– Не знаю, сэр. Приказ.
Наверно, он и сам больше не знал.
– Очень хорошо. Продолжайте.
– Вербовка, разрази меня гром! – воскликнул Буш. – Что-то стряслось.
– Я думаю, вы правы, – сказал Хорнблауэр.
Они свернули на Хайбери-стрит и подходили к дому миссис Мейсон.
– А вот и первые результаты, – заметил Хорнблауэр. Они остановились у входа, наблюдая, как мимо них проходит не меньше сотни людей под конвоем двух десятков моряков с дубинками, возглавляемых мичманом. Часть завербованных ошалело молчала, другие что-то громко выкрикивали – шум наверняка перебудил всю улицу, все завербованные хотя бы одну руку держали в карманах, а те, кто не жестикулировал – обе.
– Как в старые времена, – ухмыльнулся Буш. – Им перерезали пояса.
Раз пояса перерезаны, приходится держать руки в карманах, не то штаны спадут. В спадающих штанах далеко не убежишь.
– Первоклассные моряки, – сказал Буш, оценивая их профессиональным взглядом.
– Не повезло им, – заметил Хорнблауэр.
– Не повезло? – удивился Буш.
Разве быку не везет, когда он превращается в бифштекс? Или гинее, когда она переходит из рук в руки? Такова жизнь. Для торгового моряка оказаться в военном флоте столь же естественно, как поседеть, если он доживет до старости. А единственный способ его заполучить – напасть ночью, вытащить из постели, от кружки пива в таверне или из борделя, и в несколько секунд превратить из свободного человека, зарабатывающего на жизнь, как ему вздумается, в завербованного, не могущего по своей воле ступить на берег без риска быть поротым на всех кораблях флота подряд. Буш не больше сочувствовал завербованным, чем жалел сменяющийся ночью день.
Хорнблауэр по-прежнему смотрел на вербовочный отряд и на рекрутов.
– Возможно, это война, – медленно выговорил он.
– Война! – воскликнул Буш.
– Мы узнаем, когда придет почта, – сказал Хорнблауэр. – Полагаю, Парри мог бы сообщить нам, если б захотел.
– Но… война! – повторил Буш.
Толпа двигалась в сторону дока, шум затихал, и Хорнблауэр повернулся к двери, вынимая из кармана массивный ключ. Войдя в дом, они увидели на лестнице Марию с незажженной свечой в руке. Мария была в длинном пальто поверх ночной рубашки, видимо, чепец она надевала в спешке, ибо из-под него выбивались папильотки.
– Вы целы! – выдохнула она.
– Конечно, мы целы, Мария, – ответил Хорнблауэр. – Что, по-вашему, могло с нами статься?
– На улице такой шум, – сказала Мария. – Я выглянула. Это что, вербовочный отряд?
– Он самый, – ответил Буш.
– Это… это война?
– Очень может быть.
– Ох, – Мария была убита. – Ох!
– Не стоит беспокоиться, мисс Мария, – сказал Буш. – Бони не скоро сможет привести свои плоскодонные посудины в Спитхед.
– Не в этом дело, – ответила Мария. Она смотрела только на Хорнблауэра, забыв о существовании Буша.
– Вы нас оставите! – сказала она.
– Если потребуется, я буду исполнять свой долг, Мария, – сказал Хорнблауэр.
Мрачная фигура поднялась по лестнице из подвального этажа – миссис Мейсон. Она была без чепца, так что каждый мог созерцать ее папильотки.
– Этим шумом вы перебудите других моих джентльменов, – сказала она.
– Мама, они думают, будет война, – воскликнула Мария.
– Может, это не так и плохо, если некоторые заплатят, что задолжали.
– Я сделаю это сию же минуту, – запальчиво произнес Хорнблауэр. – Сколько я вам должен, мистер Мейсон?
– Пожалуйста, мама, пожалуйста, – вмешалась Мария.
– Заткнитесь, мисс, – отрезала миссис Мейсон. – Только из-за тебя я давным-давно не выгнала этого молодого щеголя.
– Мама!
– «Я заплачу, сколько должен» – он говорит, что твой лорд. А у самого в сундуке ни одной рубашки. Да и сундук его давно был бы в ломбарде, если б не я.
– Раз я сказал, что я заплачу, значит я заплачу, миссис Мейсон, – с невероятным достоинством объявил Хорнблауэр.
– Давайте-ка посмотрим, какие у вас такие деньги, – настаивала миссис Мейсон, ни мало не убежденная. – Двадцать семь шиллингов и шесть пенсов.
Хорнблауэр извлек из кармана штанов пригоршню серебра. Но этого оказалось мало, пришлось ему вытащить банкноту из нагрудного кармана. При этом стало видно, что их там еще много.
– Вот как! – сказала миссис Мейсон. Она смотрела на деньги в своей руке, словно это чистое золото, и на ее лице боролись противоречивые чувства.
– Я думаю так же предупредить вас, что съезжаю, – резко объявил Хорнблауэр.
– О нет! – воскликнула Мария.
– У вас такая хорошая комната, – сказала миссис Мейсон. – Не станете же вы от меня съезжать из-за нескольких поспешных слов?
