Теперь все зависело от наших следующих действий.
При первых проблесках света Харальд спокойно приказал отчалить. Не отставая от нас, от причала отошел второй усиако. Как можно тише мы оттолкнулись берега и на веслах направились к выходу из Золотого Рога. Мелкие волны плескались о тонкую обшивку легких дромонов. Свежий ветерок с севера гнал волны там, в проливе, но не здесь, в закрытой большой гавани.
Мы уже удалились больше, чем на полет стрелы, когда позади нас в Нейроне труба пропела тревогу. Ночная стража обнаружила наше отсутствие.
– А ну, налегай! – рявкнул Харальд, стоящий на руле. – Покажем этим грекам, что такое настоящая гребля.
На каждом усиако имелась одна скамья для гребли, как на длинном корабле, и норвежцы Харальда, взявшись по двое за одно весло, с радостью вернулись к привычному делу. Сам Харальд не погнушался работой и, сев на гребную скамью, ближайшую к рулю, греб наравне со своими людьми.
– Греби, ребята, чтоб кишки наружу! – поторапливал он их.
За кормой слышались крики кормчего второго дромона, идущего следом за нами, а вдали – гул набатных колоколов и новые звуки трубы.
Мы набирали скорость. Света становилось больше, и вскоре со стен гавани нас сможет увидеть всякий. Коль тревога поднимется достаточно быстро, сигнальные зеркала на стене передадут сообщение сторожевым судам в заливе.
Халльдор схватил меня за руку и указал вперед.
– Смотри! – сказал он. – Цепь еще не сняли.
Я вглядывался в рассветный серый сумрак, понимая, что все мои замыслы пошли прахом. Преграждая нам путь, в ряд на равном расстоянии друг от друга стояло штук пятнадцать деревянных плотов. Низко сидящие в воде, так что даже самые малые волны через них перекатывались, они покачивались, отсвечивая черным. Между ними висела цепь, запиравшая Золотой Рог каждую ночь, превращая бухту в озеро. Ее снимали с первым светом, открывая проход для судов, и мы свободно должны были бы выйти в пролив, и я никак не смог предположить, что в праздничный день Рождества хранители цепи не будут спешить с этим делом. Мы оказались в ловушке.
Видя мое смятение, Харальд оставил на весле соседа по скамье и вышел на корму.
– В чем дело? – спросил он.
Объяснять было незачем, я только указал ему на ряд плотов.
Он спокойно осмотрел препятствие.
– Как глубоко сидит цепь? – спросил он.
– Не знаю. Конец цепи закреплен на берегу, и каждый раз ее растягивают по плотам.
В те дни, когда я приходил к Пелагее в ее дом, выходящий на залив, я часто наблюдал, как в сумерках стражники на лодках вытягивают цепь и запирают гавань.
Харальд посмотрел на небо. Света было достаточно, чтобы видеть звенья цепи, пересекающие каждый плот.
– Что скажешь, Халльдор? – спросил он, обернувшись к исландцу.
– Наверняка сказать не могу, – ответил Халльдор. – Но между плотами, ясное дело, должна малость провисать.
И снова тревожные сигналы донеслись до нас с берега. Били в пожарный гонг, и его дребезг отчетливо разносился над водой.
Харальд отошел на самую корму и прикинул длину нашего усиако. Прямо перед ним четыре десятка или даже более того норвежцев равномерно работали веслами. Судно должно было скользить по воде, и они сбавили частоту ударов. Со стороны могло показаться, что они уменьшили усилия, но каждый человек на борту знал, что было бы пустой тратой сил слишком налегать на весла. Теперь нам требовалась четкая, мощная гребля, чтобы корабль шел вперед.
– По моему слову, – закричал Харальд, – каждый делает двадцать взмахов со всей мочи! Когда я крикну во второй раз, гребцы первых пяти скамей бросают весла и бегом на корму. Остальные гребут. Понятно?
Усердно гребущие люди посмотрели на своего предводителя, стоящего на помосте над ними, и дружно кивнули. Всем было понятно, что задумал Харальд.
Ряд плотов приблизился.
– Приготовиться! – предупредил Харальд.
Я спрыгнул с кормовой палубы и занял на гребной скамье место, освобожденное Харальдом. Рядом сидел швед, покрытый шрамами старый воин, тот, что ходил в Сицилию.
– Стало быть, наконец-то и тебе пришлось поворочать веслом, а не только мозгами, – проворчал он. – Чего и следовало ожидать.
– Давай! – крикнул Харальд, и мы начали отсчет, сделали двадцать взмахов, Харальд вновь закричал, и за нашей спиной раздался стук рукоятей – это люди с передних скамей бросили весла и побежали по галере. И когда весь вес их перешел на корму, судно заметно осело сзади, задрав нос. Еще три взмаха, и – рывок, скользящий скрежет – это киль нашего маленького дромона с треском набежал на цепь. Еще немного – и мы совсем остановились. Сила столкновения была такова, что галера скользнула вверх по невидимым звеньям и повисла, сев на цепь, как на мель.
