Цикл «Миллениум». Книги 1-5 — страница 27 из 28

Исчезнувший близнец21–30 июня

Примерно у каждой восьмой беременной женщины есть шанс разрешиться двойней. Хотя в большинстве случаев один из зародышей погибает вследствие так называемого синдрома исчезнувшего близнеца. Другие теряют сестер и братьев на более поздних стадиях жизни – вследствие усыновления или ошибок в родильных учреждениях. Большинству разделенных пар никогда не суждено воссоединиться. Но известны случаи, когда разделенные близнецы впервые встречались друг с другом в зрелом возрасте. Что, к примеру, произошло с братьями Джеком Юфе и Оскаром Штором, впервые увидевшими друг друга на железнодорожной станции в 1954 году. Первый из них воспитывался в кибуце и некогда служил в израильской армии. Второй в свое время был активным членом гитлерюгенда. Скольким из нас еще недостает своей второй половины?

Глава 16

21 июня

Микаэль шел берегом реки по направлению к нючёпингскому отелю, представлявшему собой неприметное деревянное строение с коричневыми стенами и красной черепичной крышей. Это был даже не отель, а сельский домик для туристов, – как бы великолепно он ни смотрелся на берегу реки. В холле стоял макет ветряной мельницы. Стены украшали фотографии рыболовов-спортсменов в резиновых сапогах. На ресепшене девушка лет семнадцати в джинсах – очевидно, нанятая на лето – играла с мобильником. Микаэль было испугался, что она узнает его и растрезвонит о его появлении в какой-нибудь социальной сети. Но равнодушный взгляд девушки быстро его успокоил. Блумквист поднялся по лестнице на второй этаж и постучал в номер 214.

Часы показывали половину девятого вечера.

– Кто там? – спросил хриплый женский голос.

Микаэль представился – и она открыла.

В первую секунду Блумквист ужаснулся. Хильда фон Кантерборг выглядела чудовищно. С безумными глазами и торчащими в разные стороны волосами, она напоминала испуганного зверька. При том, что была довольно крупной дамой – с большой грудью и широкими плечами и бедрами, на которых непозволительно сильно натянулась ткань светло-голубого платья. На ее лбу и шее блестели капли пота. Кожа была покрыта пигментными пятнами.

– Очень любезно было с вашей стороны согласиться на встречу со мной, – сказал Микаэль.

– Любезно? – переспросила она. – Да я напугана. То, что вы рассказали Лотте, ужасно.

Микаэль попросил ее не уточнять, а сесть и успокоиться. Потом достал из сумки розовое вино и поставил на круглый дубовый столик возле открытого окна.

– Боюсь, оно нагрелось, пока я до вас добирался.

– Ничего, я пила и не такое.

Хильда удалилась в ванную, откуда вернулась с двумя дюралевыми бокалами.

– Не хотите составить мне компанию? – спросила она.

– Если вам это нужно, – уклончиво ответил Микаэль.

– Алкоголики не любят пить в одиночку. Так что можете считать это своей журналистской стратегией, – отозвалась Хильда, до краев наполняя его бокал.

Блумквист осушил его одним глотком, дабы убедить ее в серьезности своих намерений.

– Для начала я хотел бы гарантировать вам… – начал он, но Хильда тут же перебила:

– Никаких гарантий. Я скажу вам то, что считаю нужным, и только потому, что не в силах больше молчать.

Она осушила свой бокал и посмотрела ему в глаза. Все-таки эта женщина была по-своему очаровательна. В ней чувствовалась подлинная свобода – от всех условностей и общественного мнения. Рядом с такими дышится легче.

– Понимаю, – кивнул Блумквист. – Мне действительно не хотелось вас беспокоить, но… может, приступим прямо сейчас?

Она кивнула. Микаэль достал диктофон и нажал кнопку.

– Вы, конечно, знаете об Институте расовой биологии? – начала она.

– Господи, а кто о нем не знает? Чудовищное учреждение.

– Все так, но подождите возмущаться, господин звездный репортер. Все далеко не так плачевно, как вам представляется. Сейчас в нашей стране едва ли отыщется пара расовых биологов старой закваски, а сам институт расформировали еще в пятьдесят восьмом году. Но, как выяснилось, дело его не умерло. К сожалению, я узнала об этом слишком поздно. Когда меня привлекли к работе над «Проектом 9», я думала, что буду заниматься одаренными детьми, но… – Хильда опрокинула в рот остатки вина в бокале. – Не знаю даже, с чего начать…

– Просто говорите, – успокоил ее Блумквист. – Таким образом вы так или иначе все мне расскажете.

Хильда налила себе второй бокал, закурила сигарету «Голуаз» и озорно взглянула на гостя.

– Вообще-то курить в номерах запрещено. Но эту историю нельзя рассказывать без сигареты. Некоторые ученые уже в пятидесятые годы утверждали, что курить вредно, представляете?

– Совершенно невероятно! – театрально воскликнул Блумквист.

– Именно. Неудивительно, что у них была масса оппонентов. «Конечно, – говорили они, – курильщики часто болеют раком легких. Но ведь это совсем не обязательно связано с табаком. Возможно, если б они ели много зелени, эффект был бы тот же. Тут вы все равно ничего не докажете». «Врачи курят “Кэмел”» – была тогда такая реклама. А потом Хамфри Богарт и Лорен Бэколл[357] убедили нас окончательно, что курить – это круто. Тем не менее здесь есть что возразить, и эти аргументы не мелочь. Министерство здравоохранения Великобритании в последние два десятилетия пятнадцать раз регистрировало удвоение количества смертей от рака легких. И вот в Каролинском институте в Стокгольме проблему решили исследовать при помощи близнецов. Близнецы – идеальный материал для изучения влияния на человеческий организм генетики и среды. За каких-нибудь два года составили список с одиннадцатью тысячами близнецов. Испытуемых проверяли на предмет склонности к табаку и алкоголю. В целом опыт убедил нас, что курение и пьянство – не такое уж веселое дело, как может показаться на первый взгляд.

Хильда коротко рассмеялась, сделала глубокую затяжку и еще раз глотнула розового вина.

– Но этим дело не кончилось, – продолжала она. – Список пополнялся новыми именами, в том числе и близнецов, которые не проживали вместе. В тридцатые годы многих близнецов в Швеции разлучали при рождении, по причине бедности. Некоторые из них встретились потом в зрелом возрасте. Это был уникальный генетический материал, и не только для изучения различных болезней и их причин. Теперь у исследователей появилась возможность на новом уровне задаться некоторыми вечными вопросами. А именно: «Что есть человек? Какова роль генетики и среды в формировании личности?»

– Я читал об этом, – отозвался Микаэль, – и знаю о Национальном генетическом реестре. Все это было совершенно официально, разве не так?

– Абсолютно. Это были действительно важные исследования, но я хочу рассказать их предысторию. Пока реестр близнецов пополнялся, Институт расовой биологии сменил вывеску и стал называться Институтом медицинской генетики. Кроме того, он стал частью Уппсальского университета. Ян Арвид Бёёк, его последний директор, из профессора расовой биологии стал профессором медицинской генетики. И это было не просто сменой вывески. Наконец-то ученые господа стали заниматься тем, что хотя бы отдаленно походило на науку, – а не измерять человеческие черепа, подгоняя результаты под германошведскую расовую теорию.

– Но старые списки цыган и прочих нацменьшинств все еще сохранились?

– Они все еще сохранились, но не это самое страшное.

– А что?

– Сохранился сам подход. Возможно, не существует расы, превосходящей все остальные. Не исключено даже, что никаких человеческих рас не существует вообще. Тем не менее некоторые представители шведской нации почему-то трудолюбивее и способнее других. Почему? Неужели благодаря самому правильному на свете шведскому воспитанию? В любом случае в этом деле следует навести ясность. Заодно и определиться с тем, как нам следует воспитывать таких правильных шведов, которые не пьют розового вина и не курят «Голуаз».

– Звучит, во всяком случае, подозрительно.

– Нет, времена, конечно, изменились. И те, кто впадал в крайности в расовом направлении, теперь впадает в крайности в другом. И команда, прежде преданная расовым теориям, теперь уверовала в Маркса и Фрейда. Они назвали себя Институтом медицинской генетики – и тем самым только подчеркнули свою преемственность. Но теперь в приоритете оказались социальные факторы. Собственно, в этом нет ничего плохого. Особенно сейчас, когда классовые барьеры становятся все более непроницаемыми. Профессор социологии Мартин Стейнберг выводил личность из внешних обстоятельств. Тип личности матери плюс социальные факторы – вот и все, что формирует нас… Каждому понятно, что это далеко не так. Человек намного сложнее. Тем не менее господа из Института продолжали экспериментировать с целью установить, какая среда благоприятствует разведению самых совершенных шведов. Реестр близнецов стал их опорой. А потом появился американский психоаналитик Роджер Стаффорд…

– Я читал о нем.

– Это я слышала от Лотты. Но ведь вы никогда с ним не встречались, верно? Это был невероятно харизматичный тип, украшение любого светского салона. На женщин группы он производил неотразимое впечатление. Особенно на одну, ее звали Ракель Грейтц. Она тоже была психиатр и психоаналитик, и Ракель… о ней я могу рассказывать долго. Ради Ричарда Стаффорда она могла сделать все, что угодно. Не говоря о том, чтобы двигать его работу. И вот однажды ей пришла в голову идея искусственно разделять близнецов и помещать их в семьи с диаметрально противоположным социальным статусом. Напомню, что целью эксперимента было получение идеальных во всех отношениях шведов. Поэтому исходный материал отбирали особенно тщательно. Подходящих детей отыскивали в самых темных углах с фонарями. В ход пошли старые списки цыган и других кочевников, а также саамов, среди которых в первую очередь обращали внимание на людей, которых даже расовые биологи не решились подвергнуть принудительной стерилизации[358]. Искали мужчин и женщин с высокими показателями интеллекта или какими-либо другими выдающимися способностями, у которых рождались близнецы. Группа хотела – как бы цинично это ни звучало – получить самый первосортный материал для исследований.

Тут Микаэль вспомнил талантливого гитариста, которого называла ему Лисбет.

– И среди разделенных пар были Лео Маннхеймер и Даниэль Бролин?

Хильда фон Кантерборг молча смотрела в окно.

– Да. И это из-за них вы пришли сюда, ведь так? – Она перевела взгляд на Микаэля. – Не слишком умно было рассказывать Лотте, что Лео больше не Лео. Хотя… по правде говоря, я в это не верю. Не могу поверить. Вы знаете, что Андрес и Даниэль Бролин, – так их когда-то звали – вышли из невероятно музыкальной цыганской семьи. Их мать Розанну природа одарила просто фантастическим голосом. Сохранились записи ее песен. Розанна поет «Strange Fruit» Билли Холидей так, что сердце просто рвалось из груди. Она скончалась спустя несколько дней после появления братьев на свет от родильной горячки. Розанна никогда не училась в гимназии, но нам удалось найти ее аттестат за курс средней школы. Она была первой во всем. Отца звали Кеннет. Он страдал маниакально-депрессивным психозом, но виртуозно играл на гитаре. Судя по всему, не отличался ни агрессивностью, не бесчувственностью. Обыкновенный пьяница, которому оказалась не по силам забота о близнецах. Поэтому братьев и поместили в детский дом в Йевле, где они попали на глаза Ракель Грейтц, которая их разлучила. Не знаю и не хочу знать, каким образом она и Мартин Стейнберг отыскивали эти несчастные пары. Но с Даниэлем и Андресом, которого потом окрестили Лео, все получилось особенно ужасно.

– То есть?

– В этом была какая-то чудовищная несправедливость. Даниэль еще несколько лет оставался в детском доме, преже чем попал в лапы одного недалекого фермера гдето за Хюдиксваллем, которому в хозяйстве требовались рабочие руки. Нет, жена у фермера была, но она исчезла вскоре после пояления в семье мальчика. И то, что происходило дальше, мы можем с уверенностью назвать эксплуатацией детского труда. Даниэль и его приемные братья работали с утра до вечера, не имея порой возможности даже посещать школу. Лео же при этом попал в богатую и влиятельную семью в Нокебю.

– То есть к Херману и Вивеке Маннхеймер?

– Совершенно верно. Херман был достаточно влиятелен, чтобы стереть Мартина Стейнберга в порошок. Одним из непременных условий эксперимента было, чтобы приемные родители ничего не знали о происхожении детей, в особенности о том, что у них есть братья или сестры. Но Херман Маннхеймер был слишком крупной фигурой. А может, имел своего человека в группе… Так или иначе Мартин прогнулся. Вернее сказать, сломался. Он взял с Хермана слово молчать и рассказал ему все. Вышло только хуже. Херман Маннхеймер с детства презирал цыган и прочих «бродяг», как он выражался. Поэтому стал мучиться сомнениями и в конце концов, втайне от Ракель и Мартина, спросил совета у своего компаньона Альфреда Эгрена.

– Теперь я понимаю, – сказал Микаэль. – И каким-то образом тайну Лео узнал Ивар Эгрен.

– Да, но это случилось позже. А тогда Ивар страшно завидовал талантам Лео, которого считали куда более перспективным специалистом. И – об этом не стоит забывать – уже в то время делал все возможное, чтобы сместить Лео и посадить на его место кого-нибудь другого. Вокруг семейства Маннхеймеров образовалось нечто вроде минного поля, и тогда на помощь призвали моего коллегу Карла Сегера.

– Но если Херман Маннхеймер был таким неисправимым идиотом, зачем он вообще взял мальчика?

– Херман был реакционером в худшем смысле этого слова, однако не бессердечным циником. Я уверена в этом, несмотря на все то, что случилось с Карлом. Но Альфред Эгрен… это порядочная свинья и расист. Разумеется, он стал отговаривать Хермана. И тот непременно послушался бы, не поспей вовремя документы о невероятной моторике и прочих выдающихся способностях мальчика. Кроме того, Вивека была без ума от этого ребенка.

– То есть Лео считался вундеркиндом уже тогда?

– Можно сказать и так. Видели бы вы этого семимесячного младенца с сияющими глазами – о каких сомнениях можно было говорить!

– Но в персональном акте Лео Херман Маннхеймер значится его биологическим отцом. Не понимаю, как они с Вивекой выкрутились, ведь ребенок был усыновлен достаточно поздно.

– Разумеется, ближайшие друзья и соседи Маннхеймеров знали правду. Но молчание стало для них делом чести. Всем было известно, как тяжело переживала Вивека невозможность иметь собственных детей.

– А сам Лео знал, что он усыновлен?

– Он узнал об этом в возрасте семи или восьми лет, когда сыновья Альфреда Эгрена стали его дразнить. Вивеке пришлось рассказать ему все. Но она просила Лео сохранить все в тайне – ради чести семьи.

– Понимаю.

– Такие семьи обычно заботятся о своей чести.

– Но Лео страдает гиперакузией…

– Он страдает от того, что мы сегодня называем гиперчувствительностью. Он невероятно чувствительный. Окружающий мир всегда был для него слишком груб, поэтому Лео так любил уединение и рос одиночкой. Иногда мне кажется, что Карл был его единственным другом. На том этапе работы ни я, ни Карл, ни другие молодые психологи и не подозревали о сути эксперимента. Мы полагали, что занимаемся группой одаренных детей. Не знали даже, что имеем дело с близнецами. Дело организовали так, что каждый из нас встречался только с одним из представителей пары. Но постепенно правда стала доходить и до нас, до кого раньше, до кого позже, я бы так сказала. Карл переживал ее особенно тяжело, потому что имел дело с Лео. Остальные близнецы как ни в чем не бывало жили порознь, но Лео оказался особенным. Как и остальные, он не знал о существовании брата-близнеца, однако остро ощущал его отсутствие. И Карл, быть может, страдал не меньше его. «Я этого не вынесу», – повторял он. И постоянно спрашивал меня о Даниэле. Я отвечала, что тот тоже мучается одиночеством и проявляет признаки депрессии. «Мы должны им все рассказать», – ответил на это Карл. Тогда я объяснила ему, что тем самым мы испортим все дело. Но Карл продолжал настаивать и в конце концов совершил самую большую ошибку в своей жизни. Он пошел к Ракель и…

Тут Хильда открыла вторую бутылку, хотя первая еще не была выпита.

– …Ракель Грейтц, – продолжала она, – выглядит человеком, на которого можно положиться. Но Лео она лгала всю жизнь. Они общались все эти годы – рождественские обеды и все такое… Но на самом деле Ракель была холодна как лед. Именно из-за нее я торчу в этом отеле под чужим именем, дрожу от страха и пью вино. Она всегда держала меня под прицелом – то запугивала, то задабривала. Она гналась за мной по пятам, когда я бежала сюда. Я видела ее на улице…

– Итак, Карл пошел к ней, – напомнил Микаэль, чтобы направить разговор в нужное русло.

– Да, он выпятил грудь и объявил, что откроет близнецам правду, чего бы это ему ни стоило. Спустя несколько дней он был застрелен на охоте, как дикий зверь.

– То есть вы полагаете, что это было убийство?

– Не знаю. Я всегда отрицала это. Наверное, просто боялась признаться себе в том, что имела дело с убийцами.

– Но вы всегда это подозревали, разве не так?

Хильда не отвечала. Она пила свое розовое вино и смотрела в окно.

– Я читал материалы следствия, – продолжал Микаэль. – Для меня все выглядело подозрительным уже тогда, а теперь появился и мотив. Здесь не обошлось без вмешательства Маннхеймера, Эгрена, Грейтц – всей этой клики. Другого объяснения я найти просто не могу. Они рисковали. Они боялись, что их преступный замысел откроется, когда самые близкие друг другу люди разделялись, словно ножом по живому… Они были вынуждены пойти на этот шаг ради спасения своей репутации.

Хильда фон Кантерборг посмотрела на него испуганно и ответила далеко не сразу.

– Но цена… она оказалась слишком высока. Лео так и не стало лучше. Несмотря на все те деньги, которые потратили на его лечение. Они не сделали его счастливым. Его самооценка так и осталась низкой. Он с неохотой вошел в семейный бизнес, где позволял любому идиоту, вроде Ивара Эгрена, издеваться над собой.

– А его брат, Даниэль?

– Этот оказался сильнее. Возможно, именно потому, что ему пришлось тяжелей. Все, что доставалось Лео задаром – книги, музыка, образование, – Даниэль вырывал у судьбы зубами. Ему выпала нелегкая доля – ненавистная работа, побои братьев… Он всегда чувствовал себя изгоем, одиночкой.

– Что с ним сталось?

– Он бежал от отчима и вышел из эксперимента. Меня, как вы знаете, тоже попросили из группы. Так что могу только догадываться, что сталось с Даниэлем дальше. Накануне ухода я наводила о нем справки в Академии музыки в Бостоне. С тех пор я ничего о нем не слышала, пока…

– Пока что?

Микаэль понял, что беседа подошла к кульминационному моменту. Он почувствовал это по тому, как Хильда вертела в руках бокал, и по дикой искорке, вдруг загоревшейся в ее глазах.

– Что?

– Я сидела дома и пила. Это случилось в декабре, полтора года назад. Просто открыла утреннюю газету и решила пропустить бокал-другой. В этот момент зазвонил телефон. Руководство проекта запрещало нам представляться детям под своими настоящими именами, насчет этого указания были самые строгие. Но я… я пила уже тогда… и, наверное, поэтому, а может, просто по забывчивости несколько раз назвала Даниэлю свое настоящее имя. Поэтому ему и раньше удавалось выйти со мной на связь. И вот он позвонил опять, на этот раз совершенно неожиданно. И сказал, что все понял.

– Что понял?

– Что у него есть Лео, брат-близнец.

– Зеркальный близнец, ведь так?

– Да, только тогда он этого не знал. Это вообще не имело никакого значения – на том этапе, по крайней мере. Даниэль был страшно взволнован и спрашивал меня, знала ли я. Что я могла ему на это сказать? Я долго не решалась, но потом ответила утвердительно, и он долго молчал. Наконец сказал, что никогда не сможет меня простить, и положил трубку. Мне хотелось кричать, упасть на пол и умереть. Его номер отобразился у меня на дисплее, поэтому я перезвонила. А потом приехала в тот отель в Берлине и спросила Даниэля Бролина. Я пыталась выйти на него всеми правдами и неправдами. Но у меня ничего не вышло.

– Думаете, они с Лео встретились?

– Не могу в это поверить, несмотря ни на что.

– Почему вы так говорите?

– Потому что иначе быть просто не могло. Многие из наших близнецов встретились уже взрослыми. Это почти неизбежно в эпоху «Фейсбука» и «Инстаграма». Сейчас информация распространяется быстро, да и журналисты любят такого рода истории. Но никто из наших близнецов так и не узнал о проекте. В каждом отдельном случае находилось объяснение – пусть ложное, но подготовленное с самого начала. Ну, а журналистов, как всегда, интересовал только сам момент встречи. Поэтому до сих пор никто из экспериментаторов не пострадал. Ничья репутация не была замарана, никто не понес ответственности. Честно говоря, не представляю себе, как вам удалось докопаться до сути. В случае с Лео и Даниэлем все, как никогда, строго придерживались подписки о неразглашении.

Микаэль глотнул розового вина, хотя и не любил его, и задумался, как бы поточней сформулировать ответ. Он прозвучал в сочувственном тоне:

– Полагаю, Хильда, вы выдаете желаемое за действительное. Лично я почти уверен, что они встретились. Но кое-что меня настораживает. Один из моих друзей хорошо знает Лео Маннхеймера, – предосторожности ради Микаэль заговорил о Малин в мужском роде. – И он утверждает, что из левши Лео вдруг стал правшой. Я уже говорил об этом вашей сестре. Кроме того, за неправдоподобно короткий срок он превратился в настоящего виртуоза игры на гитаре.

– То есть сменил инструмент! – Хильда даже вздрогнула от неожиданности. – И теперь вы хотите сказать…

– Я всего лишь спрашиваю вас, какие выводы вы сделали бы сами, если б не прятали голову в песок, как страус.

– Ну… я бы… если, конечно, вы говорите правду… предположила бы, что Лео и Даниэль поменялись местами.

– С какой стати?

– Ну… – Хильда морщила лоб, подыскивая слова. – Оба они в высшей степени одаренные личности. К тому же склонны к меланхолии. Сменить контекст – мне кажется, это было бы интересно для них обоих. Помню, Карл говорил о том, что Лео чувствует себя пленником той роли, которую вынужден играть в обществе и которая совершенно не соответствует его натуре.

– А Даниэль?

– Даже не знаю… Но полагаю, ему тем более было бы интересно окунуться в мир Лео.

– Он ведь был страшно зол на вас, когда разговаривал по телефону? Неудивительно. Бедняжка был батраком на ферме, в то время как Лео рос в богатом доме…

– Все это так, но… – Хильда посмотрела на бутылку, словно испугалась, что вина в ней осталось ненадолго. – Вы должны помнить, что оба мальчика – невероятно чувствительные натуры с сильно развитой эмпатией. Мы с Карлом часто говорили об этом. При этом они буквально созданы друг для друга. Так что их встреча, если она и в самом деле произошла, должна была вылиться в поистине фантастическое событие. Самое яркое из того, что когда-либо происходило с каждым из них.

– То есть вы совершенно не допускаете неприятных моментов их знакомства?

Хильда покачала головой. Слишком напряженно, как показалось Микаэлю, для уверенного отрицания.

– Вы рассказывали кому-нибудь о звонке Даниэля?

Хильда молчала, зажигая новую сигарету от окурка старой.

– Нет, – ответила она. – Я не имею больше дела с Национальным реестром. Кому же мне было рассказывать?

– Но вы сами только что говорили, что к вам нередко захаживала Ракель Грейтц.

– Ей я тем более ничего не стала бы сообщать. Я и без того боялась ее достаточно.

Микаэль задумался, подыскивая лучшую формулировку для следующей просьбы. В результате она прозвучала резче, чем ему хотелось.

– Вы должны разъяснить мне еще одну вещь.

– Это касается Лисбет Саландер?

– Откуда вы знаете?

– Но… вы работаете вместе и, кажется, не делаете из этого тайны.

– Она тоже была замешена в ваш проект?

– Да. И причиняла Ракель Грейтц больше неприятностей, чем все остальные, вместе взятые.

Декабрь, полтора года назад

Итак, Лео Маннхеймер впустил в квартиру человека, как две капли воды похожего на него. На госте было потрепанное черное пальто с меховым воротником, серые костюмные брюки и видавшие виды красно-коричневые ботинки. В прихожей он снял шапку и пальто и положил на пол гитару. Лео не носил таких пышных бакенбардов и не имел такого румянца, но эти различия лишь подчеркивали их пугающее сходство. Это было все равно что увидеть себя в новом обличье. У Лео Маннхеймера закружилась голова и по спине потекли струйки холодного пота. Глядя на руки и пальцы незнакомца, его так и тянуло подвести того к зеркалу. Чтобы сличить каждую морщинку, каждую складку на их лицах.

Но еще больше не терпелось ему наброситься на гостя с расспросами. Говорить и говорить, выплескивая на него все свои сомнения и страхи. Он вспомнил об их слаженном дуэте. Этому человеку всю жизнь недоставало Лео, боже мой! Как это походило на ощущения самого Лео, которому всегда казалось, что он присутствует в мире не полностью…

– Но… как такое возможно? – начал было он и запнулся.

