Проклятое наследство
1.
Стылые пальцы ласкали лицо. Невесомые, бесплотные, они касались щек и лба с вкрадчивой нежностью. Так Смерть примеривается к очередному любовнику, прежде чем заключить его в ледяные объятия и унести в свое царство, откуда нет возврата — что бы там ни болтали некроманты…
Мгла беспамятства лопнула, истаивая клочьями тумана. По телу Тобиаса Иноходца прошла судорога. Маг-калека отчаянно вскрикнул, закашлялся, отмахнулся от Костлявой, мазнув себя ладонью по лицу. Ладонь была шершавой, как наждак, и Тобиас окончательно вернулся к жизни. Резко открыл глаза, зажмурился от слепящей белизны, ворвавшейся под веки.
Вздрогнул, ощутив на щеке холодное и мокрое.
Снег. Всего лишь снег! С неба, кружась, летели пушистые мухи. Роились, закручивались в вихри. Грядет метель, понял Иноходец. Он хрипло расхохотался. Хвала Митре! Я жив! Но что, Даргат побери, тут произошло?! Барьер крови исчез. Земля, прогретая чарами, быстро остывала — зима спешила взять свое. Тобиас заворочался, пытаясь встать. С третьей попытки ему это удалось. Мага качнуло, но знакомые сильные руки вовремя поддержали сзади, не дав упасть.
— Я здесь, хозяин! Вот, наденьте. Не лето, чай…
Верный Феликс накинул на плечи Тобиасу плащ на беличьем меху. Иноходец сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. Морозный воздух прочистил мозги. Маг мотнул головой, уперся в землю здоровой ногой и деревяшкой. Его наконец перестало шатать, как на корабле в шторм.
— Все, отпусти. Кыш, говорю!
Слуга — крепыш средних лет с торсом-бочонком, лапами кузнеца и физиономией пройдохи — отступил на пару шагов. Замер в ожидании приказов, готов в любой миг прийти на помощь хозяину. Тобиас же боролся со слабостью. Казалось, по магу пробежало стадо ригийских олифантов. Все тело было — один тупо ноющий кровоподтек. Слабость, раздрай и головокружение. В животе бурчало; там ворочался клубок скользких червей. Дико зудела утраченная нога, чего с Иноходцем не случалось уже лет двадцать. Но главное — в нем почти не осталось магии, волшебной силы, что давно проникла в плоть и кровь Тобиаса, пропитала его насквозь. Маг ощущал себя голым и беспомощным, как при рождении.
Он огляделся. Кругом стонали и кряхтели собратья по Высокому Искусству. С трудом поднимались на ноги: кто сам, кто при помощи слуг. Осмунд, кособочась, с перекошенным от ужаса лицом, бормотал проклятия. В рыжей шевелюре Осмунда блестели нити седины, зато в снежно-белой бороде пробилась красная медь. Голова Н’Ганги гудела, распухая пчелиным роем и вновь уплотняясь. Газаль-руз изрыгал чудовищную брань, от которой небо должно было рухнуть на землю, а земля — превратиться в кипящую лаву. Поодаль, ближе ко входу в башню Красотки, сидел в подмерзшей луже и пялился в небо Амброз Держидерево. Тобиас проследил за взглядом Амброза, но ничего не увидел в вышине, затянутой дерюгой туч.
Два тела лежали без движения. Максимилиан Древний, вокруг которого, сменив привычный кокон теней, клубилась поземка — и Талел Черный. Мертвы? Вон, у Талела даже лицо посинело. Толстые щеки, похожие на собачьи брыли, обвисли, нос заострился, в глазницах залегли свинцовые тени. Тобиас принюхался. Ему почудилось, что он улавливает душок тления, исходящий от некроманта. Внезапно глаза мертвеца открылись. Ладони уперлись в землю — и Талел начал медленно, с натугой, садиться. Заметив, что за ним наблюдают, жрец Сета хищно оскалился: «Не дождетесь! Я всех вас переживу!» Оказавшись в сидячем положении, некромант принялся вставать. Так встают не люди — трупы, поднятые заклинанием. Впору было поверить, что Талел — кукла на ниточках, и загадочный кукольник тянет его вверх, презирая законы, данные телу человека. Жирным стервятником Талел навис над телом Древнего, по-птичьи вертя головой, чтобы взглянуть на Максимилиана то одним, то другим глазом. Минута, и некромант каркнул:
— Прах к праху…
— Мои перстни! — откликнулось эхо. — Скорпионово семя!
Тобиас обернулся. К сидящему в луже Амброзу широким шагом приближался Газаль-руз. Сейчас Злой Газаль полностью оправдывал свое прозвище — его ярости хватило бы на сотню демонов.
— Что ты натворил, мерзавец?! Отвечай!
Оторвав взор от косматых туч, Амброз уставился на Газаля. Рот королевского мага кривился в горькой улыбке; на левой щеке явственно проступил багровый, шелушащийся лишай. Тобиас мог бы поклясться: утром никакого лишая у Держидерева не было.
— Ты еще и смеешься?!
Лицо собирателя перстней налилось дурной кровью. Вне себя от бешенства, Газаль-руз с размаху ударил Амброза сапогом в подбородок. В последний миг он поскользнулся, и носок сапога, загнутый на манер клюва, лишь вскользь зацепил скулу Держидерева. Газаль грохнулся на задницу; Амброз, не изменив позы, провел двумя пальцами по ободранной скуле. Издали Тобиасу померещилось: это не пальцы, а сучки, покрытые растрескавшейся корой. Слизнув с указательного пальца каплю крови, Амброз счастливо зажмурился, смакуя — будто ничего вкуснее в жизни не пробовал.
Тонкая корочка льда хрустела под ним.
Газаль-руз барахтался в грязи и снегу, воя от боли в отбитом копчике. Подошвы скользили по наледи; пытаясь встать, всякий раз Газаль терял равновесие и падал обратно. Когда же ему наконец удалось подняться, перед Злым Газалем возник Талел Черный, загородив собой безучастного Амброза.
— Уйди, труподел! — ощерился Газаль.
— И что ты сделаешь, если я уйду?
«Труподела» некромант пропустил мимо ушей, хотя спускать оскорбления было не в привычках Черного. Тобиасу стало страшно по-настоящему. Что же происходит, если Талел счел оскорбление Газаля не стоящим внимания?
— Я этому хлыщу все кости переломаю!
— За что?
Талел был сама невозмутимость: могильный курган на пути вихря.
— За что?! За что?!! — Газаль ткнул Амброзову защитнику под нос обе руки с растопыренными пальцами. — Ты это видел?! Мои перстни! Камни! Их сила! Она исчезла! Пыль! Прах! И ты еще спрашиваешь?!
Пальцы мелко дрожали. В розетках из металла и дерева тускло блестели камни: яшма вместо рубина, сапфир вместо сердолика, уголь взамен аквамарина.
— Полагаешь, — спросил толстяк, — это сделал Амброз?
— А кто, по-твоему?
Подошел Осмунд. Рыже-седой маг из последних сил пытался сохранять самообладание. На лбу его выступили бисеринки пота — несмотря на ветер, пронизывающий до костей, от Осмунда за лигу несло жаром.
— Циклоп, — ответил Талел.
— Чушь!
— Циклоп. Ты это знаешь. Все мы знаем. Просто не желаем признать.
— Циклоп?!
Руки Газаль-руза бессильно упали вдоль тела.
— Подмастерье? Никчемный служка Красотки?!
— Или монстр, которого мы знаем под именем Циклопа.
Тобиас Иноходец сам не заметил, как ноги — здоровая и увечная — понесли его к чародеям, собиравшимся вокруг Амброза. Слуги опасливо сгрудились в отдалении, перешептываясь. Никто не хотел стать мишенью для гнева разъяренных хозяев.
— Бред! Циклоп не маг!
— Даже не ученик!
— Такое никому не по силам!
— Тогда почему вы обвиняете нашего брата Амброза?
