ко мне. Лицо под краем железного шлема с двумя нащечниками выражало холодную, суровую решимость.
Ему не было нужды говорить мне, что делать. Я высвободил левую руку из щита и уронил его на землю. Потом встал и принялся расстегивать шлем, который каким-то образом остался на месте.
Я возился с ремнем, когда из-за спины у меня что-то пролетело над головой. Оно ударило в грудь сарацинскому командиру и сшибло того на землю. Падая, он взмахнул руками, и я увидел торчащее у него из груди древко тяжелого копья. В следующее мгновение послышался торжествующий крик, какой я услышал впервые в Ахене и слышал еще много раз на учебном поле близ резиденции Хроудланда. Это был победный радостный вопль, который издавал граф, когда точно поражал свою цель.
Через мгновение мой друг сам выскочил из-за деревьев у меня за спиной. Он скакал полным галопом к сарацинам, вопя во весь голос.
Граф целенаправленно наехал на свою жертву. Я услышал тошнотворный хруст костей, когда мощный боевой конь растоптал тело сарацинского командира. Потом он налетел на следующего сарацина, и легкая лошадка того отшатнулась назад, а Хроудланд уже вытащил меч и, прежде чем противник успел восстановить равновесие, сверху вниз рубанул по плечу. По-видимому, под плащом у того был доспех, иначе бы он лишился руки. Сарацин покачнулся в седле, рука его повисла, из раны текла кровь. Жизнь ему спас конь: пока Хроудланд не нанес второй удар, он прыгнул в сторону и вынес всадника за пределы досягаемости.
Теперь из-за линии деревьев появились Беренгер и остальной графский эскорт. Вдруг загремели копыта, послышались крики и безудержный хаос конной атаки.
Поняв, что преимущество не на их стороне, сарацины на удивление быстро отступили. Их кони развернулись на задних ногах и, как кошки, прыгнули вперед. Через мгновение они уже вовсю неслись, оторвавшись от преследователей. Их прогнали, но не напугали. Сарацинский отряд разделился, каждый всадник поскакал по своему пути сквозь сливовые и апельсиновые деревья, виляя и петляя, тем самым затрудняя преследование. Я сомневался, что Хроудланд с Беренгером и прочими их догонят.
Я стоял на прогалине, в потрясении и изнеможении. Ноги дрожали от усталости, а левая рука не сгибалась в том месте, где ремень щита вывернул локоть. И вдруг все затихло. Стычка была очень кратковременной, но кровавой. В нескольких футах от меня лежала гнедая кобыла, а за ней тело молодого сарацина. Еще дальше, прямо в центре прогалины, лежало тело сарацинского командира с торчащим из груди копьем Хроудланда.
Качества, которые раздражали меня в Хроудланде – его непредусмотрительность, агрессивность, тщеславная уверенность в собственной отваге, – теперь спасли меня. Импульсивная яростная атака была вполне в его духе. Если бы он не ехал впереди своего эскорта, то опоздал бы. Если бы не был склонен действовать не раздумывая, то не успел бы вовремя помешать сарацинскому командиру. Если бы не был умелым бойцом, то не поразил бы цель брошенным копьем.
Я безусловно обязан ему своей свободой, а вполне вероятно, и самой жизнью.
Через какое-то время граф и остальные на взмыленных конях вернулись на прогалину. Пленных сарацин не было.
– Убежали, – раздосадованно сказал Беренгер.
Всадники окружили меня и спешились. Я внезапно ощутил жгучую жажду.
– Вероятно, дозор эмира Кордовы. – Беренгер приподнял шлем, снял войлочную шапочку и провел рукой по коротко остриженным курчавым волосам.
– Как они здесь оказались? – удивился я.
– Сокол не зря получил свое прозвище. Он наносит удары быстро. Видимо, они прощупывали оборонительные сооружения Сарагосы.
Кто-то склонился над телом убитого мною сарацина. Несомненно, он проверял, нет ли на нем чего-нибудь, что можно прихватить. Ногой он перевернул тело на спину. Враг действительно был молодым юношей, у которого еще не отросла борода. У него была чистая кожа и тонкие правильные черты лица. Пока я смотрел, голова перекатилась на бок. Мой удар почти обезглавил его. Открылась широкая красная рана, и я увидел белую кость.
Ощутив спазм в желудке, я согнулся вдвое, и меня стошнило под ноги спасителям.
– Вот, выпей, – Хроудланд протянул мех.
Я выпрямился и взял. Вода была тепловатой и имела застоявшийся привкус, но я жадно выпил.
– Нет смысла рыскать вокруг, – сказал граф. – Поедем вперед, в город, известим о своем прибытии. Они будут благодарны, что мы отогнали Сокола.
Я инстинктивно обернулся за своей лошадью, на мгновение забыв, что кобыла убита. Друг заметил мою ошибку.
– Мы поймали одного сарацинского коня. Можешь взять его.
Один всадник из его эскорта подвел лошадь. Это был чистокровный скакун сарацинского командира. Кто-то помог мне сесть в седло, другой протянул шлем и щит, потом меч. Лезвие выщербилось, наверное, в том месте, где встретило шейную кость. Я повесил его на скобу на сарацинском седле, надел шлем и поехал вслед за Хроудландом, уже пустившим коня быстрой рысью.
