой. — Хозяйка керемети резко выпрямилась. Глаза ее снова засверкали, будто и не было ей недавно так плохо, что не разогнуться. — Но дальше тебе не ступить!

Воинство духов становилось все больше и больше. Они уже заполняли весь берег. Кирья и подумать прежде не смела, что такое может быть…

— Ишь ты! — осклабился Вергиз. — Ну будь по-твоему!

Кирья увидела, как он принялся развязывать знакомую объемистую суму. Это была та самая сума, в которую при их первом знакомстве Мазайкин дед сажал изловленных на болоте духов, что разлетелись по лесу из Дома Зверей.

— Если мне к тебе не прийти — так и тебе отсюда не выйти!

Он развязал суму, распахнул ее и перевернул. Вода будто вскипела, так что Кирья на мгновение увидела промелькнувший длинный шипастый хвост, яростно молотящий по идущей пузырями воде.

— Ни тебе отсюда не выйти, ни к тебе больше никто прийти не сможет. Теперь сама думай — как долго Мать Видяну гневить будешь? Что будешь делать, если она оставит остров без своего покрова? А если эти тебя защищают, — он кивнул на невидимых духов, — так пусть и дальше стерегут.

Он повернулся и сделал знак стае следовать за ним.

— Когда пожелаешь внука мне вернуть — знаешь, как меня найти и позвать. Я далеко покуда не уйду. Но долго не медли. Я старый, лишнего ждать не буду.

И он зашагал в сгущающуюся темноту, вновь становясь похожим на лютого двуногого волка.

— Убрался, — прошептала Великая Локша, устало садясь на песок.

Кирья замерла неподалеку, не зная, бежать ли назад за помощью или же поднять камень и, покуда старшая добродея не очухалась, приложить ее камнем по темечку. Но, испугавшись этой мысли, она начала гнать ее. Должно быть, слишком громко, поскольку Высокая Локша повернулась в ее сторону, поглядела на нее пустым, больным взглядом и поманила к себе.

— И не думай меня убивать, — прошептала она. — Не прячься, я слышу, что ты тут! Я помру — тебе от этого только хуже будет. А Мазайку ты так уж точно не отыщешь…

Локша замолчала и выжидательно поглядела на девочку.

— Ты, стало быть, устояла, — пробормотала она, обводя взглядом лежащих без чувств добродей. — Небывалое дело! Тогда и впрямь пора начинать учить тебя по-настоящему…

Глава 10. Новые порядки в Ингри-маа

— Идет, идет!

Вержане один за другим подбегали к воротам, глядя, как со стороны леса медленно приближается к ним одинокий человек. Когда его разглядели, быстро собравшаяся толпа притихла. Губы вержан зашевелились, призывая духов-хранителей, Дедов-защитников и самого Хирву, пращура всего Лосиного племени. Приди, защити своих внуков от чужеземной нечисти!

Минули ночь и день с тех пор, как Учай ушел в лес вслед за могучим воином-мертвецом, чтобы говорить с ним. И вот возвращается…

С чем?

После того как погиб бесстрашный старик Райну, убитый ночным стрелком, который хохотал, разя вержан во тьме, жег их дома и веселился, уныние охватило детей Хирвы. Мужчины или убиты, или стонут на лежанках, побитые врагом. Старейшины послали было жен в кереметь за помощью — те вернулись ни с чем. Не хочет Локша помогать. Сами, говорит, богов прогневили — сами и пощаду вымаливайте. Да и волчий пастырь Вергиз со своими зверями неспроста из леса носа не кажет… Его, правда, и не звали. Кто бы осмелился войти в Зеленый дом, когда там бродят среди сосен арьяльские мертвецы?

Учай подошел к воротам. Вид у него был измученный, темные с проседью волосы повисли сосульками, глаза запали… Бывшие сородичи попятились — так и должен выглядеть тот, кто служит мертвецам!

«Может, долго не проживет!» — с надеждой подумали некоторые. И быстро опустили глаза, чтобы духи не помогли сыну вождя услышать их мысли. Все молча ждали, когда он скажет слово. Кажется, даже не дышали, скованные страхом, словно морозом. Любопытных детишек, не понимавших, кто пришел к ним, быстро задвинули за спины, пряча от порчи.

— Подайте воды, — хрипло попросил Учай, опираясь плечом на ворота, будто совсем потеряв силы.

Молодая вержанка тут же поднесла ему берестяной ковш и быстро отпрянула, едва не разлив воду. Учай сделал вид, что ничего не заметил. Он поднес ковш к губам, оглядывая сородичей. От него не укрылись их взгляды исподтишка, полные страха и неприязни. Он прекрасно видел, как люди отводят или опускают глаза, и его наполняла жестокая радость. Боятся смотреть на него, не смеют заговорить с ним первыми! Похоже, ему удалось сломить волю упрямых ингри!

Не следует показывать им своего торжества раньше времени, напомнил себе Учай. Он все же пришел как их спаситель. Незачем им знать, насколько он их презирает.

— Ну что? Что там было-то? — набравшись храбрости, выкрикнул кто-то из толпы.

— Слушайте меня, вержане, — медленно заговорил Учай, поднимаясь. — Арьяльцы, вернувшиеся сюда для того, чтобы истребить каждого в нашем краю, жаждали мести, и мне стоило немалых трудов остановить их. Ради нас всех мне пришлось пойти к ним на поклон…

По толпе пролетел шепот. Они угадали верно.

— …и пришлось заверить врагов, что теперь мы будем вернейшими из подданных Арьялы. Хотя непролитые слезы позора сжигали мое сердце — я скрыл их, чтобы вы все здесь были живы! Вы обвиняли меня в смерти немногих, пошедших за мной на Лосиные Рога и дальше. Теперь же я спас вас всех от лютой гибели!

Люди молча смотрели на него, не понимая, о чем он говорит. Какое воинство? То, о котором говорил Вечка? Мстительные духи, что привел страшный воин-мертвец, вышедший из реки?

— Они ушли, — подняв голову, произнес Учай в полной тишине. — И поставили меня, сына Толмая, как и прежде отца, наместником над всей Ингри-маа! А для того чтобы надзирать за нами, чтобы убедиться в нашей верности, здесь останется всем вам известный воитель — могучий Джериш из свиты царевича…

Учай окинул суровым взглядом родичей и насладился ужасом на их лицах.

— Он, как и прежде, будет жить там, в остроге на холме. Всем мужчинам рода Хирвы следует явиться туда завтра, чтобы восстановить бывшие там строения. И если будет приказано — возвести новые…

Учай умолк. Он сказал все, что хотел, и получил даже больше, чем ожидал. Стало быть, за ту ночь, что он провел в лесу, вержане сообразили, что к чему, и решили больше не противиться. Наконец-то! Теперь можно спокойно поставить крепость, не опасаясь удара в спину, вновь собрать войско — и идти дальше. Джериш часто рассказывал ему о могуществе Арьялы и ее победах над дикими племенами. Мир оказался куда больше, чем это прежде представлялось сыну Толмая. И уж конечно же, провести все свои годы в этом крошечном селении у земной кромки было бы несусветной глупостью.

Однако по склону не стоит бежать вприпрыжку, чтобы не свернуть шею.

— Я буду ждать вас в крепости, — сказал Учай и пошел прочь, не дожидаясь вопросов и благодарностей за спасение, если бы такие последовали.

Впрочем, их не было — сына Толмая провожало лишь глухое молчание. Но теперь это было молчание совсем иного рода. Теперь он уходил в острожек не жалким изгнанником, от которого все шарахались, как от нечисти. Теперь он стал вождем, и ни один из вержан не посмел бы ему возразить!

Учай на ходу коснулся рукой груди, где с недавних пор на ремешке висел вырезанный из дерева маленький лик его Богини.

— Спасибо тебе, прекрасная, — прошептал он. — Как мне отблагодарить тебя?

Все эти дни Учай неотступно думал о той, которая явилась к нему дождливой ночью и назвала своим избранником. В конце концов он вырезал ее лицо из соснового корня и повесил на шею. Теперь Учаю казалось, что Богиня днем и ночью пребывает с ним.

«Надо будет вытесать ее большую, в человеческий рост, — подумал он. — Срубить в острожке святилище, обустроить и поставить там жертвенник. И приносить ей лучшие дары. Что она любит?»

От этой мысли Учая кинуло в жар — он знал ответ. Горячая вражья кровь! Уж этого он был готов давать Богине с радостью и в избытке.

* * *

Погожим осенним утром Джериш прогуливался вдоль бревенчатой стены острожка, вспоминая уроки, некогда преподанные ему отцом. Мог ли он подумать, что ему понадобится строить свою крепость! Он возблагодарил Исварху, что давние наставления не вовсе выветрились из его памяти.

— Здесь, над воротами, нужно будет возвести башню, — говорил он. — Ворот будет двое, одни за другими — да так, чтобы путь между ними изгибался по дуге…

— Зачем? — спросил шагающий рядом с ним Учай.

— Чтобы при всем желании вторые ворота нельзя было выбить тараном.

— Тараном?

— Да. Перед первыми воротами выкопайте ступени.

Учай кивнул, запоминая и прикидывая, сколько рук ему понадобится для исполнения воли арьяльца. И надо будет потом выяснить, что такое таран…

— Здесь, наверху, будут жить воины, жрецы и их семьи. Для всех остальных — вход только по особому дозволению. Для ремесленников и слуг надо будет построить особое селение там, внизу, где был стан мохначей. Потом его тоже обнесем стеной. Там поселим всех, кто умеет делать что-то полезное: гончаров, кузнецов…

— Кто это? — спросил Учай.

— Не перебивай, — нахмурился Джериш. — Кузнецы — это те, кто работает с железом.

— У нас нет кузнецов. А бронзу льют в Ладьве.

Про железо Учай и спросить не посмел. Железо вержане знали — оно росло кое-где в болотах, южные ингри порой делали из него скверные ломкие ножи… Зачем оно Джеришу?

— Я знаю, что у вас нет кузнецов, — отозвался арьялец. — Но когда Затуманный край станет уделом Аратты, кузнецы появятся. Вот увидишь, теперь все изменится. Вы заживете куда лучше, чем прежде! — Джериш измерил взглядом ближний пригорок. — Здесь, где стоял шатер Аюра, выстроим большой дом. У вас-то никогда не видели больших домов…

— У нас есть большие дома, — обиделся за сородичей Учай. — В общинную избу, считай, полсотни человек влезает…

Жезлоносец расхохотался:

— Я не о ваших длинных хижинах! Дом моего отца, в котором я вырос, был выше меня в пять раз. Его крыша поднялась бы вон над теми соснами. Но рядом с дворцом, в котором жил Аюр, он был подобен рыбацкой лачуге.

Учай посмотрел на него недоверчиво. Для чего такие огромные хоромины? Он представил себе вид на землю с вершины ближайшей сосны. Нет, жить так, будто сидишь на ветке, ему бы не понравилось.

Но пусть себе говорит. Главное, все запомнить, обдумать и в нужное время — применить.

— Вон там, — Джериш ткнул пальцем в покосившийся навес, служивший Сынам Грома жилищем, — Хаста ставил алтарь. Значит, земля там освященная и угодная Исвархе. В этом месте будет храм. Жрецов пока, жаль, нет. Ну да весной они прибудут. А мы им как раз — нате, готовый храм!

Мысль о том, что следующим летом сюда пожалует то самое войско, которым он пугал сородичей, неприятно напомнила Учаю о настоящем положении вещей. Терпеть здесь арьяльцев вовсе не входило в его замыслы.

«Надо за зиму что-то предпринять…»

Призадумавшись, Учай не расслышал последних слов Джериша.

— А вот там… да, там… мы поставим еще один храм…

Сын Толмая кивнул.

— Какого бога?

— Не бога, — проговорил Джериш, довольно улыбаясь. — Здесь будет Обитель Священного Единения.

— Что это? — подозрительно спросил Учай.

— Был в стародавние времена в Аратте такой обычай. Помнится, дед рассказывал, что некогда господь Исварха сходил с небес и вселялся в арьев — детей Солнца, чтобы даровать свое благо всем народам.

— Что за обычай-то? — не сообразил сын Толмая.

— А вот послушай. Возведем мы тут обитель, и сюда будут приходить ваши девицы. Перед тем как войти в дом мужа, они должны войти в дом бога. Тут они вознесут моления Исвархе и предложат ему себя в качестве священной жертвы.

— О чем ты, не пойму!

— Какой ты бестолковый! Господь Исварха, войдя в одного из арьев, например в меня, проведет ночь с иноплеменной девой, тем самым даруя ей и ее роду нашу солнечную кровь, а с ней — свою благодать…

Джериш вскинул голову, гордый своей задумкой. Да, именно так должен мыслить истинный государь, каким он непременно скоро станет!

— Так будет крепиться связь между арьями и подвластными им народами. И века не пройдет, как все народы Аратты станут единой огромной семьей…

Учай косо поглядел на воина. Тот явно был в восторге от того, о чем вещал. В его устах такой обычай выглядел щедрым даром племени ингри. Но Учаю отчего-то подобная щедрость вовсе не понравилась.

— У нас такого обычая нет, — ответил он довольно мрачно.

— Как это нет? — ухмыльнулся Джериш. — Ваши девки к моим воинам так и липли, я ж помню. А я хочу это дело освятить, чтобы не просто баловство…

— Какое же баловство? — в свою очередь удивился Учай. — Это тоже обряд — встретить гостя, оказать ему почет. Накормить, напоить, с собой спать уложить. Жена одаряет — гость принимает. А то, что ты предлагаешь…

Учая передернуло.

— А я разве что-то предлагаю? Или, может, твоего дозволения спрашиваю? — прищурился Джериш.

Учай опомнился — опустил голову, пугливо заморгал.

— Я как лучше хочу! Чтобы тебя какой-нибудь непонятливый парень не обидел…

— Обидел меня? Один из этих?! — Воин с презрением мотнул головой в сторону селения. — Жалкое племя трусов! Да мне с их женщинами даже ложиться противно, а придется. Ну да у вас-то девчонок в поре не так много… — Джериш призадумался и вдруг оживился. — У тебя же вроде как сестра есть? Рыжая такая. Не сосватал ее еще?

Рука Учая сама собой легла на рукоять кинжала, но он пересилил себя и сделал вид, что просто поправил его. Пусть девчонки-ингри и были сущее ничто по сравнению с его Богиней, а все же Учай покривил бы перед правдой, если бы сказал, что ему нет до них никакого дела. В последние два-три года он начал засматриваться на подросших подруг. Однако на тощего отрока девицы и не глядели — ведь рядом все время был веселый, могучий Урхо. Представить, что теперь место Урхо займет Джериш и все снова станет как раньше, было невыносимо. А ведь у брата была сговоренная невеста — там, за рекой, из обжан, — и если бы он не погиб…

Мысли Учая быстро замелькали. За всеми этими бедами, что обрушились на Ингри-маа, он совсем забыл о невесте Урхо — а не следовало бы. Пожалуй, арьялец со своей нелепой Обителью Единения может ему кое в чем пригодиться…

— О чем ты думаешь? — с негодованием окликнул его Джериш. — Я спрашиваю — есть тут кто из девок, чтоб замуж вскорости собирались? А то чего откладывать? Обитель еще когда построите — что им, ждать, что ли?