Упала тишина. Лишь свистел, набирая силу, ветер, облизывал выщербленные стены башни; обещал скорую пургу. И в тишине раздался смех. Не вставая, Амброз Держидерево смеялся — все громче и громче. Задыхаясь от хохота, он поднял руку. Палец, похожий на сучок, уперся в грудь Газаль-руза. Газаль попятился, закрываясь; скрежетнули друг о друга бесполезные перстни.
— Примеряйте мою шкуру, братья! — хохот превратился в слова. — Примеряйте! Ты, Газаль, теперь — я! И ты, Осмунд — я. И ты, Тобиас…
Палец указывал на каждого по очереди, утверждая приговор.
— А ты — кто?! — рявкнул в ответ Газаль-руз.
— А я — никто! Меня нет.
— Издеваешься?
— Я уже умер, но еще не родился…
Амброз внезапно умолк, выковырял из снега серый камешек и принялся изучать его, потеряв к собратьям-магам всякий интерес.
— Свихнулся, — мрачно констатировал Осмунд.
— Притворяется!
— В любом случае, он не мог сделать то, чему мы были свидетелями.
— А Циклоп мог?!
— Когда творится безумие и происходит невозможное — разгадка должна быть такой же. Безумной и невозможной.
Лишь потом, видя, что все уставились на него, Тобиас Иноходец сообразил: это сказал он. Слова родились без долгих раздумий, оформляя смутную мысль на ходу, по мере произнесения.
— Ты умнее, чем кажешься, брат Тобиас, — Талел разрушил колючую, неуютную паузу. — Я согласен с тобой. Вы все ощущаете, что магия едва теплится в вас? Что сил едва хватит на простенькое заклятие? Все видели, как менялись камни в перстнях и жезлах? Как менялся камень башни Красотки? Как менялся облик Циклопа? Как сквозь него проступал облик покойницы-Инес? Как чары Амброза выворачивались наизнанку? Теперь скажите: кто из нас способен на подобное?!
Тишина. Свист ветра.
— Никто!
— Это наваждение!
— И тем не менее, мы это пережили. Все видели Око Митры во лбу Циклопа?
— Да!
— Король Камней!
— Ты хочешь сказать, что с его помощью…
— Какой-то служка…
— Неуч!
— Обычный человек…
— Один — против всех нас?!
Расколись небо надвое, явись из сияющего разлома великий Митра и светлая Иштар, встань земля на дыбы, извергнув из себя орды Ушедших — и тогда маги, собравшиеся у башни Инес ди Сальваре, не испытали бы большего потрясения. Мироздание трещало по швам, рушились основы вечного порядка. Из Внешней Тьмы в трещины заглядывало, злорадно скалясь, Неведомое. То, чего нет, не должно быть! То, что не имеет права на существование. Да, маги не всемогущи. Чародея можно убить стрелой или ядом, его способен одолеть отряд мечников, демон, чудовище или другой, более сильный маг. Но чтобы скромный служка управился с сонмом опытнейших чародеев, даже прибегнув к помощи сколь угодно могучего артефакта — этого не могло быть, потому что не могло быть никогда!
Осознать и принять свершившийся факт было для магов стократ болезненнее, чем терпеть телесные муки. Неудивительно, подумал Тобиас, что Амброз повредился рассудком. Все-таки он принял на себя первый удар…
— Позор, — с отчаянием выдохнул Осмунд Двойной.
Слово было произнесено. И услышано.
— Если об этом узнают наши собратья…
— …герцоги и короли…
— …ювелиры и оружейники…
— …воры и прачки…
— …нищая шелупонь…
Голоса магов, способные греметь, сотрясая небеса, сейчас были подобны шелесту осенних листьев. Все и без лишнего шума понимали, что стоит за сухим, мертвым шорохом слов.
— Мы будем молчать до самой смерти.
— И после.
— Никто ничего не узнает…
— Мы будем молчать. А они?
Осмунд слегка качнул головой, и все догадались, о ком говорит Двойной. Слуги. Они сгрудились поодаль, пряча лица от колючего ветра. Ждали распоряжений хозяев. Еще не догадываясь, каков будет последний приказ. Тобиасу было жаль своего Феликса. Он привык к пройдохе. Где найти другого, столь же расторопного слугу? Да еще обученного грамоте. И все же Осмунд прав: рисковать нельзя.
— Согласен.
— Согласен.
— Согласен…
Кто-то молча кивнул.
— Сначала пусть разожгут костры и приготовят еду. Нам надо решить, что делать дальше. А здесь холодает. Да, еще жаровни в шатрах…
Талелу хорошо, вздохнул Тобиас. Он-то явился на Дни Наследования один! Впрочем, маг-калека не сомневался: толстяк-некромант без колебаний умертвил бы хоть сотню лишних свидетелей. Слуг, учеников, родичей. В чем-чем, а в этом у жреца Сета имелся большой опыт.
2.
Укрыться от зимы в башне — что сделал бы любой бродяга, окажись он поблизости от жилья — никому и в голову не пришло. Одна мысль о таком поступке рождала безотчетный ужас. В ушах магов до сих пор стоял вопль жуткого, изменчивого существа — полу-женщины, полумужчины — с обнаженным мозгом и камнем, пульсирующим во лбу:
— Это моя башня!
Его — ее?! — крик, и бессилие, когда чары уходят водой в песок. В песок, которым стали гранит и сланец башенного крыльца. В песок, что заполнил жилы взамен крови и силы, сомкнулся над взыскующими наследства, погребая под дикой тяжестью, гася сознание и лишая надежды. Да, понимали маги. Мы выжили. Но нам уже не быть прежними. Что-то сломалось, изменилось, расстроилось в телах и душах. Песок — будь он проклят! — в часах, отмеряющих срок жизни, сыпался все быстрее и быстрее. Скоро его не останется совсем…
А в часах Древнего песок закончился.
Они хотели похоронить Максимилиана, как подобает, отдав последние почести старейшине волшебного цеха. Но хоронить Древнего не пришлось. Тело растаяло само, изошло зыбкими тенями вместе с одеждой. Так выкипает вода в котелке, забытом на огне, без остатка обращаясь в пар. Наверное, Древний слишком давно кутался в теневую кисею, утратив точное представление: где плоть, где тень. Лишь несгибаемая воля удерживала его в человеческом облике. Когда же воля иссякла, тени заклубились над трупом, высвобождаясь, тело Древнего обратилось в распадающийся клубок сумрака, стаей траурных лент вознеслось над башней — и растворилось в низких тучах. Где теперь обреталась душа Максимилиана, не сказал бы никто, даже Талел Черный, искушенный в мрачных тайнах посмертия.
К счастью, шатер Древнего — самый просторный из всех — остался на месте. Ежась от холода, кутаясь в шубы и плащи, пряча лица от секущего ветра, чародеи понуро брели к жилищу мертвеца. Время от времени кто-нибудь останавливался и оглядывался через плечо на башню Инес. Мнилось: в любой момент оттуда может ударить неведомый враг.
Или просто — Неведомое.
Магам было страшно.
Башня молчала. Покосившаяся, с осыпавшимся крыльцом, в язвах и трещинах, в застывших потеках изменившегося камня — как в пятнах засохшей крови — она возвышалась над чужаками: израненный великан-победитель над карликами, бредущими прочь.
В шатре было тепло. Слуги успели разжечь жаровни. У входа на костре булькал закопченный котел, распространяя вокруг запах мясного варева. Судя по аромату, кулеш был почти готов.
— Ну и славно, — улыбнулся Талел. — Пора.
Никто и не подумал возразить. Некромант был прав. Силы телесные и магические возвращались к чародеям. Их уже хватало для убийства. К чему оттягивать неизбежное? Откинув полог, адепты Высокого Искусства вышли к слугам. Миг, и те прочитали свой приговор в глазах людей, кому грели шатры и варили кулеш.
— Пощадите, хозяин! Я буду молчать! Клянусь!
