Хотя, конечно, не факт, что именно так все и случится. Генри просто основывался на логике и собственных расчетах.
Тем временем третий акт начался традиционным балетом. На сей раз Придворные Девушки исполнили деревенский танец.
Генри показалось, что со всех сторон до него доносится приглушенный смех.
Смех объяснялся тем, что в цепочке балерин, которые, взявшись за руки, выпорхнули на сцену, в одном месте обнаружился провал.
Однако стоило опустить взгляд, и целостность восстанавливалась. Просто в этом месте стояла маленькая жирная балеринка. Ухмыляясь во весь рот, она выступала в растянутой, чуть ли не лопающейся по швам пачке, длинных белых панталонах и… в стоптанных башмаках.
Генри смотрел не отрываясь. Это были здоровенные башмаки, и двигались они с поразительной скоростью. Атласные туфельки других балерин так и мелькали, когда девушки плавно перемещались по сцене, но эти башмаки словно бы возникали то в одном месте, то в другом… и жутко громыхали каблуками.
Исполнение пируэтов также отличалось нестандартностью. В то время как прочие балерины кружились, словно снежинки, маленькая толстушка крутилась как волчок и перемещалась по сцене тоже как волчок. При этом отдельные фрагменты ее организма стремились вращаться вокруг своей хозяйки наподобие планет-спутников.
До Генри донеслись перешептывания других зрителей.
– О да, – авторитетно заявлял кто-то, – в Псевдополисе такое тоже показывали…
Мамаша пихнула Генри под локоть.
– Это так и должно быть?
– Э-э… вряд ли…
– Однако до чего забавно! Похохочешь всласть!
Но это были еще не все неожиданности вечера.
В тот момент, когда жирная балеринка столкнулась с ослом в вечернем костюме, она, слегка покачнувшись, вскинула руки вверх и содрала с него маску.
Герр Трубельмахер, дирижер, застыл от ужаса, не веря своим глазам. Оркестр, издав серию нестройных звуков, умолк. Только туба все продолжала свое…
…Уум-БАХ-уум-БАХ-уум-БАХ…
…Тубист выучил свою партию много лет назад и не имел привычки обращать внимание на происходящее вокруг.
Прямо перед Трубельмахером выросли две фигуры. Одна из них схватила его дирижерскую палочку.
– Прошу прощения, сэр, – это был Андре, – но ведь шоу должно продолжаться, верно? – Он передал палочку второй фигуре. – Начинай, – приказал он. – И чтоб музыка не прекращалась!
– У-ук!
Библиотекарь одной рукой осторожно поднял Трубельмахера, поставил его чуть в сторонке, потом задумчиво облизал палочку и устремил взор на тубиста.
– …Уум-БАХ-уум-БАХ… уум… ум… Тубист постучал тромбониста по плечу.
– Эй, Фрэнк, смотри-ка, на месте старика Трумпеля настоящая обезьяна…
– Тихотихотихотихо!
Довольный орангутан воздел лапы.
Оркестранты посмотрели на него. Потом посмотрели еще раз. Ни один дирижер за всю историю музыки – ни тот, кто однажды зажарил печень флейтиста себе на ужин за одну неверно взятую ноту, ни другой, насадивший на дирижерскую палочку троих скрипачей, ни даже тот, который отпускал по-настоящему обидные саркастические замечания на ползала, – так вот, ни один из них не удостаивался со стороны оркестра столь почтительного внимания.
Тем временем нянюшка Ягг на сцене воспользовалась суматохой, чтобы стянуть голову с лягушки.
– Госпожа!
– Прошу прощения, я приняла тебя за другого…
Длинные руки упали. Оркестр одним долгим, путаным аккордом с грохотом пробудился к жизни.
После краткого смятения, вызванного тем, что нянюшка обезглавила клоуна и феникса, балеринки попытались продолжить танец.
Хор недоуменно наблюдал.
Кристина почувствовала, как кто-то похлопал ее по плечу. Оглянувшись, она увидела Агнессу.
– Пердита!! Ты где пропадала?! – шепотом воскликнула она. – Вот-вот начнется мой дуэт с Энрико!!
– Ты должна мне помочь! – прошипела в ответ Агнесса.
«Энрико? – подметила кроющаяся в глубине ее души Пердита. – А для всех остальных, между прочим, он сеньор Базилика…»
– Помочь тебе в чем?!
– Нужно поснимать со всех маски! Гладкий лобик Кристины прелестно сморщился.
– Но, по-моему, маски снимают только в самом конце!!
– Э-э… Все изменилось! – горячо произнесла Агнесса.
Повернувшись к соседнему вельможе, она быстрым движением дернула маску зебры вниз. Из-под маски на нее гневно уставились глаза певца.
– Прошу прощения! – прошептала она. – Я приняла тебя за другого!
– Почему так рано? Еще не время снимать маски!
– Сценарий изменился!
– В самом деле? А мне никто не сказал! Стоявшая поодаль жирафа с короткой шеей наклонилась к певцу:
– Что такое?
– По всей видимости, большая сцена со сниманием масок должна произойти прямо сейчас!
– А почему мне никто не сказал?!
– О нас всегда забывают. Мы ведь всего-навсего хор… А с чего это вдруг старик Трумпель облачился в наряд обезьяны?
