Он спустился с парапета и увидел, что какой-то сообразительный морской пехотинец держит лошадь. «Красные куртки» предпринимали нечеловеческие усилия, чтобы наладить дружеские отношения с французскими рекрутами. Хорнблауэр забрался в седло и выехал на открытое пространство. Ему хотелось сохранить темп наступления, но в то же время его нервировала мысль ввести десантную партию в город с его узкими улицами, пока он не уверен, что ей там окажут дружественный прием. Прибыл Ховард, грациозно сидящий на коне: разумеется, он был способен хорошо управляться с лошадью.
— Какие будут приказания, сэр? — спросил Ховард. Рядом с ним бежали Браун и два мичмана, последние, видимо, предназначались на роль посыльных.
— Пока нет, — ответил Хорнблауэр, стремившийся сохранить спокойствие, но на самом деле сгорающий от беспокойства.
— Ваша шляпа, сэр, — сказал незаменимый Браун, подобравший головной убор по пути от предыдущей батареи.
К ним галопом мчался всадник, на рукаве которого была повязана белая лента, в руке развевался белый носовой платок. Увидев золотое шитье на мундире Хорнблауэра, он натянул поводья.
— Это вы месье… месье… — начал он.
— Хорнблауэр. — ни один француз не в состоянии выговорить это имя.
— От барона Мома, сэр. Цитадель под контролем. Сам он будет на главной площади.
— Солдаты в казармах?
— Сохраняют спокойствие.
— Охрана главных ворот?
— Не знаю, сэр.
— Ховард, возьмите резерв. Отправляйтесь к воротам как можно быстрее. Этот человек пойдет с вами и поможет объяснить все охране. Если они не перейдут на нашу сторону, позвольте им бежать. Они могут отправиться вглубь страны — это не важно. Никакого кровопролития, насколько это будет зависеть от вас, но возьмите ворота под контроль.
— Есть, сэр.
Хорнблауэр растолковал французу, что он сказал только что.
— Браун, идемте со мной. Если понадоблюсь, я буду на главной площади, Ховард.
Отряд, который сумел сформировать Ховард, был невелик — горсть матросов и моряков, зато оркестр старался на совесть, пока Хорнблауэр с триумфом следовал по улицам. Люди смотрели на него с любопытством, мрачно или безразлично, но нигде не было заметно признаков активного неподчинения. На площади Отель де Виль было более шумно и многолюдно. Много верховых, отряд полиции, выстроенный в шеренгу, придавал происходящему респектабельный вид. В глаза ему бросилось обилие белых эмблем. Белые кокарды на шляпах жандармов, белые шарфы и нарукавные повязки на конных чиновниках. Белые флаги — очевидно, белые простыни, были вывешены в большинстве окон. Впервые более чем за двадцать последних лет белый цвет Бурбонов реял над землей Франции. Полный мужчина, подвязанный белым кушаком, на месте которого, как подозревал Хорнблауэр, вчера красовался триколор, поспешил к Хорнблауэр. Хорнблауэр дал оркестру знак остановиться, слез с лошади, передал поводья Брауну и отправился на встречу этому человеку, который, как он догадывался, и есть барон Мома.
— Наш друг, — сказал Мома, раскрыв объятия, — наш союзник!
Хорнблауэр позволил обнять себя — даже в этот момент его не покидала мысль, что же подумают стоящие за ним «кожаные загривки»,[117] когда увидят, как толстый француз целует коммодора, затем отдал честь остальным членам штаба мэра, подошедшим, чтобы приветствовать его. Лебрен, ухмыляясь, шел впереди.
— Великий миг, сэр! — произнес мэр.
— Воистину, великий миг, месье барон.
Мэр указал рукой на установленный с внешней стороны мэрии флагшток.
— Все готово к началу церемонии, — сказал он.
Лебрен подал ему какую-то бумагу, и Мома, взяв ее, взобрался на ступеньки у подножия флагштока. Прочистив легкие, он приступил к чтению, изо всех сил напрягая голос. Даже сейчас, в момент, когда вершилась измена, было заметно, насколько любят французы придавать всему форму и видимость законности. Прокламация изобиловала архаизмами, и казалось, что это нудное чтиво никогда не закончится. Там говорилось о злодеяниях узурпатора, Наполеона Бонапарта, отрицались все его притязания на власть, отвергалось всякое подчинение ему. Вместо этого провозглашалось, что французы добровольно признают нерушимое правление Его наихристианнейшего величества Людовика XVIII, короля Франции и Наварры. При этих словах люди у подножья флагштока засуетились вокруг фала, и белый штандарт Бурбонов заполоскал на мачте. Пришло время ответного жеста со стороны британцев. Хорнблауэр повернулся к своим людям.
— Троекратное «ура» в честь короля! — закричал он.
Он взмахнул над головой своей украшенной плюмажем шляпой.
— Гип-гип-гип… — начал он.
— Уррраа! — отозвались морские пехотинцы.
Клич звонко распространился по площади. Скорее всего, девять из десяти пехотинцев не имели представления, в честь какого короля кричат «ура», но это не имело значения.
— Гип-гип-гип…
— Уррраа!
— Гип-гип-гип…
— Уррраа!
Хорнблауэр водрузил шляпу обратно и чопорно отсалютовал белому флагу. Теперь было самое время, чтобы приступить к организации обороны города от ярости Бонапарта.