Упав на четвереньки, Феликс полз к Тобиасу: единственный из всех. Остальные ждали без ропота, словно онемели. «Прощай», — хотел сказать Иноходец, и прикусил язык. Жезл не действовал, амулеты — тоже. Жаль. Он хотел бы подарить Феликсу быструю смерть. Быструю и легкую. Увы, не получится. В его теперешнем состоянии не до милосердия.
Слова заклятия дались с трудом.
Феликс захрипел, валясь набок. Схватился за грудь, разрывая на себе одежду. Засучил ногами — башмаки оставляли в снегу глубокие борозды. Он силился вдохнуть воздуха; лицо слуги побагровело, с синих губ летели клочья пены. Последним усилием Феликс с треском разорвал ворот куртки. Ногти оставили на шее кровоточащие ссадины, но это уже не имело значения. Для Феликса больше ничего не имело значения. Взгляд его уперся в хозяина: ни ненависти, ни укоризны. Лишь мольба и смертная мука. Агония была краткой: судорога, другая, и мертвец ткнулся лицом в грязь.
Это послужило сигналом.
Справа и слева от Тобиаса послышались громкие выкрики. Руки магов взметнулись, плетя рунную вязь. Лезвия из льда кромсали беззащитную плоть; наотмашь хлестал огненный бич. Двое пигмеев, похожих друг на друга, как братья-близнецы, умерли, не издав ни звука, когда пчелиный рой облепил их с головы до ног. Бритый наголо раб Газаль-руза встал на колени, сцепив пальцы на затылке. Молот-невидимка размозжил ему правое запястье вместе с затылочной костью. Слуги умирали с обреченностью животных, приведенных на бойню. Лишь слуга Осмунда бросился наутек, но растяжка ближайшего шатра вдруг ожила, вырвав из земли дубовый колышек. Летучая змея описала сложную петлю, и острие кола вонзилось беглецу под ребра, пробив сердце.
— Надо избавиться от тел, — хмуро бросил Осмунд.
— Я сделаю, — кивнул Талел.
— Погоди! Еще одна осталась.
— Кто? — удивился жрец Сета.
— Девка! — у Газаль-руза задергалась щека. — Этот привел…
Он с ненавистью ткнул пальцем в Амброза. С бесполезного перстня издевательски подмигнул хризолит-метаморф. Амброз, которого привели под руки, даже не обернулся. Стоял, качаясь с пятки на носок, устремив взгляд в одному ему ведомую даль. Из левого глаза Держидерева медленно вытекла слеза. Сползла по щеке к уголку рта, оставляя за собой мокрую дорожку.
— Мы своих прикончили. А он?!
— От брата Амброза сейчас толку мало, — сухо отрезал Талел. — Но от девки надо избавиться. Тут ты прав.
— Небось, в шатре прячется…
Ругаясь вполголоса, Газаль-руз кинулся к сине-багровому шатру. Рванул полог, сунулся внутрь:
— Ее здесь нет! Спрятал, сучий выкормыш!
Вихрем Злой Газаль налетел на Амброза. Схватил за грудки, встряхнул так, что у Держидерева лязгнули зубы.
— Где она?! Говори!
Губы Амброза шевельнулись. Должно быть, королевский маг хотел что-то сказать, но передумал.
— Лучше признайся, — надвинулся сбоку Осмунд.
Черная голова Н’Ганги, угрожающе гудя, зависла в паре локтей от Амброзова лица.
— Я из тебя душу вытрясу! — орал Газаль-руз.
— Стыдитесь, братья. Видите, он не в себе.
Маги в изумлении воззрились на некроманта. Талел Черный в роли миротворца — подобного зрелища им еще видеть не доводилось.
— Кругом — чистое поле. Куда ей деваться?
— И то верно…
— Посмотрите в шатрах. В башне…
Доводы подействовали. Газаль в сердцах плюнул Амброзу под ноги, и маги разбрелись осматривать шатры. Не обнаружив пропажи, обошли вокруг башни, заглянули во внутренний дворик. Войти в башню долго не решались, но в конце концов собрались с духом. На поиски ушли трое: Талел, Газаль-руз и Осмунд. Они осмотрели башню снизу доверху; и еще раз — сверху донизу.
Башня была пуста.
— Ушли, — подвел итог Талел, выбираясь наружу.
— Кто?!
— В башне прятались слуги. Двое: старик и молодой здоровяк. Думаю, они сбежали вместе с девкой.
— Когда они успели?!
— Пока мы валялись в беспамятстве.
Некромант благоразумно умолчал о том, что сам он отнюдь не валялся в беспамятстве. Состояние, в котором Талел пребывал, лишь на волосок отличалось от смерти. Но Циклоп и Око Митры были тут ни при чем. Талел хорошо запомнил утренний разговор с Амброзом: про мор, посланный на чародеев. Едва кожаная повязка на лбу Циклопа сгорела, явив взорам Короля Камней — жрец Сета не колебался ни мгновения.
Талел был хорошим учеником. Давным-давно — мастер, он до сих пор время от времени спускался на шестой ярус подземелья своей башни, где царил вечный холод, и долго стоял над телом учителя, вмороженным в глыбу синеватого льда, благодаря за науку. «Смерть — союзник, — часто говорил учитель. — Лучший друг. Надежда и опора. На тебя направлен меч смерти? Укройся от него за щитом смерти…» Смерть спасла Талела и сейчас. Он лежал, холоден и безучастен, подобен трупу, а над ним кричало двуполое существо, превращая камень в камень; осыпалось крыльцо башни, чары выворачивались наизнанку, падали лишенные сил маги, проваливались в тяжкое, болезненное забытье — а Талел Черный прятался в смертной тени, спасая жизнь тем, чего плотские существа боялись превыше мучений…
Связь жреца Сета с миром живых держалась на тончайшей паутинке. Без нее Талел вряд ли сумел бы вернуться. Но эта паутинка его и подвела. Толика хаоса, вырвавшегося на свободу из Ока Митры, все же проникла в плоть и кровь Талела. Да, он пострадал меньше остальных. Но отравленное семя упало в некроманта, и Талел не знал, когда оно даст всходы, перекраивая и изменяя его тело, уродуя и лишая человеческого облика. Какой срок отпущен ему? Месяц? Год? Десять лет? Красотка болела долго, и умерла не сразу. Возможно, Талел продержится дольше. И уж в любом случае переживет магов, явившихся за наследством Инес ди Сальваре — они-то получили полной мерой.
Слабое утешение: умереть последним.
— Вернемся в шатер, — устало сказал Талел. — Боюсь, у нас мало времени. А дел — много. Сбежавшая девка — наименьшая из наших забот.
3.
Самым трудным оказалось не дать собратьям по Высокому Искусству разорвать Амброза на части. Голыми руками. Без всякого волшебства.
Мор, поражающий магов? Корёжащий тела? Превращающий в чудовищ? Эманации Ока Митры и ему подобных артефактов? Красотка — лишь первая жертва? Амброз уверен, что тоже болен? А мы? Мы все?! Так он знал?!
…знал?!!
Девятый вал ярости вскипел в шатре. Казалось, напор гнева и злобы сейчас разнесет полотняные стены в клочья. Амброза надо было спасать любой ценой. Нет, не жалость или милосердие двигали Талелом. Амброз знал больше, чем успел поведать жрецу Сета: и через Вазака, и лично. Жизнь Держидерева дорого стоила для Черного. Некромант был уверен: рано или поздно Амброз придет в себя, и его сведенья окажутся бесценными для всех.
— Сдохни, падаль! Сдохни!
— Из-за тебя! Всё — из-за тебя…
— Н-на!
— Получи, мразь!
