Ее губы шевелились, пока она читала сюжет.
– Насколько я поняла, Уолтер, – сказала она наконец, – это опера о призраке, который живет в оперном театре? – Нянюшка перевернула страницу. – Он очень умен и очарователен. О, и у него шикарная потайная пещера…
Она проиграла еще один коротенький отрывок.
– И музыка такая запоминающаяся.
Она продолжила чтение, время от времени произнося что-нибудь вроде «ну и ну» или «неужели?». Лишь периодически она отрывалась, чтобы с уважением посмотреть на Уолтера.
– Интересно, а зачем Призраку понадобилось это писать? – через некоторое время спросила она. – Скромный, тихий паренек положил свою историю на музыку…
Уолтер, опустив глаза, смотрел себе под ноги.
– Будут большие неприятности госпожа Ягг.
– О, мы с матушкой разберемся, – успокоила его нянюшка.
– Врать нехорошо, – ответил Уолтер.
– Наверное, – кивнула нянюшка. Прежде она никогда не задумывалась над этим.
– Будет неправильно если наша мама потеряет работу госпожа Ягг.
– Согласна, это будет неправильно.
У нянюшки возникло смутное ощущение, что Уолтер пытается донести до нее какую-то мысль.
– Э-э… Плохо, говоришь? И о чем же нельзя врать, а, Уолтер?
Уолтер выкатил глаза.
– О том что видите госпожа Ягг! Даже если вы и правда это видите!
Нянюшка решила, что, пожалуй, настал подходящий момент для выражения истинно яггской точки зрения на проблему.
– Говорить неправду иногда можно, Уолтер. Главное – не думать неправду, – ответила она.
– Госпожа Ягг он сказал если я скажу то мама потеряет работу а меня запрут!
– В самом деле? И кто же так тебе сказал?
– Призрак госпожа Ягг!
– Думается мне, матушке стоит хорошенько с тобой поработать, Уолтер, – произнесла нянюшка. – А то мысли у тебя совсем перепутались, как нитки в упавшем клубке. – Она задумчиво понажимала на педали. – Так это Призрак написал всю эту музыку, Уолтер?
– И нельзя врать о комнате в которой мешки госпожа Ягг!
Ага, подумала нянюшка.
– Эта комната там, внизу?
– Он сказал никому не говорить!
– Кто сказал?
– Призрак госпожа Ягг!
– Опять ты за свое… – нахмурилась нянюшка, но потом решила испробовать иной подход. – Послушай, ты ведь можешь ничего и не говорить, – предложила она. – Если бы ты просто пошел в эту комнату с мешками, а я бы пошла за тобой, где ж тут вранье? Ты же не виноват, что какая-то старушка за тобой увязалась.
Лицо Уолтера мучительно исказилось от нерешительности. Но как ни скакали его мысли, им было все равно не угнаться за мыслями нянюшки, поскольку последние жили странной, пестрой и двуличной, жизнью. Он столкнулся с умом, для которого правда была информацией к размышлению, но никак не кандалами. Нянюшка могла одной силой мысли вывинтиться из горловины торнадо, ни разу не коснувшись стенок.
– Так или иначе, мне можно, – добавила она для закрепления успеха. – Да он, скорее всего, именно это и намеревался сказать: не говори, мол, никому, кроме госпожи Ягг. Он просто забыл.
Замедленными движениями Уолтер потянулся и взял свечу. Не произнеся ни слова, он вышел из зала и двинулся в сырой мрак подвалов.
Нянюшка Ягг последовала за ним. Ее башмаки хлюпали в грязи.
Путь оказался не очень длинным. Насколько нянюшка могла судить, они вскоре вышли из-под здания Оперы; впрочем, она могла и ошибаться. Неверные тени плясали вокруг. Они проходили одну комнату за другой, каждая последующая все темнее предыдущей. С потолка тоже капало все чаще. Вскоре Уолтер остановился перед кучей досок. В подгнивших местах они поблескивали. Он отшвырнул в сторону несколько изъеденных червями планок.
Под ними, аккуратно сложенные, лежали мешки.
Нянюшка пихнула один ногой. Он расползся по шву.
В неверном сиянии свечи могло показаться, что из мешка сыплются искорки света. Однако ошибки быть не могло: такой мягкий металлический скользящий звук издают лишь деньги, много денег. Очень, очень много. Достаточно, чтобы предположить, что принадлежат они либо вору, либо какому-нибудь издателю. Второй вариант исключался сразу, поскольку никаких складов с книгами нянюшка не проходила.
– Что это, Уолтер?
– Это деньги Призрака госпожа Ягг!
В противоположной стене зияла квадратная дыра, в нескольких дюймах под которой поблескивала вода. А в дыре виднелось с полдюжины старых коробок из-под печенья и разбитых горшков. Из каждого торчала палка, смахивающая на ветку засохшего куста.
– А это что, Уолтер? Что это за палки?
– Розовые кусты госпожа Ягг!
– Там? Но разве что-нибудь может рас… Нянюшка умолкла на полуслове.
Хлюпая по воде, она приблизилась к горшкам. Их заполняла земля. На мертвых стеблях блестел ил.
Разумеется, здесь ничто не может вырасти. Ведь тут нет света. Все растущее нуждается в солнце. Впрочем… Поднеся свечу поближе, нянюшка втянула носом аромат. Да. Запах был едва заметен, но он ощущался. В темноте росли розы.
– Ну, Уолтер Плюм, – сказала она. – Ты способен подкидывать сюрприз за сюрпризом.