– Я полагаю… – пробурчал незнакомец.

– Что ты полагаешь?

– Что мы жертвы некоего эксперимента.

Лео с трудом понимал, что он такое говорит. Ему припомнился тот солнечный осенний день и разговор Карла с отцом на лестнице. Он покачнулся, падая на красный диван под полотном Брура Юрта[359]. Гость опустился в кресло рядом до того знакомым движением, что Лео снова вздрогнул.

– Я догадывался, что здесь что-то не так, – пробормотал он.

– Ты знал, что тебя усыновили?

– Мама рассказывала мне об этом, – кивнул Лео.

– Но при этом ты не подозревал о моем существовании?

– Абсолютно, правда…

– Что?

– Я что-то такое чувствовал… Иногда видел во сне. Я думал, искал разные объяснения… Где ты вырос?

– У одного фермера, неподалеку от Хюдиксвалля. Потом переехал в Бостон.

– В Бостон, – механически повторил Лео.

Он не знал, чье это сердце стучит так громко, его или мужчины в соседнем кресле.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – предложил Лео.

– Не откажусь.

– Тогда, может, шампанского? Хорошо согревает кровь.

– Звучит заманчиво.

Лео поднялся и направился было на кухню, но остановился на полпути, сам не зная зачем. Он был слишком смущен, сбит с толку, чтобы понимать, что делает.

– Прости, – пробормотал он.

– За что?

– Я был в шоке. Я… я даже не спросил, как тебя зовут.

– Дэн, – ответил мужчина. – Дэн Броуди.

– Дэн, – одними губами повторил Лео. – Дэн…

Он вернулся с бутылкой «Дом Периньон» и двумя бокалами, но разговор еще долго не клеился. Снаружи падал снег. Там раздавались веселые голоса и музыка, сигналили автомобили. Братья улыбались, осушая бокал за бокалом, и постепенно открывались друг другу. Вскоре они заговорили на темы, которые ни с кем прежде не решались затрагивать. Их беседа становилась все непринужденнее, развиваясь в самых непостижимых направлениях. Они и сами не заметили, как стали перебивать друг друга, захлебываясь словами, которых все равно казалось мало. Их беседа затянулась за полночь и перекинулась на утро. Лишь изредка они прерывались, чтобы перекусить или поиграть дуэтом. Их музыкальные паузы длились порой часами, и эти часы были для Лео счастливейшими в жизни.

Он привык к одиночеству. Ежедневно музицировал подолгу, но всегда один. Дэну же приходилось играть и с любителями, и с виртуозами-профессионалами, с упрямыми и податливыми, чуткими и тугоухими, «узкими специалистами» и теми, кому удалось освоить все разновидности джаза. Иные из них могли сменить тональность посередине пассажа и улавливали малейшее изменение ритма. Но никогда еще у него не было столь понимающего партнера, который на ходу улавливал бы любую его идею. Они ведь не только плакались друг другу в жилетку, но обменивались опытом по части музыки. Несколько раз, не в силах совладать с возбуждением, Лео взбирался на стул и провозглашал самые неслыханные тосты.

– Я счастлив! – кричал он. – Ты такой замечательный, ты чертовски замечательный!

У Лео словно выросли крылья. Никогда он еще не бывал так дерзок в своих импровизациях. Дэн, пожалуй, был профессиональнее его, но Лео добавлял его музыке огня. Иногда братья музицировали, не прерывая беседы.

Каждый из них, рассказывая другому о своей жизни, открывал в ней нечто такое, чего не видел раньше. Казалось, их истории сливаются, придавая одна другой новые оттенки. Причем далеко не всегда – как ни тяжело было Дэну сознаваться в этом – приятные. Иногда он завидовал брату. Вспоминал, как голодал в детстве, и свой побег из дома фермера… В голове крутилась одна-единственная фраза Хильды фон Кантерборг, сразу запавшая ему в голову: «Наше дело – изучать, а не вмешиваться». А когда Лео стал рассказывать ему, что вынужден был стать совладельцем – «вынужден был стать совладельцем!» – фонда Альфреда Эгрена, вместо того чтобы заниматься музыкой, Даниэля впервые захлестнула волна праведного гнева. Он справился. Поводов для радости и умиления было куда больше. Это Рождество стало самым счастливым в жизни обоих. Встретить брата-близнеца, который думает, чувствует, слышит так же, как и ты, – возможно ли большее чудо! А музыка! О ней они могли говорить до бесконечности, увлекаясь, захлебываясь, углубляясь в им одним понятные темы. Под конец уже и Дэн взбирался на стул и провозглашал тосты.

Они поклялись отныне никогда не разлучаться. Они дали друг другу еще немало высокопарных клятв, которые тем не менее помогли им понять, что же произошло на самом деле. Они во всех подробностях обсудили «докторов», которые навещали их в детстве, – их вопросы, тесты, фильмы. Дэн первым делом вспомнил о Хильде фон Кантерборг, а Лео рассказал о Карле Сегере и Ракель Грейтц, которая поддерживала с ним связь на протяжении всей жизни.

– Ракель Грейтц? – переспросил Дэн. – Как она выглядит?

И когда Лео рассказал ему о родимом пятне на шее, Дэн так и застыл с разинутым ртом. Он понял, что тоже видел Ракель Грейтц. Этот момент запомнился ему на всю жизнь. Было семнадцатое декабря, одиннадцать часов вечера. Улица лежала темная и тихая, даже снегопад к тому времени прекратился; где-то далеко тарахтели снегоуборочные машины…

– Тебе не кажется, что она немного ведьма? – спросил Дэн.

– Пожалуй, – вздохнул Лео. – Во всяком случае, в ней есть что-то жуткое. Мне всегда было не по себе рядом с ней.

– Тем не менее вы продолжаете встречаться.

– Мне трудно ей отказать, – виновато ответил Лео.

– Понимаю, – кивнул Дэн.

– И потом, Ракель была единственным связующим звеном между мной и Карлом. Она много мне о нем рассказывала. Она знала, что я хотел бы от нее услышать. На следующей неделе мы с ней встречаемся за рождественским обедом.

– И ты никогда не расспрашивал ее о своем происхождении?

– Тысячи раз, но она всегда повторяла одно и то же.

– …что тебя оставили в детском доме в Уппсале и твои биологические родители неизвестны.

– Я звонил в этот чертов детский дом, и там подтвердили эту информацию.

– А насчет цыган?

– Ракель говорила, что это пустые сплетни.

– Она лгала.

– Понятное дело. – Лицо Лео исказила злобная гримаса.

– В этой паутине Ракель – что-то вроде паука, тебе не кажется?

– Может быть.

– Мы с тобой должны это выяснить.

Так в доме на Флорагатан был заключен их тайный союз, целью которого была месть. И когда воскресный вечер перешел в ночь, неожиданно сменившуюся утром понедельника, братья поклялись никому не рассказывать об этой их встрече. После рождественского обеда Лео должен был пригласить Ракель к себе домой и усыпить ее бдительность, в то время как Дэн спрячется в соседней комнате. И дальше братья перейдут ко второму пункту своего коварного плана.

* * *

Хильда фон Кантерборг пила один бокал за другим, но, казалось, совсем не пьянела. Тем не менее она дрожала как осиновый лист. На лбу и груди блестели капли пота.

– Ракель Грейтц и Мартин Стейнберг, как и всегда, работали и с однояйцевыми близнецами, и с «двойняшками». Эти группы подлежали сравнению. Лисбет Саландер и ее сестра Камилла были включены в один из реестров Института медицинской генетики. Как объекты исследования, девочки казались идеальны. К матери Агнете также не возникло никаких претензий, но что касается отца…

– Он был настоящим монстром, – подсказал Микаэль.

– Высокоодаренным монстром, добавила бы я. И это делало девочек особенно интересными. Ракель хотела разлучить их, она была просто одержима этой идеей.

– Несмотря на то что обе девочки жили в родительском доме с матерью…

– Несмотря на это. Прошу понять меня правильно, я нисколько не защищаю Ракель, но… аргументов определить Лисбет в приемную семью находилось более чем достаточно. Отец, Залаченко, был буйный алкоголик.

– Его история мне хорошо известна.

– Я знаю, что она хорошо вам известна. Это был самый настоящий ад, Микаэль. Дело не только в буйстве отца и непрестанном насилии. Камилла с самого начала оставалась любимой дочерью Залаченко, и это наложило роковой отпечаток на отношения между сестрами. Сделало их врагами едва ли не с самого рождения.

Микаэль вспомнил Камиллу и убийство своего молодого коллеги Андрея Зандера и глотнул вина.

– Таким образом, – продолжала Хильда фон Кантерборг, – имелись все основания поместить сестер в разные семьи.

– Но Лисбет любила маму, – заметил Блумквист.

– Поверьте мне, я достаточно знала эту семью, – возвысила голос Хильда. – Быть может, Залаченко и удалось сломить Агнету, и в его присутствии она вела себя тише воды ниже травы. Но в отношении своих детей эта женщина была борцом! Ей угрожали. Ей предлагали деньги. Она получала неприятные письма с печатями государственных организаций, но упорно отказывалась участвовать во всем этом. «Лисбет останется со мной, – таков был ее неизменный ответ. – Я не предам ее». Она упиралась руками и ногами, благодаря чему процесс затянулся дольше, чем следовало. А дальше – с какой стороны ни посмотри – разлучать девочек стало поздно. Но Ракель не хотела сдаваться и вызвала меня в качестве посредника.

– Что же произошло?

– Мне трудно об этом говорить, потому что к тому времени я успела хорошо сблизиться с Агнетой. Мы стали подругами. Я так же, как она, боролась за то, чтобы Лисбет осталась с ней. Но Ракель упорствовала, и однажды вечером появилась у меня в сопровождении своего великана, Беньямина Форса.

– Это еще кто такой?

– Бывший соцальный работник и верный пес Ракель Грейтц. Не бог весть какой интеллектуал, зато ростом под два метра, широк в плечах и не в меру лоялен по отношению к своей начальнице. В свое время она помогла ему, когда Форс потерял сына в автокатастрофе, и за это он готов ради нее на все. Беньямину что-то около пятидесяти пяти, но он по-прежнему в прекрасной форме. Вообще, он по-своему чувствителен и даже нежен, иногда до смешного… Но Ракель от него нужно совсем другое. И в тот вечер на Лундагатан… – Хильда запнулась и глотнула розового вина.

– Да?

– Стоял октябрь, и было довольно холодно. Собственно, все произошло спустя несколько дней после гибели Карла. В тот день я ушла на вечер его памяти, что, конечно, не было случайным совпадением. Ракель тщательно спланировала и подготовила всю операцию. Камилла ночевала у подруги; дома были только Агнета и Лисбет. Девочке на тот момент исполнилось шесть лет. У нее ведь день рождения в апреле, если не ошибаюсь? Так вот… Мать с дочерью пили на кухне чай с тостами, и снаружи, на Шиннарвиксбергет, сильно мело.

– Откуда вы все это знаете?

– У меня целых три источника. Наш официальный рапорт – наименее надежный из них. Кроме него – версия Агнеты. Мы много говорили с ней о том вечере.

– А третий источник?

– Сама Лисбет.

Микаэль взглянул на нее с удивлением. Он знал, как неохотно Лисбет рассказывает о своей жизни. Сам Блумквист до сих пор ничего не слышал об этом вечере. Даже от Хольгера Пальмгрена.

– Так что же все-таки там произошло?

– Должно быть, тому минуло вот уже десять лет, – продолжала Хильда фон Кантерборг. – Тогда Лисбет много расспрашивала меня о своей матери, и я рассказывала ей все, что могла. Я представила Агнету как сильную и умную женщину, и Лисбет это явно понравилось. Мы долго беседовали с ней у меня дома, в Сканстулле, прежде чем Лисбет рассказала мне эту историю. Для меня это было как удар ниже пояса.

– А Лисбет знала, что вы имели отношение к Национальному реестру?

– Нет, – отвечала Хильда, открывая третью бутылку. – Она ничего не знала. Даже имени Ракель Грейтц никогда не слышала. Она полагала, что все это – злоупотребления органов опеки. Об опытах над близнецами ей также ничего не было известно. И я… – Хильда в задумчивости постучала по своему бокалу.

– Вы утаили от нее правду.

– Я была связана подпиской о неразглашении, Микаэль. Кроме того, я не хотела последовать за Карлом.

– Понимаю, – кивнул Блумквист.

Он отдавал ей должное. Он понимал, чего ей стоило решиться на эту встречу, и не осуждал ее.

– Так что же там все-таки произошло? – повторил журналист.

– На Лундагатан, вы имеете в виду?

– Да.

– Дул сильный ветер, как я уже сказала. Папаша побывал дома за день до того, поэтому у Агнеты были синяки на животе и ниже. Они с Лисбет пили чай на кухне. Когда позвонили в дверь, обе очень испугались, потому что подумали, что вернулся Залаченко.

– Но это была Ракель Грейтц, – догадался Микаэль.

– Ракель с Беньямином, что было немногим лучше. Ракель объявила с порога, что забирает Лисбет. Якобы чтобы ее защитить, и сослалась на какие-то статьи в законе. А потом началось самое ужасное.

– То есть?

– Лисбет поняла, что ее обманывают, но что она могла сделать? Поначалу, когда Ракель Грейтц приносила ей разные тесты, Лисбет ей верила. Ракель… видите ли… о ней можно говорить разное, но она буквально излучала силу и власть – с этим невозможно поспорить. Высокая, прямая и с этим пылающим родимым пятном на шее, она выглядела как королева. Полагаю, Лисбет очень надеялась, что такая женщина сможет обуздать папу и помочь ей и Агнете. Это потом она поняла, что Ракель не лучше других.

– Которые молча наблюдали за тем, как Залаченко издевается над женой.

– Именно. А теперь Ракель вызвалась увезти Лисбет в безопасное место. Лисбет! Ракель даже достала шприц с «Диазепамом». Решила усыпить девочку, чтобы избежать ненужных проблем. И тут Лисбет словно сошла с ума. Она укусила Ракель за палец, забралась на стол в гостиной, который стоял возле стены, открыла окно и выпрыгнула наружу. По счастью, они жили всего лишь на втором этаже. Но Лисбет – маленькая, хлипкая девочка – пролетела два с половиной метра. На ней были джинсы, футболка – и никакой обуви, только чулки. А на улице, как я уже сказала, была буря. Лисбет приземлилась на ноги, на корточки, но ее занесло вперед, так что она ударилась головой. Правда, тут же поднялась и убежала. Так она бежала и бежала, спотыкаясь и петляя, – вниз, к Шлюзу и Гамла Стану, пока не оказалась на площади Мюнторгет, возле Замка, совершенно продрогшая и насквозь промокшая. Думаю, тогда она переночевала в каком-нибудь подъезде. В общей сложности она провела на улице два дня, – Хильда вздохнула. – Послушайте…

– Что?

– У меня был такой тяжелый день… Не могли бы вы спуститься на ресепшен и принести еще пару бутылок пива? Так хочется чего-нибудь холодненького…

Микаэль набычился, однако кивнул и вышел в коридор. Он спустился в холл, где, к своему удивлению, не только прикупил шесть бутылок «Карлсберга», но и умудрился отправить шифрованное сообщение следующего содержания: «Женщину с родимым пятном на шее, которая хотела тебя забрать, зовут Ракель Грейтц. Она психоаналитик и психиатр и некогда занималась Реестром». Убедившись, что всё в порядке, Микаэль вернулся в номер Хильды фон Кантерборг, чтобы дослушать ее историю.

Глава 17

21–22 июня

Лисбет отмечала свое освобождение в баре ресторана «Опера», но вечер не клеился. Слева от нее веселилась группа девушек в белых венках – вероятно, свита невесты. Их заливистый смех – совсем как в Кунгстредсгордене в воскресный день – доводил ее до белого каления. В довершение всего появился мужчина с огромной черной собакой.

Лисбет пришла сюда за выпивкой. Возможно, помимо всего прочего, она рассчитывала развеяться в гуще народа, но это не сработало. Саландер настороженно косилась на группу за соседним столиком. Может, прихватить кого-нибудь из них с собой? Не важно, мужчину или женщину…

Она посмотрела на свой мобильник. Только что поступил мейл от Ханны Бальдер – матери Августа, ребенка с фотографической памятью, который стал свидетелем убийства собственного отца в доме на Ингерё. Мальчик вернулся домой после долгого пребывания за границей и чувствовал себя, по словам матери, «вполне сносно, с учетом всего того, что ему пришлось пережить». Звучало обнадеживающе, хотя у Лисбет не шли из головы стеклянные глаза Августа, видевшие больше, чем следовало. От этого можно прятаться сколько угодно. Но есть вещи – как ни горько это признать, – которые врезаются в память намертво. От них не отделаться. Хочешь не хочешь – с ними придется жить. Как с тем мальчиком, который бился головой о стол в штормовую ночь на острове Ингарё. Сейчас Лисбет хотелось сделать то же самое – с размаху стукнуться лбом о барный столик. Но она сдержалась и только еще крепче стиснула зубы.

В этот момент Саландер заметила, что обратила на себя внимание одного из гостей – молодого блондина в синем костюме.

– Ужасно выглядишь, – заметил он, подсаживаясь к ней.

Далее последовали комментарии насчет ее потрескавшихся губ и кругов под глазами, что в любом случае нельзя было назвать хорошей идеей. Тем не менее Лисбет не удостоила молодого человека ни единым уничтожающим взглядом, потому что в этот момент получила шифрованное сообщение от Микаэля Блумквиста. Прочитав его, она несколько секунд сидела и смотрела в одну точку. А потом встала, оттолкнула навязчивого блондина и вышла на улицу.

Был чудесный летний вечер, где-то неподалеку играла музыка, но Лисбет ничего этого не замечала. Она набрала интересующее ее имя в «Гугле», но это ничего не дало: вероятно, Ракель хорошо позаботилась о сохранности персональных данных. Собственно, большой проблемы это не составляло. Все мы так или иначе оставляем следы. А в Интернете часто забываем об осторожности. Можно было попытаться, например, выйти на сайт какого-нибудь книжного магазина, где Ракель Грейтц когда-нибудь покупала книги. Но в тот момент, на мосту Стрёмбрун, на пути к Гамла Стану, Лисбет ничего не могла поделать. Поэтому все, что ей оставалось, – сосредоточиться на чем-нибудь другом. Например, на Драконе.

Лисбет вспомнила, как однажды бежала по городу в одних носках и вдруг оказалась перед огромной церковью, которая стояла окутанная светом посреди ночного Стокгольма. Это была церковь Святого Николая, но тогда она еще не знала об этом. Лисбет вошла в ворота, чтобы хоть немного отдохнуть и согреться. Она миновала огромную колонну, пересекла внутренний двор и вступила под своды высотой до самого неба. Первым ее желанием было спрятаться, забиться в какой-нибудь темный угол, где она могла бы отсидеться, не привлекая ничьего внимания.

В этот самый момент Саландер увидела деревянную скульптуру, изображающую всадника с поднятым мечом. Под копытами его коня лежал поверженный змей, рядом стояла женщина. Тогда Лисбет еще не знала, что эта известная на весь мир скульптура представляет святого Георгия. Собственно, тогда ей не было никакого дела ни до святых, ни до их статуй. Шедевр неизвестного резчика девочка поняла по-своему. Дракон – из всей группы наиболее отчетливо она запомнила именно его – лежал на спине, проткнутый копьем. А рыцарь с бесстрастным лицом заносил над ним меч. Зверь выглядел настолько беззащитным, что Лисбет невольно вспомнила о своей матери.

Агнета – именно ее Лисбет и увидела тогда в этом образе. И поняла, что должна помочь ей во что бы то ни стало. Даже если ради этого придется самой перевоплотиться в Дракона, чтобы, извергнув изо рта сноп пламени, уничтожить рыцаря вместе с его конем. Потому что рыцарь, конечно, был отец – Зала. Воплощенное зло, уничтожившее ее жизнь.

Но и это было не все. В группе оставалась еще одна фигура, которую легко было не заметить, поскольку она стояла несколько в стороне. Она представляла собой женщину с короной на голове и с книгой в руках. Лицо женщины ничего не выражало, и это поразило девочку больше всего. Как будто дама в короне взирала не на битву, а на безмятежный морской пейзаж. Но самым странным было, как выяснилось позже, что женщина изображала спасенную рыцарем жертву Дракона. Этого Лисбет так и не смогла понять. В ее представлении дама в короне больше всего походила на «докторшу» с родимым пятном на шее, бесстрастно взиравшую на чужое несчастье. Как и все остальные, впрочем.

И сейчас Лисбет думала, что уже тогда все понимала правильно. Мама страдала так же, как Дракон, и никому не было до этого никакого дела. В тот вечер маленькая Лисбет быстро покинула церковь, несмотря на дождь и ветер. Все это происходило как будто вчера.

И сейчас, много лет спустя, направляясь по мосту в сторону Гамла Стана, она повторяла про себя имя той женщины: «Ракель Грейтц».

Лисбет удалось обнаружить ее имя в документах проекта. Она пыталась сделать это с тех самых пор, как Хольгер навестил ее во Флудберге.

* * *

Хильда фон Кантерборг открыла бутылку «Пилзнера». Ее левое веко задергалось. Микаэлю показалось, что она потеряла нить повествования. Он заметил, что время от времени Хильда впадает в прострацию. Похоже, только алкоголь помогал ей собраться с мыслями.

– Понятия не имею, чем занималась Лисбет после того, как выскочила из церкви, – сказала она. – Знаю только, что спустя сутки она просила милостыню на Центральном вокзале и украла в универмаге «Оленс» пару большущих ботинок и теплую куртку. Агнета извелась вся от переживаний. А я… я предупредила Ракель, что своими безумными идеями она ставит под угрозу срыва весь проект. Только после этого Ракель сдалась. Она позволила Лисбет остаться с матерью, но так и не простила ей этого. Думаю, и в клинику Святого Стефана девочку упекли не без ее участия.

– Почему вы так решили?

– Потому что там работал ее приятель Петер Телеборьян.

– Так они друзья?

– Он был одним из тех, кого Ракель принимала на смотровой кушетке у себя в кабинете. Оба верили в вытесненные воспоминания и всякую такую чушь. Но самое интересное, что Ракель не только ненавидела Лисбет. Она боялась ее. Думаю, она одной из первых поняла, на что способна эта девочка.

– Имеет ли Ракель Грейтц какое-либо отношение к смерти Хольгера Пальмгрена, как вы считаете?

Хильда фон Кантерборг опустила глаза и несколько минут разглядывала свои туфли.

Со стороны набережной доносились голоса.

– Ракель безжалостна; мне это известно, как никому другому. Кампания, которую она развернула против меня, когда я решила выйти из проекта, сломала мне жизнь. Но убийство… Я не знаю. Не верю, во всяком случае. Еще меньше я верю в то… – Хильда поморщилась.

– Что? – не выдержал Блумквист.

– В то, что нечто подобное мог сотворить Даниэль Бролин. Это был очень одаренный и ранимый мальчик. Он никому не мог причинить зла, тем более своему братублизнецу. Они были созданы друг для друга…

Микаэль молчал. Примерно то же всегда говорили близкие друзья или родственники преступников, которые просто не могли принять случившегося. «Такое невозможно. Только не он, не она». Тем не менее они ошибались. Они не знали, до какой степени может ослепить человека гнев. Но Микаэль не стал говорить всего этого Хильде и решил не торопиться с выводами. Уже сейчас напрашивалось по крайней мере несколько равновероятных вариантов развития событий.

Они поговорили еще немного. Обсудили, каким образом будут поддерживать друг с другом связь в ближайшие дни. Микаэль призвал Хильду фон Кантерборг к осторожности, оставил ей номер своего телефона и посмотрел расписание поездов на Стокгольм. Ближайший отходил через пятнадцать минут, поэтому Блумквист упаковал свой диктофон, еще раз поблагодарил собеседницу и помчался на станцию. По дороге он, несмотря на спешку, попытался дозвониться до Лисбет Саландер.

Теперь было самое время встретиться с ней. В поезде Микаэль посмотрел видеофайл, который прислала ему сестра. Качество записи оставляло желать много лучшего, но главного автор фильма добился. А именно: показал, как разъяренный Башир Кази признается в убийстве Джамала Чаудхери.

* * *

Фильм имел успех, особенно в полицейском участке на Бергсгатан, где к нему присовокупили комплексный анализ движений, отправленный по электронной почте комиссару Яну Бублански. Эти видеофайлы и стали причиной того, что спортивного вида молодой человек с блуждающим взглядом оказался в одной из комнат для допросов на седьмом этаже. И не один, а в компании имама Хасана Фердоуси.

Последний был давним знакомым комиссара Бублански. И не только как старый однокашник его супруги Фарах Шариф. Имам Фердоуси давно снискал уважение комиссара в качестве неустанного борца за мир между самыми непримиримыми религиозными конфессиями. Бублански далеко не во всем был согласен с имамом, но искренне восхищался его мужеством. Поэтому, не кривя душой, приветствовал его в коридоре почтительным поклоном.