Чародеи словно с цепи сорвались. В считанные мгновения конклав растерял и мажеский, и человеческий облик. Никто не прибегал к чарам. Словно злой шутник очертил вокруг шатра Круг Запрета, внутри которого магия исключалась. Талел, жирный и медлительный, не справился бы со всеми, но, к счастью, в толчее кто-то опрокинул жаровню. Угли высыпались на пушистый равийский ковер, ворс начал тлеть. Местами пробились язычки огня; вспыхнула пола кафтана у Тобиаса Иноходца, шатер заволокло дымом… Пришлось магам вспомнить, кто они, и прибегнуть к Высокому Искусству, дабы унять пожар в зародыше. Когда же огонь угас, а дым вытянуло наружу через откинутый полог — выяснилось, что страсти, бушевавшие в шатре, тоже поутихли. Бранились и орали господа маги по-прежнему, но, по крайней мере, не спешили пускать в ход кулаки.
— Пёс! Он все скрыл!
— Хотел Око Митры к рукам прибрать!
— Симона обвинил!
— А где он, кстати?
— Кто?
— Симон!
— Небось, еще ночью ушел. По-тихому. Что ему здесь делать?
— Почуял, чем дело пахнет…
— Симон, может, и почуял. А этот — знал!
— Знал про мор!
— И не предупредил, сучий потрох!
— А вы бы поверили? Пока всех не приложило? — голос некроманта перекрыл галдеж. Не давая чародеям опомниться, Талел продолжил, закрепляя успех: — Вы и сейчас не хотите верить! Вам проще спрятать голову в песок, чем признать невозможное! Даже если от этого зависит будущее… Да что там! — само существование Высокого Искусства!
— Все равно! Он должен был…
— Амброз боялся стать посмешищем. Потому и молчал. Думаю, он рассчитывал справиться с Циклопом, но недооценил врага. Любой на его месте недооценил бы…
Амброз, успевший получить несколько пинков и зуботычин, но, в целом, легко отделавшийся, неожиданно встал с обгорелого ковра — и в пояс поклонился Талелу. «Что он творит, идиот?! — разозлился некромант. — Я тут из кожи вон лезу, его выгораживаю, а он шута ломает…» Амброз тем временем смотрел на магов с таким неподдельным сочувствием, что даже у Талела зачесались руки дать ему по шее.
Вместо этого он снова возвысил голос:
— Мы считаем себя выше черни? Выше королей?! Посмотрите на себя, братья! Видите толпу у эшафота на площади? Нет, мы — не зеваки. Мы — приговоренные. Ждем на помосте, и палач уже поднимается по ступеням. Вы торопитесь исполнить его работу? Своими руками убить одного из нас? Думаете, вам полегчает? Убивайте! Но я, Талел Черный, ближе всех вас знакомый со смертью, отказываюсь в этом участвовать!
Отодвинув плечом Амброза, жрец Сета в молчании проследовал к выходу. Когда обескураженные маги, опомнившись, высыпали следом, первый из трупов — бритоголовый раб Газаль-руза — уже начал погружаться в землю. Чары трудно давались Талелу. На лбу вздулись синие жилы, сплетясь в подобие руны «Шак». Лицо некроманта перекосило: левый глаз наполовину закрылся, правая щека обвисла, из уголка рта на подбородок стекала пузырящаяся слюна. Все ждали, что Черного вот-вот хватит удар, но пальцы его упорно терзали струны арфы-невидимки, а с губ, вместе с брызгами слюны, слетали каркающие заклятья.
Земля вокруг покойника на глазах превращалась в жидкость: вязкую, едкую. Тело раба медленно тонуло в ней, распадаясь по краям на белесые лохмотья. Словно в земле разверзся желудок исполинской твари, переваривая добычу. Над прожорливой грязью стоял смрадный пар, от него слезились глаза и першило в горле. Тобиас Иноходец, из любопытства подойдя слишком близко, закашлялся и побагровел; калеку едва не стошнило, и маг отступил назад, прикрывая рот и нос ладонью. Остальные предпочли смотреть издали. Лишь Амброз, выбравшись из шатра последним, спокойно направился к Талелу — и замер в двух шагах за спиной некроманта, с интересом наблюдая за его действиями. Смрад на придворного щеголя, похоже, не действовал: окутан облаками миазмов, Амброз дышал ровно и безмятежно, не меняясь в лице.
Наконец жижа булькнула в последний раз, смыкаясь над останками. Поверхность земли начала твердеть, возвращая себе первозданный вид. Талел икнул, содрогнувшись всем жирным телом, постоял, качаясь, как пьяный — и двинулся к следующему телу. Амброз следовал за ним, не приближаясь и не отставая. Остановившись возле трупа с засевшим под ребрами деревянным колом, Талел помедлил, собираясь с силами — и взялся за струны арфы.
Казалось, этому не будет конца. Разжижающийся грунт, кипение и бульканье; дрожь слизистой массы, зловоние, ползущее меж шатрами. Слуги уходили вглубь, тонули, растворялись — земля с неохотой принимала в себя свидетелей чужого позора. Талел выбился из сил. По лицу и жирной шее обильно струился пот, затекая под ворот. Щеки приобрели землистый оттенок. Грудь тяжело вздымалась, при каждом вздохе под ребрами что-то всхлипывало. Левое веко, прикрывшее глаз, мелко подрагивало. В такт этой дрожи билась на виске синяя жилка.
Некромант работал. Он привык доводить дело до конца.
Остался последний мертвец: Феликс, слуга Иноходца. С него началось — им и закончится. Талел долго переводил дух, стоя над покойным. За спиной некроманта ждал Амброз. Ни мороз, ни секущий снег не беспокоили королевского мага. Поодаль, у шатра Древнего, сгрудились прочие чародеи, кутаясь в шубы и плащи. Никто из них не ушел, не укрылся в тепле. С заметным усилием некромант поднял руки: погребальная арфа отозвалась, вибрации эфирных струн проникли в землю, делая твердое — жидким, соединяя мертвое с неживым…
Труп Феликса шевельнулся. Приподнял голову:
— Талел! О, Талел!
— Что?
Открылись слепые глаза:
— Талел, учитель мой, зову тебя…
— Вазак?!
Оказывается, жрец Сета еще не разучился удивляться.
— Да, это я, Вазак! О, Талел! Я едва успел…
— Чего тебе надо?
На смену изумлению пришло тупое, усталое раздражение. Силы иссякали, а впереди у Талела намечался серьезный разговор. Быть может, самый серьезный в его жизни. Только Вазака сейчас не хватало!
— Амброз! Мне нужен Амброз, о Талел!
— Тебе повезло, — некромант оскалил зубы в усмешке. — Иди сюда, Амброз. С тобой хотят говорить. Эй, Вазак, поторопись! Мелодия погребальной арфы уже звучит. У тебя мало времени…
Труп вздрогнул. Вазаку было хорошо известно, как действует арфа. Если он не успеет вовремя покинуть тело, растворяющееся в земле, если задержится хоть на миг — душа Вазака канет во тьму в обнимку с душой мертвеца. К счастью, Амброз проявил редкую покладистость. Он встал рядом с Талелом, с интересом глядя на слугу, копошащегося в едкой жиже. Вазак предпочел бы разговор с глазу на глаз, но выбора ему не предоставили.
— Благодарю, Талел! Ты слышишь меня, Амброз?
— Да, — прозвучал ответ.
— Тогда слушай внимательно. По приказу молодого короля я поднял Ринальдо, его отца…
Брови жреца Сета поползли на лоб. Если Вазак не врет, Талелу Черному впору было гордиться своим учеником. Поднять короля из гроба? Главное, чтобы сам Вазак не возгордился сверх меры, не возомнил… Впрочем, сейчас это — мельчайшая из забот.