– Давай! Все вперед! – заорал Харальд, мы все вскочили со скамей и бросились на нос. Медленно, очень медленно галера наклонилась вперед. На мгновение я испугался, что судно опрокинется, – оно покачнулось, наполовину торча из воды. Потом дополнительная тяжесть на носу потащила его вперед, и с треском и стоном усиако соскользнул с цепи, вперед, на чистую воду по другую ее сторону. Мы не удержались на ногах, повалились друг на друга, а потом стали хватать весла, едва не выскользнувшие за борт, пока мы радовались и кричали. Мы преодолели загородку, и теперь перед нами простиралось открытое море.
Снова взявшись за весла, мы огляделись и увидели, что вторая наша галера подходит к цепи. Она повторяла то же, что и мы. Видно было, как усиако набирает скорость, потом раздался крик кормчего, и с передних скамей все бросились на корму. Мы ясно видели, как резко вздыбился нос, когда судно ударилось о невидимую цепь и остановилось, оседлав ее. Тут уж все побежали вперед, и мы затаили дыхание – судно наклонилось, но на этот раз не соскользнуло – слишком оно прочно село. Еще один приказ – и все сорок с лишним человек перебежали на корму, а потом обратно, на нос, раскачивая корабль, чтобы он высвободился из хватки цепи. И усиако снова качнулся, но с места не сдвинулся.
– Сторожевые лодки! – крикнул Халльдор, указав рукой. От ближнего к нам берега, где цепь крепится к земле, отчалили пять-шесть сторожевых лодок, чтобы перехватить нас.
Еще раз наши товарищи на застрявшем судне попытались раскачать и высвободить его. На этот раз их отчаянная попытка привела к крушению. Когда корабельщики переместили всю тяжесть сначала на нос, а потом на корму, остов не выдержал. Как палка, которая ломается, когда ее перегнешь, киль судна треснул. Может быть, это судно было старее и слабее нашего или не так хорошо построено, а может быть, цепь, на их неудачу, попала в паз, там, где корабелы сплачивают киль замком. В итоге усиако треснул пополам. Длинный узкий остов преломился, обшивка разошлись, и люди упали в море.
– Табань! – крикнул Халльдор. – Нужно спасти, кого сможем.
Мы развернулись и принялись вытаскивать людей из воды. Это было нетрудно – у этих дромонов борта невысоки, – но мы не могли добраться до тех несчастных, что оставались на корме преломившегося судна; они упали в море по другую стороны цепи. Иным удалось добраться до нас вплавь. Другие ухватились за деревянные плоты, и мы подобрали, скольких смогли, но сторожевые лодки приближались, и спасти всех мы не успели.
– На весла! – приказал Харальд, и мы начали уходить от приближающихся сторожевых лодок.
– Бедняги, – пробормотал сидевший рядом со мной швед. – Не позавидуешь их участи в темнице…
Голос его замер, и тогда я поднял глаза.
Харальд стоял на корме, лицо у него было жесткое, и он зло смотрел на нас. Мелькнувший в его глазах гнев дал понять, что нам лучше заткнуться, сосредоточиться на веслах и доставить его к месту его назначения.
Глава 10
Мы входили в Киев торжественно. Харальд ехал во главе дружины, верхом, одетый в лучшее придворное платье из Константинополя, с парадным мечом в руке – золотая рукоять и покрытые эмалью ножны. Меч обозначал его ранг – спафарокандидат. За ним шагала дружина, все в самых лучших платьях, все в золотых и серебряных украшениях. Замыкали шествие носильщики и рабы с тюками персикового шелка и с прочими ценными вещами, сгруженными с корабля. Мы с Халльдором тоже ехали верхом вместе с другими ближними советниками Харальда. После нашего побега из Царьграда Харальд объявил меня своим советником. Взамен я принес присягу вассала, поклялся служить ему и поддерживать как своего военачальника до того дня, когда он займет причитающееся ему место на норвежском троне.
– Выше нос, Торгильс! – сказал мне Халльдор, когда мы с грохотом въезжали в городские ворота и стража князя Ярослава приветствовала нас.
Слава о доблести Харальда опередила нас, и стражникам, многие из которых были норвежскими наемниками, очень хотелось увидеть человека, приславшего на сохранение столько сокровищ.
– Не ждал я увидеть здесь столько признаков Белого Христа, – угрюмо сказал я, указывая на купола большого монастыря, стоящего на холме прямо перед нами. Настроение у меня было прескверное.
– Придется тебе привыкнуть к этому, – откликнулся Халльдор. – Надо думать, Харальд скоро обвенчается в таком вот храме.
Его слова ошеломили меня.
– Торгильс, ты что, забыл, ведь по пути в Константинополь Харальд просил руки Елизаветы, второй дочери князя. Ему дали от ворот поворот. Велели не возвращаться, пока он не добудет славы и богатства. Ну вот, а теперь он стал славен и богат, и даже больше того. Елизавета же и ее семья благочестивые христиане. Они будут настаивать на венчании по обряду Белого Христа.
Меня это совсем огорчило. Я-то радовался, что, став советником Харальда, смогу воздействовать на него во благо исконной вере. Однако, теперь, похоже, мне придется соперничать с влиянием его жены и советников, которых она, разумеется, приведет с собой. От этой мысли настроение у меня испортилось окончательно. Смерть Пелагеи нанесла мне тяжкий удар, лишив одновременно и друга, и доверенного лица, а по дороге в Киев я чувствовал себя все более и более одиноким среди зачастую чересчур грубых соратник