Комиссар знал, что именно благодаря Фердоуси расследование убийства Джамала Чаудхери сдвинулось с мертвой точки. И за это он, конечно, был благодарен имаму, но радость его омрачали крайне неприятные чувства. Дело даже не в том, что коллеги-полицейские показали себя в этом деле беспомощными недотепами. Наконец объявилась Май-Бритт Торелль и призналась, что ей действительно наносили визит в связи с бумагами, переданными Хольгеру Пальмгрену. А именно доктор Мартин Стейнберг – глубоко уважаемый господин, член правительства и Национального совета по делам здравоохранения. Профессор говорил, что эти бумаги принесли несчастье уже многим людям, и заклинал Май-Бритт, именем господа бога и блаженной памяти профессора Кальдина никому не рассказывать о них. «Из соображений безопасности моих бывших пациентов» – так он объяснил это. После чего забрал у фру Торелль флешку с резервной копией, взял с нее слово сохранить его визит в тайне и скрылся.

Май-Бритт понятия не имела, что было на той флешке, кроме газетных статей о Лисбет. По-видимому, что-то все-таки было, поскольку Мартин Стейнберг с тех пор как сквозь землю провалился. Любые попытки Бублански выйти с ним на связь терпели неудачу. Так что комиссару не оставалось ничего другого, как стиснуть зубы и до поры до времени забыть о профессоре.

В частности, можно было заняться предстоящим допросом. Хотя им-то Бублански пришлось бы заняться в любом случае, независимо от того, было у него на это время или нет.

Часы показывали без четверти девять утра. Снаружи светило солнце, но комиссар ничего не видел, кроме растерянного лица молодого человека, который сидел рядом с имамом в ожидании своего адвоката. Молодого человека звали Халил Кази, и он явился в участок, чтобы признаться в убийстве Джамала Чаудхери. Которое совершил якобы из любви к родной сестре.

Из любви к сестре?

В это трудно было поверить, хотя попытаться стоило. Такова была миссия Бублански в этой жизни. Люди совершали самые непостижимые поступки, а он должен был докапываться, зачем да почему.

Комиссар перевел взгляд на имама, потом – снова на молодого человека и почему-то представил себе залитый солнцем берег моря.

* * *

Микаэль проснулся в двуспальной кровати Лисбет в квартире на Фискаргатан. Собственно, он сам был виноват в том, что произошло. Ночью он позвонил в дверь. Лисбет открыла и впустила его чуть заметным кивком. До сих пор их отношения ограничивались совместной работой и обменом информацией, но день выдался тяжелый для них обоих. Под конец Микаэль уже сам не знал, чего хочет. Он вытер запекшуюся кровь с ее губы и спросил о драконе из церкви. Времени было половина второго ночи, небо над Стокгольмом уже начало светлеть.

– Это поэтому ты изобразила дракона на своей спине? – спросил Микаэль, усаживаясь рядом с ней на красный диван из «ИКЕА».

– Нет, – ответила Лисбет.

Очевидно, она не особенно хотела об этом говорить, и Микаэль решил не настаивать. Он устал, поэтому поднялся, чтобы отправиться к себе домой, но Лисбет притянула его обратно на диван и положила руку ему на грудь.

– Эта татуировка очень помогла мне, – сказала она.

– В чем?

– Я думала о ней, когда лежала в психиатрической клинике, стянутая кожаными ремнями по рукам и ногам.

– И что же ты думала?

– Я представляла себе, как этот Дракон с копьем в спине однажды поднимется и дыхнет огнем на своих врагов. Это помогало мне держаться.

Ее глаза горели темным, беспокойным огнем. Микаэль и Лисбет были близки к тому, чтобы поцеловаться. Но внезапно Лисбет ушла в свои мысли, а потом направилась к окну и стала смотреть на ночной город и поезд, который мчался по направлению к Центральному вокзалу. Она сказала, что выследила Ракель Грейтц. Через сеть бутиков, торговавших дезинфицирующими средствами в Суллентуне. Микаэль ответил, что это прекрасно, хотя и очень разволновался. А потом попросил у Лисбет разрешения прилечь на ее постели. Она не возражала. Блумквист лег и почти сразу уснул.

Когда он проснулся, она уже вовсю орудовала на кухне. Микаэль поставил воду для кофе и смотрел, как Лисбет достала из микроволновки гавайскую пиццу. Он открыл холодильник, но там не удалось обнаружить ничего съедобного. Тогда он выругался, но тут вспомнил, что Лисбет первый день на свободе и ничего еще не успела купить. Оставалось довольствоваться кофе. Микаэль включил радио.

Экологическая волна обещала жару и сообщала о температурном рекорде. Микаэль пожелал Лисбет хорошего дня и услышал в ответ нечто ободряющее. На Лисбет были джинсы и черная футболка. На ненакрашенном лице проступали синяки. Губа опухла. Микаэль напутствовал ее быть осторожнее; она кивнула. Вышли они вместе, по ходу обсуждая планы на предстоящий день. Расстались около Шлюза.

Он направился в фонд Альфреда Эгрена.

Она – на поиски Ракель Грейтц.

* * *

Между тем в комнате допросов Халил Кази продолжал свой рассказ. Адвокат Харальд Нильссон в задумчивости стучал по столешнице авторучкой. Последнее оказалось непосильным испытанием для нервов Яна Бублански.

У Халила Кази было блестящее будущее.

Вместо этого он встал на путь погибели – и потянул за собой других.

* * *

Это случилось в октябре чуть больше двух лет назад.

После переезда из Сиклы Фария втайне поддерживала связь с Халилом. Как-то раз она поведала ему, что хочет порвать с семьей и им нужно проститься. Она предложила кафе на Нурра Банторгет.

Халил божился, что никому не рассказывал об их встрече. Но, должно быть, братья его выследили. Они затолкали сестру в машину, увезли в Сиклу и обращались с ней как с животным. Первые дни Фария провела связанной по рукам и ногам и с полоской скотча на губах. На грудь ей повесили кусок картона с надписью: «Шлюха». Башир и Ахмед били ее и плевали ей в лицо. То же делали и другие мужчины, которые заходили к ним в гости.

Халил понимал, что больше они не считают Фарию человеком, тем более сестрой. Ее лишили всех прав, включая право на собственное тело. Похоже, она прекрасно представляла себе, что ее ждет. Ее увезут куда-нибудь за город, чтобы дать возможность искупить свой позор кровью. Правда, иногда братья говорили, что брак с Камаром – ее последняя возможность спастись. Но Халил не верил этому. На сестре пятно. Даже если Камар возьмет ее такой – каким образом они собираются насильно вывезти ее из Швеции?

Халил не сомневался, что ей нечего ждать, кроме смерти. Но братья и его держали как пленника, без мобильного телефона и какой-либо возможности связаться с внешним миром. Ему оставалось уповать разве на чудо, и оно произошло.

В один прекрасный день братья развязали сестре руки и ноги и сняли с груди кусок картона. Фария получила возможность есть на кухне и беспрепятственно передвигаться по квартире с открытым лицом. Наконец братья раздали им с сестрой подарки, словно хотели таким образом вознаградить за перенесенные страдания. Фария получила радиоприемник, а Халил – подержанную беговую дорожку, которую специально для этого случая забрали у одного знакомого из Худдинге. Это несколько взбодрило его. Халил соскучился по тренировкам. Недостаток движения действовал на него удручающе, и теперь он часами не сходил со своего тренажера, хотя по-прежнему ожидал самого худшего.

Однажды братья вошли в его комнату и сели на кровать. У Башира в руках был пистолет, но в целом братья выглядели вполне мирно. На обоих были свежевыглаженные рубашки одинакового голубого цвета. Оба улыбались.

– У нас хорошие новости, – сказал Башир.

Итак, они решили сохранить Фарие жизнь. Но кое-кому придется заплатить за это. Иначе гнев Аллаха падет на всю семью. Халилу предоставили возможность выбора: умереть вместе с сестрой или убить соблазнителя. Он не сразу понял, что они имеют в виду, потому что слушал их, не сходя с беговой дорожки. Башир повторил вопрос.

– Но почему я? – удивился Халил. – Я в жизни никого не убивал.

Башир объяснил, что Халил – единственный из них, кого не знает полиция. У него хорошая репутация, даже среди врагов семьи. И главное – своим поступком он сможет искупить предательство по отношению к отцу и братьям. Халил дал согласие, хотя далеко не сразу. Он был в отчаянии, но что ему оставалось делать? Он слишком любил сестру.

Во всей этой истории был момент, не совсем понятный Бублански, а именно: почему Халил сразу не позвонил в полицию?

На это молодой человек отвечал, что именно это он и собирался сделать. Самым разумным для него было бы выдать всю клику и прибегнуть к защите закона. Но голос разума плохо доходил до его сознания. Он был напуган, сбит с толку. Кроме того, его ошеломила тщательность, с какой была подготовлена вся операция. В ней фигурировали и другие участники – в основном исламисты, которые не упускали Халила из виду и постоянно доказывали ему, что за ужасный человек этот Джамал Чаудхери. Так что Халил не был единственным преступником. Хотя именно он столкнул Джамала под колеса поезда.

– Это я убил его, – повторял он.

* * *

Допрос Фарии Кази в комнате свиданий в Н-корпусе женской колонии во Флудберге продолжался. Анника Джаннини уже продемонстрировала видеозапись, где Башир Кази признавался в убийстве Джамала Чаудхери. Она пояснила, каким образом интерпретируются алгоритмированные жестовые движения и объявила, что Халил Кази отказался от более детального анализа и признался в том, что столкнул Джамала Чаудхери на рельсы метро.

– Он сказал, что сделал это из любви к тебе, Фария. Для него это была единственная возможность спасти твою и свою собственную жизнь.

Обо всем этом Фарие было давно известно. И сейчас ей хотелось кричать: «Любит меня? Да я его ненавижу!» И это было правдой – она действительно ненавидела Халила. Но правдой было и то, что говорил Халил. Поэтому до сих пор она молчала на допросах. Фария хотела защитить его, ненавистного преступника. Хотя бы ради матери, которой когда-то пообещала заботиться о младшем брате. Но после признания Халила ее молчание потеряло всякий смысл.

– Что за женщина разговаривает там с моим братом? – спросила Фария, кивая на ролик. – Это Лисбет Саландер?

– Да, это Лисбет.

– С ней всё в порядке?

– Да. Но ради тебя она позволила Баширу избить себя. Фария сглотнула и начала рассказывать. В комнате нависла торжественная атмосфера, какая бывает всякий раз, когда свидетель или подозреваемый наконец решают открыться. Соня Мудиг и Анника Джаннини слушали девушку затаив дыхание. И конечно, пропустили мимо ушей истошные звонки коммутационных телефонов в коридоре и взволнованные голоса охранников.

* * *

В комнате свиданий стояла невыносимая жара. Соня Мудиг утирала со лба пот, снова и снова прокручивая в голове то, что только что сказала Фария Кази. Девушка вот уже несколько раз повторила эту свою версию в разных вариациях. В целом все как будто состыковывалось – и все-таки не вполне.

– То есть ты говоришь, что потом братья смягчились и стало легче. Ты получила некоторую свободу, несмотря ни на что, так?

– Я и сама не знала, что думать, – ответила Фария. – Я перестала что-либо понимать. Башир и Ахмед даже извинились передо мной. Раньше они никогда этого не делали. Они сказали, что перегнули палку и им стыдно. Все, чего они хотели, – чтобы я оставалась честной девушкой. Они подарили мне радиоприемник и сказали, что я наказана достаточно.

– А тебе не пришло в голову, что это может быть ловушкой?

– Я только об этом и думала. Я ведь читала истории о других девушках, которые оказались слишком доверчивы и…

– …и поплатились за это жизнью.

– Я прекрасно это понимала. Я следила за каждым движением Башира, изучала язык его тела. По ночам спать не могла от страха. Быть может, я тешила себя иллюзиями, но это было все, что мне оставалось. Я не могла иначе, вы должны это понять. Я должна была чувствовать, что где-то там Джамал борется за мое спасение. Я выжила благодаря этой вере. Халил тоже был не в себе – дни и ночи напролет упражнялся на своей машине. Вжик-вжиквжик… Эти звуки сводили меня с ума. Я не понимала, как он их выдерживает. Но Халил все бегал и бегал и только изредка заходил, чтобы обнять меня и попросить прощения. И я обещала, что сумею защитить его. Что Джамал и его друзья позаботятся о нас обоих. А потом… не знаю… так трудно говорить об этом спустя столько времени…

– А ты попробуй, – сказала Соня Мудиг. – Выражайся яснее. Это очень важно.

Анника Джаннини взглянула на часы и резким движением взъерошила волосы.

– Ну все, довольно, – она возмущенно взглянула на Соню. – Если Фария выражается недостаточно ясно, то это только потому, что ситуация сама по себе слишком сложная. Тем не менее Фария превосходно держится, как мне кажется.

– Я просто хочу понять, – оправдывалась Соня. – Фария, ты ведь не могла ничего не заметить. Халил был не в себе, он тренировался как помешанный… Что-то должно было случиться, ты не могла этого не видеть.

– Да, ему было плохо. Но ведь Халила держали взаперти, так же как и меня. Тем не менее однажды мне показалось, что ему стало лучше.

– Почему тебе так показалось?

– Он выглядел совершенно потерянным, а потом… что-то изменилось… я не знаю…

– И ты не слышала, как вечером девятого октября братья покинули квартиру?

– Я спала. Пыталась уснуть. Ночью они о чем-то перешептывались на кухне. О чем именно, я не слышала. А на следующее как-то уж очень подозрительно на меня смотрели, и я восприняла это как хороший знак. Я подумала, что это как-то связано с Джамалом. Что он совсем близко. Я чувствовала его присутствие. Но время шло – и обстановка становилась все тревожнее. Когда стемнело, я увидела Ахмеда, как я уже говорила.

– Он стоял у окна, – подсказала Анника.

– Тем не менее в последний момент ты нашла в себе силы… – начала было Соня.

– Я уже говорила об этом, – перебила ее Фария.

– Она уже говорила, – подтвердила Анника.

– И все же я бы послушала еще раз…

– Внезапно появился Халил, – начала Фария. – Точнее, он всегда находился в комнате. И вдруг закричал, что это он убил Джамала. Я опешила. Но он вдруг пустился в объяснения, что не мог поступить иначе и сделал это только ради меня. Что ему пришлось выбирать между мной и Джамалом. Это в тот момент я ощутила приступ ярости. И бросилась на Ахмеда.

– Но почему не на Халила?

– Потому что я…

– Потому что ты…

– Думаю, я сразу все поняла, хотя ничего не соображала.

– Что поняла? Что они надавили на Халила, используя его любовь к тебе?

– Что они вынудили его сделать это. Что они разрушили его жизнь так же, как мою и Джамала. Я обезумела, это вы можете понять?

– Могу, – кивнула Соня. – Это вполне понятно. Но мне непонятно другое: почему ты молчала об этом на допросах? Ты ведь хотела отомстить Ахмеду, так? Это ведь поэтому ты вытолкнула его из окна на улицу? Но ты могла бы наказать его при помощи полиции. И не только его, но и Башира – главного преступника. Мы бы предъявили им обвинение в заговоре с целью убийства.

– Но как же вы не понимаете… – Голос Фарии сорвался.

– Чего мы не понимаем?

– Что моя жизнь кончилась со смертью Джамала. И что бы я выиграла, посадив в тюрьму еще и Халила? Он ведь был единственным в семье, кого я… – Фария испуганно оглянулась на дверь.

– Кого ты что?

– Кого я любила.

– Но он погубил твою любовь. Разве ты не должна была ненавидеть его за это?

– Я и ненавидела его. И… любила. Как вы этого не понимаете?

Анника Джаннини собиралась было прервать допрос, потому что Фарие явно нужно было отдохнуть. Но тут в дверь постучали. На пороге появился директор колонии Рикард Фагер и вопросительно уставился на Соню.

* * *

Всем стало ясно, что произошло нечто серьезное. На Фагере не было лица. Он сразу пустился в какие-то путаные объяснения, больше походившие на оправдания, но при этом никак не решался перейти к сути дела. Бормотал что-то насчет охраны, которая была на месте, о металлических детекторах и Бенито, у которой черепно-мозговая травма и сломана челюсть…

– Она сбежала из больницы, вы это хотите сказать? – перебила Фагера Соня.

Именно, кивнул тот. Никто не ожидал, что Бенито способна на такое. Всех, кто приходил к ней, тщательно обыскивали. К ней ведь не могли не пускать визитеров, так? Но потом в отделении что-то случилось с компьютерной системой. Погас свет, и все приборы разом вышли из строя. Врачи и медсестры бегали как сумасшедшие. И тут появились трое мужчин в костюмах. Они сказали, что пришли навестить одного пациента, инженера из компании ABB, который тоже лежал в отделении. Далее все пошло быстро. Откуда ни возьмись у мужчин в руках появились нунчаки. Тут идиот Фагер пустился в объяснения по поводу того, что такое нунчаки и для чего они применяются, но Соня жестом остановила его.

– Что было дальше?

– Мужчины избили охрану, выволокли из палаты Бенито и скрылись с ней в сером фургоне с фальшивым номером. Хотя одного из них удалось идентифицировать как Эсбьёрна Фалька из мотоклуба «Свавельшё МК».

– Я слышала об этом клубе, – кивнула Соня Мудиг. – И что успели предпринять в связи с побегом Бенито?

– Она объявлена в государственный розыск. Мы связались со СМИ. Альвар Ульсен в безопасности.

– А Лисбет Саландер?

– Что Лисбет Саландер?

«Идиот», – пробормотала Соня Мудиг и тут же объявила, что прерывает допрос в связи со сложившейся чрезвычайной ситуацией.

По дороге из колонии она позвонила Яну Бублански и рассказала ему о Бенито и допросе Фарии. По поводу последнего комиссар не преминул процитировать подходящую случаю старую еврейскую мудрость:

– Иногда мы можем читать в глазах, но гораздо реже – в сердце.

Глава 18

22 июня

В тот день Дэн Броуди появился на работе довольно поздно. Он выглядел вялым и заметно нервничал, хотя одет был лучше обычного – в светло-голубой льняной костюм. Под пиджаком была футболка – и никакого галстука. На ногах, вместо теплых кожаных туфель – легкие кроссовки. В таком виде Дэн шел по залитой солнцем Биргер-Ярлсгатан и думал о Лео. Внезапно неподалеку затормозил автомобиль, и Броуди отскочил в сторону – совсем как тогда, в Музее фотографии. От неожиданности у него перехватило дыхание. Тем не менее вскоре Дэн снова углубился в воспоминания. Те декабрьские дни, после их первых совместных выходных, были счастливейшим временем в его жизни, несмотря на всю боль и зависть, которую он питал к брату. Они с Лео только и делали, что болтали или играли дуэтом. Тем не менее опасались выходить из квартиры вместе. Только поодиночке. К тому времени они определились, как вести себя по отношению к Ракель. Никто не мог помешать их планам.

Декабрь, полтора года назад

Лео впервые отменил рождественский обед с Ракель Грейтц. Вместо этого он пригласил ее к себе домой двадцать третьего декабря в час дня. Это было время большой игры. В городе оба брата выдавали себя за Лео, и это их ужасно забавляло. Дэн позаимствовал у брата костюм, рубашку и туфли. Он постриг волосы на манер Лео и то и дело корчил рожи перед зеркалом. Не было сомнений в том, что роль брата удается ему как нельзя более убедительно.

– Похоже, ты вжился в образ, – хвалил брата Лео.

Сам он появлялся на работе лишь ненадолго. Как-то раз поужинал с коллегами в «Риче», но домой вернулся рано и тут же объявил Дэну, что был как никогда близок к провалу. Он показал на пальцах, насколько близок. Малин Фруде почти догадалась, в чем дело.

– Но она не догадалась? – спросил Дэн.

– Нет, в конце концов списала все на мою влюбленность.

– Ей было больно?

– Не преувеличивай.

Дэн знал, что Лео флиртует с Малин, которая разводится с мужем и дорабатывает в фонде последние дни. Но брат постоянно повторял, что Малин не испытывает по отношению к нему ничего серьезного. Она влюблена в Блумквиста, в журналиста. Их отношения – не более чем игра. Игра? Они с Лео основательно обсудили этот вопрос, обменялись мнениями, мыслями и сплетнями. Братья разработали план, и ничто, как казалось, не могло помешать его осуществлению. Дэн помнил, с какой тщательностью они подготовились к встрече с Ракель Грейтц. Дэн должен был спрятаться, а Лео – подвергнуть Ракель допросу. Вначале осторожному, затем все более агрессивному. За день до этого, двадцать второго декабря, Малин устраивала прощальную вечеринку у себя на Бондегатан. Но Лео, как и Дэн, не выносил шумных компаний и тесных помещений. У него была идея получше. Он показал брату свой кабинет в здании фонда Альфреда Эгрена; в тот вечер оно пустовало. Коллеги отправились кто на вечеринку к Малин, кто домой. Приближалось Рождество. Мысль Лео Дэну понравилась. Его давно интересовала работа брата.

В восемь вечера они вышли из дому с разницей в десять минут. Первым – Лео, с бутылками шампанского и бургундского в портфеле. За ним – Дэн, в светлом костюме Лео и темном пальто. Было холодно. Шел снег. Братьям предстоял хороший праздник. Наутро после встречи с Ракель Грейтц они хотели выйти на публику со своей историей. Кроме того, Лео, несмотря на протесты брата, пообещал ему щедрое финансовое пожертвование. Он решил раз и навсегда покончить с неравенством. Равно как и с финансовым миром, и с тоскливым прозябанием в офисе фонда Альфреда Эгрена.

Вечер получился чудесный. Они играли дуэтом, потом пили за здоровье друг друга. Оба были полны надежд и мыслей о будущем. В воздухе витали невысказанные обещания завтрашнего дня. Но что-то пошло не так. Дэн полагал, что причиной тому стал кабинет Лео в фонде Альфреда Эгрена.

С его потолка смотрели ренессансные ангелочки. На стенах красовались полотна художников рубежа XIX–XX веков. На полках были расставлены настоящие китайские вазы, а ручки ящиков бюро сделаны из чистого золота.

На какой-то момент вся эта роскошь неприятно поразила Дэна и спровоцировала его на грубость.

– О, я вижу, ты не бедствуешь, – сказал он и с вызовом посмотрел на брата.

– Понимаю… – смутился тот. – Самому стыдно. Но, видишь ли… это все не мое, отцовское… Лично мне никогда не нравился этот кабинет.

– Тем не менее ты привел меня именно сюда, – продолжал наседать Дэн. – Не упустил возможности лишний раз ткнуть меня лицом в грязь.

– Нет-нет… прости… – оправдывался Лео. – Я просто хотел показать тебе свою жизнь. Все это чудовищно несправедливо, я понимаю…

– Несправедливо? – повторил Дэн.

Как будто этого слова было недостаточно, чтобы передать возмутительность ситуации. Это было не просто несправедливо. Это было неприлично. Это переходило все границы. Дэн нервно бродил из угла в угол. Обвинял, оскорблял, возмущался. Потом опомнился, извинился и… начал по новой. Что-то сломалось в их отношениях. Испарилось, разрушилось – раз и навсегда. Что-то, что присутствовало в них изначально, но до поры было вытеснено пьянящей радостью встречи. А теперь проснулось – и не столько изменило ситуацию, сколько позволило увидеть ее под другим углом, пролить свет на то, чего до сих пор они не замечали.

– И у тебя, при всем этом, – Дэн обвел взглядом потолок с ангелочками, – еще хватало наглости жаловаться и ныть… «Мама меня не понимает, а папе вообще наплевать на мои проблемы», – передразнил он. – Я не играю в эти игры, слышишь? Мне очень жаль, мое разнесчастное второе «я». Надеюсь, ты меня понимаешь. Я голодал, меня били. У меня ни черта не было, а ты… – Дэн затрясся всем телом, сам толком не понимая, что происходит. Быть может, виной всему стал алкоголь. Оба они были пьяны. Но Дэн обвинял Лео во лжи. Он выставил его глупым, кокетливым снобом. Еще немного – и Дэн грохнул бы о пол пару китайских ваз. Но он предпочел хлопнуть дверью. Исчезнуть. Скрыться в темноте промозглой улицы. Чтобы, промерзнув неизвестно где несколько часов, вернуться в свой убогий отель на Шерсхольмене и проспать до одиннадцати часов следующего дня.

В полдень он снова появился под дверью квартиры Лео на Флорагатан и снова обнимал брата и просил у него прощения. Оба они просили прощения друг у друга, а потом стали готовиться к визиту Ракель Грейтц. Но вчерашний день оставил неприятный осадок. В их отношениях появилось нечто новое, или же наоборот: что-то ушло из них безвозвратно. Так или иначе, это повлияло на дальнейшие события.

* * *

Обо всем этом Дэн вспоминал спустя полтора года, когда, гримасничая и бурча себе под нос, сворачивал на Смоландгатан. Он миновал бар «Кунстнербарен». Часы показывали всего десять утра, а Дэн уже взмок от жары и тяжело дышал. Хотя, возможно, он просто переволновался. Что и говорить, встреча с известным на всю Швецию репортером – ответственное мероприятие.

