ть про себя, что рад возможности прочитать ее на досуге, хотя он никогда и не мечтал бы купить ее для себя. Оглядываясь на свою прошлую скромную, спартанскую жизнь, Хорнблауэр вдруг ощутил странное чувство почти болезненного сожаления о том, что она закончилась и, почему-то разозлившись, вскочил со стула. Иногда ему хотелось бы не быть женатым на Барбаре, а это уж было абсолютной бессмыслицей.
Сидя в своей каюте Хорнблауэр мог сказать, что «Несравненный» по-прежнему шел в крутой бейдевинд к сильному северо-западному бризу, почти не испытывая бортовой качки, но зато глубоко зарываясь порой в короткие волны Северного моря. Репитер компаса над его головой показывал, что корабль четко держит курс на Скоу; а сама каюта, казалось, в резонанс отзывалась на пение туго натянутого такелажа, которое передавалось деревом корпуса во внутренние помещения линейного корабля. Корпус стонал, когда «Несравненный» зарывался в очередную волну и потрескивал настолько громко, что порой нелегко было расслышать собеседника. Какая-то из частей набора в определенный момент удара каждой волны издавала резкий и громкий звук, похожий на выстрелы из пистолета и Хорнблауэр невольно приподнимался всякий раз, слыша этот звук, пока не привык и не начал безотчетно предугадывать его возникновение по движениям корабля.
Другой звук, странный — глухой стук, регулярно повторяющийся прямо над его головой, настолько заинтриговал Хорнблауэра, что, не находя логичного объяснения природе его появления, он вынужден был надеть шляпу и подняться на шканцы, чтобы выяснить, в чем дело. На первый взгляд, на верхней палубе не было ничего, что могло бы послужить источником этого ритмичного стука: не работала помпа, никто не конопатил швы — даже, если представить возможным, что это могло происходить на шканцах линейного корабля в открытом море. Здесь были только Буш с вахтенным офицером, которые, как только великий человек — коммодор — присоединился к их компании, сразу замерли и постарались казаться незаметными. Один Бог знает, что это так шумело. Хорнблауэр начинал думать, что слух подвел его и, возможно, странный шум доносился не с верхней, а с нижней палубы. Теперь нужно было изобразить, что он поднялся на шканцы не просто так, а с определенной целью — интересно было отметить, что, даже став коммодором первого класса, он все еще вынужден прибегать к уловкам — и он начал расхаживать взад и вперед по мгновенно освободившейся наветренной стороне шканцев, в своей привычной манере — заложив руки за спину и слегка наклонив голову вперед. Энтузиасты от литературы исписали горы бумаги, повествуя о различных радостях жизни — женщинах, вине, цветущих садах и рыбалке, — но почему-то ни один из них ни словом не обмолвился об удовольствии, получаемой от прогулки по шканцам.
Но что же это, черт возьми, стучит? Он уже было и забыл, зачем поднялся на верхнюю палубу, шагая взад и вперед он украдкой бросал взгляды по сторонам, но так и не смог обнаружить ответа на мучивший его вопрос. С тех пор, как он вышел на шканцы, стука не было слышно, но любопытство по-прежнему терзало его. Он остановился у фальшборта и взглянул за корму, на эскадру. Изящные шлюпы со своей корабельной оснасткой, без труда справлялись с сильным бризом, но вот бомбардирские кечи, похоже, чувствовали себя далеко не столь уверенно. Отсутствие фок-мачты и большой треугольный фор-марсель заставляли их рыскать даже при попутном ветре. А сейчас они то и дело ныряли своими бушпритами в набегающие волны и черпали носами зеленую воду.
Но не бомбардирские суда интересовали сейчас Хорнблауэра. Он хотел, наконец, узнать, что это стучало у него над головой пока он сидел в каюте. И вдруг здравый смысл помог Хорнблауэру побороть его дурацкую стеснительность. Почему, черт возьми, коммодор не может задать простой вопрос о простой вещи? Почему, черт побери, он должен стесняться? Хорнблауэр решительно огляделся по сторонам.
— Капитан Буш! — позвал он.
— Сэр? — Буш поспешил на зов Хорнблауэра, его деревянная нога застучала по палубе.
Это и был тот самый глухой стук! Каждый второй шаг Буша сопровождался стуком, с которым его деревянная нога с кожаной нашлепкой на конце ударяла в доски палубы. Теперь Хорнблауэр, конечно же, уже не мог задать так долго мучивший его вопрос.
— Надеюсь, вы доставите мне удовольствие и составите мне компанию за ужином сегодня вечером, — проговорил Хорнблауэр, лихорадочно соображая и стараясь, чтобы приглашение прозвучало естественно.
— Благодарю вас, сэр! Да, сэр! Конечно же, сэр! — радостно ответил Буш. Он просто лучился улыбкой — так, что Хорнблауэр, спускаясь в каюту, чтобы наблюдать за финальной частью распаковки своих вещей, ощутил упреки совести за свое лицемерие. Но все же хорошо, что, потворствуя своим слабостям, он вынужден был пригласить Буша — гораздо лучше, чем если бы он был вынужден провести вечер в одиночестве, мечтая о Барбаре и снова вызывая в памяти картины их чудесной поездки по цветущей весенней Англии, из Смоллбриджа в Дилл, и пытаясь сделать себя в море таким же несчастным, каким порой умудрялся быть на земле. Заодно Буш мог бы рассказать ему об офицерах «Несравненного» — кому из них можно доверять, а за кем стоит приглядывать, каково общее состояние корабля, хороши или плохи его запасы, и дать ответы еще на сотни вопросов, которые сейчас были необходимы Хорнблауэру. А завтра, как только погода несколько успокоится, он прикажет поднять сигнал «Всем капитанам» и таким образом сможет познакомиться с другими подчиненными, оценить их достоинства и недостатки, а также, возможно, начнет делиться с ними своими взглядами и теориями, чтобы к тому времени, как дело дойдет до сражения, эскадра могла бы обходиться всего несколькими сигналами, а управление всеми кораблями можно было осуществлять быстро и гибко.
