Наш путь пролегал под небольшим уклоном вверх. Камни и кирпичи из стен придорожных строений частично рассыпались от ветхости или же были попросту растасканы. Свободные участки кое-где были обнесены хлипкими заборчиками или изгородями – так, чтобы брошенные сады можно было использовать под скудные пастбища для осликов и коров. В иных местах, негодных и для этих целей, земля поросла терновыми кущами, среди которых вольготно расселилась порхающая и щебечущая птичья мелочь. Сквозь рассевшийся плитняк дороги давно пробились травы, а желоба водостоков заглушили окаменевшие наносы грязи. Так же выглядели и дома: там, где крыши осыпались полностью, они врастали в землю пустыми оболочками, как брошенные моллюсками раковины. Ну а если часть черепицы все же уцелела или же ребра стропил могли держать на себе соломенную кровлю, в них самовольно вселялись новые хозяева. На то, что эти жилища обитаемы, указывали костровые подпалины на стенах, роющиеся в земле куры и свиньи, а также детишки, которые сейчас, бросив свои неугомонные игры, смотрели, как мимо проходят пришлые, в их разумении, люди. Небольшой храм на перекрестке был переделан в коровник, где теперь какой-то мужчина, полагающий себя аграрием, ковырял вилами навоз.
Примерно через полмили Павел свернул в боковую аллейку – такую нехоженую, что там перед нами вприпрыжку затрусил заяц, а потом с ленцой отпрыгнул в сторону и исчез в буйных травах обочины. Справа от нас тянулась довольно неплохо сохранившаяся древняя стена. Пройдя вдоль нее пару сотен шагов, мы остановились там, где она частично обвалилась, открывая взору тыльную часть того, что некогда было роскошным двухэтажным особняком. Здесь были и помещения для слуг, и кухарни, и кладовые, и надворные хранилища. Непосредственно перед нами находились остатки бывшего сада с большим каменным углублением и фонтаном посередине. Фонтан не действовал, а сад представлял собой заросли небрежно разросшихся трав и бузины, но зато дальше шел определенно обихоженный и возделанный участок с ровными рядками краснокочанного салата и цикория.
– Ну вот, – объявил Павел, – дом распорядителя Альбина.
Говорил он тихо, вполголоса, хотя с момента поворота в аллейку мы не встретили ни единой души, а само место казалось пустынным и нежилым.
– Я бы хотел заглянуть в комнаты передней части дома, – обратился мой друг к Теодору. – Ненавязчиво, пока есть такая возможность.
– Ждите здесь, – сказал нам его помощник.
Он перелез через провал и на наших глазах осторожно и бесшумно пробрался через заросший сад, после чего скрылся среди колонн позади главного строения.
– Надеюсь, ты понимаешь, во что впутываешься, – напряженно прошептал я Павлу. – Если эта вылазка закончится еще одной погоней, люди здесь непременно запомнят рясу уносящего ноги священника.
– Ну допустим, один я убегать не собираюсь, – с туманной хитрецой поглядел мой друг куда-то вбок. – А вот архиепископ Арн, я уверен, непременно будет ждать от своего посланника свидетельств очевидца. И чем их больше, тем лучше.
Отыскав острую веточку, он взялся выводить на плоской поверхности камня слабо заметные штрихи.
– Значит, так. Альбин, несомненно, обосновался в главной приемной спереди, – пояснил он, вычерчивая большой прямоугольник. – Мы вот здесь, на краю сада. Эти небольшие строения сбоку и сзади – по всей видимости, помещения для слуг. От нас же требуется, не поднимая шума, пробраться в передние комнаты.
– А что мы, собственно, ищем? – задал я вопрос.
– Нечто, способное подтвердить правдивость Гавино насчет того, что аварскую пряжку он взял именно в этом доме.
Не прошло и пяти минут, как возвратился Теодор, продемонстрировав необычайную ловкость и бесшумность для человека такого сложения.
– Слуг в доме трое, может быть, четверо, – сообщил он, спускаясь к нам и отряхивая ладони от пыли. – Я слышал, как они переговариваются. Похоже, работу на день они уже закончили и сидят на солнышке где-то на переднем дворе.
– Как сподручней пробраться внутрь? – осведомился Павел.
– Там есть задняя дверь, она выходит в пристройки. Но чтобы попасть в сам дом из них, надо проходить через внутренний двор, где слуги. – Теодор оттянул верх туники, тесноватый для его бычьей шеи. – Однако, если хотите, слуг я могу умять.
– Насилия не надо! – воспрепятствовал я. – Тем более что мы можем их отвлечь.
Павел и его подручный вопросительно посмотрели на меня.
– Помнится, на пути сюда у аллеи паслись козы – на каком-то огороде, без всякого надзора, – сказал я. – Их можно было бы подзанять и учинить здесь переполох. Козы ведь любят овощи.
– Зигвульф! – Бывший номенклатор поглядел на меня, явно сдерживая смех. – Да ты, я вижу, природный взломщик. Вот бы кого в разбойничью шайку вместо Гавино!
