Бюлов вновь церемонно отдал честь, а затем, когда Хорнблауэр протянул ему руку, пожал ее. Для пруссака было необычайным событием, что коммодор снизошел дотого, чтобы пожать руку простому субалтерну. Бюлов двинулся через брешь дальше, где на изуродованной земле, подобно потревоженным муравьям, все еще суетились солдаты с носилками, подбирая раненных. Хорнблауэр следил за ним, пока он не подошел к своим, а затем отвернулся. Он страшно устал, совершенно ослабел от напряжения последних часов и был зол на себя за эту слабость. Все, что ему еще удалось, это со всем возможным достоинством добраться до пирса, но на кормовую банку катера он уже почти упал.
— С вами все в порядке, сэр? — озабоченно спросил Браун.
— Ну конечно же да, — резко бросил в ответ Хорнблауэр, удивляясь его нахальству.
Этот вопрос вывел его из себя и раздражение заставило Хорнблауэра подняться на борт так быстро, как только позволяли ему силы и так же холодно принять приветствия на шканцах. Раздражение не оставило его и внизу, в каюте и не позволило ему подчиниться первому порыву — рухнуть на койку и расслабиться. Некоторое время он расхаживал по каюте. Затем остановился и, от нечего делать, взглянул в зеркало. Да, в конце концов, Брауна можно было извинить за его дурацкие вопросы. Из зеркала на него глянуло мрачное лицо, покрытое потом и пылью; на скуле засохла кровь от неглубокой царапины. Мундир был грязен, полуоторванный эполет криво болтался на груди. Он выглядел, как человек, только что вырвавшийся из самого пекла смертельной битвы. Хорнблауэр пригляделся. Его лицо похудело, черты его заострились, глаза покраснели. С неожиданным вниманием он взглянул еще раз, повернув голову. Волосы на висках почти совсем побелели. Он выглядел не прото как солдат, только что вышедший из битвы, но и как человек, долгое время живущий в постоянном напряжении. Так оно и было в действительности, — подумал Хорнблауэр, уже почти не удивляясь своему отражению. Уже несколько месяцев он нёс бремя этой ужасной осады, но ему никогда не приходило в голову, что его лицо может многое рассказать о нём, так же, как лица других людей рассказывают о тайнах своих владельцев. Он потратил всю жизнь, чтобы его чувства не отражались на его лице и теперь было нечто ироничное и интресное в том, что он так и не смог помешать своим волосам седеть, а мрачным морщинам у рта — становиться все глубже.
Палуба под его ногами заколыхалась, как будто корабль шёл в открытом море и даже его ноги старого моряка с трудом удерживали его, так что Хорнблауэру пришлось ухватиться за торчащую перед ним скобу. Лишь мгновение спустя он с большой осторожностью разжал руки, медленно дошел до койки и ничком рухнул поперек нее.
Глава 23
Очередную проблему, над решением которой размышлял Хорнблауэр, прогуливаясь по шканцам, пока корабль Его Величества «Несравненный» раскачивался, стоя на якоре в Рижском заливе, он предвидел уже давно, однако до сих пор она так и не потеряла своей актуальности. Наступала зима; по ночам уже стояли морозы, каких он еще не знал раньше, а в последние два дня шел снег. На время он покрыл все вокруг белым ковром, от которого даже сейчас остались лишь узкие белые полоски, уцелевшие на северных откосах дамб. Дни становились короче, а ночи — все длиннее и не слишком соленая вода Рижской бухты порой покрывалась тонким слоем льда. Если британская эскадра задержится еще на некоторое время, то корабли вмерзнут в лед. Эссен заверил его, что еще, по крайней мере, в течении двух недель, они смогут выйти по каналу, пробитому рабочими, которых пришлют по приказу губернатора, однако Хорнблауэр не был в этом уверен. Северный шторм — который мог начаться в любую минуту — просто запрет эскадру в бухте, а мороз в это время окончательно захлопнет ловушку, забив узкий выход из залива между островом Эзель и материком дрейфующим льдом, против которого бессильны не только ломы и пилы, но и порох. Вмерзшая в лед эскадра будет обречена на неподвижность до самой весны и наверняка станет жертвой французов, если падет Рига. Двадцать лет назад голландский флот в Амстердаме был взят гусарами, атаковавшими его прямо по льду. Что за тема для громкого триумфального бюллетеня Бонапарта, если на сей раз британская эскадра, да еще возглавляемая самим знаменитым Хорнблауэром, попадет в руки французам таким же образом! Шагая по палубе, Хорнблауэр развернулся на целый ярд раньше, чем делал это обычно. Благоразумие диктовало немедленное отплытие.
Крепления карронады были изношены. Когда Буш заметит это, кое-кому придется провести достаточно неприятные четверть часа. А все-таки эскадра не может уйти. Когда он упомянул про такую возможность, Эссен встретил это с явным неудовольствием. Если его солдаты увидят, что британские корабли уходят, то подумают, что город брошен на произвол судьбы. Они совсем падут духом. Британский морской офицер, который возглавил решающую атаку под Даугавгривой стал для них легендарной фигурой, превратился в талисман, в символ удачи. Если Хорнблауэр покинет их теперь, то для солдат это станет доказательством, что все пропало, что даже он потерял надежду. Он просто не может уйти. Правда, можно пойти на компромис; можно выслать всю эскадру вперед и оставить только шлюп и канонерские лодки; можно отправить все корабли и остаться самому, но оставление коммодором эскадры противоречит законам военного времени.
