– Значит, Мила вас шантажировала? – спросила я. – Вы вовсе не были в нее влюблены?
– Был. И деньги я ей сперва давал весьма охотно, тем более что я одинок, тратить мне их особенно не на кого. Но в последнее время она стала не просто просить, а требовать, и очень большие суммы. Я попытался ей объяснить, что не в состоянии оплачивать ее наркотики, вот тогда она и напомнила мне про эти проклятые фотографии.
– Она обещала их опубликовать?
– Пригрозила, что продаст их какой-нибудь телекомпании или газете. Сказала, что много ей не дадут, но моя карьера будет окончена. Говорила якобы в шутку, но сами понимаете, такими вещами не шутят. Я просто не знал, что делать.
– Вы когда-нибудь давали Миле наркотики? – спросил Кротов.
– Никогда! – с жаром воскликнул депутат.
«Так он тебе и признается, что отравил свою пассию, чтобы избежать шантажа», – хором подумали мы с Маришей.
– А почему вы не пришли сюда и не взяли фотографии, как только узнали о смерти Милы еще несколько дней назад? – спросил Кротов.
– Сначала я должен был достать ключи. Я понимал, что они скорей всего у Ирины Юрьевны, и все это время пытался напроситься к ней в гости. Только сегодня терпение у меня лопнуло, и я приехал без приглашения. Взял ключ и приехал сюда.
– И вас спугнул сосед?
– Да, я страшно разволновался. У меня тряслись руки и темнело в глазах. Я походил по парку, подышал свежим воздухом, выпил целый флакончик валерьянки и немного успокоился. Пришел сюда, а тут уже ждали меня вы. Дальше вы все знаете.
– А Мила вам говорила, что она скоро уедет в Испанию? – спросила у него Мариша. – Вы ведь приходили к ней накануне ее отъезда?
– Приходил, но она мне не сказала, что это наше последнее свидание. Я передал ей деньги, снова попросил вернуть мне фотографии, но она только рассмеялась. Неужели, сказала она смеясь, я считаю ее такой дурочкой, что она согласится расстаться с источником своего благополучия. Я заверил ее, что все равно буду помогать ей, но в ответ ее прямо скрючило от смеха. Я еще подумал, что она здорово накурилась и если будет продолжать в том же духе, то ее ненадолго хватит. Но я ее не убивал, поверьте мне.
– Никто не убивал, а между тем она мертва, – с досадой заметил Кротов. – А Степан знал о ваших отношениях с его женой?
– Думаю, что нет, – сказал Петр Владимирович. – Он был простоват для таких дел. Вообще-то Мила вертела им как хотела, а он не слишком вдавался в подробности жизни супруги.
– Так все же говорила вам Мила, что едет в Испанию?
– Говорила, но точного числа не называла, – вздохнул депутат.
– Вам придется поехать со мной в участок, – заявил Кротов. – Или мы начнем приходить к вам каждый день, и все ваши коллеги, секретарша и избиратели будут знать, по какому делу мы к вам ходим. Кстати, для убедительности мы можем продемонстрировать им несколько фотографий из этой коллекции.
– Не губите, – рухнул на колени Петечка. – Все сделаю, как вы скажете.
– Очень легкий объект для шантажа, – заметил Вольдемар, когда Кротов с задержанным скрылись в дверях управления. – И он меня не узнал. Вы заметили? Неужели я так изменился?
– Просто ему было не до того, – утешила его Мариша. – Но где же все-таки этот негатив?
Очень скоро мы это узнали. За повторным ужином, когда Кротов вернулся к Марише, чтобы рассказать… Нет, рассказывать ему особенно было не о чем, на допросе депутат не сказал ничего нового. Он просто приехал перекусить и сказать Марише, что на той бумажке, которую Степан оставил у нее в гадальном салоне и из-за которой потерял покой и сон Аполлон, нужные ему цифры были записаны специальным составом, который проявлялся только при взаимодействии с реактивом. Вот почему эта чертова бумажка казалась нам чистой.
– Ты ее еще не искала? – спросил Кротов у Мариши. – Будь добра, поищи. А то Аполлон совсем озверел, в одном салоне поколотил гадалку, которая вроде бы признала по фотографии Степу. Он ведь не отстанет и рано или поздно выйдет на твой след. Тогда тебе будет значительно трудней с ним договориться, через меня – гораздо проще. Ведь Аполлону, в сущности, не нужна кровь, он просто хочет получить назад свое имущество.
Мариша тяжело вздохнула и ушла в комнату, где хранились вещи, которые мы привезли с собой со съемной квартиры. Не успели мы втроем воздать должное жареной курице со специями и картофельному пюре с овощным салатом, как из комнаты появилась Мариша, а следом раздался телефонный звонок. Трубку сняла Мариша, тут же включив громкую связь.
– Вы оставили мне этот телефон и велели звонить, если что-то случится, – сказал взволнованный мужской голос. – Вот я и звоню.
– Это депутат, – шепотом пояснил нам Кротов. – И что случилось?
– Мне только что звонил человек и сказал, что пленка с моими фотографиями у него, ему отдала ее Мила, – почти прорыдал Петечка. – Я предложил ему выплатить обычную сумму, которую платил Миле, но он рассмеялся и сказал, что подачками не питается. Он хочет получить пятьдесят тысяч в обмен на негатив.
– Так заплатите, – зевнул Кротов. – У вас зарплата большая, не пропадете.