Мимо в пируэте пронеслась нянюшка Ягг, врезалась в слона в смокинге и обезглавила зверя по самое туловище. Свои странные действия она сопроводила пояснительным шепотком:
– Мы ищем Призрака, понятно? Только тс-с!
– Но… Призрак ведь мертв!
– Их, Призраков, так запросто не убьешь, – ответила нянюшка.
С этого момента по хору, как круги по воде от брошенного камня, пошли слухи. Лучше места для слухов, чем хор, в жизни не сыскать. Есть люди, которые ни за что не поверили бы высшему духовному лицу страны, вздумай тот утверждать, что небо синее, – даже если бы он в подтверждение своих слов предоставил письменные свидетельства от седовласой матери и трех девственниц-весталок. Зато эти люди без оглядки верят любым словам, которые случайно услышали за своей спиной поздно ночью в самом низкопробном трактире.
Какаду повернулся и стянул маску с попугая…
Бадья сотрясался от рыданий. Это было хуже, чем в тот день, когда взорвался кефир. Это было хуже, чем полоса сильной жары, от которой сошел с ума целый склад с «Ланкрским Особо Острым».
Опера превратилась в пантомиму.
Зрители хохочут.
Пожалуй, единственный, кто все еще оставался в маске, был сеньор Базилика. Он наблюдал за суетой в хоре с той степенью надменного изумления, которую позволяла передать его собственная маска, – и это, как ни удивительно, было довольно много.
– О нет, – простонал Бадья. – Такое нам замолчать не удастся! Он никогда больше не вернется. Мы приобретем дурную славу, и уже никто никогда не захочет прийти в мою Оперу!
– Никто никогда что? – промямлили у него за спиной.
Бадья оглянулся.
– О, сеньор Базилика, – промолвил он. – Я и не заметил, как вы подошли… А я как раз… Надеюсь, вы не подумали, что подобный балаган творится у нас каждый день!
Сеньор Базилика, слегка покачиваясь, смотрел сквозь Бадью. На нем была рваная рубашка.
– Ктотта… – произнес он.
– Прошу прощения?
– Ктотта… ктотта ударил меня по голове, – произнес тенор. – Сстакан воды пжжалста…
– Но вам ведь… как раз сейчас… петь, разве нет? – проговорил Бадья. Схватив оглушенного тенора за воротник, он сделал попытку притянуть его поближе. В результате он лишь сам оторвался от пола, и туфли его теперь болтались на уровне колен сеньора Базилики. – Скажите мне… ведь это вы там… на сцене… умоляю!!!
Даже в своем оглушенном состоянии Энрико Базилика (также известный как Генри Лежебокс) различил то, что можно назвать дихотомией данного высказывания. Он предпочел держаться известной ему версии.
– Ктотта ударил меня в коридоре… – рискнул сообщить он.
– Значит, там не вы?
Базилика захлопал тяжелыми ресницами.
– Где не я?
– Через секунду вы исполняете знаменитый дуэт!!!
Ушибленный череп тенора тут же родил логическое продолжение предыдущей мысли.
– Стало быть, там не я? – произнес он. – Ну… Очень интересно. Никогда прежде мне не приходилось слышать себя самого со стороны…
Издав счастливый полувздох, он опрокинулся навзничь.
Бадья, в свою очередь, чтобы не упасть, прислонился к колонне. Потом нахмурил брови, посмотрел на поверженного тенора и, в лучших традициях слегка запоздалых озарений, на пальцах сосчитал до одного. После чего повернулся к сцене и сосчитал до двух.
Он почувствовал, что четвертый восклицательный знак может вырваться из него в любую секунду.
Тем временем тот Энрико Базилика, который пребывал на сцене и по-прежнему оставался в маске, воровато глянул по сторонам. Справа Бадья что-то шептал подсобным рабочим. Слева дежурил тайный пианист Андре, рядом с которым возвышалась фигура огромного тролля.
Толстый певец в ярком костюме встал посреди сцены, прозвучала прелюдия. Зрители опять успокоились. Забавные фокусы и розыгрыши в хоре, что ж, это неплохо; в конце концов, кто знает, может, таков сюжет, но платили-то они не за это. А за то, что вот-вот начнется. За самое главное.
К Базилике двинулась Кристина. Агнесса внимательно рассматривала тенора. Что-то в нем было не так. Да, он был толстым, но такими толстяками становятся, когда, к примеру, запихнут под рубашку подушку, да и двигался он как-то иначе, не так, как Базилика. Сеньор Базилика, как это зачастую бывает с полными людьми, двигался легко, словно громадный воздушный шар, который в любую секунду может взлететь.
Агнесса бросила взгляд на нянюшку. Та тоже пристально наблюдала за тенором. Матушки Ветровоск видно не было. А это, скорее всего, означает, что она где-то совсем рядом.
Взволнованное ожидание аудитории передалось всем. Уши раскрывались как цветочные лепестки. Четвертая стена сцены, она же большая, черная, засасывающая все и вся дыра, превратилась в колодец, ждущий, когда его наполнят.
Кристина тем временем совершенно спокойно направлялась навстречу тенору. Впрочем, Кристина вошла бы и в пасть к дракону, если бы там висела табличка: «Совершенно безвредно, клянусь мамой»… По крайней мере, если бы эти слова были написаны большими, четкими буквами. Создавалось впечатление, что никто ничего не хочет предпринимать.