Через полмили мы выехали из сада и увидели городскую стену Сарагосы, в точности такую, какой я ее запомнил – огромные блоки из желтого камня, тщательно подогнанные и составляющие отвесный вал в сорок футов высотой с круглыми башнями через равные интервалы. Над аркой главных ворот развевалось малиновое знамя Хусейна, а двухстворчатые ворота с железными щитами были плотно закрыты.
Мы с седел любовались этим зрелищем. В отличие от Памплоны стены Сарагосы были в превосходном состоянии. Не было ни малейшего признака обветшания или какой-либо слабости. Земля вокруг городской стены была очищена на дальний полет стрелы, и случайное поблескивание на солнце шлемов и копий указывало, где Хусейн расставил на стене солдат. Несомненно, они наблюдали за нами.
– Даже Соколу было бы непросто штурмовать такой город, – прокомментировал Хроудланд в мрачном восхищении и повернулся ко мне: – Одноглазый, поехали к главным воротам. Может быть, тебя узнают. Объявим о нашем прибытии и скажем, что пришли на выручку.
Только слова сорвались с его губ, как половинка ворот открылась, оттуда выехал всадник и неспешной рысью направился к нам.
Даже издали я сразу понял, что это Озрик. Его деформированная нога неловко торчала, и он сидел несколько косо из-за своей кривой шеи. Неловкая посадка мужчины контрастировала с совершенными пропорциями и изящной поступью коня, чистокровного белого сарацинского жеребца, по-видимому, из личных конюшен вали.
Когда Озрик оказался в пятидесяти шагах, я услышал сердитый вздох и понял, что Хроудланд только что узнал его.
– Не оскорбление ли это – послать раба приветствовать меня? – проворчал он.
Я украдкой взглянул на него. Граф снял шлем, и его золотистые волосы рассыпались по плечам. Сидя на своем боевом коне в полном вооружении, он представлял собой внушительную фигуру, но впечатление портило лицо: оно покраснело от гнева и по нему тек пот.
– Озрик больше не раб, – тихо напомнил я. – Он заслужил свободу, и я дал ее.
Мужчина остановился в нескольких футах от нас. Он был в ливрее окружения вали – в малиновом тюрбане и с малиновым поясом, в мягких кожаных сапогах с узором, вышитым красным шелком в тон к тюрбану и поясу. Остальной наряд составляли мешковатые шаровары, свободная рубаха из тонкого белого хлопка и короткая верхняя курточка с серебряным шитьем. Он был больше похож на богатого сарацинского вельможу, чем на бывшего раба саксонского королька.
Поклонившись Хроудланду, он по-франкски обратился ко мне:
– Я привез послание от Его Превосходительства вали Хусейна Сарагосского.
Граф грубо перебил его:
– Возвращайся и скажи своему вали, что мы совершили двухмесячный переход, чтобы встретиться с ним и подтвердить наш союз с ним и его друзьями правителями Барселоны и Уэски. Мы радостно ждем приема у него, – прохрипел он.
Я понимал, что Хроудланд раздражен обращением Озрика ко мне, а не к нему.
Бывший невольник не обратил внимания на его вспышку.
– Мой господин, вали надеется, что ваш переход не был слишком тяжел для вас.
Хроудланд заерзал в седле и буркнул:
– Можешь также сказать ему, что мы обратили в бегство дозор из Кордовы.
Озрик снова остался невозмутим, хотя я заметил, как его глаза метнулись на сарацинскую лошадь подо мной.
– Вали известно, что войска эмира находятся поблизости. Вот почему он приказал держать городские ворота закрытыми. Он надеется, что скоро враги уйдут восвояси.
Я понял по тону Хроудланда, что тот сейчас взорвется, и, пока буря не грянула, вмешался:
– Пожалуйста, сообщи вали, что мы будем благодарны за провиант и кров в городе для наших солдат и войска, идущего следом.
Возникла долгая многозначительная пауза, прежде чем Озрик тихо проговорил:
– Его сиятельство вали сожалеет, но это невозможно.
Я не поверил своим ушам и попросил Озрика повторить, что он только что сказал.
– Хусейн, вали Сарагосы, велел сообщить, что ваше войско не войдет в Сарагосу. Город закрыт для всех франков.
Хроудланд взорвался.
– Что за чушь! – проревел он.
– По приказу моего господина, – твердо сказал Озрик, – ворота останутся закрыты. Всякий, кто подойдет на расстояние выстрела с городской стены, будет рассматриваться как угроза.
– Озрик, можешь объяснить все это? – спросил я, впервые назвав его по имени.
– Расплата за коварство, – просто ответил он.
Я вытаращился на него.
– Предательство?
Тогда он прямо посмотрел на меня, в его глазах мелькнуло сочувствие.
– Значит, вы не слышали? – спросил он.
Я покачал головой.
– Король Карло коварно предал Сулеймана в Барселоне. Вали захвачен и теперь в плену у франков.
Я разинул рот.
Хроудланд рядом со мной захохотал, явно не веря.
– Чепуха! Мы пришли как друзья и союзники.
Озрик приподнял бровь.
– Мой господин искренне хотел в это верить. К несчастью, ваш король не оправдал надежд. Он поступил вероломно. Его войско разграбило Барселону, и теперь он держит вали в плену.