— Я разузнаю, — выдавил Учай.

— Давай, нынче же разузнай.

«Чтоб тебя волки сожрали», — подумал сын Толмая, но лишь кивнул в ответ.

Глава 11. Ловушка на кабана

Вечка, запыхавшись, взбежал на холм, протолкался меж сородичей. Увидев хлопочущего возле Большого Дома Учая, бросился к нему.

— Там у реки карью! — закричал он. — Много, и все с копьями!

Хоть и прошло всего несколько дней с тех пор, как Дети Грома вновь поселились в своем острожке, Джериш даром времени не терял. По его указанию вержане разметили землю, приволокли большие камни, а уж на них начали венец за венцом укладывать толстые бревна. Ингри, которые, наоборот, стремились врыть стены в землю, а крышу укрыть дерном, не понимали, для чего эти новшества, но обсуждали их только вечерами, дома и шепотом. Днем же безропотно строили удивительную хоромину.

— Мы сети тянули, — тараторил Вечка. — Глядь, а они по берегу в нашу сторону идут!

— Это еще зачем? — нахмурился сын Толмая.

Карью были дальней родней — тоже ингри, но не речные, а озерные. Их деревня стояла в двух днях пути от селения рода Хирвы, у берега длинного, богатого рыбой озера Обжа. Порой на большие праздники соседи ходили друг к другу в гости. Время от времени брали друг у друга жен. Но что могло подвигнуть их явиться сюда именно сейчас? Никаких праздников покуда не намечалось.

— Посчитал их? — спросил Учай младшего побратима.

— А то! — Вечка выставил перед собой растопыренные пятерни. — Четыре руки насчитал, а они все идут!

— Вон оно как!

Учай нахмурился и упер руки в бока:

— Что ж, надо их встретить.

Он крикнул своим людям заканчивать работу.

— Арьяльца разбудить? — спросил подошедший Кежа.

— Пусть себе бока давит. Без него обойдемся.

— Оно и правильно, — согласился побратим. — Это наше дело, семейное.

Когда Дети Грома достигли берега, на противоположной стороне реки и впрямь толпилось больше четырех дюжин мужей, возглавляемых широким, как половина ворот, вождем Тумой в плаще из кабаньей шкуры.

— Эй, вержане! — заорал тот, опираясь на копье. — До нас тут дошли слухи, что Толмай погиб? И сын его Урхо убит? И много охотников вашего рода пришлыми чужаками перебито, так что зрелых мужей, почитай, и не осталось? Так мы тут порешили, что вам отныне под нами быть!

Учай подошел к берегу:

— Это с чего бы?

— А ты еще кто, малец?

— Я — Учай, сын Толмая. А за мной — люди моего рода.

— Твоего рода? Твоего рода во́роны в лесу! — захохотал Тума. — Дождись сперва, когда борода расти начнет, а уж потом поперек меня слово молви!

Над дальним берегом загремел дружный хохот обжан.

— Мы вам родня, а значит, должны помочь в трудный час! — продолжал орать вождь рода Карью. — Как вы без мужчин перезимуете? Перемрете, поди, к весне от голода и лесного зверья! А мы вас возьмем под руку…

Учай молча покачал головой, взял лук, вытащил из колчана тетиву, примерился и спокойно, как учил Джериш, выпустил стрелу. Она угодила прямо в древко выше пальцев Тумы, выбив копье у того из руки.

— Вот на пир позовем — тогда лучшую чашу налью! — крикнул ему Учай. — Уходите в свои осинники! А без спросу Вержу перейдете, тут и ляжете!

Он отвернулся и пошел прочь от берега.

— Эй, молокосос! — вслед ему заорал разгневанный вождь рода Карью. — Ты как это со мной говоришь? Да знаешь ли ты, что прадед моего прадеда прапрадеду твоего прадеда был старшим братом?!

Учай не стал слушать, а направился под горку, в селение. Мысленно он молил Хирву, покровителя и прародителя, чтобы, согласно обычаю, Тума сейчас принялся доказывать свои права на владение по родству, перечисляя давно ушедших в селения Дедов оставшимся на берегу ингри. Такие рассказы непременно сопровождались повествованием о доблести, охотничьих успехах и плодовитости вождей, родственных предкам Толмая, и могли длиться до глубокой ночи.

— Ты куда пошел? — догнал его Кежа.

— Возвращайся, — приказал Учай. — Вели всем взяться за луки. Сейчас они не полезут. По обычаю дадут время подумать. А это как раз то, что нам и нужно. Иди к побратимам — пусть стоят и делают вид, что готовятся к бою. Я позднее скажу, что надо сделать…

* * *

В темноте костры на берегу Вержи пылали ярко — пришлые явно не жалели дров. Рассевшись вокруг костров, они горланили песни и тревожили ночь безудержной похвальбой, которая была отлично слышна на другом берегу. Ясное дело, таким храбрецам и славным охотникам обезлюдевшее селение, немного для вида поразмыслив, отдастся с радостью. Ведь род Карью какая ни есть, а родня. А если сидеть так и ждать, то придут и вовсе чужие, чтобы отнять добытые у арьяльцев сокровища. О великой добыче, взятой родом Хирвы у чужестранцев, слава уже разошлась по всей Ингри-маа. Да и вообще, кто отталкивает руку помощи?

На мысу, где стояла деревня вержан, было тихо. Только в темноте виднелось несколько костров и время от времени слышалась перекличка дозорных. Тума объедал зажаренного на пруте окуня, рассказывая приятелям, как он поступит с наглым мальчишкой Учаем, когда тот попадет к нему в руки. В этот миг от берега послышалось негромкое:

— Эй… Эй…

Обжане вскочили и схватились за ножи и копья.

— Дядька Тума! Не надо пугаться! Это я, Вечка! Внук старого Пиняя, у него жена из ваших была! Я один тут…

Юнец, годами не так давно вступивший в пору охоты на белку, опасливо поглядывал на вооруженных мужей.

— Я с того берега переплыл, чтобы слово тебе молвить.

— Ну молви, коли переплыл.

Вождь снова уселся на бревне перед костром.

— Этот Учай — он нам всем надоел! — пылко заговорил Вечка. — Он роду Хирвы как заноза в заднице. Старших не чтит и богов не боится. Чуть что не по-его, враз за нож хватается! Самого-то его, может, давно бы одолели, так у него дружки. Я-то сперва с ними пошел, а сейчас гляжу — и жуть берет…

— Ты меня за этим от еды отвлекаешь? — сердито спросил Тума.

— Нет! — заторопился мальчишка. — Я вот что сказать хотел. Учайка, гнева людского опасаясь, не в селении живет, а в острожке, что от арьяльцев остался. Да только нынче дружки его в селении — Учай их услал, чтобы приглядеть, как бы вержане вас на ту сторону не переправили. Так что под утро, как все уймется, я могу тебя, дядька Тума, и еще пару мужей на ту сторону перевезти и тихо-тихо к острожку проводить. Втроем-то вы его точно осилите!

— Втроем?! — возмутился Тума, сжав кулак. — Я его и один, как куренка, задавлю!

— Одному, может, и мало будет. Он ужас какой злой. Как росомаха!

— Ну, будь по-твоему — еще двоих возьму, — хохотнул вождь. — Чтобы штаны с твоего злюки спустить да и всыпать ему крапивой!

Сидевшие вокруг костра радостно засмеялись, наперебой предлагая кто — засыпать Учаю за пазуху угольев, кто — сунуть в мешок да искупать в реке, кто — усадить голым задом в муравейник.

— Ладно. — Тума махнул рукой. — Ты и ты, со мной пойдете. Окажем «вождю» почести!

* * *

— А ну как не поверят? — прошептал Кежа. — Это тебе не мамку мертвецами пугать. Прибьют ведь малого…

— Поверят, — спокойно сказал Учай. — Если только Вечка слабину не даст — непременно поверят.

— С чего ты вдруг так решил?

— Оттого, что хотят поверить. Оттого, что меня ни во что не ставят. Оттого, что пива много за ночь выпили. А еще вчера им охота была удаль свою показать. Оттого, что Тума, из дому своего не выйдя, уже решил, что мы ему ворота откроем. От всего этого и поверят…

Сын Толмая прислушался:

— Тсс! А вот и они. Идут…

— Не особо таятся. Видать, много хлебнули, — шепотом заметил Кежа. — А Вечка молодец. Слышь, как чирикает? Знак нам подает.

— Давай на место, — приказал Учай. — А как все начнется, ты у себя не плошай.

— Здесь он, здесь, — тихо проговорил Вечка, отворяя ворота. — Там, под навесом спит.

Сын Грома ткнул пальцем на куль, завернутый в ряднину.

— Ну-ка отойди…

Тума отодвинул в сторону провожатого и рявкнул во всю мощь:

— А ну вставай! Тебе говорю!

Он сделал шаг к «спящему», и в тот же миг раздался громкий хруст и прикрытая дерном плетенка провалилась под ногами вождя рода Карью. Тума очутился в узкой щели. Попробовал было поднять руки, чтобы зацепиться за край, но тут же получил по пальцам древком копья.

— Что, не спится, дядька Тума? — раздался сверху ехидный голос Учая.

— Ну, погоди, вот я ж тебя…

Из-за ворот послышался невнятный шум, затем крики боли. Окажись сейчас вождь обжан за стеной острожка, он бы увидел, как оба его соплеменника барахтаются в сети, как вытащенные из воды рыбины, а вокруг них с дубинами в руках скачут Дети Грома, осыпая гостей ударами, как сноп ячменя на току.

Но он этого не видел — сейчас его больше занимал наконечник копья, упершийся ему в горло.

— Не шуми. Это мы тебя как родного приняли. А вот арьяльцам ты никак не родня… Потому сам думай — со мной будешь говорить или Джериша позвать. Слыхал о Джерише?

— Чего ты хочешь? — просипел Тума.

— Вот это правильный вопрос. С этого дня ты и род твой — под моей рукой. Чтоб не вздумал чего дурного — дочь свою мне отдашь в жены.

— Да ты…

— Если ума у тебя хватит, то поймешь, в чем тут твоя выгода. Это лишь начало. — Учай задумчиво поглядел на костры на дальнем берегу реки. — Скоро все роды ингри под моей рукой будут. А ты будешь среди них первым из вождей и моим ближним родичем…

— А ежели откажу?

— Стало быть, глуп и говорить с тобой не о чем. Тебя я сейчас убью, а тех, кто там на берегу остались, до утра перережем.

Тума скрежетнул зубами, понимая, что мелкий стервец не шутит. То ли боги от него отвернулись, то ли он от них… Нездешней жутью тянуло от этого невзрачного отрока. Такой не поглядит на дедовы заветы — попросту убьет, как комара!

— Твоя взяла, — выдавил он.

— Вот и хорошо. Покуда мы тут вас в темной подержим. Завтра ты свою волю всем громко с берега объявишь. А вздумаешь чудить — ни тебе не жить, ни твоему роду. Это я тебе говорю — Учай, сын Толмая, наместник Ингри-маа!

Глава 12. На черных крыльях

После схватки Локши с Вергизом на берегу реки закончились у Кирьи спокойные дни. Будто позабыв все остальные дела, главная добродея вцепилась в воспитанницу. От рассвета и до того времени, когда сон и усталость склеивали ресницы, она изводила девочку наставлениями — даже говорила, какие сны ей следует увидеть. И Кирья впрямь видела те сны. Она изумлялась, как легко ей теперь дается то, что она прежде и представить не могла. Чем дальше, тем больше ей нравилось учиться, нравилось чувствовать себя знающей и сильной. Но, слушаясь наставницу, она ни на миг не забывала о Мазайке. И о том, что на самом деле Локша держит ее тут силой.

«Все равно убегу, — шептала Кирья всякий раз, как ведунья оставляла ее в покое. — Вот похолодает, встанет река — и убегу по льду. И водяное чудище меня не остановит…»

Она ловила себя на том, что до того, как река покроется льдом, пройдет еще немало дней и ночей. Кто знает, как там Мазайка? Где он, что с ним? Хоть Высокая Локша и обмолвилась, что он жив, но жить тоже по-всякому можно… Вон в селении снегов пять тому назад медведь одного из родичей поломал. Тот еще долго жил, да никакой радости ему с того не было — стонал, ворочался, а сам ни встать, ни пройти не мог. Так дух и испустил. Сказывали, голодом себя уморил…

«Надо что-то придумать, — вертелось в ее голове. — А если нельзя ни переплыть, ни перейти… Может, перелететь?»

Она часто вспоминала родное селение, отца, могучего братца Урхо… И даже ехидный и придирчивый Учайка казался ей сейчас не таким уж вредным. Как бы отец переправился через такую реку? Кирья вспомнила один случай. Несколько лет назад она видела, как Толмай взял лук, привязал к стреле конопляную веревку да и пустил ее с высокого берега ручья в росшую на той стороне сосну. Затем ремень снял, через веревку перекинул, запястья им обмотал и — вжик! — на низкий берег одним махом перелетел.

Здесь с обрыва он, пожалуй, спуститься бы мог… А она легкая, она и подавно сумеет! Да только ж где взять лук и стрелы?

Ответ на этот вопрос она вскоре нашла. При керемети имелось хранилище даров, куда добродеи складывали особо ценные приношения. Там имелись и луки, и копья, и даже бронзовые топоры, привезенные из самой Арьялы. Надо только улучить время…

И снова день сменял день. Но теперь Кирье стало куда веселее на душе. Она пристрастилась к тайным знаниям, которыми щедро делилась с ней Высокая Локша, стараясь впитать как можно больше, пока не настанет заветный день побега. Она уже стала подмечать и понимать знаки богов, видеть их в полете перелетных гусей, слышать в дуновении ветра потаенные речи деревьев. Она чуяла силу камней и заучила обережные слова, позволяющие отогнать неупокоенного духа.

При каждом случае она старалась сопроводить Локшу в хранилище даров. Добродея рассказывала об исцелениях, добрых охотах, рождении долгожданных сыновей, и всякий раз она касалась преподнесенных в дар керемети сокровищ, будто перебирая памятные бусы. А Кирья слушала и присматривалась. Она почти сразу приметила себе большой, мощный лук. Костяные пластины, которыми были украшены его рога, были густо покрыты резными значками, обещавшими владельцу лука обильную охоту. Оставалось только выбрать миг. И вот в одно ненастное утро она поднялась до рассвета. И тихо, стараясь не разбудить спящих поблизости молодых добродей, прокралась в хранилище.

На дворе было серо, капельки мелкого дождя висели между небом и землей, будто не желая падать. В такие дни всегда спалось так крепко, что и проснувшись не всегда удавалось понять, снится ли та серая пелена, или же заволокла все в яви. Кирья вытащила лук, пучок стрел, обмотала вокруг пояса заранее принесенную веревку и что есть мочи побежала на высокий берег, мысом выступающий на восточной окраине острова.