* * *

Что, помимо склонности к садизму, было общего у Ракель Грейтц и Бенито Андерссон? Тем не менее обе они жаждали встречи с Лисбет Саландер. Дамы не были знакомы и, встретившись где-нибудь случайно, вероятно, не почувствовали бы друг к другу ничего, кроме презрения. Но сейчас обе они были одинаково одержимы одной идеей – устранить Лисбет. Обе плели сети и расставляли ловушки, не уступая друг другу в изобретательности, несмотря на разницу в образовании. Бенито сблизилась с мотоклубом «Свавельшё МК», располагавшим информацией о сестре Лисбет, Камилле, и ее хакерах. Ракель полагалась прежде всего на себя и, несмотря на свой рак, была полна сил и желания действовать. Сейчас она проживала в одном из отелей на Кунгсхольмене, куда переехала на время, чтобы замести следы. Ракель понимала, что ситуация сложилась угрожающая, и ожидала худшего. Она поняла это уже тогда, в декабре, полтора года назад. Она шла ва-банк, но другого выхода не видела.

Для начала надо было разобраться с Саландер и фон Кантерборг. Но следы обеих так безнадежно затерялись, что Ракель решила переключиться на Даниэля Бролина. Он был слаб. Он всегда оставался слабым звеном. Именно поэтому в этот жаркий день Ракель шла по Хамнгатан в тонком сером костюме и черном хлопковом пуловере. Она буквально излучала энергию, несмотря на боль в спине, но страшно мучилась от жары. В конце концов, что происходит со Швецией? В годы ее молодости не было такого солнца. Это же тропики! Безумие! Ракель взмокла, одежда липла к телу. Внезапно она ощутила едкий запах пота. Двое мужчин в синих комбинезонах возились в яме на обочине дороги. Оба показались Ракель отвратительными и жирными. Она ускорила шаг, продолжая двигаться в сторону площади Норрмальмсторг, но, не доходя до здания фонда Альфреда Эгрена, внезапно остановилась. Этого еще не хватало… Журналист! Тот самый Микаэль Блумквист, с которым Ракель столкнулась в подъезде дома Хильды фон Кантерборг. На этот раз он входил в ворота фонда Альфреда Эгрена. Ракель отступила за угол и достала мобильник. Пришло время Беньямину отрабатывать свою зарплату.

* * *

Дэн Броуди, или Лео Маннхеймер, как он сейчас себя называл, сидел в роскошном кабинете помещения фонда Альфреда Эгрена и ничего не воспринимал, кроме бешеного биения пульса в виски. Стены и пол под ногами ходили ходуном. В конце концов, что происходит? Его младший консультант – именно так отрекомендовал себя секретарь Лео – только что сообщил, что Микаэль Блумквист дожидается его на ресепшене. Дэн ответил, что будет через двадцать минут. Разумеется, это было невежливо с его стороны. Но ему требовалось время подумать, с чего начать эту долгую историю о Ракель Грейтц. А дальше – кто знает? – может, Блумквист сможет ему помочь… Дэну и раньше приходила в голову эта идея и уже стоила ему немалых нервов.

Декабрь, полтора года назад

За окном падал снег. Братья ждали Ракель Грейтц в квартире на Флорагатан и время от времени просили друг у друга прощения.

– Всё в порядке, – повторял Лео. – После того как ты ушел, ко мне в кабинет приходила Малин.

– Малин?

– Мы пили шампанское. Все прошло как нельзя хуже. Я был не в духе и написал одну вещь. Хочешь взглянуть?

Дэн кивнул, Лео поднялся из-за рояля и спустя минуту вернулся с листком бумаги в пластиковом файле. Он выглядел одновременно торжественно и виновато. Медленно достал из файла листок бумаги песочного цвета – слегка рифленый, с виньеткой в углу – и протянул брату.

– Думаю, ты тоже должен это завизировать.

На бумаге, исписанной витиеватым размашистым почерком, Лео передавал брату добрую половину всего своего состояния.

– Господи… – только и смог выдохнуть Дэн.

– На днях встречаюсь со своим адвокатом, поставлю ее в известность, – продолжал Лео. – С учетом сложившихся обстоятельств, все должно пройти гладко. Это не подарок; это то, что давно уже принадлежит тебе по праву.

Дэн молчал. Он понимал, что должен броситься брату на шею, сказать, что не находит слов, что это неслыханная щедрость и великодушие… Но он молчал и сам не знал почему. Он чувствовал себя обидчивым и мелочным. Вскоре Дэн понял, что великодушный жест брата был по-своему агрессивен. «Положительная агрессия», так называют это психологи. Деньги являли собой оружие сокрушительного превосходства, которое должно было окончательно уничтожить Дэна, стереть его в порошок. Он рассыпался в благодарностях, но под конец добавил, глядя Лео в глаза:

– Я не могу это принять.

Лицо брата выразило крайнюю степень изумления.

– Но почему?

– Потому что… так не делается. Есть вещи, которые нельзя поправить деньгами.

– Но я не собираюсь ничего поправлять. Я всего лишь отдаю то, что принадлежит тебе по праву. И меня совсем не интересуют эти чертовы деньги.

– А что тебя интересует?

Дэн словно сошел с ума. На мгновение он осознал всю абсурдность ситуации. Ему дарят несколько десятков миллионов, которые в корне изменят его жизнь, а он обижается. Возможно, все дело во вчерашней ссоре и в том, что Дэн слишком мало спал. И потом, он всегда чувствовал себя ущемленным, так или иначе. Он соображал, пытаясь докопаться до истины, и одновременно возмущался, кричал, размахивая перед лицом Лео руками:

– Ты… ты ничего не понимаешь! Так не обращаются с человеком, который всю жизнь прожил на обочине. Поздно, Лео, слишком поздно!

– Но почему? – недоумевал брат. – Что мешает нам начать все сначала?

– Поздно, – повторял Дэн.

– Ну, хватит, – теперь Лео тоже начинал злиться. – Ты несправедлив.

– Я чувствую, что меня покупают, понимаешь? Покупают!

Дэн и сам понимал, что перегибает палку. Особенно его смущало, что в голосе Лео не слышалось ответной злобы, только тихое отчаяние и грусть.

– Я знаю, – кивнул Лео.

– Что ты знаешь?

– Что они сломали тебе жизнь. И не одному тебе… Я… я ненавижу их за это. Тем не менее мы нашли друг друга, и это самое главное, разве не так?

– Так, Лео, и я… я благодарен тебе за все, пойми, но…

Дэн запнулся на полуслове. Ему было стыдно. Он был готов извиниться в очередной раз, сказать, что он идиот или что-нибудь в этом роде. По крайней мере, именно так он вспоминал эти минуты впоследствии. Братья снова стояли на грани примирения, но так и не успели сказать друг другу самого главного, потому что на лестнице послышались шаги, которые вскоре смолкли. На часах не было и двенадцати. До прихода Ракель оставалось больше часа, и Лео еще не начинал накрывать на стол.

– Прячься, – шепнул он Дэну и убрал злосчастный документ с глаз подальше.

Тот прошел в спальню и запер дверь.

* * *

От Лео Маннхеймера всегда были одни неприятности. И не только из-за того, что им пришлось сделать с Карлом Сегером.

В последнее время он стал вести себя странно. Поначалу Ракель списывала это на переживания по поводу разрыва с Мадлен Бард. Эта утрата сделала Лео подозрительным. Поэтому Ракель удивилась, когда он пригласил ее к себе домой. Она знала о нем все. В том числе и то, что, подобно другим молодым холостякам, Лео не особенно охотно устраивает обеды у себя дома, в особенности с теми, с кем не слишком комфортно себя чувствует. Поэтому она решила объявиться раньше. Предложить ему помощь на кухне, а заодно выведать, в чем дело. Неужели он что-нибудь пронюхал?

Снаружи шел снег. Ракель поднималась к последнему лестничному пролету с потолком, выкрашенным под цвет летнего неба, когда услышала доносящиеся из-за двери возбужденные голоса. Два мужских голоса, так похожие друг на друга, что Ракель вздрогнула. Она поняла, что все оказалось хуже, чем она думала, и даже растерялась на мгновение. Ракель знала, что у Лео прекрасный слух, поэтому нисколько не удивилась тому, что в следующую секунду голоса стихли. Она набрала номер Беньямина и стала писать сообщение:

«Я у Лео на Флорагатан. Мне нужна твоя помощь. – Потом подумала и добавила: – Прихвати с собой мою медицинскую сумку. Полный комплект».

Она выпрямила спину и постучалась в дверь, приготовившись изобразить на лице самую теплую рождественскую улыбку. Но это оказалось лишним. Лео тут же появился на пороге и – как это было заведено с самого начала – поцеловал ее в обе щеки и помог снять пальто. Разумеется, не было и намека на то, что она заявилась на час раньше положенного. Для этого он был слишком хорошо воспитан.

– Ты, как всегда, сама элегантность, Ракель. Как встретила Рождество?

– Прекрасно.

Лео играл превосходно. Ей потребовалось напрячься, чтобы заметить в его лице признаки беспокойства. Возможно, в другой раз ему и удалось бы обмануть ее, но только не сегодня. Сегодня Ракель глядела в оба, и он, как видно, это понял. Только что она слышала голоса, а теперь он был в квартире один. Кроме того, на диване лежала гитара… Гитара!

– Как Вивека? – спросила Ракель.

– Боюсь, ей осталось недолго, – вздохнул Лео.

– Бедняжка…

– Это ужасно.

«Давай, давай, – мысленно обратилась она к нему. – Кому, как не тебе, радоваться, что старая сорока наконец отбросит коньки».

– Когда уходят оба родителя, остаешься на свете один…

Ракель тронула его за руку, демонстрируя свою сострадательность, и это было ее ошибкой. Лео дернулся, его глаза засверкали злобой. Ракель испугалась и снова посмотрела на гитару. Все, что ей было нужно, – растянуть время. Дать Беньямину возможность упаковать медицинскую сумку и доехать до дома Лео. Непринужденную светскую беседу можно было растянуть от силы минут на десять, но Ракель не выдержала даже этого.

– Кто у тебя? – спросила она.

– А сама как думаешь?

Ракель ответила, что не имеет ни малейшего представления, – но это было неправдой. Она давно уже все знала – и видела, как напряглись плечи Лео, и как он смотрел, словно видел ее впервые. И Ракель поняла, что должна действовать – незамедлительно, нещадно, прежде чем Даниэль Бролин успеет появиться из соседней комнаты.

Глава 19

22 июня

Ракель Грейтц не оказалось дома на Карлсвеген, и Лисбет решила не торопиться. Она спустилась в метро, доехала до Шлюза и дальше отправилась пешком по Гётгатан. От Анники Джаннини Лисбет слышала, что Бенито Андерссон сбежала из больницы в Эребру, и была начеку. Лисбет все время была начеку, особенно после Флудберги. Хотя, возможно, она все-таки недооценивала грозившую ей опасность. Ее враги заключили вот уже несколько альянсов. Темные силы из прошлого объединялись против нее – и обменивались информацией.

День выдался невыносимо жаркий. В душном, вязком воздухе даже время, казалось, остановилось. Мимо Лисбет текла толпа, часть которой оседала за столиками уличных кафе, сверкали витрины магазинов. Лисбет направлялась домой, на Фискаргатан, когда в кармане завибрировал телефон.

«Лео – это Даниэль. Я уверен в этом», – гласило шифрованное сообщение от Блумквиста.

«Он сам тебе об этом сказал?» – спросила Лисбет в ответном сообщении.

«Пока нет», – ответил Микаэль.

Лисбет подумала было отправиться на площадь Норрмальмсторг, на помощь Блумквисту, но передумала. Сейчас ей непременно надо было выследить Ракель Грейтц, очевидно, съехавшую из своей квартиры. Но куда?

Лисбет продолжала идти вверх по Фискаргатан. Насколько благоразумно было сейчас вернуться домой? Ни в каких официальных документах не значилось, что она проживает по этому адресу. Квартира была оформлена на Ирену Нессер – один из псевдонимов Лисбет. Но есть ведь и неофициальные источники информации. В конце концов, Лисбет время от времени появлялась в этом квартале. И потом, она была знаменитостью – пусть не такой, как Микаэль, но все-таки… Вот уже два человека – Чёртов Калле Блумквист и один агент АНБ – выследили ее в этой квартире. Лисбет давно следовало продать ее и подыскать себе что-нибудь поменьше. Возможно, этим стоило заняться прямо сейчас, пока не поздно…

Поздно. Лисбет поняла это, когда увидела впереди странный серый фургон. Собственно, ничего необычного в нем не было – обыкновенная устаревшая модель, припарковавшаяся у кромки тротуара. Тем не менее машина показалась Лисбет подозрительной. Особенно после того, как сдвинулась с места и покатила на нее. Лисбет развернулась и побежала, но дорогу ей преградил вынырнувший откуда-то из подъезда бородатый мужчина. Он прижал к ее лицу мокрую тряпку, и у Лисбет закружилась голова. Она рванулась вперед, но улица и стены домов запрыгали вокруг в неистовом танце. Лисбет успела вытащить мобильник и прошептать в трубку: «Вильдвиттра»[360], прежде чем провалилась в забытье и оказалась на заднем сиденье серой машины. В нос ударил сладкий парфюмерный запах – и это было последнее, что она почувствовала.

Декабрь, полтора года назад

По голосам, доносящимся из гостиной, Дэн понял, что все пошло не так, как было задумано. Похоже, Ракель Грейтц догадалась обо всем сразу, и теперь ему не оставалось ничего другого, как выйти из своего убежища и прижать ее к стенке. На эффект внезапности рассчитывать больше не приходилось, поэтому медлить не имело смысла.

Но Дэн просчитался. Возможно, он просто растерялся, потому что был вынужден импровизировать. Так или иначе, он не ожидал, что один только вид Ракель Грейтц произведет на него такое сильное впечатление. Дэн снова почувствовал себя беспомощным подростком, демонстрирующим свои способности солидным «докторам» в комнате на втором этаже фермерского дома. Он слишком хорошо помнил этот взгляд. Он знал, что сейчас Ракель внимательно изучает его, сравнивая с Лео, и это окончательно лишило его рассудка.

– Я вижу, вы меня узнали? – спросил Дэн.

Он шагнул вперед, но это было все, на что хватило его решительности. Ракель сидела перед ним, властная, прямая, и пристально глядела на него.

– Я узнала тебя. Как ты?

Дэн потупил глаза и выдавил сквозь зубы:

– Мы хотели бы услышать всю историю с самого начала.

Он видел, что она испугалась. Ракель поправила высокий воротник и взглянула на часы. Тогда она носила такой же черный пуловер. Волосы коротко острижены и выкрашены в русый цвет. Несмотря на нервозность – уголки ее губ дрожали, – взгляд Ракель излучал холодную уверенность. В ней было что-то от учительницы, и Дэн почувствовал, что сейчас не он, а она призовет его к ответу.

– Успокойся, – велела Ракель.

– Ни за что, – ответил Дэн, – пока не услышу то, что меня интересует.

– Я все расскажу. Всю правду. Но для начала я хотела бы знать, успели ли вы связаться с газетчиками. – Дэн не отвечал. – Вы сейчас возбуждены, понимаю. Но мне не хотелось бы, чтобы история просочилась за эти стены прежде, чем вы увидите картину в целом. Все совсем не так, как вы думаете.

– Мы никому ничего не рассказывали. Пока… – многозначительно ответил Дэн.

Мышцы ее лица расслабились, и Дэн понял, что совершил ошибку. Он оглянулся на Лео. Тот застыл – ноги на ширине плеч. Дэн ожидал от него указания, намека на то, что делать дальше. Но Лео, похоже, был не в том состоянии. И тогда Ракель взяла инициативу на себя.

– Я старая женщина, – сказала она. – Причем с больным желудком, уж простите за откровенность. Ничего, если я сяду на диван?

– Пожалуйста, – разрешил Лео. – Только начинайте поскорее. У нас к вам много вопросов.

Но Ракель не торопилась. Она надеялась, что Беньямин появится раньше, чем ей придется сказать что-нибудь значимое. Или прежде, чем она успеет запутаться во лжи. Лео и Даниэль устроились в креслах по обе стороны от дивана, и у Ракель перехватило дыхание. Ее поразило их сходство – несмотря на всю сложность ситуации. Дэн и Лео были неразличимы, – что редко встречается даже среди однояйцевых близнецов в их возрасте. В довершение всего они были одинаково одеты и носили одинаковые прически.

– Итак, – начала Ракель. – Тогда мы оказались в очень непростой ситуации. Мы получили слишком много известий из детских домов и больниц о детях, оставшихся без родительского попечения. Родители просто не могли взять на себя заботу о собственных детях.

– Кто наши родители? – оборвал ее Дэн.

Он почувствовал странное облегчение, когда Ракель сказала, что ей надо взять кое-что в кармане пальто, что поможет им лучше уяснить суть ситуации. Можно ли ей ненадолго отлучиться в прихожую? Ракель посмотрела на братьев. Она хотела понять, осталась ли в них хоть капля доверия по отношению к ней. Их утвердительный ответ придал ей силы. Братья ведь всегда были слабаками, разве не так? Ракель презрительно скривила губы. В прихожей она закашлялась, чтобы сбить их с толку, и ловким движением отперла входную дверь. Потом для вида порылась в кармане пальто.

– Ну, конечно!

Ракель вернулась в гостиную, качая головой и всплескивая руками, и говорила так много, что в запальчивости упомянула даже Карла Сегера. В тот же момент лицо Лео покраснело, глаза полыхнули яростью. Он назвал Ракель чудовищем и зверем и повелел немедленно рассказать о том, что случилось с Карлом.

Похоже, только теперь она испугалась по-настоящему. Однако, как показали дальнейшие события, ссора вспыхнула как нельзя более вовремя. Потому что появившийся в дверях Беньямин немедленно поспешил на помощь хозяйке и схватил разбушевавшегося Лео. Он завел его руки за спину, пока Ракель рылась в стоявшей на полу медицинской сумке. Близнецы уже подняли шум, и Дэн бросился на Беньямина. Ракель поняла, что настал критический момент. Она перебирала препараты: стезолид, опиаты, морфин и – тут у нее по спине пробежала холодная дрожь – панкурониумбромид, синтетический кураре; яд, которым южноамериканские индейцы смазывают свои стрелы. Конечно, это жестоко… но, с другой стороны, есть физостегмин, противоядие, снимающее эффект. Тут в голове Ракель созрел дерзкий план. Она вспомнила их разговор с Даниэлем по телефону. Что он там плел насчет несправедливости и обделенности? Ракель натянула резиновые перчатки и вскинула голову.

Беньямин был непоколебим, как каменная стена. Извивавшийся в его руках Лео кричал что-то насчет «ублюдков» и «чудовищ», а Дэн крутился рядом, пытаясь вызволить брата. Ракель приготовила шприц – это тоже заняло некоторое время. Потом отмерила дозу. Возможности нащупать вену не было. Хотя внутримышечная инъекция имела свои преимущества. В этом, по крайней мере, Ракель пыталась убедить себя, с размаха всаживая иглу в руку Лео. На мгновение его лицо отразило недоумение. Дэн оставил Беньямина и перекинулся на Ракель.

– Что ты делаешь? Что ты делаешь?

Она поморщилась. Шум мог привлечь внимание соседей. А их вмешательство было крайне нежелательно, поскольку могло стоить Лео жизни. Драма подошла к кульминационному моменту, и Ракель, в очередной раз переступившей грань дозволенного, следовало проявлять крайнюю осмотрительность. Она сдвинула брови, напуская на себя строгий вид лечащего врача.

– Замолчи! – Дэн тут же стих. – Я всего лишь впрыснула ему успокоительное. Дыши, Лео! Отлично… Скоро ему полегчает. Я не хочу разговаривать с сумасшедшими, понимаешь? Не с теми, кто кричит про монстров, чудовищ и тому подобные глупости. Это… Йон, мой помощник, у него тоже медицинское образование. Мы поладим, я больше чем уверена. В конце концов, давно пора расставить точки над «i». Я рада, что вы наконец встретились.

– Ты лжешь, – выплюнул Дэн.

Ситуация становилась неуправляемой. Слишком много шума, который в любую секунду мог привлечь кого-нибудь из соседей. Последнего Ракель боялась больше всего. Она посматривала на часы, уже не отдавая себе отчета в том, чем заговаривает Лео зубы, и отсчитывала минуты, когда яд проникнет в кровь, соединится с никотиновыми рецепторами ацетилхолина и блокирует мышцы. На ее счастье, не было ни соседей, ни полиции. Лео Маннхеймер зашатался, что и должен был сделать, а потом повалился на персидский ковер и забился в судорогах. Он мог умереть в любую секунду, но Ракель решила идти до конца. Теперь главное – не терять присутствия духа. Она заставит Даниэля сыграть роль его жизни.

* * *

Уже когда Лео упал, Дэн понял, что что-то пошло не так. Внутри у него похолодело. В то, что Лео когда-нибудь встанет снова, верилось все меньше. Судорожным движением брат схватился за горло и замер. Дэн забыл обо всем. Он опустился рядом, кричал и тряс брата за плечо, между тем как Ракель Грейтц что-то говорила у него над ухом. Даниэль не слушал, но в один прекрасный момент ее слова каким-то чудом дошли до его сознания.

– Мы уладим это, Даниэль, – повторяла она. – У тебя будет фантастическая жизнь, о которой ты и не мог мечтать…

Пустой звук. Дэн не понимал, чего она хочет. Лицо Лео посинело, он задыхался. Жизнь утекала из него с каждой секундой. Дэн попытался сделать искусственное дыхание, как его описывают в книжках. Он уже имел удачный опыт – когда учился в Бостоне и одна из его сокурсниц переборщила с кокаином. Но Ракель оттолкнула его и дала пару советов, которые он не смог проигнорировать. Возможно, потому, что находился в положении утопающего, хватающегося за соломинку.

Удивительно, но теперь голос Ракель звучал иначе. Она говорила не как застигнутая на месте преступления злодейка, а как опытный, внимательный врач.

Она стиснула запястье Лео рукой в резиновой перчатки и успокаивающе улыбнулась Дэну:

– С ним всё в порядке. Небольшие судороги… скоро он придет в себя. Это седативный препарат. Доза, конечно, немалая, но не смертельная. Вот, смотри!

Ракель протянула Дэну шприц, и тот взял его в руку, не соображая, что делает и в чем таким образом она хотела его убедить.

– Зачем мне это?

Она встала рядом с рослым мужчиной, который так и не снял голубую куртку и зимние ботинки, и улыбался так же натянуто и нервно, как и она. В этот момент голову Дэна пронзила ужасная догадка и он отбросил шприц в сторону:

– Ты хотела, чтобы на нем остались мои отпечатки…

– Успокойся, Даниэль, – повторила Ракель Грейтц. – Успокойся и выслушай меня.

– С какой стати я должен тебя слушать?

Дэн полез за телефоном, чтобы вызвать «Скорую», но высокий мужчина перехватил его руку. Горло Дэна сдавил панический страх: неужели эти двое хотят убить Лео? Как такое возможно? Между тем брат издал вздох, и в самом деле походивший на последний. Дэн закричал. Он завопил прямо в чувствительное ухо Лео:

– Очнись! Ты можешь!

Мышцы его лица и в самом деле содрогнулись. Дэну показалось, что к лицу брата прилила кровь, он наморщил лоб и еще сильнее сжал зубы. Но иллюзия продолжалась долю секунды, а потом лицо Лео снова залила смертельная бледность. Дэн повернулся к Ракель Грейтц:

– Спасите его, черт вас возьми! Вы же врач. Вы ведь не хотите убить его, ведь так…

– Конечно, конечно, что ты говоришь… Конечно, нет. Скоро Лео встанет на ноги, вот увидишь. Подвинься – и я помогу ему.

Дэну не оставалось ничего другого, как только довериться ей. Ракель взялась за свою сумку, а Дэн вцепился Лео в запястье. Теперь он весь был отчаяние и надежда.

* * *

Ракель делала все, чтобы внушать ему доверие. Она сняла спазмы, сдавливавшие Лео дыхательные пути. Физостигмин ввела прямо в вену, закатав рукав его рубахи. Вскоре стали наблюдаться признаки улучшения, хотя Лео по-прежнему не приходил в сознание. Но главное – Ракель поняла, что Дэн снова поверил ей и с ним опять можно говорить.

– Ну что, так лучше?

Дэн кивнул.

Ракель импровизировала. На всякий случай у нее была заготовлена еще одна стратегия против Лео Маннхеймера. Правда, она предполагала участие Ивара Эгрена. Тот выведал регистрационную информацию Лео на серверах фонда и провел от его имени – точнее, через подставных лиц – несколько незаконных трансакций на фондовых и опционных рынках. Материалы об этом хранились в папке, которой было более чем достаточно, чтобы упечь Лео за решетку, уничтожить его честное имя и профессиональную репутацию. И эти материалы уже были использованы против него в истории с Мадлен Бард, несмотря на протесты Ракель. Ивар Эгрен повел себя как последний болван – таково было частное мнение Ракель, которое, впрочем, не мешало ей при случае воспользоваться его компроматом, чтобы оказать на Лео давление.

– Послушай меня, Даниэль, – сказала она. – То, что я собираюсь сказать тебе, очень важно. Возможно, за всю свою жизнь ты не слышал ничего важнее.

Дэн поднял глаза, исполненные такого отчаяния, что даже сердце Ракель на мгновение болезненно сжалось. Она старалась говорить ласково, но строго, как врач, который дает больному ценные рекомендации.