Мы направили стопы обратно и там окружили беспечное стадо из полудюжины животных. Мы сумели подогнать их к стене, где, поднимая, поочередно перебросили их внутрь, на участок. Минуты не прошло, как вожачиха этой рогатой братии – бело-рыжая, с мелким остреньким выменем – выявила наличие огорода и припустила к нему, задрав хвост и хлопая ушами. За ней живо устремились и остальные. И вот они взялись пировать. Минут пять мы выжидали, глядя, как козы упиваются – вернее, уедаются – яствами. За этим делом они потоптали аккуратные ряды салата и цикория, повырывали овощи и вскоре уже блаженствовали в прожорливом трансе, с торчащими из жующих челюстей корешками и листьями.
Наконец, откуда-то со стороны пристроек для слуг послышался возмущенный окрик, а за ним гневные возгласы и улюлюканье.
– Живее! – прошипел Теодор и провел нас по аллейке чуть вниз. Здесь он остановился и сложил ладони стременем, подсаживая на стену вначале Павла, а затем меня. Приземлились мы в неухоженной части сада и оттуда побежали к задней стене помещения для слуг. Жужжание мушиного роя и ударивший в нос запах нечистот дали понять: где-то здесь челядь опорожняет ночные вазы. Я рванул на себя дверь, и, полубегом миновав кладовую, где на полках теснились глиняные жбаны и кувшины, мы с Павлом выскочили на пустую кухню. Беглый обзор двора подтвердил, что здесь никого нет, и мы по дорожке пробежали к дому, слыша, как где-то кричат, свистят и бьют в ладоши: челядь Альбина пыталась спасти хозяйские овощи от посягательства.
Столетия назад кто-то вложил в облагораживание этого дома немалые деньги. Все полы здесь были выложены прекрасной мозаикой: геометрические орнаменты с изображениями животных и растений. Недостающие плитки исчислялись сотнями, но все равно можно было распознать сцены охоты, гимнасии и арены цирка. Мозаичными были и стенные панели. Павел в рясе пузырем первым поспешил через атриум к двойным дверям. По счастью, они оказались не заперты, и вслед за моим другом я попал в большую приемную. Высокий деревянный потолок здесь украшала лепнина, а в просторные окна струился предвечерний свет. Стекла были с цветными вкраплениями, а мраморный пол с изразцами – желтыми, синими и нежно-розовыми. Стены покрывали изрядно выцветшие фрески, тоже с античными сюжетами.
Среди всей этой изысканности мебель в доме была подчеркнуто проста: пара широких приземистых столов, несколько стульев и табуретов с видавшими виды подушками, два высоких железных подсвечника… Никаких ковров, половиков или стенных драпировок. Дух в помещении стоял слегка затхлый: оно и понятно, ведь хозяин был в отъезде.
– Что-то богатств особых не видно, – заметил я Павлу.
Тот расхаживал по комнате, приглядываясь к убранству.
– Ну а как же? Разве бы он оставил какие-нибудь ценности на виду, когда сам находится в странствии?
Затем мой товарищ остановился возле громоздкого сундука у стены.
– А Гавино не упоминал о каких-нибудь сундуках или ларцах для ценностей? – поинтересовался он.
– Нет.
Павел поднял крышку. Сундук был пуст.
– Интересно, что он мог здесь держать? – заглянул я внутрь.
Не сводя глаз с замка, мой друг сказал:
– Если Гавино в самом деле выкрал золотую пряжку из этого дома, то, вероятно, взял он ее из того места, где Альбин хранил свои одежды. Может быть, наверху.
– Посмотрим там? – спросил я несколько растерянно. В правдивости Гавино я уже начинал сомневаться. Комната, которую мы обыскивали, явно принадлежала человеку с бесхитростными вкусами.
– Сомневаюсь, что мы там что-нибудь отыщем, – вздохнул бывший номенклатор. – Та шайка разбойников унесла бы с собой все, что только сумела бы ухватить. – Он все еще изучал замок. – Эта вещь достаточно прочная. Настолько, что устояла бы против Гавино и его дружков, если те действительно торопились. – Затем Павел распрямился. – Ну что, давай глянем в соседних комнатах.
Он подошел к двери, приоткрыл ее и предварительно убедился, что за ней все чисто. Затем мы вдвоем тихо прошли коротким коридором налево.
Первая дверь открывалась в помещение, которое, видимо, изначально служило баней. Пол в нем был облицован плиткой с каналом для оттока воды, вдоль стен тянулись каменные скамьи, а узкие окна наверху в достатке пропускали свет и воздух. Дверь оттуда вела в смежное помещение.
– Весьма, весьма недурно, – проговорил впечатленный Павел. – Тот, кто строил этот дом, определенно знал толк в роскошествах: тут тебе и моечная, и парная…
Обе комнаты были сиротливо пусты.
Мы подошли к последней комнате, третьей по счету. Это оказалось отхожее место – просторное и все еще используемое по назначению, хотя и без тех инженерных изысков, что были здесь когда-то. Возле каменной скамьи с четырьмя крупными дырками здесь стоял внушительный ночной горшок.
Закрыв за нами дверь, Павел принюхался.
– Хорошая вентиляция, – одобрил он и, подойдя, мельком заглянул в горшок. – И слуг своих Альбин вышколил что надо: все убрано, вычищено.
Мне припомнилась вонь экскрементов у задней двери и сухой фонтан в саду. Значит, водопроводной воды в доме больше нет. Та же мысль, похоже, пришла сейчас в голову и Павлу. Он с прищуром смотрел на желоб водостока под скамьей с дырами. Вот где можно было бы обустроить замечательный тайник! Но и здесь ничего не нашлось.