— Ринальдо обвинил тебя в покушении. Сказал, что ты, Амброз, убил его руками — верней, зубами какой-то шлюхи. Что ты придал шлюхе сил, замышляя против трона. Молодой король в ярости. Он уверен: мертвые не лгут живым. Отцы не лгут сыновьям. А уж мертвые отцы живым сыновьям — и подавно. Я-то знаю, что ложь — основа жизни и смерти, но король мне не поверит…
По яме с земляной жижей прошла зыбь. Труп Феликса качнулся, переворачиваясь набок. Правая рука мертвеца отвалилась и исчезла в глубине. Из плеча сочилась желтоватая слизь; бледными водорослями лохматились волокна истончающейся плоти. Мертвец натужно захрипел, прочистил горло, отхаркнув серый ком мокроты, и заговорил быстрее:
— Молодой король назначил меня магом трона. Я не просил этого! Но как отказать владыке? Цена моего назначения — твоя голова, Амброз. Я не враг тебе! К чему нам биться из-за прихоти мальчишки? Беги из Тер-Тесета, и сохранишь жизнь. Альберт хочет твоей крови. Он не остановится, если ты останешься в городе. Откажись я — король наймет другого мага. Пошлет гвардию, солдат, наемных убийц… Беги! Вряд ли он отправит меня или армию искать тебя по всему свету. Мальчишка не дурак. Беги, Амброз, беги как можно дальше — и не держи на меня зла…
— Зла? — Амброз улыбался. Улыбка его становилась все шире и ослепительней. — Что ты, Вазак, друг мой! Напротив, я благодарен тебе! Прощай…
И Амброз расхохотался.
— Прощай, Амброз…
Труп моргнул бельмами, и веки мертвеца смежились. Душа Вазака покинула тело. С еле слышным всхлипом останки ушли в землю. Амброз же задыхался от хохота. Он откидывался назад так, что казалось, сейчас хрустнет хребет, сгибался в три погибели, отвешивая поясные поклоны, хватался за живот, булькал, утирал слезы — и вновь начинал смеяться.
— Дух веселого бога Шамбеже, — сказал Н’Ганга. — Бог овладел нашим братом.
— Рехнулся, — сплюнул под ноги Газаль-руз.
Талел Черный был иного мнения. Он чуял: для Амброза настало время перемен. Лощеный интриган, упрямец, дерущийся за наследство Инес, пришибленный безумец, и вот — Амброз опять стал другим. Каким? Талел не знал, и это пугало некроманта.
Продолжая хохотать, Амброз двинулся прочь.
— Эй! Ты куда?
Ветер отнес в сторону крики чародеев. Амброз не обернулся. Опальный маг трона шел через снежную целину, с хрустом проламывая наст, проваливаясь по колено, не разбирая дороги. Ветер хлестал его наотмашь колючей плетью, рвал с плеч щегольской плащ, измазанный в грязи, но Амброз — простоволосый, в тонких штанах до колен, в башмаках с пряжками вместо сапог на меху — продолжал идти, не пытаясь хотя бы укрыть лицо в ладонях. Пальцы правой руки он держал у рта, словно ногтями дергал себя за кончик языка, и унылый, дребезжащий звук варгана сопровождал Амброза, как верный шут — изгнанника-короля. Минута, другая, и он скрылся в подступающей метели.
Талел перевел дух и нырнул в шатер.
Следом потянулись остальные.
4.
— …я не слишком люблю вас, братья мои в Высоком Искусстве. Можно сказать, что я совсем вас не люблю. В свою очередь, вы не любите меня. А уж друг друга — и подавно. Нам тесно в этом просторном мире. Да, мы уживаемся, но с трудом. Лучше всего мы уживаемся на похоронах одного из нас, рассчитывая на долю в наследстве. Если похороны медлят, мы рады поторопить судьбу. Мой жирный затылок хорошо помнит пятку вспыльчивого Симона Остихароса. Ребра и нос Симона знакомы с кулаками почтенного Амброза. Спина уважаемого Осмунда… Впрочем, я отвлекся. Итак, между нами нет любви и мало приязни. Это великий секрет, который известен ветру в небе и свинье в навозе.
Сегодня я рад, что нам тесно.
Плечом к плечу легче защищаться.
Благодарю вас за то, что вы выслушали меня, не перебивая. Наш брат Амброз ушел, но я рассказал вам все, что узнал от него. Вы спросите: почему наш брат Амброз делился результатами своих изысканий с Талелом Черным, а не, к примеру, с мудрым Н'Гангой, своим учителем? Благодарю тебя, Н'Ганга. Конечно же, вы не спросите. Вы и так знаете причину. Кроется ли она в ваших великолепных пороках? Нет! Ее корень — в моих сомнительных достоинствах. Я — самый злопамятный из вас. Преследуя врага, я — гадкий, омерзительный Талел — дойду до края, и дальше. Я — самый терпеливый из вас. Месть — блюдо, которое едят холодным. И наконец, я — самый трусливый. Я вцеплюсь в глотку врагу лишь тогда, когда его когти и клыки утратят силу.
Итак — Циклоп…
В мертвой тишине Тобиас Иноходец поскреб культю через шелк шальвар. Культя отчаянно зудела. Там, внутри, что-то шевелилось. Казалось, в увечной ноге завелись черви, или нога вознамерилась отрасти заново, как хвост у ящерицы. Зуд нарастал, делаясь нестерпимым, и вдруг прекратился. Тобиас еще раз почесался — и обнаружил, что культя утратила чувствительность.
Вздрогнув, калека повернулся к Талелу. В Черном он видел надежду на спасение. Толстую до утраты человеческого облика, откровенную до наглости; язвительную и обидную — надежду.
О, Талел!
— Кем был для нас Циклоп? Никто, и звать никак. Служка Красотки. Грелка в ее постели. Жалкий подмастерье. Мебель, домашний зверек; прихоть слабой магички. Ученик? Нет, иначе мы бы знали об этом. Чудовище в облике человека? Вряд ли. Мы часто навещали Инес, по делу и просто так. Чудовище мы распознали бы. Однажды при мне Циклоп проговорился, что в детстве мечтал поступить в науку к кому-нибудь из магов. Полагаю, эта мечта и толкнула его на пагубный путь. Мерзавец, как большинство из нас… Тише, брат Газаль! Я приношу свои извинения. Мерзавец, как большинство из нас, за исключением брата Газаля, Циклоп отказался от идеи ученичества. Инес была слабой магичкой; в ее руках Циклоп, вне сомнений, стал бы ничтожным чародеем. Был ли у него великий талант, способный превозмочь слабость наставницы? Не думаю. Талант — пожар. Посещая башню Инес, кто-нибудь из нас заметил бы его отблески. Мы же видели скромного слугу, способного в лучшем случае завершить настройку амулета.
Настало время подвести итоги.
Повторюсь: кто есть Циклоп? Теперь мы ясно видим его сущность. Честолюбец, обуянный мечтой о магическом величии. Бездарность, осознающая это. Хищник, умеющий ждать в засаде. Учеба не утолила бы его жажды. Взойти на пригорок, когда грезишь о заснеженных вершинах?
Циклоп рискнул пойти иной дорогой, и преуспел.
Я — гора жира по имени Талел — не знаю, что толкнуло его к Оку Митры. Вживить в себя Короля Камней? Каждый из нас предвидит тьму смертельных опасностей — свиту такого поступка. Пользоваться могучим амулетом? Да! Сделать амулет частью собственного тела? Мозга? Души?! Тысячу раз нет! Мы слишком хорошо представляем, как ошибемся — и станем частью амулета, бесправной и подчиненной. Циклоп — не маг, а игрок. Он поставил на кон все, что имел, и выиграл.
Газаль-руз чуть не плакал от бешенства. Прорва времени ушла на изучение секретов, спрятанных в камнях перстней, не говоря уже о том, сколько раз Злой Газаль рисковал головой, добывая чудесные драгоценности. Теперь все придется начинать заново. И неизвестно, хватит ли на это отпущенного Газалю срока. Окажись проклятый Циклоп здесь, в шатре — Газаль-руз, забыв о магии, перегрыз бы мерзавцу глотку.
Чувство, охватывающее Злого Газаля при виде Талела Черного, граничило с обожанием. Талел указывал на врага. Талел хотел привести Газаля к врагу. Талел уже взял след.