Прямо перед Хорнблауэром, как будто нарочно, чтобы нарушить ход его мыслей, вдруг возник какой-то мичман. Черт побери, остаток дня этот идиот проведет на салинге — Господь свидетель, он командует эскадрой уже достаточно долго для того, чтобы до каждого на борту, наконец, дошло, что когда коммодор прогуливается по шканцам, отвлекать его нельзя!
— Какого черта? — рявкнул Хорнблауэр на побледневшего мичмана.
— Ш-ш-шлюпка подходит, сэр, — с трудом выдавил из себя мальчишка, — м-мистер Харст приказал мне доложить вам. Он думает, что в шлюпке губернатор.
— Почему мне не доложили раньше? — недовольно произнес Хорнблауэр, — мистер Харст, вы послали за капитаном Бушем? Вызвать карауд для встречи!
— Есть, сэр! — ответил Харст и, пока эти слова срывались с его губ, Хорнблауэр уже увидел Буша, выходящего на шканцы и почетный караул морских пехотинцев, выстраивающийся у бизань-мачты. Конечно же, Харст сделал все что нужно не дожидаясь приказов; внезапно оторванный от своих размышлений, Хорнблауэр не смог понять это вовремя. Он подошел к борту. Губернатор действительно приближался на большой шлюпке, идущей на веслах прямо к ним по узкой полоске чистой воды, которую бурное течение Двины, прежде чем раствориться на просторах залива, все еще пробивало среди тонкого льда. Как только губернатор увидел его, он вскочил на кормовую банку, размахивая своей треуголкой; он даже пытался пританцовывать, вскинув обе руки над головой и рискуя в любой момент свалиться за борт.
— Что-то случилось, сэр, — заметил Буш.
— Похоже, хорошие новости, — ответил Хорблауэр.
Губернатор поднялся на шканцы, все еще держа шляпу в руке. Он заключил Хорнблауэра в объятия и, обняв, с такой силой поднял вверх, что ноги последнего оторвались от палубы. Хорнблауэр мог представить себе, как ухмыляются все вокруг, при виде коммодора, по-детски болтающего ногами в воздухе. Наконец губернатор отпустил его, нахлобучил треуголку на голову, затем подхватил за руку Хорнблауэра и Буша и попытался затеять с обоими англичанами нечто вроде хоровода вместе. Справиться с ним было невозможно — Эссен был силен как медведь.
— Какие новости, ваше превосходительство, — спросил Хорнблауэр; Эссен до боли сжал его руку.
— О, — почти выкрикнул Эссен широко разводя свои руки и размахивая руками англичан, — Бонапарт начал отступление.
— Неужели? О, Господи! — вырвалось у Хорнблауэра.
— Что он говорит, сэр? — поинтересовался Буш, который не понимал французского языка Эссена, но Хорнблауэру сейчас было не до Буша, ибо губернатор начал изливать свои новости стремительным потоком слов, почерпнутых им из языков половины Европы и, к тому же, произносимых с непередаваемым акцентом, так, что Хорнблауэр с трудом понимал о чем идет речь.
— Он оставил Москву пять дней назад, — ревел Эссен. Мы разбили его под Малоярославцем. Разбили в заранее подготовленном сражении и теперь он бежит изо всех вил на Смоленск и Варшаву. Но он не доберется туда до снегопадов! Ему еще крупно повезет, если он вообще туда доберется! Чичагов быстро продвигается вперед, чтобы отрезать ему пути к отступлению у Березины. Он уничтожен. Они уже сейчас каждую ночь умирают тысячами. Есть нечего, а на пороге зима!
Эссен гротескно топал по палубе, более, чем когда либо напоминая танцующего медведя.
— Пожалуйста, сэр, пожалуйста. Что он говорит? — уже патетически взывал Буш.
Пока Хорнблауэр переводил как умел, остальные офицеры, стоящие на шканцах, бессовестно подслушивали. Как только до них дошел весь невероятный смысл новости, они разразились приветственными криками. Подобно инфекции, радостные известия таинственным путем тут же распространились по всему кораблю, вплоть до нижней палубы; везде теперь можно было видеть моряков, вопящих от восторга и подбрасывающих свои шляпы. Многие из них даже не знали точно, из-за чего весь этот шум — до их ушей долетело лишь короткое: «Бони разбит!»
— Клянусь Богом, мы еще успеем выбраться из этой бухты прежде, чем она замерзнет, — воскликнул Буш, прищелкнув пальцами; было ясно, что, если бы не деревянная нога, он тоже пустился бы в пляс.
Хорнблауэр взглянул на берег по ту сторону бухты.
— Макдональд пока не собирается отступать, — заметил он, — если бы были хоть какие-то признаки готовящегося отступления, губернатор рассказал бы об этом.
— Но не думаете же вы, что французы останутся здесь, сэр? — восторг на живом лице Буша теперь сменился озабоченностью. Мгновение тому назад ему казалось возможным вырваться, наконец, из этой бухты, а, если повезет, то и из этого сдавленного со всех сторон сушей Балтийского моря, может быть даже — вернуться в Англию, но теперь Бушу вновь пришлось вернуться к жестокой реальности — осада Риги все еще продолжалась.