Между тем, оставалось еще одно дело, которое нужно было сделать немедленно, и лучше всего прямо сейчас — решил он со вздохом, чувствуя, что ему совсем не хочется этого делать.
— Позови мистера Броуна — моего секретаря, — сказал он Брауну, который развешивал за занавеской у переборки последний мундир Хонблауэра, вынутый из рундука.
— Есть, сэр! — ответил Браун.
Было ужасно неудобно, что фамилии его секретаря и старшины звучали почти одинаково; сейчас это совпадение заставило Хорнблауэра добавить к приказу два лишних слова.
Мистер Броун был высоким, моложавым, но уже заплывшим жирком и абсолютно лысым. Хорнблауэру он не понравился, и поэтому он старался быть со своим секретарем особенно вежливым — гораздо более вежливым, чем он обращался бы с более симпатичным ему человеком. Он предложил мистеру Броуну стул, в то время как сам сел на рундук и, увидев, что секретарь с интересом рассматривает футляр с пистолетами — подарок Барбары — решил, для начала разговора, снизойти до обсуждения с ним особенностей нового оружия, обратив особое внимание на преимущества, даваемые использованием капсюлей и нарезных стволов.
— Великолепное оружие, сэр, просто прекрасное, — подтвердил мистер Броун, возвращая пистолеты на их бархатное ложе.
Он смотрел на Хорнблауэра, сидевшего в противоположном углу каюты и рассеянный свет, падающий сквозь большие кормовые окна, странно отражался в его светло-зеленых глазах.
— Вы хорошо говорите по-английски, — заметил Хорнблауэр.
— Благодарю вас, сэр. До войны я, в основном, вел дела с англичанами. Но я так же хорошо говорю по-русски, по-шведски, по-фински, а еще — по-польски, по-немецки, по-французски. Немного по-литовски и чуть-чуть — по-эстонски — этот язык похож на финский.
— Но ваш родной язык — шведский, не так ли?
Мистер Броун пожал своими узкими плечами.
— Мой отец говорил по-шведски. Моя мать — по-немецки. Сам я разговаривал по-фински с моей няней, по-французски с одним гувернером и по-английски — с другим, а позже, в офисе, мы разговаривали если не на польском, то на русском.
— Но я думал, вы — швед?
Мистер Броун опять пожал плечами.
— Я — шведский подданный, сэр, но рожден финном. И еще три года назад я считал себя финном.
Значит, мистер Броун — еще один из тех апатридов, которыми в наши дни, похоже, населена вся Европа. Мужчины и женщины, лишенные возможности быть гражданами своих родных стран. Французы, немцы, австрийцы, поляки, которых капризные судьбы войны лишили крыши над головой. Все они влачат убогое существование, надеясь, что однажды случай поможет возродить их родину.
— Когда Россия воспользовалась преимуществами договора, заключенного с Бонапартом, — продолжал мистер Броун, — и напала на Финляндию, я был среди тех, кто сражались. Что это дало? Могла ли Финляндия поделать со всей мощью России? В числе немногих счастливчиков мне повезло спастись. Мои братья попали в российскую тюрьму; возможно, в эти минуты они еще живы, но я надеюсь, что они умерли. Швеция охвачена революцией — в ней нет для меня места, несмотря на то, что именно за Швецию я и сражался. Германия, Дания и Норвегия — в руках Бонапарта и Бонапарт с удовольствием повесит меня, чтобы сделать приятное своему новому русскому союзнику. Я сел на английский корабль, один из тех, для постройки которых я продавал лес, и вот я в Англии. Когда-то я был самым богатым человеком в Финляндии — в стране, где богатых немного, а теперь я стал самым бедным человеком в Англии, в которой и без того много бедняков.
Свет, падающий сквозь окно каюты, вновь отразился в бледно-зеленых глазах и Хорнблауэр вдруг по-особому осознал, что его секретарь, должно быть, человек беспокойный. И дело было не столько в том, что он эмигрант, а Хорнблауэр, как и большинство англичан, был сыт по горло эмигрантами и историями о перенесенными ими лишениях, хотя временами и ощущал уколы совести. Первые из них начали приезжать еще двадцать лет назад из Франции, а теперь их наплыв даже усилился — из Польши, Италии и Германии. Очевидно, именно то, что Броун — эмигрант и послужило причиной предубеждения, испытываемого по отношению к нему Хорнблауэром, — в этом он был вынужден признаться себя, капитулируя перед своим болезненным чувством справедливости. Но в чем же была истинная причина антипатии? Возможно, что ее не было вообще, но Хорнблауэра мучило сознание того, что до самого конца своего командования эскадрой он вынужден будет работать в тесном контакте с этим человеком. Впрочем, выбора не было — приказы Адмиралтейства предписывали ему уделять особое внимание информации и рекомендациям, которые он будет получать от Броуна, «джентльмена, обладающего столь же обширными, сколь и глубокими познаниями о Балтийских государствах». Даже в этот вечер для Хорнблауэра было истинным облегчением, когда стук в двери, которым Буш оповестил о своем прибытии на ужин, избавил его от присутствия мистера Броуна. Секретарь поклонился Хорнблауэру и выскользнул из каюты; при этом он всем своим видом — Хорнблауэр так и не смог понять, случайно или специально — изображал человека, знававшего лучшие времена, а сегодня вынужденного заниматься черной работой.