Письменный стол господина Бадьи едва не гнулся от вываленных на него книг.
– То, что ты делаешь, плохо, матушка Ветровоск, – произнесла Агнесса от двери.
Матушка подняла взгляд.
– Так же плохо, как проживать за людей их жизни? – спросила она. – Но если хочешь знать, есть вещи и похуже, например жить за счет их жизней. Ты о таком «плохо» говоришь?
Агнесса промолчала. Матушка Ветровоск не могла знать, ее же тут не было…
Матушка повернулась спиной к книгам.
– Это только выглядит плохо. Но внешность обманчива. А ты, девочка, будь так любезна, понаблюдай-ка за коридором.
Она принялась копаться в обрывках конвертов и клочках бумаги с нацарапанными на них циферками – по всей видимости, оперном эквиваленте бухгалтерских отчетов. Полный беспорядок. Больше чем беспорядок. Слишком уж все беспорядочно для беспорядка. В обычном беспорядке периодически натыкаешься на связные фрагменты. Но тут царил абсолютный хаос, как будто кто-то долго и упорно создавал беспорядок беспорядков.
Возьмем бухгалтерские отчеты. Они полны крохотных строк и столбцов. Но кто-то счел излишним тратиться на линованную бумагу, а почерк при этом имел неровный. Например, разворот начинается с сорока столбцов, но до правой его половины почему-то доживают лишь тридцать шесть. И заметить такие вещи довольно трудно, ведь скачущий почерк ужасно утомляет глаз…
– Чем ты там занимаешься? – Агнесса отвела взгляд от коридора.
– Просто диву даешься, – откликнулась матушка. – Многие расходы проведены дважды! А на одной странице вообще прибавляли месяцы и вычитали время суток!
– Мне казалось, ты терпеть не можешь всякие книжки.
– Не люблю. – Матушка перевернула страницу. – Они могут смотреть тебе прямо в глаза и нагло врать. Сколько в здешнем оркестре скрипачей?
– По-моему, девять.
– Ага! – возликовала матушка, не поворачивая головы. – А по книгам получается, что жалованье получают двенадцать, но трое записаны на другой странице, так что этого можно и не заметить. – Она оторвалась от расчетов и довольно потерла руки. – Если, конечно, не обладаешь хорошей памятью.
Костлявый палец пробежался по еще одному разъезжающемуся столбцу.
– А что такое летающий храповик?
– Мне-то откуда знать?!
– Здесь сказано: «Ремонт летающего храповика, новые пружины для вращательного механизма и починка. Сто шестьдесят долларов шестьдесят три пенса». Ха!
Облизнув палец, она перелистнула страницу.
– Даже нянюшка так не путается в цифрах, – покачала головой матушка. – Чтобы настолько плохо считать, надо считать прекрасно. Ха! Ничего удивительного, что Опера не приносит никакого дохода. С таким же успехом можно черпать воду решетом.
Агнесса метнулась в комнату.
– Кто-то идет!
Матушка поднялась и задула лампу.
– Ты спрячься за занавеской! – приказала она.
– А ты?
– О… Ну, я просто сделаюсь незаметной… Агнесса поспешила к большому окну, но не удержалась и все-таки оглянулась на матушку. Та замерла у камина.
Старая ведьма таяла. Нет-нет, она никуда не исчезла, просто слилась с фоном.
Ее рука постепенно стала частью облицовки камина. Складка платья превратилась в тень. Локоть – в верхнюю часть кресла у нее за спиной. Лицо слилось с вазой увядших цветов.
Она была по-прежнему здесь, как старушка на старой картинке-загадке – из тех, что печатают иногда в «Ещегоднике». На ней можно увидеть старуху, а можно – юную девушку, но не обеих одновременно, потому что каждая представляет собой тень другой. Матушка Ветровоск стояла у камина, однако увидеть ее мог лишь тот, кто знал, что она там стоит.
Агнесса сморгнула. И остались лишь тени, кресло и камин.
Дверь открылась. Девушка скользнула за занавеску, чувствуя себя столь же незаметной, как клубника в блюде с тушеной говядиной, уверенная, что стук сердца вот-вот ее выдаст.
Дверь закрылась с легким, едва слышным щелчком. Кто-то пересек комнату. Деревянный скребущий звук мог быть звуком пододвигаемого кресла.
Еще один царапающий звук и шипение – это, видимо, чиркнули спичкой о коробок. Звяк-звяк подняли стекло лампы…
А потом все стихло.
Агнесса сжалась в тугой комочек. Внезапно ей показалось, что каждая ее мышца кричит от напряжения. Лампу не зажгли, иначе бы она увидела сквозь занавеску свет.
Кто-то там не издавал ни единого звука.
Кто-то там внезапно что-то заподозрил.
Заскрипела половица – оччччень мммеддлее-еннно. Кто-то переместил вес.
Рот приоткрылся в безмолвном крике. Либо крикнуть, либо взорваться от усилия подавить рвущийся наружу вопль. Ручка оконной рамы у нее за спиной, всего секунду назад не более чем одна из точек опоры, сейчас демонстрировала серьезные намерения стать частью ее жизни. Горло настолько пересохло, что даже сглотнуть было нельзя, иначе бы оно заскрипело, как несмазанная петля.
Не может быть, чтобы этот человек находился здесь по праву. Люди, которые имеют право находиться в том или ином месте, ведут себя абсолютно иначе. Они шумят, двигаются, бормочут.