«Только надо сперва испробовать лук», — вспомнила она. Прежде ей доводилось стрелять, и не раз, но то были детские забавы. Большой, взрослый лук она держала в руках впервые.

Добежав до мыса, она вытащила стрелу, приладила тетиву на лук, положила на нее стрелу и потянула ее к уху что есть сил. Рога лука едва-едва изогнулись. А сплетенная из оленьих жил тетива не дотянулась и до плеча.

Такого Кирья не ожидала! Стиснула зубы и еще раз попыталась натянуть тетиву, уже понимая, что этот лук ей не по силам.

Да как же можно было так ошибиться! На глазах у девочки выступили слезы злости и досады. Нет, она не уйдет отсюда, пока не добьется своего! Она вновь вскинула лук и прищурилась, представляя, что целится во врага — да хоть в того, кто унес Мазайку! Тетива до боли врезалась ей в пальцы, заныла спина. Кирья сейчас сама себе казалась деревом, которое гнет сильный ветер. Давай, вихрь! Дуй сильнее! Еще сильнее!

Зашумели, заскрипели прибрежные ивы, закачались висячие ветви, дождем полетели увядающие листья. В реке всплеснула вода, круги побежали все чаще, все ближе к берегу. Кирья ничего не видела — она натягивала лук…

— Что ты делаешь? — раздался позади нее резкий, словно карканье, окрик Высокой Локши.

Кирья вздрогнула, но постаралась сделать вид, будто ничего особенного тут не происходит.

— Лук пробую.

— Я вижу. Зачем ты пробуешь лук?

Подозрительный взгляд добродеи, острый, как наконечник одной из стрел, уперся прямо в переносицу девочки. Но Кирья пересилила навалившийся на нее страх.

— Сейчас ведь подношения не привозят, так я думала, может, уток настреляю? Отец всегда уток стрелял…

— Это не твоего ума дело, — поморщилась Локша.

Она выдернула из рук воспитанницы лук и махнула рукой, повелевая ей идти следом. Кирья покорно поплелась за ней, надеясь, что та не заметила обвязанную вокруг пояса веревку. Ветер унялся, будто его и не было, и вода снова стала гладкой. Но лицо Локши было мрачно. Казалось, ее гнетет некая тяжелая мысль.

— Пора, — внезапно заявила она.

— Что — пора? — настороженно спросила девочка.

— Познакомить тебя кое с кем. Чтобы ты тут не пыталась ворожить без дозволения. Иначе это кончится большой бедой…

Хозяйка керемети сделала знак. Из-за кустов появилась одна из молодых добродей и с поклоном приняла лук.

— Пусть остается там, где ему надлежит. Духи жестоко мстят, если у них крадут подношения. Если бы я не упросила их пожалеть тебя, ты бы сломала себе шею, еще пока бежала сюда… Отнеси, — приказала Высокая Локша добродее.

И, точно когтями впившись в плечо Кирьи, потащила ее в заповедную рощу.

— Здесь!

Они наконец остановились возле большого валуна с выдолбленным в нем углублением-чашей. Дно чаши было влажным от дождевых капель. Но Кирья безошибочно опознала кровяные разводы на стенках. И напряглась, готовясь кинуться прочь при первом же знаке опасности.

— Я буду звать духа-покровителя, — проронила Локша. — Покажу тебя ему. А его — тебе.

Кирья беззвучно ахнула:

— Моего духа?

— Нет, покуда моего. Если он сочтет тебя достаточно сильной, он позволит тебе отыскать того, кто станет защищать и наставлять тебя в странствиях по незримым мирам. А если нет…

«Не рано ли я обрадовалась? — мелькнула мысль у Кирьи. — Если дух не сочтет меня сильной… Неужто она отдаст меня ему?»

Глаза ее расширились от страха. Когда же старшая добродея вытащила из кожаных ножен небольшой костяной нож, Кирья быстро обернулась, готовясь дать стрекача. Но, будто не замечая ее, Высокая Локша полоснула себя по ладони и простерла ее над камнем.

— Напитаю дух твой жизнью своей, — шептала она. — Да станет незримое зримым! Да будет мое тело вместилищем твоей силы! Прими мое подношение, напитай меня, как я напитала тебя!

Кирья, с трудом скрывая охвативший ее ужас, глядела на добродею. Тело женщины сотрясала крупная дрожь, будто она билась в лихорадке. Она вдруг повернулась к ученице, глянула невидящими глазами и схватила ее крепко-крепко за руку, заляпав платье кровью. Кирья сдавленно пискнула — ей почему-то показалось, что наставница желает проглотить ее одним махом. Высокая Локша, будто только сейчас заметив Кирью, вперила в нее тяжелый горящий взгляд. У девочки закружилась голова, все поплыло перед глазами, и она вдруг увидела себя летящей над землей.

Над ней простирались мерно взмахивающие крылья огромной белой птицы. Мир внизу проносился, будто сдуваемый ветром. Он был везде, куда бы ни глядела девочка. Она уже не могла понять, где это и что происходит. Ей привиделись знакомые изгибы Вержи, родное селение, арьяльский острожек на холме. Увидела она и братца своего Учая, сидящего рядом с каким-то слепцом. Кирья чувствовала — не слышала, а именно чувствовала, — что слепец поет, и эта песнь неведомо почему радовала ее.

Затем потянулись места вовсе незнакомые. Промелькнула скальная чаша, затянутая почти непроглядной дымкой… А дальше видение исчезло, и девочка увидела Мазайку. Рядом с ним было чудовище, отдаленно напоминающее человека, а вокруг, то там, то сям, виднелись страшилища до того кошмарные, что и спорыньи наешься — такого не увидишь.

— Мазайка! — закричала Кирья, стараясь привлечь его внимание.

Дернулась, вырываясь из держащих ее рук Локши, глянула на нее и оторопела. Ничего человеческого в ней не осталось — но и птицей она сейчас, пожалуй, не была. Длинная белая шея оканчивалась человеческой головой, а крылья будто росли из спины, но жили своей жизнью. Добродея что-то ответила ей, а потом вдруг камнем пала на землю, так что у Кирьи вчуже дух перехватило. Так и замерла она с открытым от ужаса ртом. Сама не ведала, сколько там простояла. Затем выдохнула, огляделась и снова увидела себя на острове. Рядом — камень-чаша, над головой — низкие серые тучи с мелкими унылыми каплями, висящими между небом и землей.

— Сейчас помоги мне до лежанки дойти, — еле слышно прохрипела Высокая Локша. — Ты сильна! Иные, в первый раз духа-покровителя узрев, чувств лишаются, валятся, как сухостой, а то и вовсе умом трогаются. А ты вон стоишь моргаешь, только с лица чуть спала. Ничего, скоро пройдет. К завтрашнему рассвету готовься — твоего духа призывать будем.

* * *

Весь день Кирья была сама не своя. Она слушала наставницу, кивала в лад ее словам, но из головы не шел Мазайка в лесу чудовищ. Каждый раз, когда она вспоминала увиденное, ее бросало в холодный пот и все валилось из рук. Но Высокая Локша не обращала на это внимания. Должно быть, списывала все на потрясение от встречи с духом.

Конечно, было и это. Кирью поразили огромные лебединые крылья, будто растущие из плеч наставницы, и вой ветра, переворачивающего землю. Но что с того? Духов она видела и прежде. Подаренная Мазайкой каменная чешуйка позволяла ей увидеть населяющих мир духов в любой миг — от совсем крохотных, с ноготок, до огромных, величаво шагающих в звездной ночи далеко над лесами. Мало кому из них было дело до людей, а может, духи и не видели их. Но Кирья знала, что всякому духу лучше оказать почтение. Каждый свободный миг девочка лезла в поясную сумку и сжимала заветную чешуйку как залог удачи.

Замысел ее сложился еще на рассвете, когда она помогала Высокой Локше возвращаться от камня-чаши. Даже и не замысел, а какая-то странная, внезапная уверенность — надо бежать отсюда, и как можно скорее! «С Локшей глаза в глаза мне не справиться, — думала Кирья. — Ее даже Вергиз одолеть не смог, куда уж мне! Вот вызовет она моего духа да и привяжет обоих к керемети навечно!»

Когда стемнело и сестры-добродеи ушли спать, Кирья потихоньку сняла ножик с пояса одной из них, выскочила из протопленной избы в сырую тьму и бросилась туда, где побывала утром. Впотьмах все виделось иначе. На заре священный лес казался сонным и почти обычным, сейчас же глядел на нее притаившимся зверем, готовым прыгнуть. Но заветная чешуйка оказалась тут к месту. Завидев поблизости духа какого-то мелкого зверька, Кирья почтительно обратилась к нему, как ее учили добродеи, прося о помощи. Дух как зачарованный внимал ее словам, затем повернулся и чуть видным зеленоватым огоньком полетел в чащу. Кирья побежала за ним. И когда бледное пятно ночного светила замерло над ее головой, девочка уже стояла возле камня-чаши, переводя дыхание.

Она беззвучно повторяла слова заклинания, с которыми утром взывала к своему духу Локша. Затем попыталась быстро полоснуть себя ножом по ладони, но в последний миг что-то отвело ее руку. Она оглядела желтоватое лезвие костяного ножа, будто ища подвоха.

— Испей моей крови! — умоляюще попросила она и с выдохом опустила острое лезвие.

Рассеченная плоть отозвалась болью. Горсть быстро начала заполняться кровью.

— Напитаю я твой дух своей жизнью, — нараспев, подражая наставнице, заговорила Кирья и вытянула перед собой ладонь, сложенную лодочкой, словно предлагая духу напиться. — Да станет незримое зримым! Да будет мое тело вместилищем твоей силы!

«Только бы не сбиться, не испугаться. Не явить духу слабину! А то ведь заберет, не отпустит…» Она вдруг поймала себя на мысли, что страха нет, и это тоже удивило ее.

По кронам деревьев упругой волной прошел ветер. Ветки изогнулись, тревожно зашелестела листва, и вдруг Кирья увидела на ближнем дереве черного крылана. Сейчас ей не нужна была каменная чешуйка — он был виден во всей красе, словно средь бела дня. Зубастая пасть, огромные кожистые перепончатые крылья…

— Ты? — не скрываясь, яростно закричала Кирья. — Опять ты?!

Она не могла предположить, кто придет на ее зов. Она-то надеялась, что дух-покровитель будет достаточно силен, чтобы помочь ей выбраться с острова. Но уж точно не этот! Крылатый ящер, самый злобный из беглых духов, которых царевич из Арьялы выпустил из Дома Зверей, зачем-то преследовал ее и в родном селении, и даже в священной роще!

— Что ты ко мне привязался?! Зачем ты здесь?

И будто эхо отдалось в ответ:

«Затем, что ты здесь».

Он сорвался с дерева и кинулся прямо на нее, будто обнимая крыльями. Она почувствовала, как земля уходит из-под ног.

«Ты хотела улететь отсюда? Ты сделала это».

Кирья открыла глаза и увидела, как внизу, озаренные луной, проносятся заводи близ керемети. Как приближается лес — и желанный берег.

«Твое место не там, а здесь», — вновь услышала она, будто из ниоткуда, и лягушкой плюхнулась в траву, едва не ткнувшись носом в землю.

Вот теперь Кирья испугалась. Она лежала и плакала, сама не зная почему. Порезанная рука саднила все сильнее. Кирья подумала, что надо встать, приложить к ране клочок мха. Но когда поднялась — увидела совсем рядом перед собой желтые волчьи глаза. Матерый волчище стоял перед ней не шевелясь. Шерсть его серебрилась в лунном свете.

— Я тебя знаю, — прошептала Кирья. — Ты вожак стаи, друг Мазайки. Не трогай меня!

Но волк и не собирался на нее бросаться. Он сел и призывно завыл. Очень скоро вокруг стали появляться новые и новые волчьи морды. Кирье было не по себе среди них. Но, помня наказ своего друга, она старалась не подавать виду.

— Хорошие, лохматые, — приговаривала она. — Мазайка вас любит, и я тоже…

— А ну, кто тут? — раздался поблизости скрипучий голос старика Вергиза.

Узнав старика, Кирья сразу успокоилась и обрадовалась:

— Дедка, это я! Мы с Мазайкой к тебе на гору приходили!

— Как же, помню.

Глаза старика строго смотрели на нее.

— Ты еще духов в Лесной Избе распугала.

— Это не я, а царевич! Я только… Я, наоборот, собрать их хотела!

— Ладно, уймись, дело былое.

Старик кинул взгляд в речной туман и, не заметив следов лодки, взглянул на Кирью еще внимательнее:

— А здесь ты как оказалась? Ты же на острове была, у той лебеди белой в плену! Перья-то белы, да только под ними мясо черное! Что ты здесь ищешь?

— Меня дух перенес, — поколебавшись, сказала Кирья. И быстро, пока волчий пастырь не стал спрашивать, какой именно, добавила: — Я Мазайку искать пошла. Я его вчера на рассвете видела.

— Как это видела? — насторожился старик. — Где?

— Не знаю где. Локша духов вызывала, силу свою показывала. Мы с ней в небе летали, всякие края видели, и дальние, и ближние. А среди них, смотрю, — Мазайка! Только место уж очень страшное, чудно́е… Лес диковинный, деревья там — бурые, красные, а листья на них — как лопухи… Среди них небывалое зверье шастает. А рядом с Мазайкой уж такое страшилище, что волосы дыбом…

— И что, ты искать его собралась?

— Искать и спасать! — бесстрашно подтвердила Кирья. — Меня Локша многому научила. Я за себя постою, не сомневайся.

— Пока уж полежала за себя, — хмыкнул Вергиз.

И призадумался, глядя не то в туман, не то в глубь себя.

— Знаю я это место… Да только попасть туда нелегко. Живому туда хода нет.

— Но Мазайка же попал!

— Мазайка-то попал. Да не своей волей.

— Ну а я своей попаду, — упрямо заявила дочь Толмая.

— Говорю ж я тебе — не пройдет человек. Оно как ворота — захотят, откроют. Не захотят — хоть головой стучи, не отворят.

— А если не человек, а дух?

— Может, и отворят — если дух из тех самых мест.

— Из тех, это уж точно, — без всяких сомнений сказала Кирья.

— Да ты бы меня не перебивала. Туда-то я тебе попасть помогу. А обратно тебя привести моей власти нет. Только если выпустят…

— Я все равно пойду. — Кирья подумала и добавила печально: — Кроме Мазайки, у меня в мире, пожалуй, больше и не осталось никого. Учайка один, да ему я совсем не нужна…

— Ну, добро, — вздохнул Вергиз. — Идем. А пока дойдем, пораскинь умишком. Внука мне жаль — один он у меня. Но тебе-то зачем молодую жизнь губить?

Кирья раскрыла и показала ему порезанную ладонь:

— Я уже за то кровь пролила. И стало быть, все решила.