– Пожалуйста, не оставляйте нас, – взмолилась Мария. Хорнблауэр был в полном замешательстве. Бушу трудно было не улыбнуться, глядя на него. Человек, который не потерял головы, играя по крупной с двумя адмиралами, человек, который дал бортовой залп, вытащивший «Славу» из глины под огнем каленых ядер – оказался совершенно беспомощным перед двумя женщинами. Заплатить по счету и съехать было бы эффектным жестом – если понадобится, заплатить за неделю вперед, как принято в таких случаях – и отрясти прах с ног. Но с другой стороны, тут ему позволяли жить в долг, и съехать, как только появились деньги, было бы черной неблагодарностью. Оставаться же в доме, где знают его секреты, тоже малоприятно. Хорнблауэр, стыдящийся любого проявления человеческих слабостей, вряд ли будет чувствовать себя уютно с людьми, знающими, что он был настолько по-человечески слаб, чтоб оказаться в долгах. Буш ощущал все, что переживал Хорнблауэр в этот момент, его добрые чувства и его озлобление, И он любил Хорнблауэра даже смеясь над ним, уважал, даже сознавая его слабости.
– Когда джентльмены ужинали? – спросила миссис Мейсон.
– Я не помню, чтобы мы ужинали, – ответил Хорнблауэр, взглянув на Буша.
– Так вы голодные! Давайте-ка я приготовлю вам завтрак. Как насчет парочки толстых отбивных каждому?
– Отлично, – сказал Хорнблауэр.
– Сейчас вы пойдете наверх, – объявила миссис Мейсон, – а я пошлю вам служанку с горячей водой для бритья. Когда вы спуститесь вниз, завтрак будет готов. Мария, беги, разведи огонь.
В мансарде Хорнблауэр со странной веселостью посмотрел на Буша.
– Ваша постель за шиллинг стоит нетронутой. По моей вине вы за всю ночь не сомкнули глаз. Прошу простить меня.
– Это не первая моя бессонная ночь, – ответил Буш. Он не спал в ту ночь, когда они штурмовали Саману, часто в плохую погоду ему приходилось проводить на палубе по двадцать четыре часа кряду. А проживя месяц с сестрами в Чичестерском домике, не имея других дел кроме прополки сада и пытаясь по этой причине спать по двенадцать часов в сутки, он находил приятными разнообразные волнения сегодняшней ночи. Он сел на кровать, а Хорнблауэр заходил по комнате.
– Если будет война, вам частенько придется бодрствовать по ночам, – сказал Хорнблауэр.
Буш пожал плечами.
Стук в дверь возвестил о приходе служанки. В каждой руке она несла по кружке с горячей водой. На ней было большое, не по размеру, донельзя заношенное платье, доставшееся, видимо, от миссис Мейсон или Марии; волосы ее были всклокочены, но и она смотрела на Хорнблауэра круглыми глазами. Эти круглые глаза были слишком велики для ее тощего личика, и они следили за ходящим по комнате Хорнблауэром, ни разу не обратившись на Буша. Ясно, что Хорнблауэр был таким же героем для этого четырнадцатилетнего заморыша, как и для Марии.
– Спасибо, Сьюзи, – сказал Хорнблауэр.
Сьюзи неловко присела и выбежала из комнаты, бросив последний взгляд на Хорнблауэра.
Тот указал рукой на тазик и на горячую воду.
– Вначале вы, – сказал Буш.
Хорнблауэр, стащив сюртук и рубашку, приступил к бритью. Он скреб покрытые щетиной щеки, наклоняя голову то на одну, то на другую сторону. Говорить не хотелось. Хорнблауэр в молчании умылся, вылил воду в помойное ведро и отошел, пуская Буша побриться.
– Пользуйтесь случаем, – сказал Хорнблауэр. – Больше пинты пресной воды в неделю вы для бритья не получите.
– Ну и что? – ответил Буш.
Он побрился, тщательно поправил бритву и убрал вместе с остальными туалетными принадлежностями. Шрамы белели на его ребрах. Закончив одеваться, он взглянул на Хорнблауэра.
– Отбивные, – сказал тот. – Толстые отбивные. Идемте.
В столовой было накрыто на несколько человек, однако никто еще не спускался – очевидно, другие постояльцы миссис Мейсон завтракали позже.
– Одну минуточку, сэр, – сказала Сьюзи, просовывая голову в дверь, и тут же побежала на кухню.
Она вернулась с подносом, Хорнблауэр отодвинул стул попытался помочь ей, но она остановила его оскорбленным возгласом и исхитрилась благополучно поставить поднос на роковой стол, ничего не опрокинув.
– Я вам подам, сэр, – сказала она.
Сьюзи забегала между двумя столами, словно юнга с сезнями вдоль выбираемого каната. Кофейник, поджаренный хлеб, масло, джем, сахар, молоко, горчица, горячие тарелки и, наконец, большое блюдо, которое она водрузила перед Хорнблауэром. Сьюзи сняла крышку: там лежали отбивные, чей дивный аромат, до того скрываемый, заполнил комнату.
– Ах! – сказал Хорнблауэр, беря ложку с вилкой и собираясь раскладывать. – А ты завтракала, Сьюзи?
– Я, сэр? Нет, сэр. Нет еще, сэр.
Хорнблауэр остановился с ложкой в руке, переводя взгляд с отбивных на Сьюзи и обратно. Потом он положил ложку и запустил правую руку в карман штанов.
– Ты никак не можешь получить одну из этих отбивных? – спросил он.
– Я, сэр? Конечно нет, сэр.
– Тогда вот тебе полкроны.
– Полкроны, сэр!
Это было больше, чем дневная плата рабочего.
– За это я хочу, чтоб ты мне кое-что пообещала, Сьюзи.
– Сэр… сэр?..
Сьюзи держала руки за спиной.
– Бери деньги и пообещай мне, что при первой возможности, как только миссис Мейсон тебя отпустит, ты купишь себе что-нибудь поесть. Наполнишь свой маленький несчастный желудочек. Оладьи, гороховый пудинг, свиные ножки – все, что тебе захочется. Обещай мне.