Глава 11
— Ваше превосходительство, — произнес Лебрен, проскальзывая в комнату, где за столом расположился Хорнблауэр, — делегация рыбаков просит вашей аудиенции.
— Да? — сказал Хорнблауэр. Имея дело с Лебреном, он старался не делать поспешных шагов.
— Я постарался выяснить, чего они хотят, Ваше превосходительство.
Никто и не посмел бы сомневаться, что Лебрен вызнает положение вещей. И пока Хорнблауэр не спешил развеивать вполне естественное заблуждение Лебрена, что ему нравится повторяющееся через фразу обращение «Ваше превосходительство», и что в результате этого Хорнблауэр станет более уступчивым впоследствии.
— Да?
— Дело в том, что одно из их судов было захвачено в качестве приза.
— Да?
— У судна имелся подписанный вами сертификат, подтверждающий, что он вышло из свободного порта Гавр, и все-таки английский военный корабль захватил его.
— Правда?
Факт, не известный Лебрену, состоял в том, что на столе перед Хорнблауэром лежал рапорт капитана английского брига, совершившего захват. Капитан был уверен в том, что судно, незадолго до захвата, вышло из Онфлера, лежащего на другом берегу эстуария, продав там свой улов. Онфлер по-прежнему находился под властью Бонапарта, и как следствие, на него распространялась блокада, поэтому за рыбу там можно было выручить в три раза больше, чем в освобожденном Гавре. Речь шла о торговле с врагом, и Призовой суд вынесет по этому вопросу однозначное решение.
— Нам важно сохранить расположение жителей, Ваше превосходительство, особенно моряков. Не могли бы вы заверить делегацию, что лодка будет возвращена владельцам?
Хорнблауэр мог только догадываться, сколько владельцы рыболовных судов города отвалили Лебрену за то, чтобы он использовал свое влияние в их пользу. Если Лебрен будет стремиться к богатству так же, как стремился к власти, ему не трудно будет сделать себе состояние.
— Пригласите делегацию войти, — сказал Хорнблауэр. У него было несколько секунд, чтобы подготовить свою речь, это было к лучшему, так как его французский не вполне позволял найти подходящую замену какому-либо слову или грамматической конструкции в случае необходимости.
Вошла делегация — три седовласых нормандских рыбака, одетых в лучшие воскресные костюмы и хранящие выражение подчеркнутой почтительности. На лицах, конечно, насколько это допускала их сдержанная натура, просвечивала радость — в приемной Лебрен наверняка заверил их том, что удовлетворение их требований — дело решенное. Они были застигнуты врасплох, когда Хорнблауэр повел речь о торговле с врагом и ее последствиях. Хорнблауэр указал на то, что Гавр находится в состоянии в войны с Бонапартом, войны не на жизнь, а на смерть. Если Бонапарт выйдет из борьбы победителем и возьмет Гавр, головы сотнями полетят с плеч. Сцены террора, свидетелем которых стал двадцать лет назад Тулон, могут повториться в Гавре в гораздо большем масштабе. По-прежнему необходимо объединить усилия, чтобы низвергнуть тирана. Он предложил им сосредоточиться на этом, и не предпринимать дальнейших попыток улучшить собственное благосостояние. Хорнблауэр завершил разговор заявлением, что он не только передаст захваченное рыболовецкое судно под юрисдикцию британского Призового суда, но и что у него имеется твердое намерение в случае повторения подобных событий предавать экипаж судов суду военного трибунала, решение которого определенно будет означать смерть.
Лебрен препроводил делегацию на выход. На мгновение Хорнблауэр задумался, как объяснит Лебрен свою неудачу, однако лишь на мгновение. Плотность и напряженность работы губернатора Гавра были огромны: при взгляде на кипу бумаг, высившуюся на столе, Хорнблауэр вздохнул. Столько всего нужно сделать: из Англии только что прибыл Секстон, инженерный офицер, который требовал построить новую батарею — то ли полулюнет, то ли редан, как это звучало на его варварском саперском наречии — чтобы обеспечить оборону Руанских ворот. Все это хорошо, вот только чтобы построить его, необходимо организовать для жителей города принудительные работы. Была еще целая куча бумаг из Уайтхолла, по большей части донесения шпионов, касающиеся сил и передвижений Бонапарта. Он обычно просматривал их вскользь, однако одна или две из них требовали внимательного прочтения. А еще вопрос о разгрузке транспортов с продовольствием, которые прислал ему Уайтхолл: без сомнения, Гавр должен быть хорошо обеспечен на случай осады, но перед ним встала задача разместить тысячи бочек солонины. Потом — проблема патрулирования улиц. Хорнблауэр подозревал, что прежний персонал полиции оказался замешан в устранении нескольких видных бонапартистов (он даже догадывался, что к этому приложил руку Лебрен), и уже имели место попытки расправ путем тайных убийств. Сейчас, когда город находится под контролем, он не мог допустить риска его раскола на два лагеря. Военный трибунал продолжал рассмотрение дело мятежников с «Флейма» — тех, которых он не помиловал. Им неизбежно будет вынесен смертный приговор, и это тоже было пищей для размышлений. Будучи губернатором Гавра, он в то же время являлся коммодором британской эскадры, и великое множество дел, связанных с эскадрой, тоже требовали его внимания. Он обязан принять решение о …