Глава 13. Мать чудовищ

Шли они долго. Кирья уже еле передвигала ноги, спотыкалась в темноте о кочки и коряги. Мазайкиному же деду ни темень, ни бездорожье были нипочем. Он шагал, будто невидимая простым оком тропа сама стелилась ему под ноги. Кирье ужасно хотелось поудобнее устроиться во мху под кустом и проспать до утра. Однако Вергиз об отдыхе и не думал. Время от времени оглядываясь, Кирья замечала мелькающие в лунном свете волчьи тени. Стая, окружив людей кольцом, двигалась вместе с ними, оберегая от нежелательных встреч.

Ученицу Высокой Локши тянуло спросить, куда они все-таки идут. Но лицо старика, какое-то болезненно сосредоточенное, его взгляд, будто обращенный внутрь себя, не располагали к расспросам.

И вот на рассвете, когда Кирья уже совсем валилась с ног, показались знакомые места. Да это же то самое заболоченное озеро близ холма, на котором они с Мазайкой поджидали возвращения деда с охоты на злых духов!

— Дошли, — наконец вымолвил Вергиз.

Кирья устало поглядела на заросшее осокой и рогозом болотце. В предрассветном тумане где-то тихо квакала одинокая лягушка.

— Это что же, в омут с головой? — несколько устрашенная подобной участью, прошептала она.

— Если в омут с головой — то как раз нечисти на прокорм и пойдешь. Многих сюда тянет… Сами не знают, какая неведомая сила их ведет. Охотник по лесу бредет, бредет да сюда и приходит. Так он порой болота этого и не видит… Полянка себе и полянка.

— А мы вот с Мазайкой увидали.

— Ты себя-то и внучка моего с прочими не равняй. То, что ты видишь и слышишь, даже я не всегда осилю. Лучше подумай, желаешь ли ты по-прежнему в трясину лезть? Или же отступишься?

— А других ходов нет? — глядя на болото, с опаской спросила Кирья.

— Отчего же — есть. Вот у щучьего ящера где-то нора. Локша белоглазая наверняка знает где. Чудища-то откуда-то лезут… Твое, например, — откуда оно взялось? Здешних я, почитай, всех переловил и силу их забрал. Ну что, каково твое решение?

— За Мазайкой идти, — упрямо сказала девочка. — И не отговаривай, не отступлюсь.

— Отговаривать не буду, — усмехнулся дед. — Ты своей воле хозяйка. Стало быть, слушай, что делать будем. В омут нырять не надо. Дам я тебе зелье — оно тебя вгонит в сонную оторопь. Все слышать и видеть будешь, а не то что пальцем — веком не пошевелишь. Но прежде чем то зелье выпьешь — призовешь своего духа-защитника. Ему сюда, конечно, являться неохота, но если повезет — все же явится. А вот дальше тебе непросто будет… Ибо его не только осилить нужно, но и твою душу поверх его поставить, дабы вы с ним одно стали.

— Неужели такое возможно?

Вергиз лишь ухмыльнулся:

— Сама небось видела, как Локша с длинношеим шипуном воедино слились. Но до нее тебе далеко. А вот до Калмы мертвоживущей — рукой подать…

Он вздохнул. Кирья поежилась. В родном селении старухой Калмой, что поджидает сразу за Кромкой, пугали малых детей. «Будешь шалить да кричать, услышит когтистая Калма — придет, унесет в чащу и растерзает!» Неужели же ей придется столкнуться с ней лицом к лицу?

— Но стало быть, хоть я тебя поверху над чудищем и приставлю, все же помни — покуда ты его сама не смиришь, не заставить служить себе и приходить по единому зову, он рваться на волю будет. Пожелает тебя под себя подмять. Ежели случится такое — нам тут всем не поздоровится. Смекаешь, к чему я?

— Да. Все равно пойду.

Старик кивнул.

— А как до Калмы дойдешь, такое статься может. Начнет она тебя расспрашивать — как оно там, в мире живых людей. Не вздумай сказать ей, что меня знаешь. Она и Мазайку для того украла, чтобы род мой извести. А до того его отца и мать погубила…

— Но ведь Мазайку же не погубила? — с надеждой спросила Кирья.

— Не погубила — это верно. Худшее задумала. Переродить его желает. В свою пору водиться я с ней не пожелал, так теперь она мстит — из внука моего себе сына и последыша сделать хочет.

— Это старуха Калма-то?

— А что ты глаза выпучила? Она не всегда была старухой. Да и это болото прежде светлым озером было… — Вергиз почему-то тяжко вздохнул. — Но это история долгая. А нынче готовься.

Он полез в суму и достал заткнутую тугой пробкой круглую посудину, сделанную из березового капа.

— Передохни чуток, и начнем.

* * *

Кирье чудилось, будто она спит наяву. Она видела мир вокруг себя, но это был другой мир. Он был полон духов. Каждая травинка дышала и жила своей жизнью, каждый валявшийся поблизости замшелый камень глядел хмуро, будто думая о чем-то своем. Она увидела над собой то самое устрашающее крылатое существо, которое унесло ее с острова. Но более того — сейчас ей казалось, что она помнит его так же давно, как и себя. И потому не испытывает страха, будто крылатое чудовище — всего лишь ее домашний уж. В голове Кирьи сейчас звенела нежная, увлекающая вдаль мелодия. Она не могла понять, откуда она доносится, но, в общем-то, ее это и не занимало.

Чудовище камнем, будто коршун на утенка, рухнуло вниз, и она вдруг поднялась, воспарила над землей, и в следующий миг все смешалось, будто в бурном водовороте. Она почувствовала, что в ней бьются два сердца, и стоит ей разжать пальцы рук, как черные кожистые крылья распахнутся за спиной. Кирья снова, как прошедшей ночью, взмыла над землей. Однако теперь в этом полете было что-то иное. Словно каждый взмах крыла, каждый поворот зависели только от нее — и в то же время она сама себе не принадлежала. Ей хотелось отыскать на земле какую-нибудь добрую еду — оленя или лося. Рухнуть на него с высоты, ударить мощными лапами, сомкнуть челюсти, перекусывая горло…

Кирья попыталась направить полет обратно к болоту, однако крылья словно сами тянули подальше от гиблой трясины. Девочка почувствовала, как напрягаются все ее силы, как вдруг ужасающая тварь замирает над лесом и начинает скользить по воздушному потоку, будто падающий с дерева желтый лист. Чья-то несокрушимая воля пыталась упорно передавить ее, заставить сдаться на милость нечистому духу, тянула из нее страх, угрожая падением.

«Нет! Я сверху!» — про себя повторяла Кирья.

Будто не осознавая этого, чудовище все рвалось, как попавший в силки волк, рыча и клацая зубастыми челюстями.

«Я сверху», — твердила Кирья, и полет к земле с застывшими крыльями продолжался.

И вдруг ей почудилось, будто она вновь услышала невесть откуда звучащую музыку. Вот только теперь ее звуки были властные, словно кто-то засунул в пасть чудища удила и с силой дернул их. Едва не коснувшись верхушек деревьев, крылатая тварь на миг замерла в воздухе, крутанулась, ударила крыльями и стрелой взмыла в облака. Она дергалась влево, вправо, словно необъезженный лось, желающий сбросить неумелого наездника…

Затем Кирья вдруг почувствовала, что сопротивление пропало. Зверь словно уснул в полете. Стал послушным, как будто и не было вообще его собственной воли.

«К болоту, — приказала она, делая круг над лесом и высматривая старика Вергиза. — Теперь я смогу».

Кирья увидела Мазайкиного деда, пристально глядящего в небо; почувствовала невыразимую легкость, будто всю жизнь до этого только и делала, что парила над землей. И, задержав дыхание, как всегда перед прыжком с мостков в Вержу, очертя голову бросилась в зеленое от ряски болото. Вот сейчас оно поглотит ее… Но за миг до падения она вдруг увидела перед собой чистейшую прозрачную воду — да и не воду, так, дымку — и тут же, пронзив ее, очутилась в местах, прежде невиданных. Да и вовсе небывалых.

* * *

Крылатое чудище, наделенное душой и волей Кирьи, стремительно неслось над деревьями, которые дочь Толмая прежде и представить себе не могла. Каждый их корень был толще, чем любой из дубов, что росли на полуденном берегу Вержи. Она старалась разглядеть, что происходило внизу. Ей уже не было страшно — она выискивала хоть какой-то след, который помог бы обнаружить Мазайку. Но ничего подобного внизу заметно не было. Раз на прогалине великаньего леса она заметила зверя, похожего на волчьего секача, что добыли арьяльцы. Волчий секач стремглав промчался по каменистой пустоши, преследуя какое-то вовсе невиданное существо, и исчез в зарослях.

Затем великаний лес стал быстро меняться — и не в лучшую сторону. Казалось, его поразила тяжелая болезнь. Из увядающей, гниющей листвы слышались незнакомые пугающие звуки. Затем лес оборвался широкой трещиной, в глубине которой рокотал поток. В одном месте берег опускался почти к самой воде. Кирья увидела, как из чащи к ней выбрел ящер — огромный, неуклюжий, с шипастым гребнем и множеством выступов на спине, подобных замшелым камням. Ящер начал жадно лакать воду. И тут Кирья заметила меж стволов ближних деревьев зверя еще страшнее первого, страшнее волчьего секача. Он подкрадывался к рогачу, пригибаясь к земле и опираясь на хвост, а пасть у него была такая, что даже медведь смог бы там уместиться, как в берлоге. Зверь этот явно готовился к прыжку — но вдруг замер, повернув голову, и издал пронзительный вой. Лакающий воду ящер тревожно поднял голову и что есть мочи неуклюже поковылял обратно в чащу.

Крылатое чудище, воспользовавшись Кирьиной заминкой, взмыло в небосвод так, что у девочки засвистело в ушах. Усилием воли она заставила свою дикую звериную часть вновь повиноваться. Раскинув крылья и покачиваясь на потоках ветра, она повисла среди низких, грозивших дождем туч и приготовилась продолжить свой поиск. Но то, что она увидела далее, потрясло ее куда сильнее всех замеченных ранее чудищ.

Нечто бледное, напоминающее свернувшегося ежа с приставленной сверху косматой башкой, скачками мчало по берегу, далеко закидывая вперед когтистые длинные руки. Затем, оттолкнувшись, выбрасывало в воздух покрытое белесыми иглами тело, и снова вскидывало руки, и снова бросало тело вперед. Кто это?!

Расстояние между колючим существом и недавними противниками сокращалось с каждым мигом. И вот наконец бледная тварь догнала рогача, схватила длинными когтистыми пальцами, подняла и с силой бросила в убегающего в чащу зубастого хищника. Тот издал новый вопль и отлетел в сторону. Он еще силился подняться, когда их преследовательница с размаху опустилась на спину зверю. Притянула его жертву и, как показалось Кирье, начала их тискать, сминая в ком, будто глину. У девочки почему-то кольнуло сердце — вспомнился Мазайка и слепленная им чудо-сойка. В тот день все еще были живы и никто даже помыслить не мог, что так скоро все переменится. Что она будет выискивать друга в этом оборотном мире, о котором даже сам мудрый Вергиз ничего толком сказать не может.

Меж тем чудище продолжало комкать своих жертв, лепя из них нечто единое. Дело продвигалось быстро — чувствовалась сноровка. Получившаяся тварь имела и шипастый гребень, и пасть, усаженную множеством длинных клыков, и острый, как копье, хвост…

— Главного не хватает! — визгливым, скребущим по ушам голосом крикнуло вдруг бледное существо и протянуло длинную руку к берегу реки. — Давай!

Кирья обмерла. Это странное нечто, вне всяких сомнений, говорило на человечьем языке!

Вода в реке вспенилась, и оттуда показалась длинная морда, покрытая жесткой блестящей шерстью. Кирья тут же узнала щучьего ящера, что обитал возле керемети. В пасти его еще шевелился человек, похожий на рыболова.

— Тащи его сюда! — повелела белесая тварь.

Еще мгновение, и тело утопленника лежало на берегу. Кирья все никак не могла прийти в себя от осознания, что существо говорит понятным языком. Между тем вынырнувший из реки ящер неспешно вылез из воды и, волоча свою добычу, отправился к хозяйке. Длинная рука схватила щучью добычу, подтянула поближе, и вслед за этим колючее страшилище впилось в губы умирающего долгим поцелуем. Утопленник дернулся и затих.

— Забирай. — Хозяйка швырнула мертвое тело ящеру, отвернулась и наклонилась над своим творением.

В руках у нее появилась костяная дудка. Ведьма поднесла ее к губам, дунула, извлекая из нее резкие звуки, — и в тот же миг ее творение задергалось, точно под ударами палки. Затем вскочило и бросилось опрометью невесть куда.

— Живи! — пронзительно крикнула Калма вслед новорожденному зверю. — Ступай туда, наверх! Убивай всякого, кто встанет на твоем пути!

«Может, и с Мазайкой она так же?!» — с ужасом глядя вслед новому порождению Бездны, подумала Кирья.

Но сердце стучало размеренно, суля надежду. Мазайка — не просто мальчишка-рыбак, он Вергизова рода, его так просто не взять!

* * *

Кирья дольше смотреть не стала — расправила крылья, ударила ими и взмыла так высоко, что ее обдало резким холодом и стало трудно дышать.

«А вдруг старуха заметила меня? А если разглядела, что я — не одна из ее тварей?»

От всего увиденного ей было так страшно, что в какой-то миг даже захотелось податься обратно, подальше от жутких владений Калмы. Да только примет ли Вергиз ее теперь, если она вернется без Мазайки? Да и как можно без него возвращаться?

Она снизилась и вновь стала разглядывать чуждые земли. Где же ты спрятала моего друга, мать чудовищ? Сказки утверждали, что Калма живет в избушке, подобной дому мертвых, — на высоких столбах, без окон, без двери…

Впрочем… Девочка вспомнила дупло в раскидистом дубе, укромное обиталище Вергиза. Может, и тут что-то подобное?

Кирья глядела во все глаза, стараясь не пропустить ни зверя в подлеске, ни рыбу в ручье. Сейчас она могла поклясться, что разбирает каждую чешуйку на спине притаившихся среди камышей щук. Будто и не ее глаза сейчас глядели, а вовсе нечеловечьи. Но внизу только колыхались бурые кроны. На миг чаща расступилась, внизу блеснула нитка ручья. И тут Кирье почудилось, что где-то внизу грустно поет глиняная свистулька-сойка.

Ни мгновения не колеблясь, она развернулась и устремилась вниз. Только бы не замолчала! Но из владений ящеров, из всей этой устрашающей дикости, то обрываясь, то возобновляясь, явственно, хоть едва слышно, доносились переливчатые трели.

Кирья опустилась к лесному ручью, заваленному плавником. Да это же не плавник, сообразила она, заметив на деревьях следы зубов. Это бобровая плотина. Неужели бобры водятся в таком месте? Как они тут уцелели? Значит, где-то тут и хатка должна быть. Вскоре Кирья увидела и ее — большую кучу веток и грязи у берега. Она опустилась на сырой берег, складывая крылья.

— Мазайка! — крикнула она, озираясь.

— Кирья! — приглушенно послышалось откуда-то совсем близко. — Я здесь!