– Лео – конченый человек, Даниэль, как ни горько мне тебе об этом говорить. Он принимал участие в инсайдерской торговле и незаконных сделках. Он на пороге тюрьмы.

– Что? – Дэн не верил своим ушам. – Что ты такое говоришь?

Впрочем, если он сейчас и слушал ее, то вполуха, она это видела. Дэн гладил брата по волосам, с удовлетворением замечая, что тому становится все лучше. Сейчас для него ничего не существовало, кроме Лео. Это несколько разозлило Ракель, и она заговорила резче:

– Послушай, Даниэль: Лео не тот, за кого себя выдает. Он мошенник, и я могу это доказать. Его будущее – тюрьма.

Дэн поднял на нее растерянные глаза.

– Но… чего ради? Его же совершенно не интересуют деньги.

– Вот здесь ты ошибаешься, Даниэль.

– Неужели? Лео хотел подарить мне половину своего состояния – просто так.

Он махнул руками перед ее носом. Ракель эта новость совсем не понравилась.

– А почему ты должен довольствоваться половиной, Даниэль?

– Мне вообще ничего не надо. Я только хотел…

Он замолчал, как будто все понял. Точнее, почувствовал. Его глаза снова наполнились страхом, а ее – холодом. Ракель многозначительно посмотрела на Беньямина. Тот был готов ко всему, но ничего не происходило. Даниэль не сводил глаз с брата.

– Что ты ему вколола? Это ведь не успокоительное, нет?

Ракель молчала, обдумывая дальнейшую стратегию игры. Она понимала, что сейчас каждое ее слово, жест, малейшее изменение тона могут иметь решающее значение.

– Кураре, – сказала она наконец.

– Что это?

– Растительный яд.

– Зачем ты ему это вколола?

– Потому что так было нужно, – ответила она.

Даниэль посмотрел сначала на нее, потом на Беньямина. У него были глаза зверя, пойманного в ловушку.

– Но потом…

– Что?

– …потом ты вколола ему что-то другое, ведь так?

– Физостигмин. Противоядие.

– Отлично. Значит, теперь мы должны отвести Лео в больницу, или как?

Она не отвечала, и Дэн снова потянулся за телефоном. Ракель думала, нужно ли приказывать Беньямину отобрать его у Дэна, и в конце концов решила оставить. Дэн что-то искал в «Гугле». Пока он не собирался никому звонить, опасности не было. Дэн читал какую-то статью в «Википедии» – возможно, о кураре. Но когда его лицо снова исказил ужас, Ракель вырвала мобильник у него из рук. Глаза Дэна снова стали безумными. Он завопил, колотя руками в воздухе, да так, что даже Беньямину стоило труда привести его в чувство.

– Успокойся, Даниэль! – закричала Ракель. – Успокойся немедленно! Ты меня слышишь?

– Чего ты от меня хочешь? – почти завыл он.

И тогда она объяснила, что физостигмин лишь временно устраняет эффект кураре.

– То есть ты не сможешь спасти его, это ты хочешь сказать?

– Не могу. Мне жаль, Даниэль.

Ракель была вынуждена прибегнуть к помощи Беньямина, чтобы успокоить его, – другого выхода не было. Беньямин заклеил рот Даниэля скотчем. Ракель извинилась и продолжила объяснения:

– Скоро дыхательные мышцы снова заблокируются, и Лео Маннхеймер задохнется. – Она заглянула Дэну в глаза. – Ситуация критическая, Даниэль. Лео при смерти, на шприце твои отпечатки. И потом, у тебя был мотив, не так ли? Ты ведь страшно завидовал ему. Но есть и положительный момент…

Дэн отчаянно извивался в руках Беньямина.

– …и он заключается в том, – продолжала Ракель, – что Лео может продолжить жить, но только… в твоем теле. – Она обвела взглядом комнату. – Ты унаследуешь все, чем он владел… все его деньги… Ты будешь жить как в сказке. Ты получишь все. И обещаю тебе, все те ужасные вещи, что творил Лео, вся его неуемная алчность, никогда не выйдут на свет. Об этом мы позаботимся. Мы будем поддерживать тебя, как только сможем. Вы – зеркальные близнецы, и это, конечно, создает определенные трудности. Но вы невероятно похожи. Ваш случай исключительный, и все будет хорошо. Я просто уверена в этом.

В этот момент Ракель услышала странный звук: это Даниэль разгрыз свой собственный зуб.

Глава 20

22 июня

Наконец Лео Маннхеймер вышел из своего кабинета. Микаэль поднялся и протянул ему руку. Настал долгожданный момент. Блумквист долго изучал Лео Маннхеймера на расстоянии, прежде чем получил возможность встретиться с ним с глазу на глаз. Еще до знакомства у этих двоих было богатое общее прошлое. Еще до того, как они успели поздороваться, между ними уже стояла тень невысказанного. Лео нервно потирал руки с длинными, ухоженными ногтями. На нем были голубой льняной костюм, черная футболка и спортивные туфли. Пышная шевелюра взъерошена. Он так и застыл у ресепшена, вместо того чтобы пригласить Микаэля в кабинет, и как будто к чему-то прислушивался.

– Слушал вас в Музее фотографии с Карин Лестандер, – начал Блумквист. – Это было превосходно.

– Спасибо, – ответил Лео. – Это было… – Он наморщил лоб.

– Превосходно! – повторил Микаэль и улыбнулся. – Это не пустой комплимент. Мы живем в эпоху лжи. В наше время, когда погоду делают так называемые «альтернативные факты»…

– Post-truth society[361], – уточнил Лео и как будто засмущался.

– Всё так. Мы играем даже с нашей идентичностью, ведь так? В «Фейсбуке» и прочих социальных сетях изображаем из себя не тех, кем являемся на самом деле.

– У меня нет «Фейсбука», – оборвал его Лео.

– У меня тоже. Никогда не понимал этой забавы. Но я тоже играю, – продолжал Микаэль. – Это, если угодно, часть моей работы. А у вас с этим как?

Лео взглянул на наручные часы и бросил взгляд через окно в сторону площади.

– Прошу меня извинить, – ответил он, – но сегодня я в безнадежном цейтноте. Вы хотели о чем-то со мной поговорить?

– И вы не догадываетесь о чем? – парировал Микаэль.

– Ни малейшего понятия.

– То есть вы не совершали никаких глупостей. Ничего такого, что могло бы заинтересовать газетчиков… «Миллениум», например.

Лео сглотнул и опустил глаза.

– Возможно, раньше я занимался вещами, которые могли бы вас заинтересовать. Но сейчас…

– Сейчас меня интересует не бизнес, а более, так сказать, интимные вещи, – перебил его Блумквист. – Некоторые превращения, например. Небольшие, но от того не менее загадочные.

– Превращения? – не понял Лео.

– Именно.

– О чем вы?

– О загадочном превращении левши в правшу.

Лео опять отвлекся. Он как будто к чему-то прислушивался. Потом быстро провел рукой по волосам.

– Но это не было превращением. Я всегда одинаково хорошо управлялся и левой, и правой рукой. Амбидекстия.

– То есть вы одинаково хорошо пишете обеими руками?

– Ну… более-менее…

– Можете продемонстрировать? – Микаэль достал авторучку и блокнот.

– Только не сейчас. – Над верхней губой Лео выступили капли пота; взгляд его рассеянно блуждал по холлу.

– Неважно себя чувствуете?

– Можно сказать и так.

– Что и говорить, сегодня жарко.

– Возможно, именно поэтому.

– Я тоже не в лучшей форме, – продолжал Микаэль. – Вчера засиделся у Хильды фон Кантерборг… Вы, конечно, ее знаете?

По тому ужасу, который отразили глаза Лео Маннхеймера, Блумквист понял, что тот сел на крючок. Вся фигура Лео, его мятущиеся движения выражали страх и безнадежность.

Но было и нечто другое, что Блумквист затруднялся определить. Некая решимость, которая временами отступала, сменяясь растерянностью и смущением. Как будто Лео Маннхеймер готовился сделать некий важный шаг.

– Хильда рассказала мне одну совершено неправдоподобную историю, – продолжал Микаэль.

– Вот как?

– Это история двух близнецов, которых разделили сразу после рождения. Одного из них звали Даниэль Бролин. Он коротал дни у одного фермера за Худиком, в то время как его брат…

– Не так громко, – перебил его Лео.

– Не так громко? – Микаэль изобразил на лице удивление. – В таком случае не лучше ли нам будет пойти прогуляться?

– Прогуляться? – переспросил Лео. – Не знаю…

Он окончательно растерялся и не знал, что говорить. Потом пробормотал что-то насчет туалета и исчез из поля зрения Микаэля. Блумквист тут же достал мобильный и отправил Лисбет Саландер шифрованное сообщение о том, что его гипотеза подтверждается. Человека, который выдает себя за Лео Маннхеймера, на самом деле зовут Даниэль Бролин.

Но Лео, он же Даниэль, ускользнул, и это не могло не беспокоить Блумквиста. Возможно, парень просто сбежал от него через черный ход. Микаэль оглянулся – все шло своим чередом. Люди как ни в чем не бывало ходили по холлу – одни присаживались на диваны, другие исчезали в глубине здания. Брюнетка на ресепшене улыбалась и желала всем доброго дня. Это было шикарное здание, с высоченными потолками и красными обоями, на которых красовались живописные портреты солидных пожилых мужчин – очевидно, знаменитых совладельцев и членов правления.

Зазвонил мобильник Микаэля. Это была Анника, которой вздумалось поговорить именно в тот момент, когда Лео Маннхеймер – или кем бы он там ни был – наконец появился в глубине коридора. Похоже, он справился с ситуацией и выглядел как человек, принявший решение. Но было ли оно так на самом деле, сказать было трудно. Лео смотрел в пол. Его шея была напряжена и покрыта красными пятнами. Он как будто не заметил Микаэля и объявил девушке на ресепшене, что в ближайшие пару часов будет занят.

Они спустились в лифте и вышли на площадь Норрмальмсторг. Стокгольм изнывал от жары. Люди обмахивались руками и газетами. Мужчины шли, перебросив пиджаки через плечо. Они свернули на Хамнгатан. Лео беспокойно огляделся по сторонам, как будто высматривал такси или автобус. Но вместо этого они пересекли улицу и направились к Кунгстредгордену. Двигались молча, словно оба ждали, что что-то вот-вот должно проясниться или произойти. Микаэлю это не нравилось, он сам не знал почему. Его спутник взмок больше, чем следовало, и все время беспокойно оглядывался. Когда они пересекали площадь по направлению к зданию Королевской оперы, Микаэль почувствовал опасность. Очевидно, он допустил промах, но где? Журналист лихорадочно соображал. Что, если в здании Оперы засада? Но он никого не видел, как ни вглядывался. В городе царила атмосфера летнего отпуска. Повсюду на скамьях и за столиками уличных кафе сидели люди, подставив лица солнцу. Быть может, Микаэлю просто передалась нервозность его спутника?

– Послушайте, эй! – обратился к нему Блумквист. – Как мне теперь вас называть, Лео или Даниэлем?

Мужчина прикусил губу, взгляд его вспыхнул. В следующий момент он набросился на Микаэля, и тот упал на землю.

* * *

Ракель Грейтц наблюдала за ними с одной из скамеек на площади Норрмальмсторг. Она понимала, что, коль скоро дело дошло до применения физической силы, история близка к тому, чтобы попасть на страницы газет. Но не испытывала по этому поводу никаких потрясений. Ставки были высоки изначально, Ракель знала это. И теперь ей кружило голову то ощущение свободы, какое бывает только на последней стадии отчаяния. Того, кому терять нечего, ничем не сдержать. Разумеется, при ней находился Беньямин Форс. Он был привязан к ней не только чувством глубочайшей признательности. Обнародование их общих тайн грозило ему не меньшими неприятностями, поэтому он был готов без лишних вопросов вывести Блумквиста из игры, а Даниэля Бролина увезти в надежное место, как и было обговорено. Несмотря на жару, Беньямин был одет в черную кожаную куртку с капюшоном и прятал глаза под темными солнечными очками. В кармане он держал наготове шприц с кетамином – анестетиком, которым предполагалось вывести журналиста из игры. Ракель мучилась с утра болями в желудке и не без труда добралась сюда по аллее, тянувшейся вдоль Кунгстредгордена.

Сейчас она до предела напрягла зрение и слух. Мир вокруг перестал существовать, – кроме двоих мужчин, пересекавших площадь. Вот они замедлили шаг. Похоже, журналист задал какой-то вопрос. «Это хорошо», – подумала Ракель. Вопрос отвлечет их внимание и облегчит им с Беньямином выполнение задуманного. Чуть ниже на улице появилась повозка с лошадью. В небе висел голубой воздушный шар, и повсюду гуляли ни о чем не подозревающие люди. Сердце Ракель сжалось от радостного предчувствия.

Но в этот момент что-то произошло. Заметив приближающегося Беньямина, Даниэль оттолкнул журналиста в сторону, так, что тот упал на землю. От неожиданности Беньямин так и застыл на месте со своим шприцом. Но тут Блумквист поднялся – почти взлетел. Беньямин снова подступился к нему, однако следующий выпад Блумквиста обратил его в бегство. Жалкий трус! Ракель следила, как Даниэль с журналистом убегают по площади в сторону Королевской оперы, прыгают в такси и исчезают. Прогретый солнцем воздух окутывал ее, как теплое, влажное одеяло. Ракель чувствовала себя как никогда больной и немощной. Тем не менее она собралась с последними силами и поднялась со скамейки.

* * *

Лисбет Саландер лежала, прижатая к полу серого фургона. Со всех сторон – в живот и по голове – сыпались удары. А потом на лицо снова легла вонючая тряпка. Лисбет чувствовала, что силы покидают ее, и уже несколько раз проваливалась в забытье. Тем не менее она узнала Бенито и Башира – что ж, отличная компания. «Гангстерша» была бледна, с повязками вокруг головы. Похоже, она передвигалась не без труда, поэтому вела себя тихо. Лисбет занимались в основном мужчины: Башир – бородатый и потный, в той же одежде, что и вчера, и крепкий парень лет тридцати пяти с обритой головой, в серой футболке и черном жилете. Третьим был водитель.

Фургон катился вниз мимо Шлюза, насколько понимала Лисбет. Она озиралась, стараясь запомнить обстановку вплоть до малейшей детали. Моток бечевки, рулон скотча, две отвертки. Новый удар, на этот раз в затылок, опрокинул ее на пол. Лисбет схватили за руки, связали, потом обыскали и отняли мобильник. Последнее ее обеспокоило, но ненадолго – телефон взял лысый парень, который засунул его в карман жилетки. Лисбет обратила внимание на его судорожные движения и на то, как он постоянно косился в сторону Бенито. Очевидно, это он, а не Башир был ее верной собачкой. Все трое сидели на скамейке слева, в то время как Лисбет лежала на полу, задыхаясь от запаха больничного спирта с примесью сладкой парфюмерии и пота. Похоже, машина двигалась в северном направлении, но Саландер не могла утверждать этого наверняка. В голове мутилось. Компания сидела молча. Лисбет ничего не слышала, кроме их тяжелого дыхания, гула мотора да – время от времени – скрипа подвески. Старая колымага, верные тридцать лет.

Вскоре они выехали на проселочную дорогу, и компания развязала языки. Это было именно то, что нужно Лисбет. У Башира на шее красовался огромный синяк – очевидно, после того удара битой. Он выглядел невыспавшимся и жалким.

– Ну что, шлюха, теперь тебе придется помучиться, – сказал он.

Лисбет молчала.

– А потом я буду медленно убивать тебя моим керисом, – добавила Бенито.

Лисбет по-прежнему не отвечала. Это было лишнее. Она знала, что каждое сказанное в фургоне слово фиксируется множеством датчиков. Их активировало кодовое слово «Вильдвиттра», которое Лисбет, падая, прошептала в модифицированный «Айфон». Код через персонального помощника «Сири»[362] активировал кнопку тревоги. Включился микрофон, который инициировал звукозапись и ее рассылку, вместе с GPS-координатами мобильника, всем членам так называемой «Республики хакеров».

* * *

Члены этой группы, принадлежавшие к элите хакеровского мира, поклялись всем, что было свято для каждого из них, не использовать кнопку тревоги иначе как в случае крайней необходимости. Поэтому сейчас за драмой в фургоне следило множество молодых людей во всем мире. Большинство из них не понимали по-шведски, это так. Но и шведов было более чем достаточно. Один толстяк из Сюндбюберга чего стоил! Его называли Чумой, он был огромный, как дом, и при этом совершенно бесформенный. Чума выглядел как бродяга, отброс общества, что не мешало ему быть компьютерным гением. Сейчас он не сводил глаз с монитора, следуя координатам GPS в северном направлении от Уппсалы. Автомобиль – судя по всему, большой и далеко не новый – свернул на трассу 77 и покатил на восток, в сторону Книвсты. Не самое удачное направление – в сельской местности показания GPS-координат куда более расплывчаты. В динамике снова послышался женский голос – хриплый и вялый, как будто его обладательница была не совсем здорова:

– Понимаешь ли ты, как долго будешь умирать, сука?

Чума в отчаянии оглядел свой стол. Кипы бумаг, щедро усыпанные крошками и остатками еды, громоздились вперемежку с банками из-под пепси-колы. Сам он был небрит, нестрижен и одет в замусоленный синий халат, топорщившийся в разные стороны засаленной бахромой. Его мучили боли в спине и диабет – в последнее время он прибавил в весе. Кроме того, Чума вот уже с неделю не видел солнечного света. Что он должен был делать? Будь в его распоряжении хотя бы один электронный адрес, он хакнул бы электрическую сеть или систему водопровода, добрался бы до жителей окрестных поселков. Но сейчас… его трясло от осознания собственного бессилия. Сердце бешено колотилось. Чума понятия не имел, куда направляется эта машина. Сообщения следовали одно за одним. Лисбет была их старым другом, их звездой. Но ни у одного из них – Чума это видел – не было ни малейшего понятия о том, что делать дальше. Неужели придется звонить в полицию?

До сих пор Чума ни разу не обращался в полицию, и у него имелись на это веские причины. Пожалуй, не было ни одного киберпреступления, которого бы он не совершил. Чума вечно находился в розыске. Но и не самые законопослушные граждане время от времени прибегают к защите закона. Лисбет – или Оса, как они ее называли – часто упоминала копа по фамилии Бублански. «С ним всё в порядке», – говорила она. В устах Осы это была серьезная рекомендация…

Еще несколько минут Чума сидел перед картой Уппланда на мониторе. Потом надел наушники, прибавил звук и открыл звуковой файл. Он хотел разобрать малейший нюанс каждого голоса и шума. В наушниках что-то заскрежетало и завизжало. Но потом сквозь помехи прорвались слова, которые Чума меньше всего хотел бы слышать:

– У тебя ее телефон? – Это спросила та самая больная женщина, бывшая, похоже, главной в команде. Она и парень, который время от времени разговаривал с шофером на непонятном Чуме языке; поисковая программа определила его как бенгали.

– У меня в кармане, – ответил мужской голос.

– Можно?

Снова что-то зашелестело, зашумело. Похоже, ей передали мобильник. Кто-то – насколько мог расслышать Чума – дышал в трубку.

– Что-нибудь подозрительное?

– Не знаю, – ответила женщина. – Не похоже, но копы могут выследить нас при помощи этой штуки.

– Тогда от нее нужно избавиться.

Потом разговор снова перешел на бенгали. Машина притормозила, заскрежетала дверца. Ее открыли, похоже, на ходу. В наушниках засвистел ветер, потом дверца захлопнулась. Невыносимо громко. Чума вздрогнул и изо всей силы ударил кулаком по столу. Черт бы вас подрал! В микрофон посыпались проклятия. Связь с Осой была прервана! Чума лихорадочно пытался собраться с мыслями. «Камеры слежения на дорогах!» – вспомнил он. Как же! Как он мог забыть о них? Они должны хакнуть сайт транспортной администрации или любым другим способом получить доступ к дорожным камерам слежения. Проблема в том, что это займет время, которого нет.

«Кто знает, как добраться до серверов транспортной администрации поскорее?» – написал Чума и пустил сообщение по шифрованному звуковому каналу.

«Материалы камер слежения частично в открытом доступе на сайте», – ответили ему.

«Этого недостаточно, – отозвался Чума. – Слишком туманно и невнятно. Нам нужна марка машины и ее номер».

«Я знаю обходной путь», – сказал молодой женский голос.

Чума идентифицировал его почти сразу. Это была Нелли, новый член их команды.

«Правда?! – воскликнул он. – Отлично! Помогите ей, ребята! Давайте, давайте! Я дам время и координаты».

Чума зашел на сайт trafiken.nu, где отображались материалы камер слежения вдоль трассы Е4 в сторону Уппсалы, одновременно отматывая назад запись с карты памяти мобильника Осы. Сигнал тревоги поступил в 12.52. Первая камера на трассе была, вероятно, эта… возле Хага Сёдры… погодите-ка… Фургон появился там спустя тринадцать минут, в 13.05. Дальше камеры стояли теснее, и это было хорошо. Местные населенные пункты назывались Линвеварторпет, Линвеварторпет Сёдра и Линвеварторпет Нурра. А также Хага-Нурра-Гриндер, Хага-Нурра, Стура Фрёсунда, Йевла-Круг, Мелланйерва, Ульриксдальс-Гольфбана.

На первом перегоне камер оказалось очень много, поэтому, несмотря на оживленное движение, вычислить нужный автомобиль было несложно. Тем более такую громоздкую развалюху – фургон или небольшой грузовик.

– Как дела? – кричал Чума.

– Спокойно, спокойно, – отвечали ему, – мы работаем… подожди… Черт! Что за четкость! Любительщина… Что за идиоты понаставили здесь таких камер?..

Они кричали и сыпали проклятиями, исходили по том и адреналином – все было как всегда. Но на этот раз речь шла о жизни о смерти. И теперь они знали наверняка – речь шла о старом сером «Мерседесе» с кузовом универсал. Но что это давало? Ничего, кроме невыносимого чувства собственного бессилия. Машина, словно неуловимый бледный призрак, следовала от одной камере к другой, пока не скрылась из виду в лесах к востоку от Книвсты, где никаких камер не было и в помине. Цифровой мрак – вот как это называлось.

Черт, черт!.. Никогда еще «Республика хакеров» не слышала таких громких проклятий. Теперь Чума не видел другого выхода, кроме как позвонить комиссару Бублански.

Глава 21

22 июня

Бублански беседовал с имамом Хасаном Фердоуси. Картина убийства Джамала Чаудхери окончательно прояснилась. В нем оказалась замешана вся семья Кази, исключая отца, плюс кое-кто из исламистов, переселенцев из Бангладеш. Бублански восхищался тщательностью, с какой была продумана операция, но еще больше – собой, сумевшим раскрыть ее на первой стадии расследования и фактически без посторонней помощи. Полицейские облажались, что и говорить; были времена, когда они куда более успешно предотвращали подобные преступления. По этому поводу Бублански уже звонил Хелене Крафт из СЭПО и имел беседу с имамом. Но сейчас комиссар был несколько рассеян. Он собирался вернуться к расследованию смерти Хольгера Пальмгрена и в этой связи собирался обратить свое внимание на профессора Мартина Стейнберга.

– Простите, что? – Последнюю фразу имама Бублански не расслышал.

Но ему все равно не дали возможности вернуться к беседе. В этот момент зазвонил телефон. И не только телефон – неизвестный адресат под ником «Свистатьвсех-наверх-Саландер» жаждал связаться с комиссаром по скайпу. Что за ерунда? Бублански принял вызов по мобильнику. В трубке молодой мужской голос так и сыпал проклятиями по-шведски.

– Я не стану вас слушать, пока вы не представитесь, – перебил его Бублански.

– Меня зовут Чума, – сказал парень. – Включи свой компьютер и пройдись по ссылке, которую я тебе кинул. Там все узнаешь.

Комиссар вошел в свою почту и кликнул ссылку. Молодой человек и там ругался больше, чем следовало, пересыпая крепкие выражения непонятной компьютерной терминологией; тем не менее комиссар быстро вошел в курс дела. Оправившись от легкого шока, он приказал отправить вертолет и несколько машин из Уппсалы и Стокгольма в направлении озера Вадабушён. А потом, прихватив с собой Аманду Флуд, вывел из гаража свою «Вольво».

Посадив Аманду за руль, он велел ехать по уппсальской трассе в северном направлении. С включенной синей мигалкой.

* * *

Очевидно, человек, который сейчас стоял перед ним, спас его от серьезного нападения. Микаэль пока не знал, что все это значит, хотя, безусловно, это был хороший знак. Что-то подсказывало Блумквисту, что теперь разговор между ними пойдет не тот, что в фойе фонда Альфреда Эгрена. После того, что случилось на площади, Блумквист был кое-чем обязан своему спутнику.

Город по-прежнему изнывал от зноя. Но они сидели в небольшой мансардной квартирке на Тавастгатан, чьи наклонные окна выходили на залив Риддарфьёрден. Здесь же стоял мольберт с недописанным полотном, изображавшим белого кита в морской пучине. В нем чувствовалась некая высшая гармония, несмотря на беспокойные краски. Тем не менее Микаэль отвернул его к окну. Ничто не должно было отвлекать их от главного.