– Да поймите, он требует пятьдесят тысяч не рублей, а долларов! – простонал депутат. – У меня нет такой суммы, даже если я продам машину и дачу, выложу все свои накопления и займу у знакомых, то едва ли наберу. И где гарантия, что потом этот тип вернет мне негатив? Он сказал, чтобы я оставил деньги в условленном месте, а на следующий день я получу пленку в почтовом ящике.
– Вы не пробовали изменить условия? – спросил Кротов.
– Он сказал, что здесь не базар и торговаться он не станет. Либо так, либо скоро я смогу насладиться известностью, какая мне и не снилась, и полюбоваться своими фотографиями на первой полосе всех газет. Но мне удалось записать наш с ним разговор.
– И на какой день назначена сделка?
– На завтра, после поминок, – сказал депутат. – Я должен подойти с деньгами к девяти часам в телефонную будку на углу Суворовского и 7-й Советской улицы и ждать там дальнейших указаний.
– Я все понял, мы с вами свяжемся, – сказал Кротов и тут же начал звонить своему майору.
На этот раз громкую связь он не включал, да еще и ушел в соседнюю комнату, поэтому нам оставалось только прислушиваться, по обрывкам текста догадываясь, о чем они там говорили.
– Ну что? – жадно спросила я, когда Кротов вернулся к нам.
– Майор дал добро, сказал, что раз есть возможность поймать этого типа, который получил пленку по наследству, а значит, хорошо знал Милу, то нужно воспользоваться случаем.
– А вам не приходило в голову, что Петечку вовсе никто не шантажирует, а он сам все это придумал, чтобы отвести от себя подозрения, – сказала Мариша. – Пока что он самый первый подозреваемый, у него был твердый мотив, чтобы избавиться от Милы. У остальных его пока что нет.
– Не знаю, я еду к депутату за записью его разговора с шантажистом, потом отвезу ее нашим экспертам. Может быть, там и в самом деле голос депутата, а возможно, и нет, – сказал Кротов.
– Мы с тобой! – вызвалась Мариша. – Заодно довезем тебя на машине, не ехать же тебе на метро, время уже позднее.
Вскоре мы были у Петечки дома. Он не врал, что для себя ему много не нужно. Обстановка была приличная, но не роскошная. Двухкомнатная квартира, не очень большая.
– Вот кассета, – сказал депутат, показывая на навороченный автоответчик. – Как только я понял, кто и по какому поводу мне звонит, я сразу включил запись. Поэтому начала разговора на ней нет.
И он включил запись. В комнате зазвучал низкий мужской голос – неторопливый и с какими-то необъяснимыми паузами.
– Все ясно, – сказал Кротов, закончив слушать. – Вы заметили, что собеседник не слушает ваших ответов, вообще не реагирует на вас. Разговор был записан на пленку, а потом ее пустили с замедленной скоростью. Отсюда и паузы, и порой утробный голос.
– Но зачем?
– Должно быть, ваш шантажист с вами хорошо знаком и боялся, что вы узнаете его по голосу, – сказал Кротов. – Так я возьму у вас эту пленку? Здесь нет аппаратуры, чтобы нормально прослушать ее. Завтра я вам скажу, когда вы сможете прослушать ее у нас и попытаетесь узнать голос вашего шантажиста.
– С утра я на похоронах, – сказал Петечка. – Что бы вы там ни думали, я любил Милу и не могу сердиться на нее за то, что болезнь превратила ее в чудовище, не брезгающее никакими источниками наживы. Это не ее вина. И знаете, я тоже был виноват, что допустил такое. Не заметил вовремя, когда еще можно было ее спасти. Никогда не прощу себе этого. Ведь еще несколько лет назад порок не дал столь чудовищных метастаз, и пока личность Милы не была уничтожена наркотиком, ее можно было вылечить и спасти. А я только ушами хлопал и надеялся на авось. Нет мне прощения.
И депутат сморгнул слезинку, которая предательски потекла к носу.
– Но я не понимаю одного, – продолжил он с недоумением, – я виделся с Милой редко, но ее мать! Неужели она не замечала ничего странного в поведении своей дочери?
– Это мы и хотим выяснить у нее завтра на поминках, – сказала Мариша.
– Очень хорошо, я тоже присоединюсь! – воскликнул Петечка.
Мы вышли от него и сели в Маришину машину. Высаживая Кротова из машины возле метро «Петроградская», мы стали прощаться, и тут Мариша воскликнула:
– Я же совсем забыла! Ох и дырявая моя голова! Вот, Кротов, все чистые листки, которые я нашла в своих вещах. Не знаю, есть тут нужный или нет. Но других у меня нет.
И она отдала Кротову ворох белых листочков.
– Как ты думаешь, – задумчиво начала я, когда Кротов уже скрылся из виду, – что предпримет Аполлон, если среди этих листочков не найдется нужного, а он, то есть Аполлон, будет знать, что милиция, а в частности Кротов, нашла нужную ему гадалку? Не захочет ли Аполлон побеседовать с этой гадалкой лично? И не проболтается ли Кротов, кто она на самом деле?
– Будем надеяться, что нужный листочек там, – сказала слегка побледневшая Мариша.
На похороны мы не поехали, как заметила Мариша, вид кладбищ в сложившейся обстановке вызывает в ней тягостные ассоциации. Поэтому мы приехали прямо на поминки. Дверь в полном соответствии обычаю была не закрыта, и мы вошли, никого не потревожив. На поминки женщины, которая вела уединенный образ жизни и избегала общения, как говорила про Милу ее мать, собралось довольно много народу. В одном углу сидели Леша и Петечка, которых со спины было практически не отличить друг от друга. Вольдемар, чуть подождав, присоединился к ним, и они образовали дружную печальную троицу. Тут же был брат Степы и его жена.