Кирья завертела головой, пытаясь понять, откуда ее зовут. Взгляд ее упал на хатку — и вдруг она заметила чьи-то руки, пытающиеся отодвинуть нагроможденные сверху бревна.

Вот он! Нашла!

Кирья метнулась к воде. Но тут же из-под валявшейся на берегу гнилой коряги показалась зубастая голова щучьего ящера. Тот с неожиданной ловкостью выскользнул из-под комля, на раскоряченных коротких лапах взобрался на крышу бобровой хатки, улегся сверху бревен и приветственно распахнул пасть ей навстречу — точь-в-точь как Мазайкин волк в ожидании лакомства.

Кирья ударила крыльями, шарахнувшись обратно. И услышала совсем рядом скрипучий, пробирающий до нутра голос.

— Хе-хе, — послышалось у нее за спиной. — Кто это ко мне явился незваный, нежданный?

Кирья попыталась снова взмыть в небо, но ее крылья стали такими тяжелыми, что и приподнять их было невмоготу. Но она не думала сдаваться — продолжала дергаться, пытаясь взмахнуть руками-крыльями. Существо выкинуло в ее сторону паучью руку, схватило, подтянуло к себе и, не обращая внимания на ее рывки, шумно обнюхало, втягивая носом воздух. Кирья невольно зажмурилась. Сейчас сожрет!

— Чую, Вергизом пахнет! — проскрипело рядом. — Старый хрыч сюда птичку заслал. Стало быть, не забыл меня…

Голос чудовищной старухи скрежетал, как днище однодревки о каменный перекат. Она снова принюхалась, и Кирья ощутила, что хватка когтистой руки ослабла.

— Да неужто? — пробормотала ведьма. — Так вот ты какая, Локшина ученица! То-то она мне о тебе небылицы сказывала. Теперь вижу, что все правда, от слова до слова…

Девочка приоткрыла глаза и обнаружила, что ее никто не держит. Калма стояла рядом с ней, словно прислушиваясь к чему-то, слышимому только ей.

Ну и жутко же выглядела хозяйка бурого леса! Вблизи она больше походила на человека, но давно умершего, истлевшего, так что даже сами ее кости стали прозрачными, словно туман. Лицо ее напоминало слепой череп, тело уродливо искажено, будто Калма начала когда-то превращаться в некоего лесного хищника да и бросила это дело на полдороге. Седые космы свисали до земли, другой одежды на ней не было. Да никакая одежда ей бы и не сгодилась — все ее тело густо покрывали белесые иглы, из-за которых Калма напоминала огромного ежа. «К такой не прикоснешься! — думала Кирья, не в силах отвести взгляд от чудовища. — Зачем же она с собой такое сотворила?!»

— А ну-ка, птичка, присядь на веточку! — приказала Калма. От нее веяло древним тленом, как из Дома Дедов. — Зачем пожаловала? Да ты не страшись. Если правду скажешь, то не трону.

Голос ведьмы теперь звучал почти добродушно. Кирья покосилась на нее, постаравшись сесть на гнилой ствол как можно дальше.

— Я за Мазайкой. Отдай мне его, Калма, — шалея от собственной храбрости, потребовала девочка. — Не то хуже будет!

— Да уж куда хуже? — хмыкнула ведьма. — Ты меня не пугай. Мне от твоих угроз одна потеха. Лучше скажи добром, на что тебе Вергизов внук сдался — да так, что ты, себя не жалея, забралась в мои угодья?

— Мне он как брат, — запальчиво ответила Кирья. — Он мне себя дороже!

— Говоришь, себя дороже?

Голос Калмы потускнел, стал глухим, будто из бочки.

— Хорошо, что не соврала. Я ложь всегда чую. Молодое дело — глупое… Ладно, птичка. Ради ученицы моей Локши, а паче того из почтения к вещему твоему отцу, обиды тебе чинить не стану. Лети отсюда подобру-поздорову! А Вергизова внука, — угрожающе добавил она, — забудь! Не твоего ума это дело. Со старым хрычом у меня свои счеты. А уж коли правду сказать — то я тем спасаю и тебя от больших бед.

— Пока я могу, пока силы есть, — дрогнувшим голосом отозвалась Кирья, — Мазайку не оставлю!

Калма расхохоталась. Из распахнутой пасти наружу полезли призрачные черви. Словно в ответ на ее хохот, над лесом с воем пролетел вихрь. Деревья зашелестели, летучие твари отозвались издалека пронзительными воплями.

— А ну, тихо!

Калма хлопнула в ладоши, и в тот же миг на лес и берег речки упала мертвая тишина. Лежащий на запруде щучий ящер метнулся в воду, словно его ветром сдуло, — только чешуйчатый хвост мелькнул и скрылся под корягой.

— Когда-то я была такой, как ты, только пригожее, — заговорила Калма, неподвижно глядя на собеседницу белыми глазами с лица-черепа. — Жила я далеко отсюда, в дремучем лесу за ледяными горами, что у вас Холодной Спиной зовутся, с отцом своим. Тот был первейший из ведунов в нашем лесном краю. Равного ему среди людей и близко не было. И вот пришел к моему отцу молодой разумник. Ладный, пригожий, и сила у него природная имелась. Кровь заговаривал, со зверьем ладил… — Мертвая ведьма тяжело вздохнула. — Пришел, значит, учеником к отцу моему проситься. Тот его с порога выгнал. У нас, бьяров, так принято, что всякое знание только лишь внутри рода передаваться должно. Ну а мне, что скрывать, приглянулся тот красавчик! Встретились мы с ним неподалеку от нашей вежи, в самой чаще. Он, видишь ли, уходить с пустыми руками и не думал. Ну а я тогда совсем дурой была. Решила, что это из-за меня он остался. Когда с отцом говорил — все поглядывал в мою сторону… И сговорились мы, что я впредь буду у отца высматривать да выспрашивать и все ему передавать. А как войдет он в полную силу — убежим вместе в его родные края, за Холодную Спину!

Кирья слушала ее рассказ, с ужасом и жалостью вглядываясь в ее лицо, невольно пытаясь разглядеть в нем черты той девушки, что когда-то влюбилась в молодого ведуна, — но не находила ничего и близко на женщину похожего. Все прежнее сгнило и отмерло, сменившись чем-то жутким и опасным.

— Так оно долго и было, — скрипела Калма. — Ну а потом отец вдруг подметил во мне новую жизнь. Тут уж дальше ждать стало невмоготу. Мы и побежали. Да только от моего отца и само время убежать не могло. Как мы ни спешили, куда бы ни сворачивали, он всегда за спиной оказывался. Так мы до озера и добрались… А потом утром проснулась — а любимого рядом нет. Я давай метаться туда-сюда — и след простыл! И везде отец передо мной — ликом грозный. Помыкалась я да головой в омут и кинулась.

— Как же ты…

Калма подняла голову и посмотрела с жутковатой ухмылкой на опешившую Кирью:

— Почему я не умерла? Другой бы девке конец пришел, да только не мне. Отец спасти меня не спас, но и помереть не дал. Сел на бережку, смотрит мне в глаза и спрашивает: «Что, думаешь, что это я твоего милого убил? Больно мне надо! Жив он, вон, гляди…»

Пальцем над водой поводил, и я его увидела, быстро в леса уходящего… «На что ты ему теперь? — говорит отец. — Тайны мои ты вызнала и ему передала. Моего дозволения взять тебя в свой дом он не спросил, да и не хотел он, видать, себе такой жены. Так и будешь ты теперь — и не девка, и не жена, и не мертвая, и не живая». И ушел… В свой час я разродилась, да только не младенцем, а тенью…

Кирья, затаив дыхание, слушала ее рассказ. Вдруг, случайно глянув ей за плечо, она заметила, как из-за бобровой хатки показался Мазайка. Он, видно, ухитрился потихоньку отодвинуть бревно и теперь выполз наружу. В руках его была толстая ветка. Он бесшумно встал и начал подкрадываться сзади к чудищу, занося самодельную дубину для удара.

— Так вот и повелось с той поры. И звали красавца моего — уже поняла как? — белоглазое чудище мгновение помедлило, — Вергизом! Ты небось думаешь, что он такой герой, весь Затуманный край от моих деточек защищает? А я тебе так скажу — когда б он меня тогда не обидел, одну-одинешеньку на болоте не бросил, так и не было бы их вовсе. Стало быть, думай. И так тебе скажу, — в желтых глазах Калмы полыхнула неугасимая ненависть, — желаешь мальчишку получить — твоя воля. От отца тебе тоже немало досталось. Своим умом сильна будешь. Давай, коли желаешь, обмен. Я тебе Мазайку — а ты мне Вергиза.

Кирья слушала, не дыша. Она хотела было спросить, что такого знает эта старуха о ее отце, отчего величает Толмая вещим? Да и о нем ли она говорит? Но боялась выговорить слово, чтобы та ненароком не шелохнулась и не заметила Мазайку.

Внук Вергиза был уже совсем близко. Он замахнулся…

— А мальчишка покуда здесь останется.

Калма, не глядя, щелкнула длинными когтистыми пальцами куда-то за спину. И Кирья едва не закричала от ужаса — за спиной матери чудовищ оказалась ледяная глыба, в которой застыл, как стоял, ее друг.

Калма обернулась и с довольным видом поглядела на ледяного истукана. Затем крикнула в сторону коряги:

— Эй, прибери его обратно в нору! А ты, — оскалилась ведьма, — лети отсюда! Кыш! Возвращайся с Вергизом! И помни — с каждым днем жизни в твоем дружке будет все меньше, пока и он тенью не станет…

Старуха обернулась назад, чуть повела рукой, и в ней вновь возникла уже знакомая Кирье костяная дудка. Не глядя на девочку, Калма поднесла полую кость к оскаленной пасти…

Даже не успев подумать, что делает, Кирья завизжала, заставляя вылезшего было из-под коряги ящера вновь плюхнуться в воду, выхватила у ведьмы дудку и тут же взмыла к небу. Внизу мелькнули длинные призрачные руки Калмы, но черные крылья уже несли Кирью в облака. Лес чудовищ наполнился грозным ревом; внезапный вихрь с силой подхватил ее и понес, будто опавший с дерева лист. Понес так, что даже крылья не в силах были расправиться. А вслед ей неслись вопли:

— Вернись, поганка! Уморю! С сыном моим познакомишься!

Кирья не отзывалась, уносясь в вихре неведомо куда — лишь бы подальше от Калмы.

Дикий ветер нес Кирью, как беспомощное перышко, крутил и швырял, выл и визжал, раздирая слух. Перед глазами ее мелькали разноцветные полосы и пятна, какие-то вспышки — толком и не рассмотреть, все крутилось до тошноты… И вдруг — удар, словно с размаху о каменную стену, мрак, тишина…

Не было ни боли, ни страха. Постепенно темнота сменилась едва брезжущим светом. Как будто рассветало — вернее сказать, медленно озарялось светящейся изнутри синевой.

Как же тут было холодно!

И тихо. Только где-то поблизости капала вода, и каждая звонко падающая капля отзывалась долгим шепчущим эхом. Кирья, приходя в себя, рассеянно слушала бормотание капель, и понемногу ей начало казаться, что она слышит голоса. Они доносились откуда-то из темных глубин — кто-то словно то ли пел, то ли чаровал на неизвестном наречии.

Впрочем, нет! Это наречие она уже слыхала.

Кирья словно наяву увидела озаренную кострами поляну на берегу Вержи. Вот арьяльский царевич сидит у костра и смотрит на нее. Его длинные волосы схвачены золотым обручем, на груди — оберег-солнце, на котором играют отсветы огня. Большие яркие глаза на смуглом лице. От его чуждой красоты у Кирьи перехватывает дыхание. А царевич смотрит на нее холодно, словно на что-то мелкое и неприятное, вроде мошки, — и разговаривает со своим мрачным наставником, пренебрежительно на нее указывая. Говорит не на том испорченном языке ингри, на котором кое-как болтали арьяльские слуги, а на совершенно ином наречии — звучном, певучем, таком же красивом, как он сам…

Том самом, который сейчас слышался Кирье в звуке падающих капель. И, как тогда, казался ей чем-то чужим, чарующим — но опасным.

«Пусть замолчит! — хочется крикнуть Кирье. — Это злые чары!»

Голос не умолкает, более того — к нему прибавляется какой-то глухой, идущий из глубин рокот…

Прочь отсюда!

Кирья вскочила, распахнула крылья и понеслась вверх.

Синева сгустилась и осталась позади, свет стал обычным, тусклым дневным. Стены расступились, и она взлетела над глубокой трещиной. По обе стороны от нее поднимались невысокие рыжие сопки. Позади раздался громкий шорох — Кирья обернулась, только успев увидеть, как скачками убегает прочь какой-то большой пятнистый зверь.

Рядом кто-то сдавленно охнул.

Кирья подняла взгляд и встретилась глазами с перепуганной девушкой в кожаной одежде, застывшей на выступе скалы со здоровенным камнем в руках. Девочка сразу узнала эти взлохмаченные рыжеватые волосы. Да это же мохначка Айха, погонщица белого мамонта, на котором ездил царевич!

— Эй! — окликнула ее Кирья. — Не бойся меня!

Мохначка смотрела на нее с изумлением и страхом. Что-то выкрикнула и сделала рукой знак, отвращающий злых духов.

— Я ничего тебе не сделаю! Что это за место?

Услышала ли ее Айха или нет — осталось неизвестным.

«Кирья! — загрохотал в ушах повелительный мужской голос. — Слышишь меня? Возвращайся!»

Снова взвыл свирепый ветер, ударил снизу в крылья и швырнул ее в небо.

Глава 14. Бобровая хатка

Кирья порывисто вздохнула, дернулась выкинутой на берег рыбешкой и открыла глаза. Над головой шумел сплетающимися кронами знакомый с детства лес. В редких просветах между ветвями проглядывало белесо-серое небо. Ни мощных черных крыльев за плечами, ни когтистых лап не было и в помине. Она чуть приподнялась, как после долгого сна, силясь осознать, где начинается явь и заканчиваются сновидения.

— Очнулась? — Над ней склонился Вергиз, как водится хмурый и немногословный. — Это хорошо. Что видала?

— Калму, — прошептала девочка. Видения теснились перед ней, она не знала, с чего начать, за что хвататься. — Она про тебя нехорошее сказывала…

— Так и я о ней хорошего не скажу. Главное — Мазайку видела?

— Видела. Вот как тебя сейчас! — Кирья рывком села, едва не сломав крепко зажатую в кулаке костяную дудку. — Калма заперла его в бобровой хатке! А чтобы не убежал, заморозила в льдине! Сказала — если придем к ней сей же день вместе, то она Мазайку живым отпустит. Еще сказала, чем дольше он во льду просидит, тем меньше в нем жизни останется!

— Стало быть, старуха меня видеть желает, — процедил Вергиз. — Что ж, можно и свидеться…

— Она сказала, что ты ее на смерть в чащобе оставил с дитем нерожденным, — искоса глядя на него, проговорила Кирья.

И без того суровое лицо старика стало еще жестче.

— Не так все было, — буркнул он.