Эта квартира принадлежала престарелой художнице Ирене Вестервик. Микаэль никогда не был особенно близок с ней, тем не менее уважал ее как человека умного и надежного. В отличие от большинства его знакомых, Ирене жила не только сиюминутными проблемами. Рядом с ней Микаэль вырастал в собственных глазах. В такси ему удалось связаться с ней по телефону и выпросить ключи от ателье на пару часов, – возможно, на весь оставшийся день. Ирене встретила их у ворот в сером хлопковом костюме, с улыбкой протянула связку и пожелала приятного времяпрепровождения.

Так Микаэль остался один на один с человеком, бывшим, предположительно, Даниэлем Бролином, рядом с отвернутым к окну мольбертом. Мобильники они отключили и оставили на небольшой кухоньке слева. Оба истекали по том. Микаэль безуспешно пытался открыть окно.

– Так что было в руке того человека, неужели шприц? – спросил он.

– Похоже на то, – ответил мужчина, бывший, предположительно, Даниэлем Бролином.

– И что в нем могло быть, как вы думаете?

– Все, что угодно, вплоть до синтетического кураре, – ответил его собеседник.

– Яд?

– Да. В относительно небольших дозах парализует все мышцы, включая дыхательные. Вы бы задохнулись.

– О, похоже, вы понимаете в нем толк…

Мужчина поглядел на него озабоченно, и Микаэль перевел взгляд за окно.

– Могу я называть вас Даниэлем?

Некоторое время мужчина молчал, как будто сомневался.

– Дэном, – ответил он наконец.

– Это уменьшительно-ласкательное от «Даниэль»?

– Нет. В свое время я получил «зеленую карту» и американское гражданство. Я приложил все усилия, чтобы забыть прежнюю жизнь. Теперь мое имя Дэн Броуди.

– Или Лео Маннхеймер?

– Или Лео Маннхеймер, – подтвердил мужчина.

– Странно, вы не находите?

– Да, странно.

– Тогда, может, расскажете мне свою историю, Дэн?

– Попытаюсь.

– У нас есть время. В ближайшие несколько часов нас никто не побеспокоит.

– Нет ли здесь чего-нибудь выпить… не слишком крепкого? – спросил Дэн.

– Сейчас посмотрю.

На кухне Микаэль обнаружил несколько бутылок белого вина «Сансерра». «Журналистская стратегия», – улыбнулся он про себя, вспоминая Хильду фон Кантерборг. Похоже, с некоторых пор эта стратегия стала для него нормой. Не выпив, не раздобудешь информации. Блумквист взял бутылку с откручивающейся пробкой и два бокала.

– Даже не знаю, с чего начать, – сказал Дэн. – Но вы ведь встречались с Хильдой. Не упоминала ли она некую Ракель Грейтц?

– Она много говорила о ней.

Эти слова Микаэля Дэн оставил без комментариев. Просто поднял свой бокал и молча выпил. А потом, не торопясь, приступил к рассказу. Он начал с того случая в берлинском джаз-клубе, когда, исполняя соло на гитаре, привлек к себе внимание одной очаровательной шведки…

* * *

Они заехали в лес и остановились. В машине стояла невыносимая духота. Снаружи не доносилось никаких звуков, кроме птичьего пения и жужжания насекомых. Мотор гудел на холостом ходу. Лисбет мучила жажда. Она все еще лежала на полу фургона, избитая и одурманенная чем-то вроде хлороформа. Но когда попыталась встать на колени, никто не возразил. После того как мотор стих, они еще некоторое время наблюдали за ней, сидя на скамье, а потом кивнули друг другу. Бенито выпила воды и приняла какие-то таблетки. Ее лицо имело пепельно-серый цвет. Она осталась сидеть, в то время как Башир и лысый парень встали. Предплечья лысого украшала татуировка. Только теперь Лисбет разглядела, что было изображено на его кожаном жилете, – эмблема мотоклуба «Свавельшё МК». Час от часу не легче… Одно время эти байкеры поддерживали связь с ее отцом и сестрой. Неужели это Камилла и ее хакеры навели их на ее квартиру?

Лисбет взглянула на дверцу машины и вспомнила момент, когда лысый выбросил наружу ее мобильник. И тут же с математической точностью оценила силу удара – точнее, полное отсутствие силы. Руки Лисбет оставались связанными, но она одним пинком могла открыть дверцу. Это было хорошо, в особенности с учетом того, что Бенито едва держалась на ногах, а мужчины нервничали. Это она поняла по их учащенному дыханию и мутным глазам. Башир гримасничал, как и тогда, в Валльхольме. Он пнул Саландер правой ногой. Удар пришелся в подреберье и оказался довольно чувствительным. Но Лисбет изобразила просто невыносимую боль. Следующий пришелся по лицу. Она сделала вид, что потеряла сознание, продолжая наблюдать за Бенито. Саландер с самого начала подозревала, что вся затея принадлежала именно ей. За ней же, по-видимому, оставалось последнее слово. В этот момент Бенито нагнулась и полезла в свою серую тряпичную сумку.

Мужчины схватили Лисбет за плечи и встряхнули. Очевидно, ничего хорошего для нее это не означало, потому что Бенито достала из сумки кусок красного бархата и кинжал – свой знаменитый керис.

Он был прямой и блестящий, с изящно изогнутой золоченой ручкой, которую украшало изображение демона с раскосыми глазами. Такой штуке самое место на музейной витрине под стеклом, а не в руках бледной как смерть психопатки с бинтами на голове. Некоторое время Бенито разглядывала кинжал, и ее глаза светились безграничной нежностью.

Потом она хриплым голосом объяснила, как именно используют керис. Лисбет слушала ее не особенно внимательно, но кое-что все-таки дошло до ее сознания. Керис, говорила Бенито, следует вонзать сквозь красную ткань, под ключицу и прямо в сердце. Кровь нужно вытирать сразу же, той же красной тканью. Это требует немалой сноровки.

Лисбет была начеку. Она ловила в глазах своих палачей малейший знак сомнения или невнимательности. Наконец перевела взгляд на Башира. Он держал ее за левое плечо и, похоже, был настроен решительно. Лисбет Саландер должна умереть – разубеждать его в этом не имело смысла. Но выглядел Башир не слишком довольным, и даже идиоту было понятно почему. Сейчас он выполнял роль подручника отвратительной бабы с кинжалом в руке. Он, державший всех женщин за шлюх!

– Ты знаешь Коран? – обратилась к нему Лисбет.

Ее вопрос встревожил его – она поняла это по тому, как дрогнули его пальцы. Тогда Лисбет добавила, что Пророк проклял все керисы и назвал их орудиями демонов и сатаны. Так записано в Коране (тут Лисбет процитировала выдуманную суру). Она назвала ее номер и посоветовала Баширу немедленно навести справки в Интернете.

– «Погугли» – сам увидишь, – сказала она.

Но «гангстерша» вскочила с места и одной фразой свела усилия Лисбет на нет.

– Она лжет, – прошипела Бенито. – Во времена Мухаммеда керисов не было. Это орудие всех святых воинов. Всех!

Похоже, Башир поверил ей. Во всяком случае, захотел поверить.

– Хорошо, хорошо, – успокоил он Бенито. – Только поторопись…

И добавил что-то на бенгали, относящееся, повидимому, к шоферу.

И Бенито вдруг ожила, несмотря на недомогание. Но это не слова Башира прибавили ей бордости, а непонятный шум сверху, похожий на жужжание вертолета. Ничто не указывало на то, разумеется, что этот звук имел к ним какое-либо отношение. Но Лисбет знала, что ее друзья-хакеры не сидят сложа руки. Этот звук одновременно обнадеживал и пугал ее. Обнадеживал – потому что мог означать спасение. И пугал – потому что команда в «Мерседесе» вдруг пришла в движение. Башир и его лысый напарник вцепились в Лисбет мертвой хваткой. А Бенито со своей красной тряпкой и сверкающим ножиком подходила все ближе. Лисбет вспомнила Хольгера, потом маму и Дракона – и уперлась ногами в пол. Она должна была подняться, чего бы ей это ни стоило.

* * *

Микаэль и Дэн молчали. История подошла к своему кульминационному моменту. Глаза Дэна блуждали по комнате, руки дрожали.

– Лео лежал на ковре. Ему как будто полегчало. Он получил дозу какого-то другого препарата и ожил. Я действительно поверил в то, что самое страшное позади, но тут…

– Это она рассказала вам о кураре?

– Даже дала возможность порыться на эту тему в Сети. Возможно, для того, чтобы я собственными глазами прочитал, что физостигмин снимает эффект лишь временно. Но я увидел кое-что еще…

– Что?

– До этого я еще дойду. Ракель выхватила у меня телефон и пригрозила обвинить меня в убийстве брата, если я не пойду на ее условия. Я был в шоке и почти не осознавал, что происходит. Они надели на меня шляпу и солнечные очки. Ракель сказала, что выйдет не очень убедительно, если люди увидят на лестнице одновременно двоих Лео. А потом добавила, что его надо вынести из квартиры, пока он хоть чуть-чуть держится на ногах. И я увидел в этом последнюю возможность. Я решил, что за дверью можно будет позвать на помощь…

– Однако не позвали.

– Ни на лестничной площадке, ни в лифте мы не встретили ни одной живой души. Был канун Рождества. Не думаю, что высокого мужчину действительно звали Йон, как представила его Ракель. Она сама несколько раз назвала его Беньямином. Именно он и напал на вас сегодня на площади. Но тогда…

– Да?

– Тогда они с Ракель выволокли Лео из подъезда – он еще худо-бедно держался на ногах – и затащили в припаркованный на улице черный «Рено». Начинало темнеть – по крайней мере, было похоже на то…

Тут Даниэль Бролин снова надолго замолчал, как будто о чем-то задумался.

Декабрь, полтора года назад

Улица перед ним лежала пустая. Вероятно, Дэн должен был побежать за подмогой, но совершенно невозможно было оставить Лео одного. К вечеру стало теплее, снег на улицах превратился в грязную жижу. Ракель и ее помощник втащили Лео в машину.

– Мы везем его в больницу, ведь так? – спросил Дэн.

– Разумеется, – ответила Ракель.

Неужели он действительно ей поверил? Ей, которая только что объясняла ему, что это бессмысленно, которая угрожала ему? Дэн ничего этого не помнил, когда садился в машину. В голове крутилась одна-единственная мысль – о том, что, если некоторое время поддерживать в пострадавшем от яда кураре дыхание, он может вернуться к жизни. Он опустился на заднее сиденье рядом с Лео. По другую сторону сел тот, кого Ракель называла Беньямином.

Это был крупный мужчина – не меньше сотни килограммов – с неправдоподобно огромными руками и невинным, детским лицом. Впрочем, Дэн не особенно его разглядывал. Он целиком сосредоточился на Лео, который должен был дышать. Дэн еще раз спросил Ракель, действительно ли они едут в больницу. «В Каролинскую», – на этот раз уточнила она и даже назвала номер отделения.

– Верь мне.

Ракель добавила, что уже связалась со специалистами. Они ждут Лео и обязательно что-нибудь сделают. Почему Дэн ей поверил? Возможно, он был в шоке и плохо воспринимал происходящее. Трудно сказать, но в этот момент он всеми правдами и неправдами поддерживал в Лео искру жизни. И никто не препятствовал ему в этом. Ракель как ни в чем не бывало вела машину. Движение было не особенно оживленное, и скоро они выехали на мост Сольнабрун. Завидев впереди красные стены больницы, Дэн на некоторое время поверил, что все и вправду будет хорошо. Но он поддался иллюзии. Вместо того чтобы остановиться, автомобиль прибавил газу и пролетел мимо Каролинской больницы в сторону Сольны.

Дэн кричал и размахивал кулаками, пока не почувствовал жжение в бедре. Мышцы его сразу обмякли. Ярость не прошла, но стала бессильной. Дэн в отчаянии тряс головой, стараясь удержать сознание в ясности, но с каждой минутой это становилось все труднее. Он потерял счет времени. Будто сквозь сон видел, как Ракель и ее помощник о чем-то перешептывались. Потом женщина возвысила голос и заговорила, обращаясь к Дэну. Похоже, она пыталась в чем-то его убедить, но в чем? Дэн слышал что-то о мечтах, которые наконец воплотятся в жизнь, о богатстве, которое ему не снилось. Наконец, о счастье.

– Ты будешь счастлив, Даниэль, мы это устроим.

Но рядом хрипел Лео, по другую сторону которого сидел этот Беньямин, и это… это было убедительнее всяких слов.

* * *

Микаэль Блумквист вряд ли сможет это понять, но Дэн должен сделать то, что должен.

– И вы соблазнились? – спросил журналист.

Дэн подавил в себе желание разбить винную бутылку о его голову.

– Вы должны понять, – повторил он, – что в эту минуту для меня не существовало ничего и никого, кроме Лео.

Он снова замолчал.

– И о чем же вы думали в тот момент? – спросил Микаэль.

– О том, как нам с Лео выбраться из этой ситуации.

– У вас был конкретный план?

– План? Нет. Но я решил подыграть им, пока не обнаружится что-нибудь, за что можно будет зацепиться. Мы выехали за город. Ко мне понемногу возвращались силы, но Лео становилось все хуже. Он лежал без движения и задыхался. Я не спускал с него глаз. Мне трудно говорить об этом…

Дэн выпил вина.

– Я понятия не имел, куда мы едем. Дорога сужалась. В темноте проступали очертания хвойного леса. Теперь вместо снега шел дождь. Я увидел указатель «Вильдокра». Мы повернули налево на лесную дорогу и через десять минут остановились. Ракель Грейтц и Беньямин вышли из машины и что-то вытащили из багажника… Какую-то железную штуку. Мне было не до них, я занимался Лео. Я положил его на сиденье и стал делать искусственное дыхание. Как умел. Чувства мои притупились. Когда Лео вырвало, я даже не заметил этого. В машине плохо пахло. Я склонился над Лео и… вы можете себе это представить? Это было все равно как склониться над самим собой. Самое интересное, что они позволили мне делать это. Хотя я все равно не осознавал происходящего. Я сосредоточился на Лео и на Ракель. Я не выпускал ее из виду. Ее ласковый голос все время внушал мне, что Лео должен умереть. Скоро эффект физостигмина закончится. Это ужасно, говорила Ракель, но здесь ничего не поделаешь. Правда, есть и утешительный момент – никто не станет искать его. Никто даже не спросит, куда девался Лео, потому что я займу его место. Его мать при смерти. Я должен буду уйти из фонда Альфреда Эгрена и продать Ивару свою долю акций. Этого опять-таки никто не заметит. Всем давно известно, что Лео Маннхеймер только и мечтает о том, чтобы сменить работу. Это не более чем справедливо, я давно заслуживаю этого. Я не видел другого выхода, кроме как во всем с ней соглашаться. Я бубнил что-то вроде того, что все понимаю. Они отобрали у меня телефон, как я уже, кажется, говорил. Мы были в лесу, и я не видел поблизости и намека на человеческое жилье. Что же мне оставалось делать?

Вскоре Беньямин вернулся. Мокрый снег стекал по его лицу вперемешку с потом. Штаны были покрыты грязью. Шапка сидела косо. Он выглядел как черт из преисподней. В группе царило молчаливое взаимопонимание. Беньямин выволок Лео из машины. Он был неуклюж, как медведь. Голова Лео билась о землю. Помню, как я снял с Беньямина шапку и надел ее на брата. Потом застегнул на нем пуговицы. Мы даже не одели его как следует. На Лео не было ни галстука, ни шейного платка. Шнурки на домашних туфлях болтались, развязанные, – кошмарная сцена. Меня все тянуло убежать в лес или выскочить на дорогу в надежде встретить кого-нибудь. Но оставалось ли у меня время на это? Не думаю. Я ведь даже не знал, жив ли брат. Поэтому я молча пошел за ними в лес. Беньямин тащил Лео. С большим трудом, как казалось со стороны, хотя брат был легкий и худой. Я предложил ему помощь, но Беньямин отказался. Он вообще старался держаться от меня подальше.

– Уйди, – огрызался он. – Это не твоя работа.

Потом Беньямин еще окликнул Ракель, но она не расслышала: дул сильный ветер. Помню, как скрипели и гнулись деревья. Мы подошли к старой, больной ели, под которой уже была насыпана куча земли, но поначалу мне и в голову не пришло, что все это имеет к нам какое-либо отношение.

– Это была могила, – догадался Микаэль.

– Что-то вроде того. Не особенно глубокая. Беньямин выглядел обессилевшим – похоже, совершенно замучился долбить мерзлую землю. Он положил Лео под елью, а мне велел убираться прочь. В ответ я назвал Беньямина бесчувственной свиньей и сказал, что хочу всего лишь проститься с братом. Тогда он снова принялся угрожать мне и напомнил, что у Ракель есть все, чтобы упечь меня за решетку за убийство.

Я знаю, я все понимаю, сказал я. Я всего лишь прошу его исчезнуть на некоторое время, проявить хоть какоето уважение к покойнику. Лео – мой брат, и я хочу похоронить его сам. «Посмотри, – сказал я. – Он мертв и никуда не денется. Я тоже. Оставь нас в покое, дай мне выплакаться». И Беньямин меня послушался. Не думаю, что он ушел далеко, но главное – оставил меня наедине с братом. И я присел под елью на корточки и снова склонился над Лео.

* * *

Анника Джаннини пообедала в столовой для персонала во Флудберге и снова вернулась в корпус Н, в комнату свиданий, продолжать допрос Фарии Кази. После обеда Соня Мудиг сосредоточилась и стала вести себя спокойней. Но главное – теперь она была согласна с Анникой в том, что нападение на Ахмеда не было умышленным убийством. Фария вытолкнула брата из окна, будучи в состоянии шока, и доказать этот момент куда важнее, нежели изучать долгую историю ее унижений в отцовском доме.

Анника вздохнула с облегчением. Но в этот момент у Сони зазвонил мобильник, она вышла в коридор и спустя минуту вернулась сама не своя.

– Хватит играть в прятки, – разозлилась Анника. – Выкладывайте, что у вас там стряслось.

– Прошу прощения, – ответила Соня. – Понимаю, что не имею права поддаваться эмоциям, но только что мне сообщили, что Бенито и Башир похитили Лисбет Саландер.

– Рассказывайте, – велела Анника.

Выслушав Соню, она вздрогнула. Фария сидела в кресле, обхватив руками колени. Но потом что-то произошло, Анника заметила это сразу. Глаза Фарии вспыхнули. Теперь ее лицо выражало предельную степень сосредоточенности.

– Вадабушён, вы сказали?

– Да, – ответила Соня. – Дорожная камера слежения зафиксировала автомобиль прежде, чем он свернул на лесную дорогу в сторону озера.

– Мы… – пробормотала Фария, и все взгляды с надеждой устремились на нее. – Мы отдыхали на этом озере до того, как у нас появились средства ездить на Майорку. Мы часто там бывали, это ведь совсем недалеко. И вот однажды… мама была еще жива… вы ведь знаете, что озеро окружено лесом. Там такой густой лес и много тропинок и разных укромных уголков, и вот…

Фария замолчала, подтянув колени к груди, а потом обратилась к Соне:

– У вас мобильник здесь берет? Можете показать мне карту? Тогда я попытаюсь вспомнить…

Соня долго ругалась и тыкала пальцами кнопки, прежде чем открыла ссылку, которую ей прислали из полиции Уппсалы.

– Вот, смотри… здесь они въехали в лес, – она повернула карту к Фарие.

– Погодите-ка… Там должен быть залив… что-то вроде Сёдервикена… или Сёдравикена… а может, Сёдерстранден?.. – Фария наморщила лоб.

– Сейчас посмотрю… может, Сёдра Страндвикен? – Соня ткнула пальцем в карту.

– Точно! – оживилась Фария. – Вот видите… дорога ухабистая, но достаточно широкая. Машина проедет точно. Может здесь?.. – Она задумалась. – Хотя не знаю. Там еще на входе висел желтый щит: «Тут кончается дорога общего пользования», а через несколько километров от него – что-то вроде грота. То есть, конечно, не грот в полном смысле этого слова… скорее поляна… это больше походило на комнату под пологом лиственного леса, справа от вершины холма… А вокруг была такая густая чаща… Но в чаще помню овраг и в нем – ручей. Башир както завел меня туда, якобы чтобы показать что-то интересное. На самом деле он хотел меня напугать. В то время у меня уже немного выросла грудь, и парни свистели мне вслед на улице. Башир стал рассказывать мне о каких-то женщинах, которые вели себя как шлюхи и были за это наказаны. Я перепугалась до смерти, потому, наверное, и запомнила это место. И вот я думаю… – Фария замолчала, словно не знала, как лучше выразить свою мысль. – Что, если Башир отвез Лисбет Саландер туда?

Соня Мудиг кивнула, сказала «спасибо», забрала у Фарии мобильник и позвонила.

* * *

Ян Бублански прижал телефон к уху.

Пилот вертолета Сами Хамид кружил над лесами в окрестностях озера Вадабушён, но не видел ничего, хотя бы отдаленно напоминающего серый универсал. Эта местность казалась необитаемой и безлюдной – ни домов, ни туристов, ни полицейских машин. Правда, берега озера поросли непроходимым лесом, и было не так-то просто разобраться в хитросплетениях дорог и тропинок.

Эти места словно специально созданы для того, чтобы в них прятаться. Черт! Давно Бублански так не ругался.

Аманда Флуд гнала на предельной скорости. До озера оставалось совсем немного, когда они свернули на государственную трассу 77.

Комиссар уже знал, кого они преследуют, – голосовой идентификатор с ходу опознал Бенито и Башира Кази, – но легче от этого ему не стало. Он уже звонил в пункт связи полиции Уппсалы и всем, кто мог предоставить хоть какую-нибудь информацию. Вот уже несколько раз набирал Блумквиста, но тот не отзывался. И Бублански снова сыпал проклятиями. Он ругался и молился попеременно. Как бы там ни складывались их отношения с Саландер, он питал к ней почти отцовские чувства. Особенно после того, как она помогла ему раскрыть серьезное преступление.

Комиссар велел Аманде прибавить газу. До озера оставалось совсем немного. В этот момент зазвонил мобильник – это была Соня Мудиг. Едва поздоровавшись, она велела ему набрать в GPS Сёдра Страндвикен и передала трубку Фарие Кази. Бублански ничего не понимал. Голос Кази звучал непривычно властно. Выслушав ее, Бублански попытался собраться с мыслями. Оставалось надеяться, что они не опоздают.

Глава 22

22 июня

Лисбет Саландер понятия не имела, где находится. Но было душно, снаружи жужжали насекомые и скрипели под ветром деревья. Где-то поодаль журчала вода. Она попробовала сосредоточиться на своих ногах. Они были тощими, но хорошо натренированными. Во всяком случае, сейчас на них была вся ее надежда.

Лисбет стояла на коленях на полу фургона со связанными руками. Перед глазами мелькало бледное лицо Бенито в обрамлении грязных бинтов. Кинжал и красная тряпка дрожали в ее руках. Лисбет покосилась на дверцу фургона. Башир закричал на нее и еще крепче прижал к полу. Лисбет подняла глаза. На его лбу блестели капли пота. Он смотрел так, словно собирался на нее наброситься и не мог. Лисбет подумала было продолжить свою лекцию о сурах Корана, но поняла, что времени на это нет. Бенито уже стояла над ней со своим кинжалом. И сама атмосфера в фургоне изменилась. Нависла почти благоговейная тишина, как будто присутствующие собирались совершить какое-то важное действие. Один из мужчин разорвал футболку Лисбет, обнажив ее ключицу.

Бенито побледнела еще больше. Красная помада смотрелась странно на бескровно-пепельном лице. Хотя теперь «гангстерша» как будто увереннее держалась на ногах и не дрожала как осиновый лист.

– Ну-ка, прижми ее крепче, – обратилась она к Баширу неожиданно низким голосом. – Вот так, хорошо… Просто великолепно… Теперь настал ее смертный час… Помнишь, как я направила на тебя свой керис? Теперь ты будешь страдать… Теперь ты умрешь…

Бенито повернула к Лисбет улыбающееся лицо. Это была нечеловеческая улыбка. Некоторое время Саландер ничего не видела, кроме сверкающего лезвия и бархатной красной тряпки. Но потом вдруг заметила три иголки, блестевшие в бинтах Бенито, и то, что ее правый зрачок был больше левого. На правой двери фургона красовался рекламный плакат ветеринарной клиники «Багармуссенс». На полу валялись три скрепки и собачий поводок. Лисбет увидела еще, что стенка фургона возле потолка слегка испачкана чернилами, и снова перевела глаза на красную бархатную тряпку. Она казалась чем-то лишним в руках Бенито. Кинжал – да, с ним «гангстерша» управлялась умело. Но бархат был частью никому не нужного ритуала. После недолгих колебаний Бенито, как и предполагала Лисбет, отбросила его прочь.