О, Талел!
— Как выжил Циклоп после такого самоубийственного шага? Не спрашивайте, братья, я не отвечу. Почему Красотка не уничтожила его в первые же дни? И снова: не спрашивайте. Инес дорого заплатила за свое легкомыслие. Последние годы она провела в заточении, страдая от ужасной болезни, и умерла чудовищем. Тело ее и в могиле не обрело покоя. Душа же, как мне кажется, заточена в Оке Митры. Иначе чем объяснить черты Инес, которые мы ясно видели в облике Циклопа? Негодяй пошел дальше — он укротил Симона Пламенного! Вернувшись из Шаннурана, смертельно больной Симон шесть лет скитался в поисках лечения, и нашел его у Циклопа. Шантажируя старика, цепляющегося за остатки жизни, Циклоп превратил гордеца в раба, готового на все. Мы сами видели, как Симон ради хозяина шагнул в Круг Запрета! Кто из нас сделал бы то же самое ради брата? Матери?
По приказу короля?!
Я — скверный, подлый некромант Талел — восхищаюсь гением Циклопа. Симон Остихарос в качестве цепного пса… Два десятилетия я мечтал о мести Симону, унизившему меня. Теперь я отомщен. Худшего наказания для нашего брата Симона я бы не изобрел.
Что мы знаем еще? Да, Янтарный грот. Из каких соображений Циклоп интересовался гротом? Ты прав, брат Тобиас. Конечно же, с целью увеличения своего могущества. И ты прав, брат Н'Ганга. Циклоп уничтожил грот с первого раза. Хотя наш неудачливый брат Амброз утверждает, что грот не уничтожен, а превращен в новый амулет. Диадема на сбежавшей девке украшена яйцом из янтаря, и оно, по словам Амброза, творит чудеса. Мор на магов — вот имя этим чудесам. Скажу прямо, я удивлен, что янтарное яйцо сияет в диадеме, а не во лбу девки. Должно быть, Циклоп просто не успел это сделать. Теперь-то он поторопится! Их станет двое, а где двое, мужчина и женщина, там вспыхивает страсть — даже если страсть подкреплена строгим расчетом…
Кто родится у Короля Камней и Янтарного яйца?!
Осмунд Двойной с ожесточением расчесывал бороду. Гребень путался в волосах. Между черепаховыми зубьями проскакивали искорки. Пряди словно ожили, то уворачиваясь от гребня, то напротив, слипаясь в противные колтуны. Когда Осмунд начинал разглядывать гребень, полный вырванных волос, он ясно видел, как белые волоски становятся рыжими, и наоборот. Что-то подсказывало Осмунду, что скоро ему не понадобится ни гребень, ни бритва. Яйцо, сказал Талел. Янтарное яйцо. Голова, на которой ничего не растет, тоже похожа на яйцо — только из слоновой кости. Удовлетворится ли болезнь одними волосами?
Разумом и сердцем Осмунд следовал Талеловым рассуждениям, как слепец тащится за поводырем. Тот, кто видит путь — да что там! — тот, кто ищет путь в тумане, стократ лучше бездельников, топчущихся на месте.
О, Талел!
— Что же выходит, братья мои? Я вижу, что Циклоп во всем подобен нам. За исключением волшебного мастерства, добытого в учении и помноженного на талант, он — лучший из лучших. Циклоп — человек умный, хитрый и деятельный. Добавлю: бесконечно циничный и осторожный. Добавлю еще: он способен на подлость и предательство во имя великой цели. Я готов избрать его нашим старейшиной вместо Максимилиана Древнего! Разумеется, посмертно.
Вы согласны со мной?
Вы поспешили, братья. Никогда не торопитесь соглашаться с отвратительным, грязным труполюбом Талелом. Я сказал: человек. А Циклоп, пожалуй, давно уже не человек. Помните, я удивлялся: почему Красотка оставила его в живых, простив кражу Ока Митры? Все мы знаем болезненную тягу Инес к наследию Ушедших; все мы не раз смеялись над этим… Я вижу единственную причину, которая удержала Красотку. Циклоп — не человек, и не часть могущественного амулета. Ушедшие возвращаются, и он первый из авангарда. Когда в лоб девки врастет янтарное яйцо, она станет второй. Их ребенок будет третьим. Камешки, катясь по склону, родят лавину, которая погребет нас под собой.
Смейтесь над глупым Талелом, братья!
Отчего же вы не смеетесь?
5.
С некоторых пор Вульм из Сегентарры терпеть не мог подземелья. Гроты и пещеры, гробницы и катакомбы — они будили воспоминания, заставляя бывшего искателя сокровищ содрогаться в душе. Внешне Вульм оставался невозмутим, но едва он вступал под каменные своды, и тьма смыкалась вокруг… Предательский холод поселялся в груди, кости делались тряпками, кровь — водой, и сегентаррцу стоило титанических усилий не броситься опрометью назад, под свет солнца.
Поначалу он боролся со страхом, грыз его зубами и рвал ногтями. Гнал себя под землю, раз за разом, даже если для этого не было особой надобности. Но как бы ярко ни полыхал факел, разгоняя предвечную тьму, сколько бы людей ни шло рядом — палач-ужас тисками сжимал сердце и давил, пока Вульм вновь не выбирался под чистое небо. Отчаявшись победить страх, Вульм привык к нему. Загонял панику вглубь, не давая прорваться наружу. Ухмылялся спутникам, делая вид, что старому вояке плевать на мрак кротовой норы. Как раньше — двадцать, тридцать лет тому назад…
Сегодня все было иначе. Страх медлил. Может, дело в огромном, гулком пространстве подгорной залы? В высоком куполе свода? В световых колодцах над головой, откуда медленно падают, кружась, искристые хлопья снега? В токе свежего воздуха? Нет, знал Вульм. Дело в другом, и новая причина пугала его больше старой.
…беглецы остановились у скального моста. Отсюда начинался путь через пропасть к Янтарному гроту. Метель ярилась, набирая силу. Закручивала снежные вихри, выла в ущелье волчьей стаей, идущей по следу, хохотала на тысячу голосов. Ветер, кулачный боец из опытных, осыпал ударами глупцов, рискнувших пуститься в путь, норовил сбить с ног.
— Надо спешить! — надрываясь, чтобы перекрыть вой бурана, крикнул Вульм. — Укроемся в гроте! Маги туда не сунутся…
В последнем он сомневался. Но грот дарил хоть какую-то надежду. Чародеи наслышаны о причудах этого места, и, возможно, остерегутся искушать судьбу. Буран заметет следы. Сумеют ли маги отыскать беглецов при помощи волшебства? Вульм привык цепляться за соломинки. В гроте они по меньшей мере смогут отдохнуть. Но если промедлить, ветер усилится, и тогда им не перейти обледенелый мост: смельчаков сдует в пропасть.
— Нет! — замотала головой Эльза. — Есть другое укрытие. О нем никто не знает…
Вульм поразился упрямству женщины. Он хотел возразить. Объяснить, почему им нужен грот. В конце концов, заставить, настоять на своем. Но Эльза развернулась и, не оглядываясь, двинулась прочь, в сторону базальтовых скал. Вульм в сердцах выругался. Поперхнулся, выплюнул набившуюся в рот снежную кашу и, поминая интимные места демонов преисподней, кинулся за неугомонной сивиллой, пока буран не поглотил женщину без остатка. Следом топал Натан, ведя в поводу пони с беспамятным Циклопом.
Они догнали Эльзу у самых скал.
— Сюда.
Женщина указала вверх и, подавая пример, принялась карабкаться по узкой расщелине. За скользкие уступы она цеплялась с ловкостью, выдававшей опыт.
— Сдурела?! — рявкнул ей в спину Вульм. — А Циклоп?!
Эльза замерла, прильнув к скале всем телом. Она повернула голову, глядя на спутников через плечо. Сивилла хотела что-то сказать, но ее опередил Натан:
— Я! Я его затащу!