— А как? — не отставала Кирья.

Рассказ Калмы почему-то не давал ей покоя. Как же так? Разве мог Мазайкин дед, которого она уважала почти как отца, поступить так подло и безжалостно? Наверняка ведьма оклеветала его!

— То не твоего ума дело, — отрезал Вергиз. — Лучше говори, где та бобровая хатка, в которой Калма моего внука прячет.

— Не знаю… Я поверху летела. Речку лесную помню…

Кирья задумалась.

— Река, пожалуй, на Вержу похожа, как от нашего селения к керемети плыть. Только все по-другому — и лес иной, и звери страшные. — Она вспомнила двух ящеров и содрогнулась. — Ночью такой приснится, проснешься — заикой станешь! Да и не помню я такой хатки на Верже.

Вергиз махнул рукой:

— Тихо. Надо спрашивать…

Он умолк на полуслове, нахмурившись, выпрямился и пошел вверх по холму, к своему дубу. Кирья, сидя на траве, проводила его взглядом.

«Не захотел объясниться. Мне сказывать не хочет… Или Калма правду сказала?»

Она разжала кулак, рассматривая костяную дудку из леса за кромкой мира. До того она собиралась отдать ее Вергизу, а теперь что-то передумала…

Когда Кирья поднялась на лесистый холм, она сразу увидела Вергиза. Он сидел на «пороге» своего дупла, упершись руками в его края. Глаза его были чуть прикрыты, но гостью он определенно не видел. Да казалось, и вовсе забыл о ней.

Кирья же вдруг охнула — прямо меж корней могучего дерева, приподняв серые палые листья, вылез гриб боровик. За ним еще и еще. На замшелом пеньке сваленного бурей деревца целым семейством выскочили опята. Деревья вдруг зашептались, будто на сильном ветру. Крича, поднялись и заметались над лесом встревоженные птицы. Явственный шорох все ширился, точно ближние деревья о чем-то говорили дальним, а те передавали еще дальше.

Вергиз сидел не двигаясь, не шевельнув даже уголком губ, не сдвинув брови. Затем, когда Кирья уже притомилась ждать, разговорившийся лес внезапно затих. Старик убрал ладони, провел ими по лицу и объявил:

— Идем. Я знаю, где искать.

* * *

Кирья огляделась. Уже начинало темнеть. Пожалуй, они не успеют добраться до Вержи, когда наступит совсем непроглядная ночь. Небо серое, низкое, за тучами луны не углядишь…

— Да как же мы пойдем?

— Ногами, — буркнул Вергиз.

— Ведь уже смеркается!

Ведун собрался уже спускаться с холма, но остановился, удивленно поглядел на девочку и вдруг рассмеялся. Как-то страшно, словно ворон раскаркался, у Кирьи даже мурашки по коже забегали.

— Неужели ты ничего не поняла? Ты же к Калме за Кромку в гости сходила, тот свет видала — а сама здесь с закрытыми глазами лежала. Думаешь, я тебя туда отправил?

— А то как же, — опасливо поглядывая на старика, подтвердила Кирья.

— Все это уже тут живет.

Вергиз ткнул ее пальцем в лоб:

— И тут…

Палец его спустился ниже и уткнулся в ложбинку между едва наметившимися грудями.

— Что — тут?

Кирья глядела на него, не понимая.

— Ах вот что…

Вергиз глухо выдохнул и ладонью с силой хлопнул Кирью по лбу. Да так хлопнул, что с ног сбил. Девчонка так и села на траву.

— Я говорю — ты слушаешь!

Голос старца сейчас звучал властно, так что у Кирьи и мысли не было поступить по-иному.

— Ты уже многое сама умеешь. А понять тебе это страх мешает. Вижу, он у тебя в глазах сидит. Закрой их и смотри.

— Как же…

— Смотри, я сказал!

Кирья зажмурилась покрепче, боясь прогневить Мазайкиного деда. Представила себе лес вокруг холма, болото, озеро, кусты, торчащие из прибрежной тины… И вдруг увидела. Вернее, нет — она не могла это видеть. И все же перед ее внутренним взором вставало то, что творилось вокруг во многих местах сразу.

Что это было за видение! Тени были резче, и в то же время все имело непривычные цвета. Но от этого мир становился только занятнее…

— Увидела? — сурово спросил Вергиз.

— Да, — завороженно ответила Кирья, разглядывая невероятную картину.

— А теперь открой глаза и не смотри ими.

Ее подмывало вновь спросить, как такое возможно, — но еще раз получать по лбу не хотелось. Кирья осторожно, опасаясь спугнуть видение, приоткрыла глаза и с удивлением осознала, что продолжает смотреть на мир вовсе не так, как прежде.

— Вот теперь хорошо, — удовлетворенно кивнул ведун. — И впредь не давай боязливой твари у тебя в голове верховодить. Пошли. Больше не опасаешься сбиться с дороги впотьмах?

Кирья мотнула головой. Больше темноты для нее не существовало. Лесная чащоба лежала перед ней как на ладони.

Они двинулись в путь. Кирья шагала рядом с Вергизом, пытаясь осознать, как это ей удается видеть не только то, что впереди и по бокам, но даже то, что сзади.

— Попривыкнется, — будто услышав ее мысли, сказал ведун. — Ты сейчас не своими глазами смотришь. За тебя вся стая старается.

— Стая?

— Вот ты глупая! То, что в мире Калмы ты чужими глазами видела, тебя не удивляло. Ничего, со временем во всем разберешься.

В памяти Кирьи пронеслись угодья Калмы, какими она видела их с высоты, — диковинные леса, обитающие в них страшные звери… Щучий ящер! Она будто воочию увидела зубастого хозяина бобровой хатки и затараторила:

— Дедка Вергиз, дедка Вергиз! Я тут вот еще что вспомнила! Там Мазайку тварь желтоглазая сторожит, вроде лапчатой щуки!

— Не та ли, что близ керемети обитает?

— Она самая!

— Ты что же, ее вблизи видела?

— Все зубы в пасти пересчитать могла бы! Мордой на щуку похожа, но с лапами и бегает так быстро… И не чешуей покрыта, а гладким мехом, вроде бобра…

— Ишь ты… — задумчиво протянул Вергиз, не сбавляя шага. — Лучше бы нам с такой тварью не встречаться.

— Ты знаешь, кто это? — робко спросила Кирья.

— Поди ж пойми. Может, Калма себе в помощь вылепила и чьим-то злым духом населила. А может, и по-иному. Слышала небось — зверь, который долее отпущенного богами срока живет, в иное существо начинает перерождаться. Бобр — в щуку. Щука — в волка. Волк может и человеком стать. Да только как ни крути, а волчья натура в нем скажется…

Кирья вздрогнула и поежилась. Ей отчего-то вспомнилось, что Вергиз на старом языке и означает «волк»… Не оттого ли оно у Мазайкиного деда?

До места они дошли уже перед восходом. Кирья едва держалась на ногах от усталости, глаза ее слипались, но она старалась не подавать виду и держаться вровень с не знающим устали стариком.

— Здесь.

Деревья наконец расступились, и Вергиз указал на тихий широкий ручей, несущий свои темные воды к студеной Верже. Недалеко от берега высилась большая груда веток и тонких деревьев, наваленных одно на другое. От груды веяло зимней стужей. Ветки и листья покрывал искристый белый иней, хотя до ночных заморозков было еще далеко. Даже вода вокруг хатки покрылась прозрачной пленкой льда.

Вергиз приблизился к кромке воды и начал водить раскрытой ладонью над крышей бобровой хатки. Затем остановился, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Здесь он! Ну ладно, и это злодейство одолеем…

Мазайкин дед глянул на Кирью:

— Ну что в сторонке встала?

Он взялся за обгрызенный бобрами комель и начал его раскачивать, выворачивая из застывшего ила.

— Давай помогай.

Разбирать крышу бобровой хатки — дело непростое. Стволы были так крепко слеплены грязью и илом, что иной раз и камнем не разобьешь. Но у деда Вергиза были на то свои умения. Кирья в первый раз как увидела, так и ахнула. Ведун поводил ладонями над подмерзшей глиной, побормотал себе что-то под нос, и глина начала трескаться, точно от печного жара. Вергиз, не глядя на девочку, велел:

— Давай тяни!

Кирья уже не чувствовала ни рук, ни ног, когда между двумя стволами появилось темное окно провала. Вергиз поднапрягся, сдвинул в сторону толстый ствол подгрызенной сосны — этакой силы Кирья от него не ожидала, — и заглянул внутрь.

— Ишь ты! И здесь Калма не поленилась…

— Что там? — попыталась заглянуть Кирья.

— А ну брысь! Тут целая сеть заклятий сплетена, глазом ее не увидать. А сунешься — без головы останешься. В считаные дни кровь побелеет, сквозь кожу проступит, и помрешь в муках. Ну да что она наплела, то и я расплету… Отойди-ка подальше, пока не позову.

Кирья послушалась. И до первых лучей солнца видела лишь согнутую дугой спину Вергиза, ворожившего над лазом.

— Готово! — раздалось наконец. — Сюда иди…

Старик без страха спрыгнул в провал и крикнул оттуда:

— Ну-ка принимай! Я подниму, а ты на себя тащи.

Кирья нагнулась над ямой и застыла — Вергиз приподнял лежащее на полу, усыпанном опилками тяжеленное ледяное полено и, кряхтя, приподнял его над собой:

— Хватай, я подтолкну!

Сквозь прозрачный лед на девочку глядело до боли знакомое лицо Мазайки. Он будто силился что-то сказать, закрыться от наводимых Калмой чар, да так и застыл. Кирья вцепилась в скользкую глыбу и, плача от жалости к другу и боли от обжигающего руки холода, начала пятиться, ощупывая ступнями в мягких поршнях развалины бобровой хатки, чтобы не упасть самой и не уронить льдину.

Вергиз ловко выбрался из бобровой хатки, подхватил обледеневшее тело внука под мышки, буркнул Кирье: «Ноги тащи!» — и вскоре Мазайка уже лежал в траве.

— Мать сыра земля, — зашептал Вергиз, держа ладони над грудью и лицом внука, — забери воду своему семени, дай жизнь семени моему. Как я тебе, так и ты мне!

Кирья увидела, как прозрачный лед становится все более тусклым и начинает трескаться, а затем стекать вниз и тут же, не оставляя лужи, впитываться в землю.

И вдруг за спиной Вергиза послышалось угрожающее волчье рычание. Кирья повернула голову и вскрикнула от ужаса. Из пролома в бобровой хатке, раскидывая молодые стволы и ломая ветки, быстро выбирался уже виденный ею щучий ящер.

— Берегись! — пронзительно закричала она.

Из ближайших кустов наперерез чудищу метнулся вожак волчьей стаи. Он прыгнул на загривок ящеру, но тот извернулся и ударом хвоста отбросил вожака шагов на десять. Тот с визгом отлетел и забился на месте, пытаясь встать на ноги. А чудище, не видя никого и ничего, с неожиданной резвостью устремилось к Вергизу.

Ведун отскочил с его пути. Кирья увидела, как рука старика смыкается на вырезанной из лосиного рога рукояти ножа. Он выхватил его; клинок с ладонь длиной был совершенно прозрачным, будто сам вырублен изо льда.

Заметив оружие, чудище остановилось и попятилось, но затем внезапно прыгнуло вперед, норовя схватить Вергиза с левого бока. Тот ловко отступил, развернулся — ящер отпрянул и снова прыгнул. На этот раз Вергиз успел полоснуть ножом по вытянутой щучьей морде. На ней отчетливо проступила кровь, однако самого зверя это, похоже, нимало не смутило. И все же, пользуясь едва различимой заминкой, ведун бросился на ящера, стараясь вонзить ему заговоренное оружие в горло, под нижнюю челюсть.

Порождение Калмы пятилось, зловеще хрипя и грозно клацая челюстями. Каждый раз удары Вергиза наносили зверю раны, однако тот продолжал пятиться. Хвост его уже скрылся в темном провале лаза, когда Вергиз вскочил ему на спину, подхватил за нижнюю челюсть, задрал голову, занес заговоренный нож для решающего удара…

И тут из черного провала бобровой хатки ударил в светлеющее небо толстенный столб воды. Словно щепку, он выкинул подраненное чудовище, и в потоке воды Кирья увидела бледные паучьи лапы.

— Это мое!

Когтистые пальцы сомкнулись на горле Вергиза. Холодный водяной столб, рассыпавшись брызгами, опал и скрылся в недрах хатки.

— А того бери себе! — эхом пронеслось над запрудой.

Кирья завопила от ужаса, кинулась на завал и тут же увидела лезущего в сторону пролома окровавленного ящера. Вода отбросила его в сторону, но теперь он возвращался. Заметив девочку, щучий ящер тут же повернул к ней. Прежние желтые глаза-плошки чудища теперь светились красным, и оно явно жаждало крови.

— Ой! — пискнула Кирья, подаваясь назад.

Ощущение неотвратимой гибели подступило к ней при виде горящих злобой глаз, оскаленной пасти, залитой кровью морды страшилища.

«Это она все подстроила! Это Калма! Она все наперед знала, западню приготовила…»

Ближайшие кусты затрещали, и Вергизова стая, свирепо рыча, бросилась на чудище. Кирья невольно зажмурилась. Она слышала взвизги, клацанье зубов, удары хвоста, поскуливание отлетевших животных. «Они и скопом его не осилят, — подумала Кирья. — Бежать надо, спасаться!»

А как же Мазайка? Вергиз, стая?

«Беги! — требовал страх внутри ее. — Им всем уже конец, а ты выживешь!»

Нет, так нельзя! Кирья тряхнула головой. Надо хоть дубину какую найти, руками чудище не одолеть… Ей вспомнился Мазайка, крадущийся с обломанной веткой к старухе Калме, и переливчатые печальные звуки глиняной свистульки, плывущие над лесом чудовищ.

И тут ее словно водой окатило. Дудка Калмы!

— Погоди, Мазайка, я сейчас…

Она выдернула из поясной сумки костяную дудку, поднесла к губам и что есть силы дунула, глядя на окруженного стаей ящера. При первых же звуках тот отпрянул, задрожал и издал дикий надсадный визг.

А в следующее мгновение неведомая сила будто разорвала его натрое. Кирья успела увидеть огромного седого бобра, существо, напоминающее волка, и бьющую хвостом по земле щуку в четыре шага длиной. Еще миг — и, алчно урча, стая набросилась на то, что осталось от творения Калмы.

Кирья обессиленно села на землю рядом с Мазайкой:

— Сейчас, миленький, сейчас… Чуть оклемаюсь…

— Ловко ты это все устроила, — послышался за ее спиной знакомый голос Высокой Локши.

Кирья попыталась вскочить, и ноги ее тут же подкосились.

— Ну хватит, — насмешливо произнесла хозяйка Ивовой керемети, выходя из-за деревьев. — Неужели и впрямь сбежать от меня думала? Ну да ладно — от Вергиза избавились, и за то тебе поклон. А теперь пойдем.