Саландер уперлась в пол большими пальцами ног. Башир кричал ей, чтобы стояла спокойно, но по голосу Лисбет чувствовала, что его нервы на пределе. Бенито заморгала и занесла кинжал, высматривая место для удара пониже ключицы. Лисбет напряглась для решающего броска. Руки ее были связаны, и мужчины крепко давили сверху на плечи, но нужно было попытаться. Лисбет прикрыла глаза, делая вид, что смирилась со своей участью, и навострила слух. Атмосфера была заряжена до предела. В ней чувствовалась не только жажда крови, но и – прежде всего – ужас. Выходит, даже этой компании не так-то просто было решиться на убийство. В этот момент Лисбет услышала еще один звук. Трудно было определить, что он значил. Как будто где-то неподалеку проезжал автомобиль. И, похоже, не один… Лисбет рванулась из последних сил и вскочила на ноги. Но от кинжала увернуться не успела…

* * *

Аманда Флуд и Ян Бублански тряслись на узкой гравийной дороге на пути к озеру Вадабушён. Они уже видели желтый щит с надписью, о котором говорила Фария. Аманда затормозила так резко, что машину занесло, и зло покосилась на комиссара. Тот все еще ничего не понимал и продолжал кричать в трубку:

– Да, щит! Я его вижу!

Не исключено также, что при этом он ругался и сыпал проклятиями, потому что машину так и бросало из стороны в сторону. Наконец Аманде удалось справиться с управлением, и она свернула на лесную дорогу, почти тропинку. В застывшей глинистой жиже отпечатались следы автомобильных шин. До наступления жары дождь лил почти беспрерывно, испещрив дороги рытвинами и ухабами.

– Сбавляй скорость, черт тебя возьми! – рычал Бублански. – Мы не должны их упустить.

Они не должны их упустить. Место, которое описала Фария, лежало, судя по всему, на склоне холма, но Бублански не видел, как ни всматривался, ничего даже отдаленно похожего на возвышенность. Ландшафт, куда ни глянь, был равнинный. При этом места, чтобы спрятать машину, было сколько угодно, если она, конечно, вообще была здесь. И, наконец, самое главное: откуда Фария могла знать в таких подробностях месторасположение этой поляны? Как ей удалось воскресить детские воспоминания с точностью до малейших деталей?

Бублански не видел в этом лесу ничего такого, на что можно было бы обратить внимание. Со всех сторон его плотной стеной окружали деревья. Где-то неподалеку послышался гул автомобильных моторов. Коллеги подоспели вовремя, что не могло не радовать комиссара. Оставалось надеяться, что они взяли верный след. Бублански огляделся. Он не представлял себе, что можно искать в этой непроходимой чаще. Но потом, всмотревшись в пространство между деревьями, заметил наконец нечто похожее на холм. Или нет, назвать это холмом было бы преувеличением. Но земля за стволами вздымалась, образуя гряду. Аманда подъехала ближе, увязая колесами в мокрой глине. Бублански еще крепче прижал трубку к уху, продолжая описывать то, что видит. Он обратил внимание на большой круглый камень на обочине дороги, но Фария ничего такого не помнила. Потом послышался подозрительный металлический звук и крики. Бублански и Аманда обменялись взглядами. Она развернулась и поставила машину поперек колеи, и комиссар с оружием наготове ринулся в лес. Он плутал между деревьями и кустарниками, скользя по корням и листве, пока не узнал описанное Фарией место.

Декабрь, полтора года назад

Дэн Броуди блуждал совсем в другом лесу и в другое время года. За день до Рождества, неподалеку от Видокры, он опустился на колени под старой елью и смотрел на брата, который лежал на мокром снегу. В лице Лео не было ни кровинки, в серых глазах, казалось, погасла последняя искра жизни. Медлить было нельзя. Губы Лео были холодными, как снег под коленями его брата. Но главное – Дэн не ощущал никакой ответной реакции. В любую минуту за деревьями могла появиться фигура Беньямина, и тогда Дэну пришлось бы возвращаться в машину, навсегда распрощавшись со своей половиной. «Просыпайся, Лео, просыпайся», – он повторял это как молитву, как мантру. Хотя давно уже не верил в успех своего плана, даже если б и удалось вдохнуть в Лео жизнь.

Беньямин, похоже, блуждал где-то неподалеку – Дэн все время чувствовал на себе его взгляд. Проще всего было закопать Лео и уйти восвояси, но он продолжал свою безнадежную работу. Держа Лео за нос, с такой силой вдыхал ему в рот воздух, что у самого кружилась голова. Где-то в отдалении послышался и смолк шум автомобильного мотора. Захрустели ветки, словно сквозь чащу пробежал вспугнутый зверь. Захлопали крыльями и улетели птицы. Нависла мертвая, зловещая тишина, как будто сама жизнь избегала Дэна. Он остановился, тяжело дыша. Похоже, запас кислорода в его легких был израсходован, и теперь ему требовался перерыв. Дэн закашлялся, и в этот момент произошло нечто странное. Как будто его кашель уходил под землю и продолжался там. Дэн понял не сразу: это был Лео. Это он пыхтел и откашливался. Несколько секунд Дэн в недоумении смотрел на брата. Он не почувствовал ни безмерной радости, ни охватившего сердце счастья. Только одно: надо торопиться.

– Лео, – прошептал Даниэль на ухо брату. – Они хотят убить тебя. Тебе надо уходить в лес. Давай, поднимайся.

Лео как будто не понял. Он все еще пыхтел и дышал, как будто не мог надышаться. Дэн помог ему встать на ноги и изо всей силы толкнул в заросли. Лео упал. Похоже, он сильно ударился, но поднялся снова и поковылял, как пьяный, между деревьями. Дэн проводил его взглядом и принялся зарывать яму. Он энергичными движениями бросал в нее землю, пока не услышал звуков, которых ожидал все это время, – шагов Беньямина.

Дэн посмотрел на кучу земли перед собой. Он думал, что сейчас Беньямин обо всем догадается, и еще ожесточеннее продолжил работать руками. Он рылся, бросал и ругался, между тем как чавкающие шаги приближались. Дэн ожидал, что Беньямин набросится на него или побежит догонять Лео. Но великан стоял молча. В нависшей тишине было слышно лишь гудение автомобильного мотора на холостом ходу. Где-то вспорхнули птицы.

– Я не смог смотреть на него просто так и решил похоронить его, – сказал Дэн.

Он сам почувствовал, как жалко прозвучало его объяснение. Но ответа не последовало. Дэн ждал, но ничего не происходило. Беньямин неуклюже приблизился, в нос ударил запах табака.

– Я помогу тебе.

Вместе они сделали небольшую насыпь над могилой, в которой не было тела, а потом еще долго обкладывали ее камнями, прежде чем вернуться к машине и к Ракель Грейтц. Оба шли медленно, опустив глаза долу. На обратном пути в Стокгольм Дэн молча слушал верещание Ракель о его блестящем будущем.

* * *

Лисбет подскочила, как распрямившаяся пружина, но Бенито успела полоснуть ее по боку. Лисбет не поняла, насколько серьезной была рана, она не имела времени думать об этом, потому что «гангстерша» тоже неуклюже сдвинулась с места, продолжая размахивать в воздухе своим кинжалом.

Лисбет ударила головой в дверь и вывалилась из фургона на траву со связанными руками. Кровь стучала в виски. Саландер перевалилась на ноги, упала головой вперед и скатилась по склону оврага в ручей. Она успела увидеть, как вода под ней окрасилась в красный цвет, прежде чем рванулась в лес. Позади раздавались голоса, подъезжали автомобили. Тем не менее у Лисбет не возникло желания остановиться. Ее тянуло дальше, в чащу.

* * *

Ян Бублански озирался в поисках Саландер, но увидел только двоих мужчин, бежавших по направлению к оврагу, да развернутый к дороге серый фургон. Комиссар растерялся, тем не менее направил на мужчин табельное оружие:

– Стоять, полиция!

В лесу царила невыносимая жара. Бублански тяжело дышал, а двое мужчин перед ним были значительно моложе его и, конечно, сильнее. Но ситуация была под контролем: Аманда Флуд замерла рядом в той же позиции, что и он, а на поляне уже собирались полицейские автомобили. Мужчины же, похоже, не были вооружены и вообще казались какими-то заспанными.

– Только без глупостей, – услышал Бублански собственный голос. – Вы окружены. Где Саландер?

Они долго не отвечали, а потом дружно кивнули в сторону фургона, дверца которого стояла открытой. Там тяжело переваливалась и дышала какая-то грузная фигура. Прошло довольно много времени, прежде чем она смогла принять вертикальное положение и встала перед комиссаром, бледная как смерть, с кинжалом в руке.

– Кто ты? – спросила Бенито Андерссон.

– Комиссар Бублански. Где Лисбет Саландер?

– Эта маленькая еврейка? – шепотом переспросила Бенито. – Мертва, как я думаю…

Комиссар увидел направленный на него кинжал и закричал, призывая «гангстершу» к порядку. Но та и сама успела осознать бесполезность сопротивления – и теперь только пыхтела да молола какой-то вздор. Бублански понимал, что Бенито не заслуживает пули, которая лишь вызволит ее из мук ада, в котором она жила. Поэтому он предоставил Аманде возможность разрядить в «гангстершу» пистолет. Бенито упала, раненная в левую ногу, но тут подоспели коллеги, и ситуация разрешилась. Если не считать того, что следов Саландер так и не удалось обнаружить. Только на полу фургона остались капли ее крови, а саму Лисбет, похоже, поглотил лес.

* * *

– И что сталось с Лео? – спросил Микаэль.

Он налил себе белого вина и оглядел ателье, остановив взгляд на отвернутой к окну картине.

– Он долго блуждал по лесу…

– Он жив?

– Он долго блуждал по лесу, – повторил Даниэль. – Ходил кругами. Он выбился из сил и растапливал в ладонях снег, которым питался и утолял жажду. И лишь когда совсем стемнело, решился наконец подать голос: «Эй, кто-нибудь!»

Но вокруг никого не было. Спустя несколько часов Лео споткнулся и упал в овраг. А потом очутился на лужайке, которая показалась ему знакомой. Поодаль, на границе леса, стоял дом с просторной верандой, и в нем горел свет. Лео направился туда и постучал в дверь. В доме проживала молодая супружеская пара, Стина и Хенрик Нуребринги, вы можете навести о них справки. Семья готовилась к Рождеству и как раз собирала подарки двум своим мальчикам. Они, конечно, перепугались. Но потом Лео объяснил, что въехал в дерево, потерял свой мобильник и заблудился в лесу. Вероятно, у него сотрясение мозга, добавил он. Помоему, это прозвучало вполне правдоподобно.

Нуребринги приготовили ему горячую ванну, дали сухое белье и усадили за стол с рождественской ветчиной, «искушением Янссона»[363], глёггом и водкой. Лео отдохнул и окреп, но все еще не представлял себе, что ему делать дальше. Понятно, что прежде всего следовало выйти на связь со мной. Но он знал, что Ракель забрала мой телефон, и боялся, что она держит под контролем и мою электронную почту. Но Лео ведь всегда был сообразительный и видел гораздо дальше, чем мы, простые смертные. Он решил послать мне зашифрованное сообщение, совершенно невинного содержания, какие все нормальные люди получают накануне Рождества.

– И что он сделал?

– Попросил у парня телефон и написал мне следующее: «Сердечные поздравления Даниэлю! Эвита Кон ждет тебя в феврале в Соединенных Штатах. Пожалуйста, пришли подтверждение. Твой Джанго. Будет «Minor swing». Счастливого Рождества!»

– Идея понятна, – кивнул Микаэль. – Но кто такой этот Джанго? Он же неспроста выбрал это имя?

– Гитарист. Он давно умер, тем самым Лео изначально направлял своих преследователей в тупик. С другой стороны, в этом имени был явный намек на авторство сообщения.

– Джанго?

– Да, на всякий случай он упомянул и один из шлягеров Джанго, «Minor swing». – Даниэль ненадолго замолчал, потом продолжил: – «Minor swing» – настоящий гимн жизни и радости. Или нет, «радость» – не совсем верное слово. В этой музыке есть некая глубинная меланхолия. Джанго написал ее в соавторстве со Стефаном Грапелли. Мы с Лео исполняли эту вещь не меньше четырех раз. Она очень нравилась нам обоим. Но вот только…

– Что?

– После отправки сообщения Лео опять стало плохо. Супруги уложили его на диван. У него посинели губы, снова начались проблемы с дыханием. Но я ведь ничего об этом не знал. Я сидел в квартире Лео, было уже поздно. Со мной были Беньямин и Ракель Грейтц. Я пил вино, в то время как Ракель продолжала строить вслух свои мерзкие планы. И я подыгрывал ей, конечно. Я обещал ей, что отныне я Лео и буду вести себя так, как она скажет. А она говорила что-то насчет новой кредитной карты и новых кодов и того, что я должен навестить Вивеку в больнице в Стокгольме. А потом рассчитаться с работой и уехать путешествовать. Кроме того, мне следует читать литературу о финансовых рынках и избавляться от американского и норрландского акцента.

Мы проработали с ней все вплоть до малейших деталей. Ракель отыскала документы Лео и велела мне научиться подделывать его подпись. Наставления следовали одно за другим. Это было невыносимо, потому что в конце концов все держалось на угрозе. Ракель уже не считала нужным напоминать, что в любой момент может упечь меня за решетку за убийство брата или перевалить на меня преступления Лео, о которых она говорила. Я сидел как парализованный и лишь смотрел на нее. Точнее, пытался это делать, но взгляд постоянно ускользал в сторону, и я снова и снова представлял себе Лео, пробиравшегося в темноте по заснеженному лесу. Снова и снова я спрашивал себя, как он там. Я представлял себе его замерзшего насмерть. Но не думаю, что и Ракель в этот момент верила в осуществимость своих планов. Она ведь не могла не видеть, что со мной происходит. Малейшая оплошность могла погубить меня.

Поэтому время от времени Ракель переглядывалась с Беньямином и отдавала ему какие-то приказания, а потом встала и приступила к уборке. Она разложила по ящикам авторучки, протерла столы и стулья и долго еще шныряла по квартире – раскладывала, расставляла, подтирала. В какой-то момент достала мобильник и увидела сообщение от Лео. Она долго вчитывалась в текст, а потом спросила меня что-то насчет моих друзей-музыкантов. Не помню, что я ответил. Я почти не мог говорить, тем не менее… Видите ли, в целях экономии я купил шведскую сим-карту, но этот номер знали немногие. Поэтому я сразу насторожился.

– Что еще за сообщение? – спросил я как мог безразлично.

Ракель протянула мне мобильник, я прочитал и… у меня нет слов, чтобы передать мое состояние. Это сообщение снова вдохнуло в меня жизнь. Но я не забывал об осторожности – и, думаю, Ракель ничего не заподозрила.

– Это насчет работы? – спросила она.

Я кивнул и сказал, что буду вынужден ответить отказом, и все такое. Я продолжал этот спектакль и даже спросил однажды, сколько денег получу. Ракель назвала неправдоподобную сумму, несколько миллионов или что-то вроде того. Думаю, она преувеличила. Но было поздно, что-то около половины двенадцатого. Я смертельно устал, к тому же был пьян в стельку.

– Я хочу спать, – сказал я Ракель.

Она как будто засомневалась, стоит ли оставлять меня одного, но потом все-таки поняла, что должна мне доверять. Я так и не решился попросить ее вернуть мне мобильник. Только стоял и кивал в ответ на ее наставления: «Да, да… нет, нет…»

– И они ушли?

– Они ушли, а я сосредоточился на цифрах, которые видел на дисплее. Я помнил последние пять, но насчет остальных не был так уверен. Порывшись в ящиках и карманах пальто, я обнаружил мобильник Лео и вошел в систему – как и следовало ожидать, без всякого кода. Я пробовал всевозможные варианты, попадал на самых разных людей и на несуществующие номера – все было напрасно. Я ругался и готов был удариться в слезы, потому что боялся, что Ракель будет получать новые сообщения от Лео и в конце концов все полетит к черту. В этот момент я вспомнил дорожный щит, который мы проезжали, прежде чем Ракель остановила машину. «Видокра» – стояло на нем. «Значит, – подумал я, – Лео блуждал в окрестностях этого населенного пункта и там же кто-то оказал ему помощь…»

– И вы принялись искать в Видокре обладателя телефона с нужным номером?

– Именно так. И вскоре вышел на Хенрика Нуребринга. Странная вещь эта Всемирная сеть, не так ли? Вскоре я знал, как выглядит его дом, сколько ему лет и во сколько оценивается жилье в этом районе. Помню, я долго не мог решиться, руки мои дрожали…

– Но потом вы все-таки позвонили или как?

– Позвонил. Ничего, если мы прервемся ненадолго?

Микаэль мрачно кивнул и положил руку на плечо Даниэля. Потом вышел на кухню, включил мобильный и загремел посудой в мойке. В тот же момент телефон запищал, и минуту спустя Микаэль узнал, что произошло за время, пока он был с Дэном. Блумквист вернулся на веранду и заговорил, тщательно взвешивая каждое слово:

– Полагаю, то, что вы мне только что рассказали, нужно будет опубликовать как можно скорее – это в ваших интересах. А сейчас для вас безопаснее всего оставаться в этом ателье. Моя коллега Эрика Бергер составит вам компанию. Она – надежный и приятный человек. Уверен, что вы поладите. Согласны? Ну, а я вынужден срочно вас покинуть.

Дэн Броуди растерянно кивнул. В этот момент он выглядел таким беззащитным, что Микаэль неловко обнял его за плечи. Потом поблагодарил и передал ему ключи.

– Вы – мужественный человек, – сказал Блумквист. – Понимаю, чего вам стоило рассказать мне обо всем этом.

После чего вышел из квартиры и уже на лестнице связался с Эрикой Бергер по зашифрованной линии. Как и ожидал Микаэль, она обещала немедленно подъехать. Потом несколько раз, проклиная все на свете, Блумквист набирал номер Лисбет, а затем позвонил комиссару Бублански.

Глава 23

22 июня

Ян Бублански должен был быть доволен. К нему в руки одновременно попали Башир и Разан Кази, Бенито Андерссон и один скандально известный член мотоклуба «Свавельшё МК». Но комиссар чувствовал себя кем угодно – только не победителем. Вот уже битый час полицейские из Уппсалы и Стокгольма безуспешно прочесывали леса в окрестностях озера Вадабушён на предмет следов Лисбет Саландер. Кровавые пятна на полу серого фургона – вот и все, что до сих пор удалось обнаружить.

Правда, чуть выше по склону холма, в заброшенном летнем домике, нашли кровавые отпечатки спортивных туфель маленького размера. «Скорую» уже вызвали. Очевидно, Лисбет нуждалась в медицинской помощи. Тем не менее она бежала дальше, в леса, прочь от больших дорог и цивилизации. Вероятно, просто не успела понять, что помощь уже подоспела, и, как могла, спасалась от преследователей. Трудно было утверждать это наверняка. Но если кинжал Бенито задел какой-нибудь жизненно важный орган, ситуация требовала немедленного вмешательства. Ну почему у этой Саландер вечно все не так, как у людей!

Не успел Бублански войти в свой кабинет в участке на Бергсгатан, как раздался телефонный звонок. Это был долгожданный Микаэль Блумквист. Комиссар в общих чертах обрисовал ситуацию. Похоже, его рассказ возымел действие. Журналист засыпал Бублански вопросами, после чего сообщил, что понял наконец, за что убили Хольгера Пальмгрена. Он обещал все объяснить, но позже, потому что сейчас у него другие дела. Бублански ничего не оставалось, как вздохнуть и смириться.

Декабрь, полтора года назад

На часах было десять минут одиннадцатого. Наступала рождественская ночь. На карнизах за окнами лежал мокрый снег. Над притихшим городом зияло беспросветно-черное небо. Только где-то в стороне Карлавеген сигналили одиночные автомобили. Дэн сидел на диване с мобильником Лео в руке и дрожал всем телом, набирая номер Хенрика Нуребринга из Видокры. Сигналы эхом отдавались у него в ушах, но ответа не было. Потом включился автоответчик и бодрым мужским голосом пожелал ему всего наилучшего.

Дэн в отчаянии оглядел квартиру. Теперь трудно было представить себе, какая драма разыгралась здесь совсем недавно. Царившая вокруг больничная чистота навевала ужас. Особенно невыносимым был запах дезинфицирующих средств. Дэн перебрался в гостиную, где ночевал всю предыдущую неделю, и продолжал звонить уже оттуда. Но и новые попытки оставались такими же безуспешными. И Дэн ругался, блуждая взглядом по комнате.

Ракель все еще была здесь, он ощущал ее присутствие. Как ей это удавалось? Она тщательно сортировала вещи и вытирала пыль. Она навела здесь такой идеальный порядок, что Дэну вдруг захотелось снова устроить хаос: разорвать простыню и кидаться книгами в стену. Только так и можно было окончательно стереть ее следы. Но он не смог. Все, на что хватало его сил, – сидеть и смотреть в окно, вслушиваясь в доносившуюся откуда-то с нижних этажей музыку. Так прошла минута или две, а потом Дэн снова схватился за телефон. Он хотел в очередной раз набрать номер Нуребринга, но его опередил раздавшийся звонок. В трубке послышался знакомый по автоответчику голос – на этот раз, правда, не такой бодрый.

– Лео у вас? – спросил Дэн и осекся.

Ответом ему были тишина и чье-то тяжелое дыхание в трубку, показавшееся Дэну предвестием катастрофы. Он вспомнил холодные губы Лео, его неживые глаза, твердую, неподвижную грудь.

– Он жив?

Мужчина велел ему подождать и снова пропал. Некоторое время в трубке что-то трещало, на заднем плане звенела посуда и слышался детский плач. Время тянулось.

– Дэн?

Мир, на несколько минут провалившийся в небытие, снова обрел формы и краски. Это был его голос.

– Лео… – выдохнул Даниэль. – Ты жив.

Далее Лео объяснил, что с ним все в порядке. Еще совсем недавно ему снова поплохело, но Стина – медсестра – быстро вернула его к жизни. И вот теперь он лежит на диване под двумя одеялами. Голос Лео звучал приглушенно, но вполне осмысленно. Похоже, его смущало присутствие рядом четы Нуребрингов. Тем не менее он еще раз упомянул Джанго и «Minor swing».

– Ты спас мне жизнь, – сказал Лео.

– Надеюсь, – ответил Дэн.

– Это было…

– Как свинг, – подсказал Дэн.

– Больше, чем свинг, брат.

На некоторое время в трубке нависла торжественная тишина.

– Contra mundum[364], – вдруг произнес Лео.

– Что? – не понял Дэн.

– Теперь мы с тобой против всего мира, брат.

* * *

Они договорились встретиться в отеле «Амарантен», что на Кунгсхольмсгатан, неподалеку от ратуши. Лео полагал, что это самое безопасное место, поскольку никто из его знакомых туда не заходит. Утро накануне Рождества братья провели в комнате на четвертом этаже за тщательно задернутыми гардинами, где в течение нескольких часов обсуждали сложившуюся ситуацию и строили планы. На пике рождественской суматохи Дэн купил два мобильника с предоплаченными картами, при помощи которых братья могли общаться без риска навлечь на себя подозрения.

После этого он вернулся в квартиру на Флорагатан и, когда позвонила Ракель Грейтц на стационарный телефон, подтвердил свое намерение во всем следовать ее указаниям. Потом связался с медсестрой из больницы в Стокгольме, которая сообщила ему, что мама только что приняла снотворное и отдыхает. «Судя по всему, мучиться ей осталось недолго», – добавила она. Дэн пожелал медсестре и ее коллегам счастливого Рождества, попросил за него поцеловать Вивеку в лоб и пообещал объявиться в скором времени.

После обеда он снова был в «Амарантене», в номере у брата, где, как мог, рассказал об угрозах Ракель Грейтц придать огласке финансовые махинации, которые Ивар Эгрен проворачивал от имени Лео. Дэн видел, какой злобой загорелись глаза брата, и это перепугало его до глубины души. Лео заговорил о мести – Ивару Эгрену, Ракели и прочим аферистам. В ответ Дэн положил руку на плечо брата и сказал, что полностью разделяет его чувства. Однако в данный момент не может думать ни о чем другом, кроме как об автомобильном путешествии сквозь темную декабрьскую ночь и о могиле возле старой, больной ели. Ракель не упускала случая напомнить, какие силы стоят за ней и Беньямином. Дэн просто не чувствовал в себе решимости нанести ответный удар. Возможно, здесь сказывалось воспитание. В отличие от брата, он не мог просто так ринуться на противника, тем более такого могущественного и коварного.

– Безусловно, мы должны отомстить, – сказал он. – Мы должны сокрушить их, но к этому нужно подготовиться, ведь так? Нам нужно как следует все обдумать, собрать доказательства…

Дэн и сам не знал, что хотел сказать. Он всего лишь подал идею, которая, постепенно развиваясь в ходе разговора, обрела зримые формы. Братьям стало ясно, что действовать нужно немедленно, пока Ракель ни о чем не подозревает. На следующий день Лео перевел на счет Дэна крупную сумму денег и пообещал в ближайшее время добавить еще. После чего забронировал билеты до Бостона от имени брата. Но поехал Лео, а не Дэн. Последний остался в квартире брата, принимать Ракель Грейтц на следующий день после Рождества. Он превосходно справлялся со своей ролью, а если когда отчаяние и прорывалось наружу, Ракель объясняла это тем, что ее подопечный не успел освоиться в новом образе.

– Каждый видит в других отражение собственного зла, – заметил на это Лео.