Он уже возился с узлами, отвязывая Циклопа. Корявые, замерзшие пальцы плохо слушались изменника. Наконец он легко, играючи, взвалил сына Черной Вдовы на плечо — и двинулся к расщелине. Вульм проклял день, когда связался с компанией болванов, обогнал Натана и полез в гору вслед за сивиллой. Позади, заглушая метель, пыхтел изменник.
Внизу жалобно заржал пони.
— Я вернусь! — взревел Натан. — Слышишь? Жди…
Пони умолк, будто понял.
Наверху метель свирепствовала еще сильнее. Впрочем, здесь от ветра отчасти спасала каменная стена, сложенная предками или подземными карлами.
— Вход там, — махнула рукой сивилла.
Проморгавшись, Вульм с трудом различил аспидный провал на фоне стены. Дыра, подумал он. Ну и пусть. Чем эта дыра хуже Янтарного грота? Над краем скальной площадки возникло мохнатое чудище: Натан с Циклопом на плече. Вульм сунулся было помочь, но изменник сам взобрался на уступ — и с осторожностью заботливой няньки сгрузил Циклопа под защиту камней.
— Я за Тугодумом, — Натан шагнул обратно к краю.
— Стой, дурак! Убьешься!
Натан ссутулился, но не остановился.
— И пони своего ненаглядного угробишь!
Парень обернулся, мрачней ночи:
— Господин Вульм, вы бы друга бросили?
— Бросал, — хрипло ответил Вульм. — Случалось.
Изменник кивнул и, словно получив важный, долгожданный ответ, полез вниз с уступа. «Какой он тебе друг! Он тебе лошадь!» — чуть не заорал Вульм в спину упрямцу, но было поздно.
— Погоди! Я тебе веревку скину…
Кляня на чем свет стоит всех лошадей мира, Вульм отвязал от пояса кольцо веревки. Кровь Даргата! Если что, ему не удержать Натана с пони! Ему и одного-то Натана… Память подступила к горлу. Там, во мгле прошлого, где хохотали драконы, Вульм был вынужден привязать веревку к выступу стены… Стена! Он отыскал просвет меж камнями, пропустил туда веревку, намертво затянул узел — и скинул вниз свободный конец.
Под карнизом, в завывающем снежном месиве, ворочалась гора. Вульм не сразу понял, что Натан от большого ума взгромоздил Тугодума себе на плечи, как пастух — овцу. Шаг за шагом парень брел по расщелине, нащупывая опору. Бедняга-пони от потрясения утратил голос: он не ржал, а лишь в ужасе всхрапывал, косясь на Натана. К счастью, Тугодум не сопротивлялся, тряпкой вися на богатырских плечах изменника.
— Хватайся за веревку!
Натан внял совету, поймав конец левой рукой. Время шло, как идет замерзший путник — до колен проваливаясь в снег, сбиваясь со счета от воя ветра. Наконец изменник, отдуваясь, сгрузил дрожащего, как студень, Тугодума на край уступа.
— Как ты его в пещеру загонишь? — буркнул Вульм, отвязывая веревку. — В грот он, зараза, идти не пожелал…
Вульм зря опасался. Восхождение сделало Тугодума шелковым. Пони был согласен на что угодно, лишь бы не повторять жуткий подъем. Идти, куда велят, тащить, чем нагрузят; лезть хоть к Белу в задницу. Туда они и полезли. На всякий случай Вульм завязал Тугодуму глаза платком, одолженным у Эльзы. Мало ли, вдруг глупая скотина взбрыкнет в самый неподходящий момент? Проход оказался узкий — не «шкурник», где на стенах остаются клочья одежды, а то и собственной кожи, но все же… Впрочем, для пони с Натаном как раз «шкурник» и вышел. Сперва Эльза провела внутрь Натана с Циклопом на руках. Потом сивилла с изменником вернулись, и в недра горы двинулись все: впереди Эльза, за ней Вульм, и последним — Натан, тащивший под уздцы Тугодума в платке.
Пони храпел и втягивал бока.
Увидев просторную пещеру, а у стены — лари с припасами, Вульм оттаял. Оказывается, Эльза прекрасно знала, куда ведет спутников, и пророчества, а также иные сивиллины штучки были тут ни при чем. Сегентаррец даже хотел сказать Эльзе что-нибудь хорошее, доброе, но сивилла обозвала его варваром, желающим Циклоповой смерти, и велела перенести сына Черной Вдовы в дальний угол, на два теплых одеяла. Вульм проглотил все добрые слова, закусил бранью, уже готовой сорваться с языка — и гаркнул Натану:
— Раскладывай костер, олух!
Натан бросился исполнять. Эльза присела над Циклопом, набрав в плошку воды из ручья и время от времени обтирая Циклопу щеки. Касаться влажной тряпкой лба она боялась. Пони, к счастью, впал в прострацию и забот не требовал. Оглядываясь на животное, Вульм принялся изучать содержимое ларей. Его преследовал взор каменного стража пещеры — дракон с аметистовыми клыками дремал на скользком постаменте. Причудливое творение природы не имело ничего общего с иным, хорошо знакомым Вульму драконом, который обожал посмеяться над незваными гостями — и все же…
Вскоре на костре забулькал котелок с пшенной кашей. Изнемогая от усталости, Вульм щурился на огонь. Сегентаррец выглядел разомлевшим, умиротворенным, но на душе у него скребли кошки. Да, обморок Циклопа длился; да, по следу наверняка шли озлобленные маги. Как ни странно, эти поводы для беспокойства были отстраненными, рассудочными. Сейчас Вульма куда больше волновало другое. Он находился в пещере — и не испытывал страха. Сходное бесстрашие сопутствовало Вульму в Янтарном гроте. Неужели дракон, сломавший однажды пропащую жизнь Вульма из Сегентарры, перестал смеяться?
Слишком заманчивое объяснение, подумал Вульм.
Подарок судьбы? — нет, не верю.
«Кто был со мной оба раза? Сивилла отсутствовала в гроте. Симона нет здесь. Остаются Натан и Циклоп; и Око Митры во лбу сына Черной Вдовы. Неужели это оно уничтожает мой давний страх, позволяя дышать под землей полной грудью? Рядом с Циклопом — рядом с Оком Митры! — я чувствую себя так, словно вернулся домой после долгих странствий. Двадцать лет назад я выкрал драгоценность из лабиринтов Шаннурана. Неужели Король Камней запомнил вора? Благодарен вору? Что делает Око со мной? Всего лишь уничтожило страх подземелий — или продолжает трудиться над моей душой?!»
Новая забота пришла на место старой.
6.
Циклоп приподнял голову.
Эльза отпрянула, холодея. Она не знала, что люди могут смотреть с закрытыми глазами. Под веками Циклопа двигались глазные яблоки — так бывает у спящих, когда им снится кошмар. Но лицо — странное, изрезанное морщинами лицо Циклопа было вполне осмысленным. Черты исковеркала быстрая, едва уловимая гримаса. Казалось, Циклоп очнулся в незнакомом месте среди чужих людей, и борется со страхом.
— Я убью его, — шевельнулись запекшиеся губы.
— Кого? — спросила Эльза.
Сивилле стало жарко. Кого-то убьют. В пещере не так много людей, выбор невелик. Было сказано: «его» — значит, Эльза в безопасности. Вульм? Натан?! Или Циклоп имеет в виду постороннего, отсутствующего здесь человека?
— Я убью его. Надо что-то делать…
— Что? Скажи, и мы сделаем.
Циклоп повернул голову к Эльзе. Веки его сомкнулись еще плотнее. Во лбу, не скрыт повязкой, мерцал камень — черный-черный, как уголь. Он смотрит «третьим глазом», поняла Эльза. И содрогнулась от внезапной, обжигающе-ясной мысли: это «третий глаз» смотрит Циклопом. В озарении не было ни грана смысла, один страх.