— Никуда я не пойду! — устало подняла голову девочка. — Я с Мазайкой останусь.

— Мазайку я, так и быть, не трону, — безразлично взглянув на мальчика, бросила Локша. — Если суждено ему — выживет, а нет — так мне до того и дела нет. А ты со мной пойдешь.

— Не пойду! — отрезала Кирья.

— Нет? — удивилась Локша. — На Дядек, что ли, надеешься? Или не помнишь ее?

Добродея подняла кулак, и Кирья заметила в нем белое обрезанное перышко — ту самую беззвучную свистульку. Еще миг, и потерявшая волю стая бросится наутек…

— Убирайся! — процедила Кирья, переполняясь холодной яростью.

Она вновь поднесла к губам костяную дудку Калмы. Вокруг будто вихрь пронесся. С деревьев наземь полетели ветки, закряхтели стволы, держась корнями за холодную землю. Зажатая в кулаке Локши свистулька вдруг раскрылась подобно цветку да и развалилась вовсе. Словно осознав это, стая с рычанием обернулась к хозяйке керемети.

— Теперь попробуй совладай с ними! — торжествующе крикнула девочка.

Не слушая ее, Высокая Локша крутанулась на месте. Руки ее обернулись широкими белыми крыльями. Она всплеснула ими и в единый миг исчезла в рассветном небе.

Тут же забыв о ней, Кирья бросилась к Мазайке. Теряя силы от усталости, она прильнула к холодному телу:

— Ну давай же, родной, оживай! Умоляю тебя, оживай!

Еще долго она шептала и уговаривала его, грея своим теплом, пока наконец не услышала над самым ухом тихий, но вполне различимый вдох.

Глава 15

«Меня зовут Зарни»

Вожди ингри со всего лесного края прибывали вразнобой — дорога до Вержи была трудной и долгой. Они шли со своими ближними, торопясь успеть к сговору перед женитьбой Учая, пропустить который было бы немыслимо. Еще бы — два известных в окрестных землях рода должны были объединиться и, возможно, основать третий, совсем новый род. Такое и прежде случалось, хоть и нечасто. Но в этот раз рассказывали, что у Лосей с берегов студеной Вержи — большая убыль в людях. Так что остатки рода Толмая вполне могли пойти под руку главы рода Карью.

К тому же всеми ими двигало любопытство. Слухи о том, что вержанам достались неисчислимые арьяльские сокровища, достигли даже самых далеких уголков Ингри-маа.

Мало кто из гостей забирался так далеко в полночные леса. А за рекой и вовсе никто не бывал. Как близко здесь нависает рыжая, уже побеленная снегом Холодная Спина! Почти никто из южных ингри не видал ее своими глазами, но все слыхали былички о людоедах-мохряках и огромных клыкастых, во всем послушных им великанах. Да и без мохряков, рядом — те самые края, откуда в земли людей лезут чудовища. И как не страшно было роду Хирвы поселиться на самом краю мира живых?

Селеньице вержан на высоком берегу выглядело очень неказисто — ни дать ни взять пара дюжин разбросанных в траве пожухлых кочек, окруженных огородами. Но над ними на холме, за частоколом, высился удивительный, невиданный Большой Дом. Прибывающие неодобрительно косились на башню Джериша, шепотом призывая себе в защиту предков-покровителей. Явное же обиталище нечисти, добрые люди такого отродясь не строили. И так уже выше сосен и продолжает расти — зачем? Видно, эти вержане, соседствуя с лесными нелюдями, и сами уже стали малость чудноваты.

Приходя в селение над рекой, вожди первым делом искали взглядом могучего Урхо, о силе которого рассказывали всякие небылицы. А услышав горестную весть, что старший сын Толмая убит в бою, приходили в недоумение. За кого же отдает свою дочь глава рода Карью? Когда вержане украдкой тыкали пальцем в костлявого парня с просединами в темных волосах, с надменным видом ходившего в сопровождении нескольких таких же, как он, юнцов, гости хмурились — уж не подшучивают ли над ними? Не мог же могучий вождь Тума сговорить свою единственную красавицу-дочь за этого мозгляка!

Но Тума лишь сумрачно хмыкал и говорил, что в голове у жениха его дочери умных мыслей больше, чем во всей общинной избе. А вержанки в ответ на расспросы тут же начинали с жаром рассказывать о воинской доблести Учая, о том, как он спас род Хирвы от полного разорения, как выпроводил арьяльцев, отомстив за смерть отца и брата…

Доносились до прибывших и другие слухи. Кое-кто шепотом сообщал, что молодой Учай знается с нечистью; что по его вине погибла чуть не половина мужчин рода Хирвы; что его за это изгнали, а он призвал на помощь арьяльских мертвецов и вернулся…

Гости качали головой, не зная, верить своим глазам или чужим словам. Однако те, кто говорил с ним, втайне рассказывали ближним, что от юного вождя веяло жутью. Будто бы в глубине его бледно-голубых глаз виделось что-то темное, угрожающее, будто дым лесного пожара…

Но это говорили уже потом, после всего, что случилось. А тогда никто не утруждался заглядывать самозваному мальчишке-вождю в глаза.

Когда число прибывших перевалило за две сотни — неслыханное дело в землях ингри! — новый глава рода Лосей созвал вождей племен в общинной избе. Могучие мужи садились за накрытые столы, пытаясь сообразить, кого чествовать. Почему Тума не приветствует их, а сидит вместе с ними, будто он тоже здесь гость?

Наконец явился Учай. Встал в середине, расправил неширокие плечи, заложив пальцы за великолепный иноземный пояс, и обвел собравшихся испытующим взглядом, будто и не они пришли взглянуть на него, а он собрал их тут, чтобы оценить всех разом. За столами загудели и неодобрительно заворчали. Сын бывшего вождя вел себя в кругу собравшихся почтенных мужей как равный среди равных, а не так, как ему следовало по возрасту и положению. Прежде чем кто-то указал ему на это, Учай громко заговорил:

— Я благодарен вам, мои славнейшие собратья и родичи, за то, что вы почтили это торжество своим присутствием. Я буду рад, если каждый из вас станет частым и добрым гостем в моем доме. И суженая моя, которая сейчас приносит очистительные жертвы в Ивовой керемети, накроет стол каждому из вас и всякому из вашего рода, пришедшему под мой кров…

Учай на миг умолк, подбирая слова. Вожди ингри слушали его с нарастающим недоумением. Кто и зачем дал слово этому мальчишке? Почему он ведет себя так, будто вовсе не Тума, а именно он — новый вождь нового рода? Как будто и вовсе не он, невзрачный младшак, пошел под руку отца своей невесты, как того требовал обычай, — а как раз наоборот!

— Вы думаете, я слишком молод, чтобы стать вождем? — будто отвечая на их мысли, возвысил голос Учай. — Но я занял это место по праву! Кто, как не я, защитил мой род от могущественных и враждебных чужаков? Кто преследовал врагов до самой Холодной Спины, перебив почти всех, а оставшихся изгнал с позором из Ингри-маа? Кто одолел арьяльцев, когда они вернулись мстить? Спросите у моих людей…

— Спросили уже, — перебив его, громко произнес высокий длинноволосый Иллем, вождь рода Эквы. — Люди говорят, ты дрался с арьяльцами, а ныне сам служишь им?

В сумрачной избе стало совсем тихо — только лучинки потрескивали в светцах. Сын Толмая метнул на главу рода Матери-Лягушки недоброжелательный взгляд.

— Я защищал свой род от поругания, — сохраняя гордое спокойствие, проговорил он. — А затем, когда изгнанные мною арьяльцы вернулись — как я и предупреждал сородичей, — я спас селение от полного уничтожения. И прямо скажу, очень бы желал и вас спасти от него.

— Ты — спасти нас? — хмыкнул Иллем. — Что ты несешь, юнец? Да, все мы уже слышали, о чем твердят вдовы и сироты твоего рода. Однако мне слабо верится, что ты и впрямь сделал то, что тебе приписывают. И от кого ты собираешься нас спасать? От комариного писка?

Он рассмеялся, оглядываясь, будто призывая иных вождей порадоваться его шутке.

— Ты мой гость, и я не скажу тебе дурного слова, — с деланой грустью вздохнул Учай. — Ты мне не веришь, полагаясь на свою силу и ловкость. Но мой брат тоже был силен — куда сильнее тебя! И мой отец Толмай… Это не спасло их. Да, я не так силен, как Урхо, и не так мудр, как был мой отец, — но я уже побеждал арьяльцев! Я их знаю — они вернутся опять. И прежде чем это произойдет, нам следует объединиться…

Тишину общинной избы нарушили смешки.

— Объединиться? — спросил кто-то. — Уж не под твоим ли началом, Учайка?

— Разумеется, под моим!

Теперь в ответ ему грянул общий хохот. Учай вспыхнул:

— Посмотрим, как вы засмеетесь, когда вернутся арьяльцы!

— Что ты нас пугаешь арьяльцами? — воскликнул Иллем, перекрывая гам. — Да кто они такие, эти твои арьяльцы? Мы их не видели. Какое-то племя пришло и ушло. Поверим даже, что ты его прогнал и возомнил себя великим воителем… Но ты говоришь, они оставили тут своих людей? Или не людей — одного человека?

И снова над столом полетели смешки.

— Этот один стоит вас всех! — рявкнул Учай. — Он прошел через землю медвежьих людей, как вы через мой двор!

В избе стало потише. Некоторые были впечатлены, но не все.

— Прошел, говоришь? — снова заговорил неугомонный Иллем. — Пусть он сам расскажет нам об этом. Покажешь его нам? Я бы на него посмотрел, хе-хе…

— Да, позови его сюда! Мы хотим взглянуть на арьяльца!

У сына Толмая заметался взгляд. Он стиснул кулаки. Нельзя звать сюда Джериша!

Неожиданно его поддержал до того молчавший Тума.

— Друзья и сородичи! — миролюбиво провозгласил он, поднимаясь с кружкой в руке. — Завтра утром мы все соберемся пред ликами богов и поговорим о делах. А пока давайте пить и есть. Учай, хватит стращать людей арьяльцами. Уймись и садись с нами за стол…

— Что-то кусок в горло не лезет. Я приду завтра, тогда и поговорим, — ледяным голосом ответил Учай и направился к двери.

В спину ему неслись раскаты смеха.

* * *

— Дело плохо, брат! Надо бежать!

Кежа и Вечка — ближайшие, самые верные товарищи — умоляюще смотрели на Учая. Их глаза были полны страха.

— Бежать? — резко повторил Учай, словно выплюнул это слово. — Это мой дом! Почему я должен бежать из своего дома?!

— Я тут послушал возле общинной избы, — зачастил Вечка. — Там вожди говорили о Джерише — что если он мертвец, так его надо сжечь! Помнишь, ты придумал, что Джериш — утопленник? Так им кто-то из вержан рассказал, и теперь они все об этом твердят…

Учай почти не слушал. Сейчас его захлестывала темная волна ярости.

— Бежать, — сжимая кулаки, повторил он. — Разве для этого мы одолели Туму? Для того я собрал вождей?

— Брат, нас всех завтра убьют! — воскликнул Кежа. — Даже если отдать им арьяльца…

— Кого там убьют? — раздался громкий, спокойный голос Джериша, который, наклонившись, вошел в избу.

— Экое тут множество дикарей, — проговорил он, садясь на лавку. — Одни смешней других. Я сегодня на берегу видел тощего верзилу, у которого на шее — ожерелье из сушеных лягушек, а самая здоровенная висит прямо на лбу!

— Это Иллем, — глядя перед собой невидящим взглядом, отозвался Учай. — Будь он проклят! — Молодой вождь повернулся к Джеришу. — Они думают, что ты ходячий мертвец.

— Я?! — Джериш изумленно уставился на него, а затем расхохотался. — Ха! Ну и пусть себе думают.

— Ты не понимаешь! Я говорю вождям, что за моей спиной Арьяла, что я сын наместника… А они: «Где Арьяла? Мы видим одного чужака. Да и тот вылез из воды, — может, он утопленник?» Они захотят убить тебя…

— Не посмеют, — беспечно ответил Джериш. — Где они? Приведи их сюда!

— Нет! — вырвалось у сына Толмая. — Прошу тебя. Сейчас уже ночь. Мы встретимся завтра утром…

«Их больше двух сотен, и подходят новые, а нас шестеро. Кежа прав — Джериша завтра убьют, и нас с ним заодно. И Тума не вступится. Ему-то только с руки от меня избавиться…»

Учай пристально глядел в безмятежное лицо арьяльца. Будет ли он так спокоен завтра? Небось с таким лицом и умрет, сражаясь?

Но Учай вовсе не собирался умирать! Может, в самом деле пора бежать?

«Богиня… — мысленно обратился он к той, что являлась ему во сне. — Может, ты поможешь?»

Он прислушался, но никакого отклика не ощутил. Оно и понятно. Какая женщина любит попрошаек?

— Что же нам делать?! — пробормотал Учай, сам того не замечая.

— Давай я проберусь ночью в общинную избу и убью всех вождей, — внезапно предложил Джериш.

Трое молодых ингри уставились на него одинаково выпученными глазами.

— Но что это нам даст? — выдавил Учай.

Джериш пожал плечами:

— Не повезет — умрем. Повезет — наведем такого ужаса на дикарей, что в следующий раз и пискнуть не посмеют!

Учай вдруг ощутил тепло в груди. Нет, не в груди! Это нагревалась его деревянная плашка с ликом Богини…

«Ей бы этого хотелось, — замирая, осознал он. — Она ведь любит кровь!»

— Позволь мне подумать, — попросил он арьяльца.

Джериш широко зевнул.

— Я пошел спать. Разбуди меня, если надумаешь что-то толковое.

* * *

Когда Дети Грома ушли, Учай остался в избе один. Он сидел в сумраке на лавке, глядя на тлеющую лучину и чувствуя, как злость и отчаяние разъедают его изнутри. Вожди ингри не верят ему, смеются над ним! Неужели пора признать поражение и спасать жизнь? Но сама мысль об этом лишала его способности рассуждать здраво!

Перерезать вождей во сне, как предлагает Джериш? Его самого и всех его людей потом убьют, это ясно как день. Но этот путь чем-то влек его, кружил голову — и сын Толмая знал чем. Она будет рада. Порадовать ее напоследок…

«Но ведь я хотел не этого, — думал он. — Зачем мне смерти, если от них нет толку? Я хочу спасти свою землю, Ингри-маа! Только я точно знаю, что Аратта придет. Они все и представить такого не могут. Они все слепые — только я зрячий!»

— Почему вожди не хотели слушать меня? — прошептал он, сжимая кулаки. — Разве я плохо говорил?

— Ты говорил хорошо, — раздалось из темноты.

Учай подскочил на месте, хватаясь за нож:

— Кто здесь?!

Да — там, под божницей, прямо на полу, кто-то сидел. Учай мог разглядеть только очертания — широкие сутулые плечи, длинные космы…

— Кто ты такой? — угрожающе спросил Учай, сжимая рукоять ножа.