Двадцать восьмого декабря Даниэль сидел в стокгольмской больнице, у постели приемной матери Лео. Никто ни о чем не подозревал, и это вселяло в него мужество. Дэн тщательно выбрал одежду и старался не говорить много. Он решил, что должен выглядеть потрясенным, и это далось ему без особого труда, хотя женщину, которая лежала перед ним в постели, Дэн видел впервые. Вивека Маннхеймер выглядела отощавшей и бледной. Накануне встречи с сыном медсестры тщательно причесали ее и даже слегка подкрасили лицо косметикой. Под голову Вивеки подложили две подушки. Она спала с полуоткрытым ртом. В ее исхудавшем лице было что-то птичье. Дэн осторожно погладил женщину по руке, и она открыла глаза. Полный неприязни взгляд метнулся, остановившись на его лице.

– Кто ты? – спросила Вивека.

Она все еще была под действием морфина и в любую секунду могла провалиться в сон.

– Это я, мама, – ласково произнес Дэн. – Я, Лео.

Она прикрыла глаза, как будто должна была обдумать его слова. Потом сглотнула и ответила:

– Мы так надеялись на тебя, Лео. Но ты разочаровал и меня, и папу.

Тут Дэн тоже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что Лео рассказывал ему о матери. Ответ дался ему на удивление легко – возможно, именно потому, что женщина была для него чужой:

– Я тоже ждал от тебя большего. Но ты никогда не понимала меня. Ты обманывала меня.

Она удивленно вскинула брови.

– Ты обманывала Лео, – продолжал Дэн. – Лео и меня. Впрочем, как и все остальные.

Потом быстро поднялся и покинул палату. А на следующий день, двадцать девятого декабря, Вивека Маннхеймер умерла. Дэн сообщил в больницу по мейлу, что не сможет участвовать в похоронах.

Вскоре он объявил Ивару Эгрену о своем уходе из фонда. В ответ тот кричал что-то о безответственности, но Дэн не слушал. Четвертого января, с благословения Ракель Грейтц, он покинул Швецию.

Дэн улетел в Нью-Йорк, но с братом встретился в Вашингтоне. Они пообщались с неделю, после чего снова расстались. Лео стал известен в джазовых кругах Бостона как пианист, но все еще не решался на публичные выступления. Он был обеспокоен своим шведским акцентом и тосковал по дому, пока не уехал в Торонто, где познакомился с Мари Денвер. Она была молодым дизайнером по интерьерам, но мечтала стать художницей, пока однажды, в компании со своей сестрой, не решила открыть собственное ателье. Девушкам был нужен стартовый капитал, и тут на помощь подоспел Лео – или Дэн, как он себя тогда называл. Некоторое время спустя молодая пара купила дом в Хоггс-Холлоу, в Торонто. На концертных вечерах, которые часто устраивали супруги, Лео играл на рояле вместе с не менее искусными музыкантами-любителями, в основном врачами.

Дэн тоже много путешествовал по Европе и Азии, играл на гитаре и с интересом читал экономическую литературу. Он надеялся – или скорее мечтал, – что, будучи человеком со стороны, сможет разглядеть в развитии финансовых рынков новые метаперспективы. Это привело к тому, что в конце концов Дэн занял место Лео в фонде Эгрена. Помимо всего прочего, он хотел раскрыть аферу, которую замышляли против его брата Ивар Эгрен и Ракель Грейтц. С этой целью Дэн нанял Бенгта Валлина – лучшего стокгольмского адвоката. Но тот, поняв, какую кампанию развернули недруги против Лео при участии «Моссак Фонсека»[365], настоятельно советовал оставить это дело.

* * *

Время шло, и жизнь, как это обычно бывает, нормализовывалась. Братья поддерживали друг с другом связь и выжидали удобный момент для нападения. Ведь это Лео звонил Дэну в день первой встречи с Микаэлем Блумквистом, в фойе фонда. Лео долго думал, прежде чем прийти к выводу, что пришло время предать их историю огласке и лучшей кандидатуры, чем Блумквист, для этой цели не сыщешь. И Дэн развязал язык, умалчивая, правда, о новой жизни брата. После ухода Микаэля он подлил себе вина и позвонил в Торонто. Долгий разговор братьев был прерван осторожным стуком в дверь. Это явилась Эрика Бергер.

* * *

Усталая и совершенно разбитая, Ракель Грейтц поймала такси и поехала домой, на Карлсбергсвеген, где намеревалась тут же лечь в постель. Уже в машине она ругала себя за малодушие: не в ее правилах было отступать перед трудностями, тем более болезнью. Она решила идти до конца любой ценой и задействовала для этого все свои связи, чтобы выследить Даниэля Бролина и Микаэля Блумквиста, – все, кроме Мартина Стейнберга, окончательно спасовавшего после нескольких допросов в полиции. Ракель послала Беньямина в редакцию «Миллениума» на Гётгатан и к дому Блумквиста на Бельмансгатан, но тот, наткнувшись на запертые двери, вернулся несолоно хлебавши. Только тогда Ракель сдалась и велела Беньямину из офиса в Альвике везти ее домой, в квартиру на Карлавеген. Где она, помимо всего прочего, собиралась уничтожить кое-какие документы, касающиеся «Проекта 9», которые хранились у нее в спальне, в сейфе за платяным шкафом.

Часы показывали половину пятого вечера. Стояла невыносимая жара, и Ракель попросила Беньямина помочь ей выйти из машины. Теперь она нуждалась в нем не только как в личной охране.

Женщина передвигалась с трудом. Суматоха последних дней измотала и ослабила ее. Черный пуловер насквозь пропитался потом. Перед глазами Ракель все расплывалось: тем не менее она выпрямила спину и посмотрела в небо. На какое-то мгновение лицо ее просияло. Да, она разоблачена, и ее имя будет втоптано в грязь. Но дело, за которое она боролась, больше ее незначительной натуры, и никто не разубедит ее в этом. Она пожертвовала собой ради науки и будущего человечества и теперь с достоинством встретит свою судьбу. Ракель поклялась себе оставаться гордой и сильной, несмотря на болезнь.

Возле ворот она попросила Беньямина купить ей апельсинового сока, который выпила прямо из бутылки. Это придало ей силы. Поднявшись на шестой этаж, Ракель велела Беньямину отключить в квартире сигнализацию. Она уже переступила через порог, когда что-то заставило ее оглянуться. И тут она застыла на месте. По лестнице ей навстречу, шатаясь, поднималась молодая женщина, бледная как смерть.

* * *

Тем не менее Лисбет Саландер приложила некоторые усилия, чтобы привести себя в порядок. Да, она была обескровлена, с воспаленными глазами и царапинами на щеках, и с трудом переставляла ноги. Но всего лишь час назад она купила футболку и джинсы в секонд-хенде на Уппландсгатан, а старые, перепачканные кровью вещи выбросила в мусорный бак. В бутике «Теленор» Лисбет обзавелась новым мобильником, а потом зашла в аптеку за бинтами и медицинским спиртом. Прямо на улице она сорвала с бедра коричневую упаковочную ленту, при помощи которой пыталась остановить кровь в летнем домике в лесу, и заменила ее лучшим перевязочным материалом.

Там, в окрестностях озера Вадабушён, она пролежала без сознания несколько часов. А когда очнулась, первым делом перетерла веревки на запястьях об острый камень. На государственной трассе 77 ее подобрал раздолбанный «Ровер», за рулем которого сидела молодая девушка. Так Лисбет добралась до Васастана, где привлекла к себе слишком много нежелательного внимания. Она выглядела чудовищно – именно так и выразился свидетель Чьелль Уве Стрёмгрен, когда повстречал Лисбет в воротах дома на Карлсбергсвеген. В лифте Саландер избегала смотреть в зеркало. Она чувствовала себя паршиво. Кинжал Бенито не задел никаких жизненно важных органов, но Лисбет потеряла много крови.

В квартире Грейтц – или Нурдин, как было написано на табличке для отвода глаз – никого не оказалось. Лисбет уселась на лестницу и послала эсэмэску Блумквисту. Стоило включить телефон, как предостережения хлынули потоком. Она всего лишь хотела знать, что происходит. Лисбет читала сообщения Блумквиста и кивала, а потом прикрыла глаза. Она не чувствовала ничего, кроме боли. Больше всего на свете ей сейчас хотелось просто лечь на пол и забыться. В голове мутилось, но тут Саландер вспомнила о Хольгере. Она представила его в инвалидном кресле в комнате свиданий Флудберги – и будто только теперь поняла, что он значил для нее все эти годы. Потом вспомнила, что Микаэль говорил о его смерти. Вне всякого сомнения, той женщиной могла быть только Ракель. Лисбет отомстит не только за себя, но и за Хольгера. Эта мысль придала ей силы. Она выпрямилась и тряхнула головой.

Спустя десять или пятнадцать минут лязгнул раздолбанный лифт, остановившись на шестом этаже. На лестничную площадку вышел высокий мужчина пятидесяти с лишним лет и женщина в черном пуловере. Самым странным было, что Лисбет узнала ее уже со спины. Одной этой прямой спины оказалось достаточно, чтобы пробудить детские воспоминания. Но времени на ностальгию не оставалось. Лисбет быстро отправила смс-сообщение Бублански и Мудиг и вскочила на ноги. Вероятно, она сделала это слишком громко, потому что Ракель услышала ее. Она оглянулась, и их взгляды встретились. В глазах Ракель удивление быстро сменилось ненавистью и страхом. Тем не менее ничего не происходило. Лисбет стояла на лестнице и держалась за бок.

– Вот и свиделись, – сказала она.

– Ты не слишком-то торопилась, – отозвалась Ракель.

– Правда? – переспросила Саландер. – А по-моему, мы как будто вчера расстались.

Ракель не ответила. Она повернулась к своему подручному.

– Тащи ее сюда, Беньямин.

Мужчина кивнул. Он не думал, что эта задача окажется такой сложной, потому что был на полметра выше Лисбет и как минимум вдвое тяжелее. Поэтому и ринулся вперед очертя голову. Но Лисбет отступила в сторону и схватила его за левую руку. Секунду спустя Беньямин лежал на бетонном полу лицом вниз и, похоже, уже не отдавал себе отчета в том, что происходит. Саландер тут же о нем забыла. Одним прыжком преодолев оставшиеся ступеньки, она толкнула Ракель в квартиру и щелкнула замком. Вскоре на лестничной площадке послышался шум.

Ракель попятилась и схватилась за свою коричневую сумку. На несколько секунд она получила преимущество, но это никак не было связано с сумкой и ее содержимым. Лисбет снова стало плохо. Противоборство с Беньямином потребовало нового напряжения сил. Саландер прикрыла глаза. Даже в таком состоянии от ее внимания не ускользнуло, что с этой квартирой что-то не так. Во-первых, отсутствовали краски. Все, кроме черной и белой, – цветов, в которых был выдержан весь интерьер. Во-вторых, Лисбет поразила царившая в квартире клиническая чистота. Как будто здесь проживал не человек, а робот, уборочная машина. Лисбет качнулась и оперлась на черный письменный стол. Ей показалось, что она снова теряет сознание, когда к ней шагнула Ракель с чем-то острым в руке. Приглядевшись, Лисбет поняла, что это шприц, и замерла, собираясь с силами.

– Я слышала, что шприц – твое главное оружие, – сказала она и в следующий момент набросилась на Ракель.

Та отпрянула от неожиданности. Шприц полетел на белый сверкающий пол и откатился в сторону. Лисбет покачнулась, но удержалась на ногах и тут же сосредоточилась на противнике. Ракель удивлялась ее спокойствию.

– Ну, убей меня, – прошептала Грейтц. – Я умру с достоинством.

– Правда? – Лисбет иронически вскинула брови.

– Да.

– Сожалею, но из этой затеи ничего не выйдет.

* * *

Голос Лисбет звучал приглушенно и вяло, но Ракель Грейтц поняла, что это конец. Она скосила глаза в сторону окна и на некоторое время задумалась, будто взвешивала все «за» и «против», а потом ринулась к балконной двери. Лисбет схватила ее в тот момент, когда она переваливалась через перила, и втащила обратно в стерильную квартиру.

– Ты умрешь, Ракель, – повторила она. – Не беспокойся насчет этого.

– Я знаю, – ответила Грейтц. – У меня рак.

– Рак – не самое страшное, Ракель.

Эти слова Лисбет произнесла с такой решительностью и холодом, что Ракель невольно содрогнулась.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

Саландер молчала, опустив глаза в пол.

– Хольгер значил для меня очень много, – наконец сказала она и с такой силой сжала запястье Ракель, что у той похолодела рука. – Рак – это не все, вот что я имею в виду, Ракель. Ты умрешь от позора. Это будет страшнее, я тебе обещаю. Ты будешь погребена в собственном дерьме. Никто не вспомнит о тебе иначе как в связи со злом, которое ты сотворила.

Лисбет говорила с такой уверенностью и невозмутимостью, что Ракель ей тут же поверила. Особенно когда Саландер, которая уже как будто оправилась и твердо держалась на ногах, отворила входную дверь. На пороге стояла группа полицейских и Беньямин в наручниках.

– Добрый вечер, фру Грейтц, – сказал один из них, маленький смуглый мужчина, представившийся как комиссар Бублански. – Только что мы взяли вашего коллегу Мартина Стейнберга, так что нам с вами предстоит долгий разговор.

Его коллегам не потребовалось и двадцати минут, чтобы добраться до сейфа за платяным шкафом. Саландер увезли на «Скорой». Уходя, она ни разу не оглянулась на Ракель, как будто та перестала для нее существовать.

Глава 24

30 июня

Микаэль Блумквист сидел на кухне в помещении редакции «Миллениума» на Гётгатан. Он только закончил репортаж о Реестре и «Проекте 9». Стоял нестерпимо жаркий летний день. За последние две недели не выпало ни капли осадков. Микаэль распрямил спину, глотнул воды. В соседней комнате на светло-голубом диване вытянула ноги в туфлях на высоких каблуках Эрика Бергер. Сейчас она была занята тем, что читала его статью, но Блумквист, похоже, не особенно нервничал по этому поводу. Со своей стороны, он был абсолютно уверен, что это захватывающее чтение. Бомба, которая сейчас так нужна их журналу. Но Эрика не спешила восторгаться. И дело было не только в том, что материал вызывал массу вопросов этического плана. Вне сомнения, тут сыграла роль их недавняя ссора. Не так давно Блумквист отказался отмечать в шхерах вместе с коллегами праздник летнего солнцестояния. Вместо этого он предпочел заняться документами, которые получил от Бублански. Кроме того, ему предстояло взять несколько интервью – у Хильды фон Кантерборг, Дэна Броуди и Лео Маннхеймера, который вместе с невестой недавно прибыл в Стокгольм из Торонто.

Никто не мог упрекнуть Блумквиста в том, что он не вкалывает на пределе возможностей. Можно сказать, он работал круглые сутки. И не только с Реестром, но и с делом Фарии Кази.

Собственно, репортаж о ней писал не Блумквист, а Софи Мелкер. Тем не менее Микаэль часами дискутировал с Анникой Джаннини, прилагавшей все усилия для освобождения Кази. Поддерживал он связь и с Соней Мудиг, взявшей на себя недавно инициированное расследование убийства Джамала Чаудхери, в котором главными подозреваемыми выступали Башир, Разан и Халил Кази, а также еще два человека, заключенные под стражу в ожидании суда. Бенито перевели в тюрьму в Хаммерсфорсе, где ей в скором времени должны были предъявить новые обвинения.

Микаэль подолгу обсуждал все это с Бублански. Никогда еще не посвящал он столько времени разговорам. И в конце концов сломался. Организм потребовал разрядки и передышки. Но в офисе было невыносимо душно, а дома, на Бельмансгатан, тоскливо и одиноко. Поэтому Микаэль позвонил Малин Фруде и спросил, не будет ли она столь любезна заглянуть к нему на минутку.

Она оказалась достаточно любезна и обещала подсуетиться и даже обеспечить присмотр за ребенком, при условии что Микаэль угостит ее клубникой и шампанским и не будет вести себя как чертов растеряха Калле Блумквист. Микаэль счел эти условия приемлемыми. Так они оказались в постели, где были пьяны и счастливы, пока в дверях не появилась Эрика Бергер с бутылкой красного вина в руке.

Собственно, она никогда не держала Микаэля за образец добродетели, да и сама, будучи замужем, не отличалась особой щепетильностью в интимных делах. Но на этот раз что-то пошло не так. Будь у Блумквиста время и силы, он непременно разобрался бы, в чем именно допустил ошибку. Отчасти дело было, конечно, в бешеном темпераменте Малин и в ранимости Эрики. Так или иначе результатом стало всеобщее смущение. А потом женщины начали пререкаться, и Эрика ушла, хлопнув дверью.

После этого они с Микаэлем стали общаться исключительно на профессиональные темы. И вот теперь Эрика лежала и читала, а он думал о Лисбет. После выписки из больницы Саландер уехала в Гибралтар – по делам, как она объяснила. Но всегда оставалась на связи и обсуждала с Блумквистом судьбу Фарии Кази и, конечно, расследование против инициаторов «Проекта 9».

До сих пор общественность не была посвящена в подробности этого дела. Имена главных подозреваемых также не были опубликованы в ведущих СМИ. Эрика полагала, что, пока не поздно, надо брать быка за рога, и настаивала на экстренном выпуске журнала. Может, именно поэтому она и взбесилась, когда увидела, что Микаэль, вместо того чтобы заниматься делом, попивает в постели шампанское. Он и в самом деле мог не осознавать всей серьезности положения.

Эрика сняла очки и поднялась с дивана. На ней были джинсы и голубая блуза с открытым воротом. Она вошла на кухню и опустилась на скамейку рядом с Микаэлем. Подобная решительность могла предвещать что угодно – от бурных аплодисментов до не менее бурной критики.

– Ничего не понимаю, – сказала она.

– Звучит тревожно, – отозвался Блумквист. – Я всего лишь хотел внести в эту историю некоторую ясность.

– Не понимаю, почему они так долго это замалчивали?

– Лео и Дэн?

Эрика кивнула.

– Но я же объяснил. Есть доказательства, что Лео проворачивал незаконные сделки через подставных лиц. И теперь, хотя и стало известно, что за этим стояли Ивар Эгрен и Ракель Грейтц, Лео не может найти способа до них добраться. Кроме того – во всяком случае, я на это надеюсь, – братья свыклись со своими новыми ролями. В конце концов, они не нуждаются в деньгах, все это время на счет Дэна поступали огромные средства. Полагаю, оба они просто наслаждаются свободой, свободой актеров… Возможностью попробовать нечто новое… как я их понимаю…

– И они влюблены.

– Да, в Юлию и Мари.

– Снимки замечательные.

– Ну… должно же быть в этой истории хоть что-то замечательное.

– Хорошо, что у нас есть такие фотографы, – повторила она. – Но ты забываешь, что Ивар Эгрен может засудить нас за это все так, что мало не покажется.

– Думаю, в этом пункте мы хорошо подготовлены, Эрика.

– И потом, я боюсь обвинений в клевете на умерших. Я имею в виду тот выстрел на лосиной охоте.

– По-моему, и здесь я повел себя достаточно осторожно. Все описано в меру туманно и в то же время с опорой на факты.

– Не знаю, достаточно ли этого. Все уж слишком компрометирующе…

– Хорошо, я перечитаю еще раз. Это все, что тебя волнует, или есть еще что-нибудь?

– Что ты дерьмо и подонок.

– Возможно, особенно по вечерам.

– Ты решил посвятить жизнь одной-единственной женщине или все-таки собираешься время от времени переключаться на других?

– Ну… могу как-нибудь выпить шампанского и с тобой.

– Придется.

– Это угроза?

– Дойдет и до угроз, если потребуется… Да, и что касается текста, а именно той его части, где мы можем не опасаться никаких обвинений. Здесь все… – Эрика сделала паузу и задумалась.

– Просто великолепно, – подсказал Блумквист.

– Ну, можно сказать и так. – Внезапно Эрика улыбнулась и заключила его в объятия. – Поздравляю.

* * *

Совсем скоро у них появились другие темы для размышлений. Позже трудно было сказать, с чего именно все началось. Вероятно, первой была Софи Мелкер. Она сидела за компьютером в редакции и вдруг издала странный возглас – не то ужаса, не то удивления. Эрика и Микаэль тут же схватились за свои телефоны, и уже беглый просмотр новостей в Сети вызвал всеобщую панику.

Речь шла не о теракте и не о Третьей мировой – всего лишь о бирже. Но редакция оказалась затянутой в не менее стремительный водоворот событий.

Переключение было мгновенным. Спустя несколько минут они пялились каждый в свой компьютер и, перекрикивая друг друга, обменивались новостями. Возбуждение нарастало. Опора, на которой стоял финансовый рынок, вдруг рухнула. Стокгольмский индекс упал от минуса шести до минуса восьми, с девяти до четырнадцати процентов, и продолжал падение, словно в бездонную черную дыру. Это был абсолютный крах. Паника уже развязалась – прежде чем кто-либо успел понять, что же все-таки случилось.

Не было ничего конкретного, никаких действующих факторов. Только невнятный ропот со всех сторон: «Непостижимо… что происходит, в конце концов, это безумие…» Позже, когда к делу были привлечены эксперты, они называли обычные в таких случаях причины: перегретый рынок, низкие процентные ставки и высокий уровень политической угрозы – от активизации леворадикальных течений в Европе и США до нестабильности в средиземноморском бассейне. Этот ведьмин котел все больше напоминал обстановку тридцатых. Но все это были старые дрязги. Так или иначе, не произошло ничего нового, что могло бы вызвать катастрофу такого уровня.

Паника нарастала, уже не нуждаясь в толчках извне. И не один Микаэль вспоминал в те дни апрельскую хакерскую атаку на «Файненс секьюрити». Социальные СМИ наводнили кошмарные слухи, некоторые из которых просачивались и на страницы более серьезных изданий. Блумквиста это не удивляло.

– Это ведь не только биржа трещит сейчас по швам, – заметил он как-то Эрике. – Уничтожается само понятие о правде.

Именно так.

Общественность блуждала словно в тумане, не умея отличить правду от самого невероятного вымысла. На мир опустилась непроницаемая завеса сплетен и самых фантастических конспирологических теорий – иногда изобретательных и по-своему талантливых, иногда безнадежно вторичных.

Поговаривали, например, что финансист Кристер Талльгрен застрелился в своей парижской квартире, потому что многие миллионы или даже миллиарды на его счетах обратились в дым. И дело даже не в том, что Талльгрен лично опроверг эту информацию в «Твиттере». Было в этой истории нечто архетипическое. Уж очень напоминала она самоубийство Ивара Крюгера в 1932 году[366].

В общем, это была мешанина из легенд и мифов разных эпох. Говорили о роботовой торговле и хакерских атаках на финансовые центры и медиагруппы. Амок – вот самое подходящее название для охватившего финансистов безумия. Но даже если кое-кто из них и выражал готовность сигануть с крыши какого-нибудь особняка на Эстермальме, это воспринималось прежде всего как отголосок биржевого краха 1929 года. Тогда на Уолл-стрит строительные рабочие на крышах были приняты за разорившихся инвесторов и уже одним своим присутствием спровоцировали падение биржи. Поговаривали также, что «Ханельсбанкен» приостановил платежи, а «Дойче банк» и «Голдман сакс» стоят на грани банкротства. Информация хлынула со всех сторон всесокрушающими потоками, так что даже такому зубру, как Микаэль Блумквист, не всегда под силу было отличить правду от вымысла, а реальную угрозу – от очередного порождения какой-нибудь восточной фабрики троллей.

Очевидно было одно: Стокгольм пострадал больше всего. Во Франкфурте и Париже положение казалось не столь катастрофичным, хотя паника просочилась и туда. До открытия американских фондовых рынков оставалось еще много часов, а терминалы уже регистрировали рекордное падение индексов Доу-Джонса и NASDAQ. Казалось, ничто не в силах остановить эту лавину. Даже увещевания директора Государственного банка, министров и видных экономистов «не раскачивать лодку» не возымели действия. Любое новое событие или информация толковались исключительно в негативном ключе. Толпа пришла в движение и неслась, сметая все на своем пути и уже не задаваясь вопросом, что же могло ее так напугать. Было принято решение о закрытии Стокгольмской биржи. Вероятно, поспешное, потому что сразу после этого курс снова пошел вверх. Тем не менее требовалось время одуматься и как следует проанализировать ситуацию, прежде чем торги будут восстановлены.

– К черту твои репортажи, к черту близнецов. Все потонуло в этом чертовом супе.

Микаэль оторвал глаза от монитора и посмотрел на стоявшую рядом Эрику.

– Приятно, что ты думаешь о моих журналистских потугах, когда весь мир слетел с катушек, – сказал он.

– Я думаю о «Миллениуме».

– Понимаю. Но с публикацией придется подождать. Мы не можем обойти все это стороной.

– Я соглашусь с тобой в том, что касается бумажной версии. Но мы должны выложить это в Сеть, понимаешь? Иначе есть риск, что кто-то перехватит у нас «близнецов».

– Хорошо, – вздохнул Микаэль. – Делай как знаешь.

– Хватит ли у тебя сил?

– Хватит.

Они кивнули друг другу. Блумквист решил прогуляться, прежде чем возьмется за новую историю. Он отправился вниз по Гётгатан в сторону Шлюза, не переставая думать о Хольгере Пальмгрене и его кулаке, поднятом над постелью в Лильехольмене.

Эпилог