— Кто ты? — спросил Циклоп.
— Ты забыл меня?
— Я не знаю тебя. Как твое имя?
— Эльза.
— Сиделка? Шлюха?
— Сивилла. Сивилла из обители при Янтарном гроте. Правда, грота уже нет. И обители нет. Погромщики сожгли все. Я — последняя…
— Грота нет, — повторили губы Циклопа.
Рот его искривился в горькой усмешке:
— Жаль. Я опоздала.
Я говорю с женщиной, поняла Эльза. Светлая Иштар, это безумие…
В черном камне закружилась снежная метель. На миг камень стал белым, мутно-искрящимся. Вскоре тьма вернулась: буран в ночи. Жилы вокруг розетки набухли синевой. Эльза испугалась, что сейчас Циклоп превратится в существо с обнаженным мозгом — и закричит: «Это моя башня!» Нет, все осталось по-прежнему: закрытые глаза, шепчущий рот, мерцанье «третьего глаза».
— Да, — сказала женщина: моллюск, прячущийся в Циклопе, как в раковине. — Я вижу. Ты — Эльза, он подарил тебе диадему. Его память… Я опустилась до того, что шарю по чужим шкафам. Впрочем, чего ждать от мертвой?
— Кто ты? — в свою очередь спросила Эльза.
— Спроси у него. Когда он очнется, — женщина дернула уголком Циклопова рта и поправилась: — Если он очнется. Я боюсь, что убью его, и не пойму, что сделала. Очень заметно, что я боюсь?
— Нет, — честно ответила Эльза. — Я боюсь гораздо больше.
— Дурочка. Славная маленькая дурочка…
— Я боюсь больше! — заупрямилась Эльза.
Почему-то сивилле казалось важным доказать свою правоту. Эльза смотрела, как капли пота стекают по лицу Циклопа, собираясь у крыльев носа в блестящие лужицы. И боялась так, что никакая женщина, мертвая или живая, где бы она ни скрывалась, не могла победить сивиллу в этом споре.
Циклоп молчал. Голова его повернулась вбок, камень уставился на Вульма с Натаном. Глухие к чужим разговорам, мужчины возились с костром. Сухие дрова прогорели, новые не хотели заниматься: шипели на углях, трещали, воняли сыростью. Изменник чиркал огнивом; охотник за сокровищами бранился хриплым шепотом. Не меняя позы, Циклоп протянул руку к костру. Задвигались пальцы: еле-еле, словно кисть робкого каллиграфа. От каждого движения в воздухе оставался едва заметный след. Губы дрогнули, рождая слова, неизвестные Эльзе. Она слышала сказанное не ушами, как все люди, а низом живота. Там, щекочась, ворочался мохнатый клубок, Костер вспыхнул.
— То, что нас не убивает, делает нас сильнее, — лицо Циклопа сморщилось. Эльза не сразу догадалась, что женщина-невидимка пытается закрытыми глазами указать вверх, на лоб, где мерцал камень. — Симон обожал эту спорную мудрость. А то, что нас убивает? И, убив, делает сильнее? Что скажешь, сивилла?
Эльза пожала плечами:
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. Знаю другое: при жизни я бы разжигала костер втрое дольше. Устала бы, как собака. Огонь — дыхание Симона, мне он давался с трудом. Я была слабой магичкой, девочка. Посмотри на мои пальцы.
Пальцы левой руки Циклопа были тонкими, изящными. Под взглядом Эльзы они начали меняться, делаясь грубее. На первых фалангах, как и на тыльной стороне ладони, пророс рыжеватый волос. Стали короче ногти, утратив блеск. Женская рука опять стала мужской.
— Теперь ты видишь, что я убиваю его?
— Да, — кивнула Эльза.
— Я хочу просыпаться чаще и чаще. Мне хочется играть со своей силой, как мальчишке — с деревянным мечом. Испытывать силу, искать ее предел. Я едва сдерживаюсь. С каждым пробуждением я буду перекраивать его тело под себя. Возрождаться, восстанавливаться, желаю я этого или нет. Однажды я вернусь, и его не станет. Я уходила, я возвращаюсь, и меня трясет от ужаса. Он выносил за мной горшок. Варил для меня бульон. Кормил с ложечки. День за днем, год за годом. Чем я отплачу ему за заботу? Тем, что заберу последнее, что у него есть — тело? Я уходила, я возвращаюсь…
У него затечет шея, подумала Эльза. У нее? Какая разница, у кого, если обычный человек не способен долго лежать на спине, оторвав затылок от пола и прижав подбородок к груди! Попросить, чтобы она легла по-человечески? Чтобы она уложила Циклопа по-человечески?! Я могу сесть ближе, ей не придется вертеть головой, чтобы увидеть меня. Светлая Иштар, что за глупости лезут мне в голову!
— Я уходила, — губы Циклопа тряслись. Голос зазвучал выше, звонче. — Мы, маги, ближе всего к Ушедшим. Душой, не плотью. Кажется, я начинаю понимать… Око Митры сочло меня Ушедшей! Слабой, больной, ничтожной. Заключенной в тюрьме — теле, не способном на метаморфозы. Око пыталось излечить меня! Коверкало мое тело, терзая его изменениями. Так всадник гонит усталого коня — плетью и шпорами. Что ж, конь пал. Тело Инес ди Сальваре умерло, Око Митры сохранило душу покойной — и продолжило лечение.
Пальцы Циклопа нащупали запястье Эльзы.
Сжали: крепко, по-мужски.
— Для Ока Митры мое тело умерло… — метель снова взвихрила тьму камня, вросшего в лоб. Женщина, чья душа томилась в гранях «третьего глаза», шарила по чужим шкафам. — Да, я вижу. Я менялась и в могиле. Они сожгли мое тело, Симон и Циклоп. Лишь тогда Око Митры сочло мою плоть достаточно мертвой. Для Ока я выздоравливаю, набираюсь сил; я уже могу просыпаться, могу перекраивать Циклопа под себя. Я не хочу выздоравливать! Не такой ценой… Ты — его любовница?
Эльза отпрянула:
— Нет!
— Успокойся, девочка. Это не ревность. Он дорог тебе?
— Нет, — сердце билось, грозя сломать ребра. — Он — мой стыд. Он вернул мне рассудок. А я предала его ради другого. Ради подлеца и насильника по имени Амброз. Циклоп — мой стыд, и я не оставлю его.
— Амброз? Амброз Держидерево, королевский маг?!
— Вы знаете его?
— Думала, что знаю, — в глотке Циклопа каркнули вороны. Не сразу сивилла поняла, что это смех. — Говоришь, насильник? Он сильно изменился, наш Амброз. Пожалуй, он изменился не меньше моего. Впрочем, оставим. Я скоро засну, у нас мало времени. Ты запомнила мои слова? Про Ушедших, про Око Митры?
— Да.
— Расскажи обо мне Циклопу, когда он очнется. Пусть он поделится этим с Симоном Остихаросом. Есть мудрецы превыше Симона, но Симон — человек действия. Он что-нибудь придумает…
Речь загадочной женщины становилась все более внятной. Интонации обострились: ирония, напор, убедительность. Голос же дрожал все больше, как у больного лихорадкой. Стучали зубы, струйка слюны вытекла изо рта, застыв на побородке. Чувствовалось, что время гостьи на исходе.
— Запомни! Симон и Циклоп. Они должны…
Шея расслабилась. Голова упала назад, затылок с глухим стуком ударился о тряпье. «Мама…» — шепнул Циклоп голосом испуганного мальчика. И больше не произнес ни слова, пока Эльза сидела над ним, сжимая виски ладонями. Сивилле мерещилось, что Циклоп — призрак! — встает и идет к выходу из пещеры. С каждым шагом он превращается в женщину, для которой возродиться таким способом — горше второй смерти. Эльза боялась, что призрак Циклопа оставит пещеру, и возможное станет неизбежным.
Она зажмурилась, чтоб не видеть этого.