— Я гусляр, певец и сказитель, — раздался голос из сумрака. — Отец твоей будущей жены пригласил меня, чтобы я сочинил свадебную песнь во славу нового рода. Меня зовут Зарни.

— Ах вот оно что, — протянул Учай.

И точно, теперь он разглядел — на коленях у сидящего виднелся длинный плоский короб гуслей. Молодой вождь вспомнил, что в самом деле что-то слышал о певце. Тума с почтением и гордостью в голосе упоминал, что на свадьбе дочери будет знаменитый сказитель. Что он уже прибыл. И что уже пел во славу рода Карью. Кажется, Тума даже звал его послушать. Но Учай в своей жизни не видал ни единого гусляра, и никакого дела до них ему не было.

— Как ты сюда попал? — буркнул он, опускаясь на лавку.

— Я давно тут. Ты меня просто не заметил. А я не хотел мешать вашей беседе…

Сказитель пошевелился, провел пальцами по струнам, и в темноте раздался еле слышный звон — не более чем тень звука.

— Я слышал сегодня твою речь перед вождями. Ты говорил хорошо, сильно. На родичей это наверняка действовало. Но вожди — не твои родичи. Когда волк стоит над окровавленной добычей, к чему напоминать окружающим его псам, что они его дальняя родня?

— Вот как, — проговорил Учай, вглядываясь в гусляра.

Было в нем что-то неправильное, словно чего-то недоставало…

— И что я не так сказал вождям?

— Ты все сказал верно, но добыча туманит их разум. Их манило сюда богатство рода Хирвы, а ты стоишь между ними и арьяльскими сокровищами. Твои слова подобны слабому ветру, они не способны даже вздыбить волосы на голове вождей и уж точно не достигают их слуха. Тебе не обойтись без помощи богов.

Учай встал, подошел к сказителю, поднеся к самому его лицу огонек лучины. Тот даже не мигнул — так и смотрел прямо на юношу широко открытыми глазами. Пращур Хирва! Учай верно разглядел в сумраке голову, широкие плечи и мощный торс, но ниже ничего не было — только короткие обрубки ног, укрытые шкурой. Оба глаза гусляра были молочно-белыми. Безногий слепец! Длинные волосы сказителя были седы, но не от старости. Худое лицо с резкими чертами, будто выдубленное непогодой, выглядело совсем непривычно — не ингри, не арьялец…

— Как ты сюда добрался? — вырвалось у сына Толмая.

— Как я пришел сюда без ног? — усмехнулся гусляр. — На лодке. В ваших землях хватает озер и речушек. А там, где не проплыть, лодку несут на руках. Я не один тут. Мои люди отдыхают поблизости. — Он махнул рукой куда-то в темноту. — Много лет я странствую тут и там, пою для вождей и для своего удовольствия. Давно я не забирался так далеко в ваш лесной край… Тума, вождь Карью, уговаривал меня прийти. Я бы и не согласился. Но мой новый слуга сказал об арьяльцах. Это поразительно, что они добрались сюда через Ползучие горы мохначей! Я полагал, что те уже стали непроходимы… Ты мне расскажешь, как было дело?

— Это долгий разговор, — нетерпеливо ответил Учай. — Мне не до того. Я устал, меня ждут мои люди.

— Никто тебя не ждет, — отмахнулся Зарни. — Твои мальчишки думают, не пора ли им сбежать от тебя, пока вас вместе не утопили в реке, чтобы очистить от скверны…

— А тебе что с того? — огрызнулся Учай, невольно подумав о Кеже — почему друг ушел, где он сейчас?

— Никому ты тут не по нраву, — хладнокровно повторил слепец, — кроме меня. Ты дерзкий. Знаешь, чего хочешь, и идешь к победе напролом. Я когда-то сам был таким.

— Не слишком ты в этом преуспел, — хмыкнул Учай, поглядев на обрубки его ног.

— Именно поэтому я хочу тебе помочь, — продолжал Зарни. — Те, кто ломят, — на свете не заживаются. Тут надо действовать хитрее. Знаешь, кто здесь побеждает?

— Кто?

— А ну-ка ответь мне сам.

Учай пристально вгляделся в улыбающееся лицо слепца. Он смеется, что ли, этот калека? От самого осталась едва половина, а говорит как полновластный вождь…

— Побеждает тот, кого любят боги, — ответил он вдруг, сам того не желая.

— Верно.

Губы слепца растянулись в улыбке.

— А тебя любят боги, сын Толмая?

Прежде чем Учай успел ответить, Зарни уверенно, словно зрячий, протянул вперед руку и коснулся оберега, что болтался у юноши в вороте рубахи. Твердые пальцы гусляра скользнули по деревянному кругляшу, ощупывая его; лицо дернулось.

— Так и думал, — пробормотал он. — Спрячь и никому не показывай.

— Ты знаешь ее? — вспыхнул Учай. — Как ее имя?

— Тебе это знать незачем…

— Но почему?!

Сказитель вздохнул, словно прикидывая, что говорить, а что нет.

— С ней тебя будут бояться многие, но недолго — погибнешь быстрой смертью. Ты ведь не этого хочешь? Ты хочешь править, да?

Учай не ответил — хмурясь, смотрел на удивительного слепца, ожидая, что` тот еще отчудит.

— Она тебя здесь не поддержит, — продолжал гусляр. — Она любит смотреть на гибнущих, ей безразлично, чью кровь пить. Она тебе не поможет… Зато помогу я.

— Ты? — Учай недоверчиво поглядел на калеку. — Ну и что ты можешь сделать?

— Почти все, что захочу.

На лице гусляра появилась глумливая ухмылка, казавшаяся невероятной в его положении.

— Но если ты будешь расспрашивать меня, мы не управимся и до утра. А потому доверься мне и сделай так, как я скажу. О моей награде за услугу поговорим завтра, когда вожди склонятся перед тобой.

Учай выбежал из избы и взбудораженно оглянулся, ища глазами собратьев. Те были здесь же, сидели неподалеку и о чем-то тихо переговаривались. Завидев старшака, кинулись ему навстречу.

— Что, что ты решил? — затараторил Вечка. — Уходим? Уходим?

Кежа прикрыл ему ладонью рот:

— Я тут лодку неподалеку припрятал. Ты не думай, мы тут решили — с тобой пойдем. Куда ты, туда и мы. Живыми им не дадимся!

— Стой, — перебил его Учай. — Не гомони. Сейчас мы идем собирать цветы.

— Куда? — с недоумением переспросил его ближайший друг.

— Собирать цветы, — раздраженно повторил Учай. — Вон у соседей под окном растут. Белые такие, вонючие, с острыми листьями и колючками. Сами цветы уже отошли, но остались колючки. Они-то мне и нужны.

Дети Грома недоверчиво глядели на своего хитроумного предводителя. Конечно, они знали, о каких колючках идет речь. Но зачем они могли понадобиться? Разве что кидаться ими в вождей…

— Скорее! — подгонял их Учай. — Уже за полночь, а нам еще много надо сделать!

* * *

Поутру общинная изба вновь стала заполняться вождями, прибывшими на пиршество. Учай глядел на них — судя по жестким лицам, по взглядам, бросаемым исподлобья, пировать они нынче были не расположены. Сегодня вождей было даже больше, чем вчера. Учай ждал гостей, расположившись во главе стола.

— Эй, недомерок, ты чего там уселся? — прикрикнул один из только что прибывших бородачей. — Твое место у двери! Радуйся еще, что за общий стол пустили. И то не твоя заслуга, а лишь из почтения к твоему отцу, славному Толмаю…

— Погоди, — остановил его Иллем, вождь рода Матери-Лягушки. — Хоть ты, Учай, там без спросу и права сидишь, хоть ты не ровня — но сперва ответь. Вчера был уговор, что ты нам явишь арьяльцев, от которых вроде бы как спасаешь свой народ. Каждому из нас любопытно повидать их. А то языком молоть — не камни ворочать. Ну, что скажешь? Где они?

— Будут вам арьяльцы, — хмуро глядя на вопрошающего, ответил Учай. — Здесь мое место. Сейчас я — старший среди вержан! Если желаете сразиться со мной и моими союзниками, за воротами нам места хватит. А если пожаловали с миром, то вам — поклон и почет. Но прежде чем решите, со мной ли идти или против меня, восславим богов, даровавших нам жизнь, и помянем моего отца, славного вождя Толмая…

Учай сделал знак, и Сыны Грома, ожидавшие у дверей, осторожно, чтобы не расплескать, внесли и водрузили на стол огромный жбан, почти доверху полный священного пива. Будто лодка посреди озера, на пивной глади плавал резной ковшик. Вечка, следовавший за собратьями, расставил перед вождями липовые чаши. — Дабы изъявить почтение гостям, я, как самый молодой среди вас, выпью последним, — скромно произнес Учай. — Могучий Тума, не желаешь ли, как мой ближний родич, первым отведать дара богов?

Вождь обжан, довольно хекнув, одобрительно поглядел на юношу и наполнил свою чашу священным напитком. Затем передал ковш соседу, тот следующему, пока все чаши собравшихся не были заполнены до края.

Последним, как и обещал, налил себе пива Учай. Сердце его колотилось от волнения. Он с трудом сдерживал дрожь в руках, чтобы не расплескать янтарную жидкость и не выдать себя. Чтобы немного отвлечься, он перевел взгляд на резные изваяния богов в священном углу — точнее, не столько на них, сколько на восседавшего подле них безногого песнопевца. Зарни сидел на устеленном шкурами помосте, который загодя притащили туда крепкие молодцы, одетые как ингри, но говорившие между собой на чужом языке. Оделся сказитель богато, обрубки ног накрыл пятнистой рысьей шкурой. Две рыжеватые с проседью косы свисали ему на грудь. На лбу между бровей у гусляра краснело маленькое солнечное колесо. Учай поймал себя на том, что ждет от слепца какого-то знака одобрения, но тот лишь рассеянно улыбался, глядя перед собой белыми глазами.

— Во славу пращуров! — диким вепрем рявкнул Тума, вставая и поднимая чашу. — Почтим Хирву, праотца вержан!

И в три глотка осушил чашу до дна. Все прочие вожди последовали за ним. Учай тоже пригубил хмельной напиток. Но он старался не спешить.

— Ну что? — насмешливо обратился к нему Иллем, который уже спрашивал про арьяльцев. — Где же твои чужеземцы? Что-то они не торопятся к нам на пир! Уж не растаяли ли с утренним туманом?

Стоявшие вокруг стола вожди захохотали, поддерживая его незамысловатую шутку. На лице Учая не отразилось ничего.

— Скоро будут, — холодно пообещал он, не сводя взгляда с разгоряченных выпитым лиц вождей. — Я уже слышу их шаги.

«Но когда же, когда?!» — стучало у него в голове.

Ему припомнилось, как ночью он осторожно разрезал принесенные собратьями колючие плоды, вытряхивал из них черные семена, растирал их между камнями… Неужели Зарни обманул его? Но зачем?

Будто подслушав его мысли, песнопевец начал легонько перебирать струны и что-то напевать едва слышно себе под нос.

— Спой нам о моем отце! — попросил его Учай, чтобы выиграть хоть немного времени. — О нем и об арьяльцах!

Зарни кивнул. Голос его вдруг усилился, и слова зазвенели так, что сыну Толмая вдруг показалось, будто они ударяются о крышу, разбиваются на множество тонких звуков, пронзающих воздух, и падают на сидящих дождем из звонких искр. Учай глядел на знакомые лица, с удивлением осознавая, как они меняются прямо у него на глазах. Сначала расширились глаза — да что там расширились, они теперь были вполлица и горели подобно кострам!

А голос звучал все громче, все яснее призывал отца Учая прийти, вернуться к сыну и защитить всех людей Ингри-маа от близкого врага!

Учай вдруг осознал, что стоит посреди широкой безлесной равнины. И вожди тоже явно осознали это. Учай видел, как они крутят головой, хватаются кто за столешницу, кто за нож… Да только что там нож, когда на горстку ингри мчится неисчислимое множество чего-то ужасного, увлекаемого конями. Впереди, меж коней, торчит бревно с оскаленной хищной мордой, а по бокам вращаются длинные ножи. На каждой странной повозке, натянув тетивы до уха, едут золотоволосые арьяльцы. Лица их страшны, рты вымазаны кровью, и за каждым арьяльцем стоит воин в черном с уже знакомой Учаю лунной косой наготове.

Вожди завыли от ужаса. Кто-то полез под стол, кто-то вскочил — а кони были все ближе, все быстрее вращались отточенные лезвия. И вот на ингри дождем посыпались оперенные стрелы. Сквозь рев, крики и конское ржание до Учая доносились слова песни. Он не разбирал ни звука, но слышал, что голос Зарни чего-то требует, взывая к отцу…

И вдруг небо распахнулось, будто дверь под напором осеннего ветра. И человеческая фигура явилась среди вскипающих молниями низких туч. Она приближалась, становясь все явственней. Страшные синие глаза смотрят прямо в душу, вынимая ее живьем. Воздух вокруг начинает звенеть от напряжения…

Учай ощутил, что его будто встряхнули, как старый мешок, из которого вытряхивают прошлогодние сухие листья. А затем все его естество наполнилось неизведанной раньше силой — такой невероятной, что ей просто не хватало места в человеческом теле. Учай захохотал, и смех его прокатился раскатами грома над полем. Он выставил вперед руки, и длинные извивающиеся молнии огненными змеями вырвались из каждого пальца. Он видел, как вспыхивают, превращаясь в легкий пепел, кони, повозки и люди на них. Как исчезают стрелы, пронзившие тела вождей. И сами они, еще мгновение тому назад скрюченные предсмертной мукой, вдруг оживают и начинают тихо-тихо, ползком, двигаться к нему, силясь подняться на ноги…

Музыка смолкла, и слова больше не рассыпались искрами под крышей. Учай вдруг снова осознал, что находится в четырех стенах, а вокруг перевернутого длинного стола ползают обессиленные, ошеломленные вожди.

— Вставайте! — крикнул Учай, все еще чувствуя в себе отголоски новой, прежде неведомой силы.

«Так вот оно что! — думалось ему. — Значит, вовсе не Толмай мой отец! Значит, я и впрямь теперь сын Шкая, если он пришел на зов песнопевца! Но ведь я всегда чуял — не родня мне эти бестолковые, трусливые вержане… Их счастье, что я пришел в этот мир именно здесь!»

Тут его внезапно обожгло: «Но ведь если я не человек, если я сын бога, его земное воплощение, то, стало быть, и она… — Ему вспомнилась грозная дева в ночном небе, окруженная черными воронами. — Она мне ровня! Неспроста она подала мне знак, что я люб ей!»

Он вновь глянул на беспомощных вождей, на Иллема, который утратил все свое ехидство и выглядел в точности как его прародительница, вытащенная из болота и брошенная кверху пузом на песок.

— Вставайте! — приказал он. — Я победил их! Идите и расскажите своим людям о том, что видели своими глазами. Те из вас, кто хочет и дальше жить и править своими родами, должен встать под мою руку. Остальных я покараю, как возводящих хулу на божью волю!

Часть 3. Рожденные заново